Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Источник: Н. Крыленко. Через Местийский перевал. Библиотека «Огонек» №417. Акц. Изд. О-во «Огонек», Москва, 1929 г.
Среди всех перевалов Северного Кавказа, соединяющих автономную Кабардино-Балкарскую область с Черноморским побережьем, самым трудным считается Ме-стийский перевал. Перевалов в этой части Кавказскою хребта не так много — горцы и туристы-альпинисты знают их наперечет; широкие круги обычных туристов, посетителей Кавказа, их не знают вовсе. В путеводителях указано три таких основных пути через хребет — это известная уже всем Военно-Грузинская дорога, широкой полосой прекрасного шоссе проходящая через хребет на высоте 2300 метров, Военно-Осетинская дорога, по которой можно проехать верхом и в колесном экипаже — на высоте 2870 метров, и Военно-Сухумская дорога, по которой можно пройти лишь пешком, ведя лошадь на поводу — на высоте 2817 метров. Эти три магистрали через хребет, однако, не имеют ничего общего с теми перевалами, о которых мы говорим.
Наиболее близко по типу к ним подходит Военно-Cyхумская тропа (дорога, раньше проходящая здесь, еще остается разрушенной и в полной мере не восстановлена). Перевал же, о котором мы хотим говорить, это перевал через вечные снега и ледники исключительно для пешехода, по которому не пройдут ни лошадь, ни мул.
Таких перевалов в этой части хребта пять или шесть: Тунгузорунский — высотой в 3200 метров, перевал в Вольную Сванетию к селению Бечо — 3500 метров, Местийский перевал — 3700 метров, Безингийский, или Цаннер — 3900 метров и затем два перевала уже с верхней Балкарии на высоте 3500 метров и Четевцик. Конечно, это тоже далеко не все перевалы, есть еще и другие, но это наиболее известные. Из них, как мы сказали, самый трудный, несмотря на то, что он не самый высокий — Местийский перевал. Этим перевалом я решил пройти из долины Баксан Кабардино-Балкарской области, где проводил отпуск, непосредственно к Черноморскому побережью, через Верхнюю Сванетию и долину Рисна на Кутаис и Батум.
Этот маршрут несколько необычен с точки зрения привычных туристских маршрутов. Проект маршрута, который был мною составлен, сводился к тому, чтобы поднявшись из долины реки Баксан по ту сторону Кавказского хребта, спуститься через этот Местийский перевал в Вольную Сванетию, а потом, поднявшись вновь на хребет Безенгийским перевалом, пройти уже непосредственно по верху хребта до следующей, пересекающей его тропы Балкарского перевала, откуда спуститься опять на юг к Военно-Осетинской дороге, к деревушке Альпани, а отсюда выйти к морю. Этот грандиозный проект мне, к сожалению, не пришлось полностью осуществить, по «независящим», как говорят, обстоятельствам. Часть этого пути все-таки проделать удалось, и об этой-то части поведем мы рассказ.
Весь этот маршрут мы решили сделать вдвоем с проводником Сеидом Хаджиевым, с моим постоянным спутником в бродяжничестве по высотам Северного Кавказа. Путь лежал от аула Верхний Баксан (среди туристов он известен под названием аула Урусбиева, по имени его бывшего собственника, князя Урусбиева) через долину реки Адел-су, непосредственно к хребту вершины Адел-су, и затем через перевал к столице Вольной Сванетии — уездному городу Местия. Эту первую часть пути мы намеревались пройти в один, максимум в полтора дня. По приблизительному расчету, маршрут во времени был распределен таким образом: выезд днем из аула до подножия перевала (полдня), ночевка под перевалом, подъем и спуск с тем, чтобы к шести часам на другой день до темноты добраться до Местии; отдых — ночь и рано утром вновь подъем по Безенгийскому перевалу обратно на ту сторону хребта. В общем и целом я рассчитал свой маршрут так, чтобы, выйдя 1-го сентября, к 10-му уже быть в Батуме. Этот расчет оказался, однако, как скоро стало ясно, неправильным в корне. Аул, в котором мы жили, находился на расстоянии двадцати пяти верст от Верхнего Баксана. Поехали мы не в двенадцать часов, как предполагали, а часу в пятом. В результате только к семи с половиной-восьми часам вечера мы добрались до аула Верхней Баксан. Было уже темно и отправляться дальше было нельзя. Пришлось тут ночевать и свое путешествие начать уже с опозданием на сутки, не первого, а второго сентября. А на следующий день нас ожидало второе разочарование. Выйдя рано утром из сакли, я увидел, что все небо было покрыто тучами; аул лежал в таком густом тумане, что в каких-нибудь двадцати шагах уже ничего не было видно, что, конечно, не было хорошим предзнаменованием для того, чтобы вообще пускаться в путь. Среди участников нашей экспедиции начали раздаваться голоса о том, чтобы бросить весь замысел и ехать всем вместе в Нальчик. Так как, однако, все уже было готово, а с другой стороны, не было оснований предполагать, что этот проклятый туман будет долго держаться, я категорически отклонил это предложение и часу в шестом утра, сев на лошадей, мы с Сеидом, торжественно проводив весь остальной кортеж наших путешественников, направили наш путь в сторону от шоссейной дороги прямо в горы по горной тропинке вдоль реки Адел-су к хребту. Сразу пришлось взять вверх, так как тропа поднималась прямо по каменной стене, и лишь через определенный промежуток пути сменилась дорогой, шедшей вдоль берега реки по сравнительно редкому хвойному лесу.
Туман, однако, вовсе не желал проходить, и лишь часам к восьми, когда мы подходили к последнему расположенному у подножья перевала кошу (кош — пастушья хижина), солнце, выплывшее из-за тучи, прорезало своими живительными лучами серую мразь тумана, и снежный хребет засиял перед глазами своими сверкающими бликами. Не в первый раз был я в этой долине. Недели две-три тому назад я проходил по ней, когда переваливал на эту сторону хребта из Чегемского ущелья в Баксан через так называемый перевал Элен. Наш старый знакомый, хозяин коша, радушно встретил нас, и, сидя у приветливого огонька его очага, мы втроем начали обсуждать перспективы дальнейшего пути. Было ясно, что особенно торопиться нам все равно не к чему, хотя был всего-навсего девятый час утра. Думать о том, чтобы сразу сегодня же подняться через перевал, было нечего — ночевать все равно нужно было на этой стороне, чтобы весь запас времени с раннего утра употребить на подъем и спуск. Однако мы решили двинуться дальше сегодня же, чтобы ночевать по возможности ближе к самому подъему, если не на половине подъема. Так нужно было сделать из соображений экономии времени, тем более что и хозяин — старый, опытный горец — подозрительным взором оглядывал горизонт и, указывая на мрачную тучу, темной полосой покрывавшую небо в той стороне, откуда мы приехали, упорно качал головой и говорил, что эта туча нас, вероятно, нагонит и что погода не будет благоприятствовать переходу. Я, наоборот, уверял, что раз туман рассеялся, то особых оснований опасаться за погоду нет, и что, во всяком случае, назад идти, конечно, не приходится.
Распрощавшись с семьей хозяина, часов в 11 мы сели на лошадей и двинулись в путь. Хозяин взялся нас проводить, покуда можно будет ехать верхами, чтобы затем отвести лошадей обратно в Баксан. Местийский перевал доступен только для пешеходов. К двум часам мы проехали последний остаток чахлого леса и уперлись в конец лощины. Дальше ехать уже было нельзя, тем более что речушка Адел-су, вдоль которой мы ехали, теперь превратилась в маленький ручеек и терялась дальше в скалах.
Прямо перед нами высился крутой подъем, покрытый травой и камнями, иногда мелким щебнем, иногда песком, на который приходилось теперь уже взбираться с трудом. Выше начинались голые камни, а дальше, еще выше, перед нами уже блестела полоса льда. Это была высота почти 2200-2300 метров. Бросив тут лошадей и расставшись с хозяином, взяв в руки палки и навьючив на спину багаж, мы бодро двинулись с Сеидом в путь. По узкой тропинке мы стали по камням подниматься вверх. Хозяин еще раз предупредил, что в случае чего мы всегда можем к нему вернуться и что он будет нас ждать у себя. Больше того, он сказал, что если утром, как он предсказывает, погода будет скверная, то он с вечера придет к нам, чтобы с нами ночевать и помочь найти правильный путь подъема на перевал. Поблагодаривши его, мы с Сеидом отправились.
Путь был не легкий; песок и щебень скользили под ногами, иной раз приходилось проходить по отвесу песчаной осыпи, едва удерживая равновесие, потому что тяжелые мешки на плечах тянули все время вниз. Отправляясь в такое большое путешествие, мы на этот раз были снаряжены всем необходимым, и за плечами, кроме мешков, были привязаны бурки, в мешках у каждого звенели «кошки» (стальные крючья, прикрепляемые к подошвам, чтоб нога не скользила по льду), в руках были толстые палки (у Сеида — ледоруб), и толстая, метров в пятнадцать, веревка была обмотана вокруг Сеида на всякий случай.
Часам к четырем мы забрались уже довольно высоко. Трава и кустарник давно уже остались позади. Мы шли теперь по сплошным камням. Справа и слева с вершины горы спускались к нам языки ледника; громадная ледяная покатость, на глаз почти недоступная для подъема, — путь, по которому нам нужно было пойти. В бинокль было видно, что этот путь был весь изборожден морщинами трещин. Еще выше, почти у самого хребта, было видно, что трещины там сменил снежный пласт, изборожденный снежными провалами. Это было время максимального протаивания снега за летние месяцы и максимальных вследствие этого провалов там, где раньше можно было безбоязненно идти. Недаром Сеид указал, что по существу мы сильно опоздали, что этот перевал сейчас считается закрытым, что лучшее время для перехода — август, когда снег еще неглубоко протаял.
Теперь, однако, было поздно рассуждать. Мы шли вперед, выискивая глазами лучшее место для ночлега. Присев отдохнуть на один из камней, мы вдруг услышали, как кто-то снизу нас окликнул. Обернулись — оказалось, наш старик-хозяин, он вернулся за нами, заявив, что он домой не пойдет, так как, во-первых, он лучше знает место, где можно ночевать, а, во-вторых, завтра будет скверная погода. Это последнее он заключил из того, что на одном из мест, где возвышавшаяся перед нами снежная цепь давала как бы выемку, показалось большое белое курчавое облако. «Если из этого места, — сказал нам хозяин, — идет туман (так называют облака горцы), значит, будет скверная погода».
Нам, конечно, не очень понравилось это предсказание. Однако именно поэтому он решил вернуться к нам, чтобы сдержать свое обещание и быть вместе с нами до утра. Он показал нам, где, по его мнению, лучше всего устроиться на ночевку. Недалеко перед нами высилась громадная скала и там, где скала соприкасалась с общим гранитным массивом хребта, был как бы выступ, прикрытый сверху нависшей громадой. Этот выступ был окружен по своей грани каменной кладкой высотой около метра; кладка примыкала к обеим сторонам каменной громады, образовав как бы гнездо, над которым нависла огромная глыба. Это гнездо, по указанию хозяина, нам должно было служить ночевкой.
Добраться туда по тропинке особого труда не представляло, и мы оказались там действительно в гнезде, укрытые со всех сторон от дождя и ветра. «Здесь, — говорил наш хозяин, — раньше стоял балкарский караул, охранявший перевал во время постоянных столкновений и войн в первые годы революции от сванских племен, с которыми находились в постоянной вражде из-за скота и пастбищ верхние балкарцы». Караула теперь нет, но гнездо осталось. В расщелинах скал были видны остатки лучин, земля была устлана соломой. Очень скоро мы натаскали сюда травы, подостлали плащи и бурки и, закусив, приготовились к ночи в ожидании наступления темноты.
Странное ощущение охватило меня: один, далеко-далеко от всякой культурной жизни, где-то у черта на рогах, в каком-то каменном гнезде на высоте более чем двух с половиной тысяч метров, среди двух горцев, правда, очень хороших и сердечных людей, но, тем не менее, далеких и чуждых по своему быту... Зачем, думалось мне, я оказался тут, чего мне надо, чего я здесь ищу?.. А завтра что? — А завтра тяжелый перевал при скверной погоде, туман и льды. Такие мысли, впрочем, редко приходят в голову в горах. Но в скверную минуту они являются непрошеными гостями...
Облака, на которые указывал хозяин, между тем, уже надвинулись довольно близко; начал накрапывать дождь. Пришлось спрятаться и зарыться в бурки. Дождь скоро усилился, и холодная дрожь начала прохватывать тело. Мне не спалось; думалось о том, где находится сейчас семья, отправившаяся по большой дороге, о том, что они, вероятно, уже приехали в Нальчик и сидят теперь в теплом помещении, при электрическом свете, в прекрасной даче гостеприимных хозяев Кабардино-Балкарской области; думалось о том, что, как ни хороша природа Северного Кавказа и гор, пожалуй, в этот момент лучше было бы быть там, чем здесь, среди камней и под дождем с перспективой тяжелого и едва ли безопасного пути. Я задремал.
И вдруг ночью, в полудремоте открыв глаза, я увидел над собой абсолютно чистое небо, мерцавшее тысячами звезд. Облаков не было ни следа. Как быстро меняется, однако, здесь погода, — подумал я, — и как красив и хорош, вероятно, будет завтра подъем в горы. С сознанием того, что половина неприятностей, которые пришлось ожидать, уже устранена, я спокойно и быстро заснул.
А рано утром я был разбужен Сеидом. Увы, небо было далеко не такое чистое, каким оно было ночью. Серые облака опять клубились. Старик еще раз подтвердил свои предсказания, и хотя солнце сияло на небе, тем не менее, черная туча все так же продолжала клубиться в том направлении, откуда мы пришли, — картина переменчивой, неустойчивой погоды была налицо.
Быстро собравшись и сразу нацепив кошки на ноги, потому что дальше путь шел уже по сплошному льду, мы с Сеидом решили трогаться. Хозяин заявил, что он будет нас ждать здесь внизу и смотреть на нас, пока мы поднимемся на вершину, и лишь после этого отправится назад. В благодарность за такое трогательное к нам отношение, мы отдали ему один из громаднейших хлебов, взятых нами с собой, — хлеб — лакомство на этой высоте, и этому подарку он был очень рад.
Итак, мы двинулись. Сначала идти было сравнительно нетрудно. Кошки, несмотря на довольно крутой ледяной подъем, крепко держали нас на крутом скате, и первая четверть пути далась нам сравнительно легко. Однако очень скоро, как только мы вступили в полосу трещин, путь стал гораздо тяжелее. Трещины приходилось постоянно обходить, иной раз даже через них перепрыгивать. Хозяин казался внизу маленькой, маленькой точкой. Мы шли вперед прямо, стремясь скорее пройти эту неизбежную часть всякого подъема — чистое ледяное поле, чтобы дойти до места, где снежный покров начинает сменять лед, и где путь становится гораздо безопаснее и почти тверже. Недаром, однако, Местийский перевал считается самым трудным. Не успели мы пройти полосу льда и вступить в полосу снега, как должны были столкнуться с тем, что мы недостаточно учли внизу — с снежными провалами, бороздившими снежное поле глубокими пропастями. Снежные провалы были тем хуже, что, будучи обычно не менее глубоки и не менее отвесны, чем трещины во льду, они были значительно шире, достигая иной раз до полудесятка и даже больше метров в ширину. Перед нами реально встала опасность, что мы можем натолкнуться на такой снежный провал, через который будем не в силах перейти, так как эти снежные провалы тянутся в обе стороны страшно далеко. Мы рисковали оказаться перед непроходимым препятствием.
А погода все более и более хмурилась; облака тянулись с роковой выбоины перевала уже сплошной массой и закрыли собой почти все небо. Черная туча, которая только маячила вчера на горизонте, теперь давно уже нас нагнала и закрыла солнце. Правда, было достаточно светло — день только что начался, но это был обычный пасмурный серый день. Кругом были облака. О какой-либо величественной картине горного хребта говорить уже не приходилось. А опасность вступления непосредственно в полосу облаков уже угрожала явно. При таких условиях остальной путь предстояло проделать ощупью в густом тумане.
Все это заставило нас ускорить шаги. Вместе с тем и дорога становилась все круче. Теперь уже приходилось идти, почти согнувшись, стараясь крепче ставить ноги в снег и сильнее опираться на палки. Особенно тяжело стало тогда, когда снежный покров превратился в такой крутой скат, по которому можно было идти только вкось, медленно поднимаясь вверх. Прямо в лоб взять такой скат было совершенно невозможно. Друг за другом, шаг за шагом, ступая след в след, мы прошли пo этому скату известным горным способом, прямо упираясь палкой в бок стены, по которой мы шли, как бы отталкиваясь от нее; этот прием дает возможность с большой легкостью передвигать ногами по круче, так как благодаря ему переносится центр тяжести всего тела на палку. Мы думали отдохнуть, когда взберемся на этот скат. Нас ожидало, однако, страшное разочарование: большое снежное поле, которым мы думали теперь беспрепятственно пройти до верха перевала, оказалось перерванным громаднейшим снежным провалом. Это был провал в несколько метров шириной и глубины в полтора десятка метров с отвесными с обеих сторон стенами. Обойти его не было никакой возможности — он тянулся широкой полосой на всем пространстве снежного массива. Мы оказались в тупике.
Напрасно побродив в поисках перехода в обе стороны провала, мы вернулись на старое место и стали думать, как нам быть дальше. Слева провал упирался в каменную глыбу гигантской скалы, голой своей поверхностью выходившей из-под снега, и замыкавшей собой с этой стороны пропасть провала; и лишь там, где эта скала внизу уходила в пропасть, на выступе ее камня лежала громаднейшая масса провалившегося сверху снега и в своем падении задержавшаяся на этом камне, образовав собой как бы переходный мост через провал. Этот мост, однако, находился метрах в пяти-шести ниже края снежного провала; а под ним снежная пропасть в добрый десяток метров. Единственным средством переправы, таким образом, было прыгнуть вниз на эту скопившуюся громаду снега на камень, а потом, держась за выступы каменной стены, пробить в противоположной снежной стене провала, там, где он соприкасается с камнем ступеньки и по ним взобраться уже вновь наверх с той стороны. Другого пути и способа перейти не было, и на этот способ мы решились.
Укрепив в земле свой ледоруб и крепко обвязав себя веревкой, Сеид начал завязывать второй конец веревки вокруг меня, обмотав мертвой петлей мне корпус и плечи. Один из нас должен был прыгнуть первым. Рассчитав, что я, с одной стороны, гораздо легче Сеида и что, с другой стороны, Сеид гораздо меня сильнее и сможет меня удержать на веревке, я решил прыгнуть первым. Сеид согласился с этими рассуждениями, и мы придвинулись к краю пропасти. Я посмотрел вниз: в конце концов, было не так страшно — всего несколько метров, но главная опасность была в том, что если эта глыба снега меня не удержит, то я провалюсь дальше вниз. На этот случай, однако, на мне и была веревка. Недолго думая, я прыгнул. Снег оказался плотным, и я великолепно устоял на ногах. «Прыгай, Сеид», — и Сеид через несколько секунд оказался около меня.
Теперь мы стояли вдвоем на снежной глыбе над пропастью и нам предстояло влезть вверх по снежному отвесу на ту сторону. На этот раз Сеид пошел вперед. Винтовка, ружье, мешки — все это было оставлено мне. Он взял с собой только ледоруб и, держась одной рукой за уступы скалы, а другой прорубая ступеньки в снегу, он действительно с кошачьей ловкостью очень быстро взобрался наверх. После этого мне, поддерживаемому с обеих сторон веревкой, влезть наверх не представляло особого труда, и еще через несколько минут мы оказались на той стороне провала, гордые и счастливые тем, что главное препятствие было преодолено.
Дальше шел уже покатый, отнюдь не страшный сплошной снежный подъем до самой вершины перевала. Я посмотрел на часы, они показывали девять. Быстрыми шагами мы стали двигаться вверх. На переправу, однако, ушла достаточная толика времени, погода тоже мало помогала нам — едва только мы успели отойти от пропасти, как оказались в облаках. Все вокруг смешалось; повалил крупный снег. Мы быстро шли, стремясь скорее добраться до вершины, чтобы хоть что-нибудь увидеть с этой стороны, пока была хоть какая-нибудь возможность видеть. На вершине перевала мой альтиметр показывал 3600. При такой погоде он врал, как оказалось, только на 100 метров. Так как высота перевала была известна и равнялась 3700 метрам. Увы, на вершине горного хребта мы оказались лишенными какой бы то ни было возможности ориентироваться. Снег хлопьями сыпал вовсю; облака окружали нас со всех сторон.
Куда идти? В каком направлении? — ничего нельзя было сказать. И только по нашим следам, и то чрезвычайно быстро заносимым снегом, можно было приблизительно уловить то направление, откуда мы пришли, чтобы ориентироваться по нему и идти дальше. Но куда? — Вниз, а что там, внизу? — А что, если мы через несколько минут, натолкнемся на такой же снежный провал, какой мы с большим трудом перешли с той стороны. Мы остановились в раздумьях и решили хоть немножко передохнуть.
Авось, этот проклятый снег пройдет или, по крайней мере, будет не таким густым, и погода хоть сколько-нибудь прояснится.
И тут я вспомнил свои вчерашние думы и еще в большей степени почувствовал то одиночество, которое переживал вчера. Действительно, мы были вдвоем на высоте почти четырех тысяч метров, неведомо где, лишенные возможности откуда бы то ни было получить какую бы то ни было помощь и без возможности определить дальнейшую дорогу. Рассчитывать мы могли только на самих себя. Никто не мог нам помочь. Как же быть?
— Что ж, Сеид, надо идти?
— Пойдем.
— А куда пойдем?
— Пойдем вниз.
— Пойдем.
К счастью, наши надежды не оказались напрасными — снег стал редеть, и хотя облака со всех сторон окружили горизонт и дальше 30-40 шагов ничего не было видно, мы видели, по крайней мере, то, что у нас было непосредственно под ногами, мы могли хоть ощущать почву, различая более твердые пласты снега, возможно, прежнюю тропу, от более мягкого слоя, где ноги утопали по колено. Мы шли. Снег падал теперь мелкими пушинками, хотя совершенно не изъявлял желания перестать. Мы шли, приблизительно держа направление, хотя очень скоро я совершенно потерялся и не мог ориентироваться. Мне казалось почему-то, что мы идем не туда, что мы идем назад или в сторону. Мне казалось, что нужно идти вправо, а Сеид шел влево, и это впечатление было настолько сильно, что я уже хотел остановить Сеида. Но я сообразил, что своими сомнениями могу только сбить с толку и решил молчать. И вдруг, нечаянно споткнувшись и копаясь в снегу, я увидел на дороге... спичку. Это было лучшим доказательством, что мы на правильном пути, и это маленькое обстоятельство снова придало нам бодрости. А вскоре Сеид показал мне и другой признак того, что мы не сбились: разворошив снег, он обнаружил под ним остатки козьих испражнений: какой-нибудь месяц тому назад по этой тропе горцы еще перегоняли свои стада.
И все же, хотя мы и были на верном пути, мы не могли сказать, что нас ждет в ближайшем будущем, когда кончится этот снежный покров и начнется круча спуска, когда мы вступим в полосу провалов и трещин. Очень скоро так и случилось. Первая же трещина поставила нас в тупик. Надо было ее обходить, но в какую сторону — неизвестно.
Теперь снег уже перестал идти, зато скользкий и липкий туман со всех сторон еще окружал нас. Радиус нашего поля зрения был так же невелик, как и раньше.
Внизу, с боков, вверху — все было серо, серая мгла была со всех сторон.
Приходилось идти наугад. Два или три раза напрасно пытались мы обойти трещину. Тогда мы решили взять направо к ближайшей гряде темных скал, пытаясь пройти непосредственно у подножья, там, где лед примыкал к скалам. К счастью, такой перешеек удалось найти, и через некоторое время мы снова оказались на сплошном ледяном поле, по которому, перескакивая через трещины, быстро-быстро пошли вниз. По мере того, как мы спускались, туман делался все реже, пока не превратился в облака, которые курились над нашими головами и из которых моросил мелкий дождь. Вместе с тем становилось все светлей, и, наконец, перед нами открылось внизу громаднейшее поле гигантского ледника, который с сравнительно малым уклоном, почти горизонтально, стелился вниз. До этого ледника нам нужно было, однако, спуститься, и этот спуск проходил по довольно крутому откосу, над которым высились черные громады каменных глыб, откуда время от времени, шурша, скатывались мелкие, а иной раз и крупные камни, покрывавшие весь откос. Правда, теперь мы были уже вне тумана, нам все было видно внизу, только над головой были облака, но спуск по этому откосу, мокрому от тумана и дождя, под угрозой быть сшибленными с ног внезапно сорвавшимся камнем, был не из легких. Сеид предложил мне спуститься бегом, чтобы как можно скорее наискось перейти этот скат. Кошки были еще у нас на ногах и еще раз должны были сослужить нам службу. Действительно, мы почти бегом перемахнули через скат и на высоте каких-нибудь сорока метров над ледниковым полем приютились, наконец, под большой нависшей скалой. Здесь мы остановились, счастливые, что самое трудное было уже позади. Перевал был взят, перед нами остался только спуск, правда, длинный, но легкий — по языку ледника.
Я посмотрел на часы: они показывали уже двенадцать. Мы блуждали, таким образом, с момента подъема на перевал в снегу и тумане три с лишним часа. Теперь вместо снега шел дождь, но все это были пустяки — перед нами, по крайней мере, был определенный и ясный путь. На сцену появилась закуска и живительный коньяк, без которого вообще не следует пускаться в горы.
А еще через полчаса мы уже вступили на ледник. Со всех сторон раздавался свист горных индеек — охотнику здесь раздолье, и если бы не усталость и не скверная погода, пожалуй, мы бы с Сеидом задержались поохотиться за ними. Однако погода была плохая, мы решили идти.
Впоследствии я по карте установил длину этого ледника — почти 10 километров. Мы шли здесь легко, и единственно, о чем я жалел, это о том, что дурная погода скрыла от глаз великолепные виды. Черные тучи продолжали бороздить вершины темных скал и совершенно закрывали величественные картины горной природы этой части хребта. А между тем, мы уже были в горной Сванетии, той самой вольной Сванетии, которая никогда и никому не позволяла собой повелевать.
Впрочем, до Сванетии было далеко, мы еще находились на высоте 2800—3000 метров. Когда же ледник внезапно повернул влево и вместо почти горизонтального отлогого подъема вдруг получил характер довольно крутого спуска, мы убедились в том, что далеко не все еще трудности были преодолены. Потом уже я узнал, что мы сделали ошибку, что нужно было со льда сойти и отыскать горную тропинку, которая шла по камням и скалам вдоль ледника. Мы этого не знали и продолжали идти вниз прямо по леднику. А он, по мере того как мы вступали в полосу большого таяния и более теплой температуры, утрачивал мало-помалу свою ровную поверхность и превращался в огромное волнующееся море ледяных гор, разделенных друг от друга большими пропастями, перескочить или перейти которые не было уже никакой возможности, а идти по этим волнам гор тоже было нельзя, так как плоская их поверхность не превышала метра в ширину, иногда же доходила до десятка сантиметров. С этих опасных ледяных хребтов пришлось немедленно сойти на камни и скалы, сжимавшие с обеих сторон своими теснинами язык ледника. Таяние льда, однако, совершенно разрыхлило почву там, где ледник соприкасался со скалами, и ноги сплошь и рядом уходили в мягкий щебень и песок по щиколотку. Идти было страшно тяжело. Камни громоздились друг на друга, приходилось с одного камня перелезать на другой — все это требовало страшной затраты сил и энергии, которых и без того после тяжелого перехода было мало.
А между тем, время шло и шло. Мы уже забыли о том времени, когда сидели под скалой. Было ясно, что нечего и думать сегодня же дойти до Местии или даже добраться до ближайшего поселка. Кругом внизу не видно было ни одного человеческого жилья, ни одного коша, ни одной хотя бы мало-мальски пригодной пещеры. Лед и камни, камни и лед. Лес виднелся где-то далеко-далеко внизу, до него еще было, по меньшей мере, несколько часов ходьбы. Между тем, уже шел 5-й чac, чаca через полтора будет совсем темно. Измученные, с разбитыми ногами, сгибаясь под тяжестью ноши, резавшей плечи, мы кое-как добрались до конца ледника, где он превращался в обычную бурную горную речку.
Было уже 7 часов, когда мы решили остановиться на ночлег. Деревьев еще не было, костра не из чего было развести. Найдя мало-мальски сносную пещеру, непосредственно около журчавшего ручейка, мокрые, прозябшие и голодные, перекусив лишь кое-как, мы улеглись с Сеидом спать.
А наутро, едва мы поднялись, нас снова ожидала перемена — от вчерашней непогоды не было и следа; безоблачное небо вновь сияло над нами, тысячами переливов блистали вечные снега и горные вершины. Ласково журчал ручеек, а внизу приветливо улыбался зеленый густой хвойный лес. Позавтракав, мы бодро двинулись вперед. Скоро остались позади остатки льда, и южная природа начала мало-помалу вступать в свои права. Однако чтобы дойти до Местии, нам понадобилось еще целых 6½ часов тяжелого пути вдоль каменистой речки, иной раз по лесенке, проложенной прямо над пропастью вдоль каменной скалы в виде двух бревен, привязанных к камням самодельными лыками. По таким тропинкам горцы гоняют свой скот.
K 11 часам мы пришли в Местию — центр вольной Сванетии, с его причудливыми башнями и не менее причудливыми жителями, с их нравами, обычаями, кровавой местью и характерной для них ненавистью и недоверчивостью ко всякому чужаку. О вольной Сванетии много уже писали, она в достаточной степени известна, и поэтому о ней мы говорить не будем.
Рано утром небо опять оказалось заволоченным черными тучами, опять пошел дождь, и, напрасно пpoждав до 4 часов дня и потеряв всякую надежду на изменение погоды, я, не решаясь вновь подвергать себя риску оказаться в тумане и снегу, без пути, на высоте 4000 метров, отказался от первого плана маршрута и двинулся другим путем прямо в Грузию, по сравнительно невысокому (до 3000) Литпарскому перевалу, к уездному городку Цагери, откуда уже на автомобиле через Альпани по Военно-Осетинской дороге через два дня добрался до Кутаиса.
Этот путь — через Литпарский перевал, селения вольной Сванетии, затем через селения Нижней Сванетии и, наконец, по долине реки Чаури к городу Цагери — не менее своеобразен и красив и стоит своего описания. Он, в частности, для меня был интересен тем, что мне пришлось его совершать уже не с Сеидом, отправившимся обратно через перевал Бечо к себе в Балкарию, а с молодым сваном, не понимавшим ни одного слова по-русски, а я, в свою очередь, не понимал ни одного слова по-сванетски.
Но это уже не путь по снегам и льдам, и это описание мы пока оставим.
Перевал Элен
Северный Кавказ в части, тянущейся непрерывным хребтом снежных вершин от Военно-Грузинской дороги к Черному морю, представляет собою наиболее дикую, наиболее высокую и наиболее поражающую своими красотами страну. Горные цепи громоздятся здесь друг на друга, иногда отходя в сторону большими разветвлениями от главного хребта, иногда скучиваясь в одном месте, образуя узел почти недосягаемых и неприступных вершин, на иные из которых до сих пор не ступала нога человека. Не говоря о гиганте Эльбрусе, расположенном именно в этой части хребта, — здесь же, как в одном кулаке, сосредоточена основная группа мощных вершин, высотой своей превосходящих Монблан и мало в чем уступающих высоте Казбека. Это пять великанов так называемого «пятигорья» — Дыхтау. Средняя высота их 5000 метров, средняя высота хребта — от 3½ до 4 тысяч метров. Общий характер — переплетение высоких обнаженных отвесных пиков с громадными пластами снежных полей и ледников, из которых некоторые ледники тянутся в длину на 10-12 километров и занимают в общем пространство в 20, 30 и 40 километров каждый.
Через этот главный хребет идут полуизведанные тропы перевалов, доступных лишь в определенное время года, вернее, определенные месяцы лета. Не всякая из этих троп нанесена на карты. По самой середине хребта, как раз возле узла этих пяти вершин, на горной карте зияет просто белое место — научно-исследовательский глаз здесь еще не был. Почти все эти тропы доступны только пешеходу, да и то опытному горцу, —туристы-европейцы решаются пускаться по ним очень редко и знают их мало и весьма неточно.
Впечатлениями о перевале через хребет по одной из таких троп, а в определенной части нашего пути и совсем без всякой тропы, я и хочу поделиться с читателями.
Свой отпуск я проводил тогда (летом 1927 г.) в Баксанском ущелье Кабардино-Балкарской области, и ауле, расположенном на высоте 2000 метров, в двадцати верстах от подножья Эльбруса.
Четырьмя глубокими морщинами разделена почти на равные четыре части горная Балкария. Эти четыре ущелья идут параллельно одно другому и перпендикулярно к главному Кавказскому хребту — Баксанское, Чегемское, Безенгийское и Балкарское ущелья. Четыре реки того же названия бегут по этим ущельям, спускаясь с высот снежного хребта в горные долины, а оттуда уже широкая дорога колесного пути соединяет их с Нальчиком — центром области. Эти ущелья разделены между собой отрогами горного хребта, по высоте ничуть не уступающими основному хребту.
Наша задача была — проехать по низменности из Баксанского ущелья в Чегемское и затем перевалить обратно из Чегема в Баксан, уже непосредственно через хребет, вернее отрог главного хребта. Такова была наша цель. Но мы не знали правильно ни дороги, ни пути, т.е. мы знали хорошо дорогу туда — по низменности или почти по низменности, так как все ж и на этом пути нам нужно было перевалить через сравнительно небольшой хребет, разделяющий оба ущелья там, где этот хребет снижался до равнины на высоте, приблизительно, 1800 метров. Путь же оттуда, обратный путь через хребет, через снега и льды, был нам неизвестен. Карты у нас не было, и мы лишь полагали, со слов нашего проводника, что путь должен быть, что перевал обратно из Чегема в Баксан вполне возможен.
Нас собралось пять человек: доктор Р., местный помощник прокурора Д., товарищ Е. Ф. Р., именем которой мы назвали потом этот перевал, я и проводник — Сеид Хаджиев, тот самый, с которым я впоследствии взбирался на Эльбрус. Путь туда описывать не стоит. Это был довольно утомительный путь верхами, расстоянием, приблизительно, до 90 верст (точно — 84), проделанный нами в течение одного дня. Как бы ни был богат впечатлениями этот путь, потому что нам пришлось проехать всю долину реки Баксан, перевал по альпийским лугам на высоте в 1800 метров, и затем почти всю долину Чегема, то под огромными глыбами черного гранита, то по узкой тропе, вдоль бешено ревущей речки, этот путь мы оставляем в стороне, как не имеющий прямого отношения к переходу через хребет.
Но один момент здесь стоит все же отметить. Уже в глубокой темноте (на Кавказе, как известно, темнота наступает сразу), часов в 8 вечера, мы подъезжали к аулу Верхний Чегем. Дорога, шириною не более полутора метра, зигзагами спускалась почти по отвесному склону горы, к шумящему внизу потоку; а напротив высилась, уходя вверх почти на недосягаемую высоту, противоположная отвесная стена, причем вся ширина реки не превышала десятка метров. Небо, которое можно было узнать только по звездам, едва-едва виднелось из глубины ущелья, куда мы спускались. Лошади осторожно ступая ногами, медленно спускались по крутому зигзагу. Поводья были брошены и, полагаясь лишь на осторожность умных животных, мы медленно подвигались вперед. Когда же в темноте, уже внизу, мы вступили на обычный узкий горный мост без перил, ходуном ходивший под копытами лошадей, — жуткое концентрированное ощущение полной зависимости от случая на мгновение охватило всех. Ничего ужасного, однако, не случилось — лошади без инцидентов перешли мост, и очень скоро их копыта застучали по узким каменным проулочкам Чегемското аула.
А на другой день при ярком блеске солнечного света, в восьмом часу утра, отдохнув, подзакусив, мы бодрые и свежие, на свежих лошадях (старые были отправлены обратно, чтобы встретить нас уже по ту сторону хребта), сопровождаемые целой кавалькадой горцев, считавших своей обязанностью нас проводить, двинулись в дальнейший путь вдоль того же Чегема, прямо к блестевшим на солнце горным снежным пикам.
К двум часам дня мы уже были у начала подъема и, бросив лошадей, мы остановились в сосновой роще, по которой тотчас же рассыпалась вся наша компания, собирая грибы, которыми скоро переполнили все имеющиеся у нас сосуды и даже шапки. Этими грибами мы решили полакомиться перед сном. Увы, у нас не оказалось сковороды, не было никакого подобия сковороды или хотя бы кастрюли и у местных пастухов, которые были недалеко, не было кастрюли и в походной палатке землемера, производившего здесь геодезические съемки. Единственное, чем он нам услужил, было то, что он сообщил, что высота, на которой мы находились, была около 2000 метров и что подъем дальше будет очень труден.
И действительно, перед нами высился каменистый подъем, непосредственно переходивший затем в ледник, простиравшийся, в свою очередь, дальше и упиравшийся в почти отвесную громаду снежной цепи, подъем на которую снизу представлялся почти невозможным. Балкарцы, местные жители, еще в ауле выражали сомнение в возможности перевала. Никто из них не ходил этим путем через хребет, известные им пути лежали влево от намеченного нами маршрута, непосредственно через горный хребет в Верхнюю Сванетию по так называемым Местийскому и Чегемскому перевалам. Последнее предупреждение о том, что этот перевал недоступен, было сделано нам еще раз вечером, когда, наскоро закусив, мы устраивались спать около весело трещавшего костра и когда к нам подсели местные горцы-рабочие, работавшие у землемера. Увидев, что с нами женщина, и что она собирается пройти прямо через хребет, они рассмеялись и сказали, что не позже, как завтра днем они будут иметь возможность вместе с нами снова сидеть у этого костра, после того, как мы, потерпевши неудачу, вернемся обратно.
Нас это все же не смутило. Пусть из местных жителей этим путем не ходил никто, пусть по нему бродили лишь местные охотники в погоне за турами (горные козлы), они нам должны помочь найти дорогу, и двух таких охотников в качестве проводников мы пригласили с собой еще из аула.
Наша группа увеличилась, таким образом, до семи человек. Заготовив на следующий день провиант из мяса тут же зарезанного барана и переложив необходимые припасы с седел в горные мешки, мы улеглись спать, решив, что утро вечера, во всяком случае, мудренее.
Должен сказать все-таки, что это было довольно рискованное, неосторожное предприятие. Уезжая, мы не знали пути, по которому нам придется идти, мы лишь верили, по рассказам, что путь возможен и сравнительно нетруден. Мы не взяли поэтому с собой никаких специальных альпийских принадлежностей — ни очков, ни «кошек» (стальные крючья, чтобы не скользить по льду), ни даже бурок, чтобы меньше тащить с собой груза на плечах. Очень скоро на собственном опыте мы узнали, как неосторожно поступили.
С первыми лучами солнца, едва окрасившими розовым светом вершины гор, наша экспедиция двинулась, сначала верхами, пытаясь, насколько возможно, пробраться по кручам скал и камней на лошадях. Подъем был очень труден; лошади едва шли, а на высоте 2500 метров, пришлось их уже бросить. Перегрузивши весь багаж на плечи и распрощавшись с гостеприимными хозяевами лошадей, мы двинулись вперед.
Был пятый час утра, солнце уже освещало блеском снежные вершины. Путь шел через щебень, камни и груды бурых скал, кое-где поросших редко разбросанными соснами и искривленными березами. Очень скоро, однако, последние остатки растительности исчезли, и внизу, под камнями, начали уже поблескивать кое-где льдины. Фактически мы уже вступили на лед. Мой альтиметр показывал высоту в 2500 метров. Считаясь с тем, что он, как впоследствии оказалось при проверке, упорно врал метров на 300, высоту нужно было определить в 2800 метров. Камни скоро окончились. Мы оказались уже на сплошном льду.
Это был пологий скат громаднейшего ледника, спускавшегося с большой снежной котловины, прямо расположенный перед нами. Бока этой громадной котловины представляли собою грандиозную цепь то черных, то покрытых снегом скал и пиков, упиравшихся своими остриями в небо и не дававших, на первый взгляд, никакой надежды на возможность их преодолеть.
Тем не менее, мы бодро шагали, так как местные проводники нас уверяли, что подняться до них — плевое дело, каких-нибудь четыре часа. Мы шли, однако, уже три и четыре часа, а ледник все еще тянулся. Подъем становился все круче, а снежная цепь пиков отнюдь не приближалась. Конец пологого спуска все же наступил, перед нами выросла крутая стена камней и льда под очень крутым углом. Взобраться можно было только с большим трудом и усилиями, иной раз держась руками за камни. Сейчас было 8 часов утра. Мы подошли к этому крутому подъему, осмотрелись и начали карабкаться. Ноги то и дело скользили, и ворох мелких и крупных камней и камешков с шумом катился вниз. Иногда ноги уходили в совершенно мокрый щебень, под которым бежала ледяная вода, но всякий раз, когда казалось — вот-вот мы уже достигли последней гряды камней — увы, за ней сейчас же открывался другой, не меньший в своей крутизне подъем, и так он рос и рос перед нами без конца.
Уже не раз то тот, то другой из нашей группы останавливался передохнуть; все с тоской взирали на верх, когда же кончатся эти проклятые камни. О том, что ноги были разбиты и гудели, что всем уже не раз пришлось стоять в холодной воде — об этом никто не думал — во что бы то ни стало надо было скорей пройти эту ужасную стену камней. Но лишь к 11-ти часам утра мы добрались до верха этой гряды и, устроившись в тени громаднейшей скалы, решили отдохнуть и закусить.
11 часов — это самое тяжелое время, начало палящего зноя, несмотря на то, что кругом нас был только чистый лед. Небо было абсолютно безоблачно, оно было исключительно по своей глубокой синеве. Солнце стояло почти над головой, и тень от скалы была далеко не достаточна, чтобы укрыть всех. Час слишком провели мы за отдыхом и тут допустили вторую ошибку, за которую пришлось очень скоро поплатиться. Есть правило — в горах не пить воды во время подъема, и есть еще одно более разумное правило — не пить вина — можно выпить рюмку коньяку, когда вы очень устали, но нельзя пить вино, в особенности днем, в жару, и уж, конечно, в большом количестве. Увы, наши проводники, (у них, как оказалось, была с собой бутылка водки), выпили больше, чем нужно. Мы, однако, заметили это лишь некоторое время спустя. Как бы то ни было, в первом часу мы двинулись дальше.
Путь теперь шел уже не по скалам и камням, а шел по сплошному льду, довольно полого поднимавшемуся вверх. Мы были в центре котловины. Но этот путь по льду оказался не легче пути по камням. Все пространство льда было в глубоких трещинах, и сплошь и рядом эти трещины, доходившие по своей ширине до нескольких метров, открывали бездонную в полном смысле этого слова пропасть. Дна не было видно, бока же представляли собой сплошной отвес. Трещины шли и извивались, переплетаясь причудливо одна с другой. В то же время проход между ними представлял собой отнюдь не ровное место, а выпуклую покатость, по которой скользили ноги. Нельзя было обойти эти трещины и вдоль каменной отвесной стены, замыкавшей котловину со всех сторон. Эта стена была отделена от всей массы льда грандиозной трещиной, доступ к ней загромождался другой ледяной стеной, в несколько раз превышавшей рост человека. Идти можно было только прямо посредине ледника. Эта часть пути — одна из самых трудных. Дальше было видно, как ледник упирался в громаднейшее пространство вечных снегов, покрывавших вторую и последнюю часть котловины, непосредственно уже примыкавшую к подступам цепи остроконечных пиков. Наша задача была как можно скорей прийти к этому полю, скорее пройти трещины, чтобы хоть мало-мальски отдохнуть от того чувства постоянного напряжения, с которым приходилось пробираться по льду. И опять, как раньше при подъеме по камням, повторилась та же картина: пройдя один ледник, поднявшись на этот хребет, мы оказывались еще только вступившими на второй; прошли этот и едва поднялись к тому месту, где, казалось, он уже примыкал к снежному полю, перед нами открылся третий; прошли третий — перед нами вновь раскинулся четвертый ледник. И только часам к двум нам удалось пройти этот сплошной лед и вступить на снег, т.е. фактически на тот же лед, но покрытый глубоким снежным покровом, иной раз в несколько аршин.
И тут разыгрался эпизод, который мог случиться только на этой высоте. Едва мы успели собраться все вместе, поздравив друг друга с тем, что прошли наиболее опасное, как нам казалось, место, — как вдруг крик одного из проводников — «тур, тур!» — заставил нас обратить внимание на ближайший хребет. Почти на отвесе снежного ската, покрывавшего с боков стену котловины, быстрыми прыжками удалялся от нас горный красавец-козел, закинув свои большие рога за спину. И не успели опомниться более мирные и незлобиво настроенные члены нашей группы, как загремели выстрелы из охотничьих винтовок — это я вместе с проводником открыл пальбу по козлу. Расстояние, однако, было более чем в 800 метров. Козел, лишь немного ускорив прыть, быстрым галопом поднялся на верх ската и скрылся среди расщелин. Впоследствии я благодарил небеса за то, что никто из нас не попал в этого проклятого козла: если бы мы попали, то обязательно пошли бы его доставать и в результате были бы вынуждены на ночевку на этой высоте среди льдов и снега, что представляло собой уже прямую, непосредственную опасность для жизни всех. Ведь у нас не было бурок, мы были все легко одеты, а высота достигала более 3000 метров.
Бодрым шагом двинулись мы теперь по твердой почве снежного покрова. И здесь еще раз сказался обычный в горах обман зрения: то, что казалось так близко, оказалось очень далеко. По этому твердому снежному покрову мы шли не менее двух часов, и лишь к 3½—4, т.е. приблизительно двенадцать часов спустя после выхода с места ночевки, мы подошли в упор к последней высокой гранитной стене котловины, покрытой снежным почти отвесным скатом, по которому предстояло взбираться уже прямо в лоб. И тут мы еще раз оказались наказанными за доверие к проводникам: ни один из них, как оказалось, не знал дороги дальше; ни один из них не ходил дальше этого пункта, ни один не переваливал через цепь пиков, и что нас ожидало за отвесной стеной, какой ожидал с той стороны спуск, куда вообще мы выйдем, об этом они не могли сказать ни одного слова. Впрочем, если бы они даже и могли нам сказать, они бы не сказали: один из них, весь иссиня-бледный, опустился на снег, почти без сознания. Он не был пьян, как сначала мы подумали и как предполагал доктор Р., — он был схвачен приступом горной болезни, и его бледное без кровинки лицо показывало, что припадок был очень серьезный. Другой же совсем не знал дороги. Это последнее обстоятельство нас серьезно взволновало. Оно же заставило нас впервые задуматься и над нашим положением вообще, всей серьезности которого мы, по правде сказать, до сих пор не осознавали. Шел уже 4-й час. Идти назад было бессмысленно, мы бы не дошли до ночевки — в нашем распоряжении едва ли оставалось 2½—3 часа времени до наступления абсолютной темноты. Идти вперед, не зная, что ждет нас с той стороны, было не менее безумно; оставаться на месте, значило замерзнуть в буквальном смысле этого слова. Тут-то мы впервые поняли, в какую авантюру пустились.
Солнце еще продолжало жарить вовсю. Снег блестел нестерпимо, и, несмотря на весь трагизм положения, ощущение необычайной красоты открывавшейся перед глазами картины невольно захватило каждого из нас.
На что-нибудь, однако, надо было решаться, ввиду полной невозможности рассчитывать на чью бы то ни было помощь и совершенно бессознательного состояния, в которое впал главный проводник. Прокурор Д. и Сеид Хаджиев начали быстро карабкаться вверх прямо на снежную стену, чтобы, забравшись к зубьям цепи пиков, посмотреть, что ждет нас дальше, с той стороны. Ясно было, что никакого перевала тут нет, что никакой тропы не отыщешь, что никто никогда тут хребта не переходил.
Я, доктор Р., тов. Е. Ф. и второй проводник остались внизу. Так как мы теперь сидели, а не шли, то высота и холод скоро дали себя знать — ноги быстро начали мерзнуть. Первый же проводник пластом лежал на снегу, почти не подавая признаков жизни.
Вскоре вернулся один из наших разведчиков. Однако ответ его был совершенно не утешителен: «На той стороне, — сказал он, — отвесный скат, с которого спуститься нет никакой возможности. Надо идти назад». Назад? А успеем ли? Ведь мы шли сюда 12 часов. Тут мы вспомнили пророчества некоторых более осторожных жителей из Чегемского аула о том, что здесь пройти нельзя. Медлить, однако, было нечего, и мы уже готовы были принять печальное решение — возвращаться, как спустившийся сверху Сеид Хаджиев заявил: «Идем вперед, есть одна возможность спуска с той стороны, правда, возможность трудная — по отдельным небольшим выступам черных скал из-под снега — почти отвесный спуск». Но медлить было нечего и, оставив пока больного проводника с тем, чтобы после нашего подъема наверх к нему спустился второй проводник и вместе с ним отправился обратно, — остальные, быстро собравшись, решили двигаться вверх.
Подъем, как я сказал, был чрезвычайно крут и представлял собой сплошной снежный скат. Лишь по одному месту ската проходила гряда из мелких и средних камней, по которой можно было идти. Впереди шел Сеид, за ним, взявшись за руку, тов. Е. Ф., сбоку второй проводник; шествие замыкали я и доктор Р., а прокурор Д. шел тоже немного сбоку.
Пока мы шли по камням, все было ничего. Как только, однако, с камней пришлось вступить на снежный скат, чтобы подняться на самую вершину хребта, положение сразу стало затруднительным. Так как ноги не держались на этом скате, Сеид начал прорубать ледорубом во льду ступеньки. Едва, однако, он и Е. Ф. прошли несколько шагов, как слабый упор, который представляла собой выемка ступеньки, не выдержал тяжести человеческого тела, и Е. Ф. поскользнувшись упала, увлекая с собой и Сеида, с которым была связана веревкой, и оба с страшной быстротой покатились вниз. Я забыл упомянуть о том, что внизу скат отделялся от остального снежного пространства обычным в таких случаях снежным провалом — трещиной, в которую они оба немедленно должны были скатиться. Так как они находились метров на 6 или 7 выше нас, то было ясно, что своим падением повлекут вниз и нас. Единственным выходом было во что бы то ни стало задержать их на том месте, где прекращается гряда камней. Инстинктивно, без отчетливого сознания возможности и успешности такой попытки, я и доктор Р. бросились им прямо под шип. Я был немного впереди и попал вовремя; доктор со всех сил держал меня за пояс и за ногу, сам распростершись на камнях. Столкновение было довольно сильное, но оно спасло всех. Уцепившись за выступ камня почти на середине ската, они задержались.
Это падение так удручающе подействовало на нашу спутницу, что в почти бессознательном состоянии они опустилась на снег... Между тем во что бы то ни стало нужно было подниматься дальше, чтобы отвратить новое несчастье. На этот раз Е. Ф. была связана веревкой с обоими проводниками, и сплошной группой мы начали подниматься по прорубленным ступенькам по снежному скату. Этот подъем занял не менее получаса, пока, наконец, мы оказались приблизительно около 5 часов дня на вершине снежного хребта. Высота его по альтиметру была 3500 метров, что с поправкой на ошибку давало почти 3800 или 3900 метров. Солнце золотило своими уже косыми лучами весь пройденный путь. Громаднейшая снежная котловина, по которой мы шли, была уже за нами. Сзади нас, по ту сторону котловины, возвышалась противоположная цепь снежных пиков. Мы были на хребте.
Но когда я взглянул вниз, куда нам нужно было спускаться, страшное сомнение закралось мне в душу. Этот скат был почти отвесный. Весь из блестящего снега, он упирался внизу в такое же, как пройденное нами, громаднейшее пространство льда, причем громадные, глубокие трещины зияли непосредственно внизу, там, где снежный покров соприкасался вновь с ледяным полем. Спуска вниз не было. Единственный спуск, который нашел Сеид Хаджиев, представлял собою груду камней, чернеющих из-под снега, не представлявших, однако, подобия хотя бы самой элементарной лестницы. И по этому-то спуску приходилось идти вниз, идти во что бы то ни стало и как можно скорей.
Первыми начали спуск оба проводника вместе с Е. Ф.; связанные одной веревкой, цепляясь руками за скалы и выступы камней, спускались они, пробивая ледорубом, а где можно просто ногами выступы в снегу. За ними, на корточках, двинулись я, прокурор Д. и доктор Р. Комичнее всех был последний — он шел позади всех и не раз на ободряющие крики остальных: «Идите же, идите» — отвечал: «Иду, иду» — и... не трогался с места.
Едва ли можно представить себе что-либо труднее этого спуска. Все пространство, которое приходилось пройти, вернее, пролезть или проползти, было не менее 100-120 метров; камни то скоплялись в сравнительно значительные кучи, то, наоборот, разделялись снежным пространством, иной раз в несколько метров, по которому приходилось скользить, чуть ли не сидя, до следующей группы камней. Единственно, что нас еще спасло, это то, что мы инстинктивно избегали смотреть вниз. Когда потом, спустившись, мы посмотрели на тот путь, который сделали, мы все сказали, что если бы там, наверху, отчетливо видели этот путь, мы бы не рискнули спускаться. В одном месте приходилось пробираться, упираясь ногами в каменные расщелины не более нескольких вершков, охвативши камень, стоя спиной к пропасти. Если к этому добавить, что первые трое (Е. Ф. и два проводника) шли все вместе, связанные друг с другом веревкой, причем Е. Ф. находилась в том же полубессознательном состоянии, — трудности спуска представятся воочию.
Самая главная трудность, однако, ожидала нас не во время спуска — она ожидала нас, когда мы в упор подошли к зияющей расположенной внизу ската трещине, через которую во что бы то ни стало нужно было перебраться. И опять Сеид пошел вперед, прорубая ступеньки уже в сплошном льду, чтобы спуститься к трещине и найти переход через нее там, где она была наиболее узкой и засыпана снегом. Нам нужно было пройти теперь по снегу над пропастью. К счастью, все же такое сравнительно узкое место мы вскоре нашли. Неизвестно, каким образом мы спустились и стали ногами на твердую почву: но и это было не все.
Солнце, между тем, уже почти зашло. А мы и внизу были все же еще на высоте около 3700 метров. Перед нами простиралось такое же громадное пространство снежного поля и льда, которое мы прошли с той стороны. А ночь уже приближалась, холод становился все свирепее. Все были измучены до невозможности, а между тем, оставался еще путь, который требовал доброй пары часов. Сеид Хаджиев все время нас торопил: «Идем скорее, бегом, пока еще не темно». И все же, несмотря на это, мы все стояли и не могли оторвать глаз от великолепных красот, которые перед нами открывались. Заходящие лучи солнца последним светом золотили вершины гор, снег был какого-то голубоватого оттенка; нависшие громады снега со всех сторон сползали по хребту, а он был в центре всей этой картины, и красота его опять заставляла забыть чувство опасности.
Однако медлить было нельзя. И отправивши второго проводника обратно на помощь больному товарищу (как мы узнали потом, только на другой день добрались они до Чегема), мы — все остальные, в количестве пяти человек — бегом бросились по ледяному полю вниз. «Скорее, скорее», — все время торопил Сеид. И мы бежали, прыгали через трещины, взбираясь на голый лед, забывая о возможности несчастья; мы бежали из последних сил — скорей, скорей, лишь бы до темноты перейти это поле льда.
Нам это удалось, однако, не вполне. Темнота гналась за нами по пятам, и еще задолго до конца ледника, мы уже должны были двигаться шагом, а затем еще медленнее в сплошной темноте. Правда, мы к этому моменту уже миновали ледяное поле и шли, хотя и по льду, но покрытому слоем камней и песка. Очень скоро, однако, покатый спуск перешел снова в крутой; пришлось идти еще медленнее, почти ощупью, перекликаясь друг с другом, чтобы не потеряться, — идти вперед, не зная, куда идем и где остановимся.
Небо уже горело тысячами звезд. В дьявольском холоде коченели члены. А тут еще доктор заявил, что он дальше идти не может, потому что его горные чебури (горная обувь) окончательно продрались, и он идет почти босиком.
В темноте, сидя на камне, он начал переобуваться в сапоги, к счастью, взятые с собой про запас.
Только часу в девятом мы достигли небольшого выступа, где каменная гряда упиралась в горную покатость, покрытую — о, радость! — высокой горной травой, представлявшей прекрасный материал для огня. Подожженная сразу с нескольких концов, трава запылала, и огненные языки пламени осветили место, где мы расположились.
Собравшись в кучку, мы наскоро начали приготовлять место для ночлега. На пепле сожженной травы, прижавшись друг к дружке близко-близко, натянувши на себя в качестве единственной защиты от дьявольского холода резиновые походные плащи (тут-то мы вспомнили еще раз о бурках), наскоро проглотив половину оставшегося в бутылке коньяка, мы улеглись спать, хотя и не особенно рассчитывали, что заснем. Но усталость дала себя знать, и сон гораздо скорее, чем мы это полагали, смежил нам глаза.
Впрочем, спать пришлось сравнительно недолго, так как к утру холод еще более усилился, трава вся уже догорела, и задолго до рассвета мы уже вскочили все продрогшие. Согревшись остатками коньяка, мы двинулись дальше. Путь этот, впрочем, был сравнительно уже не трудный — мы быстро шли вниз по каменистым тропинкам. И чем больше разливался утренний рассвет, тем скорее возвращались к нам прежняя бодрость и сила. А через два-три часа мы уже были внизу, шли уже среди высокого хвойного леса, а еще через час вышли на берег горной речки Адел-су, к долине, по которой обыкновенно проходят горцы, идущие в Сванетию из Баксан, через так называемый Местийский перевал. На берегу этой быстрой речки виднелись разбросанные коши (пастушьи кочевья) горцев, а на зеленой поляне перед кошами паслись и наши лошади. Они прибыли сюда еще вчера днем. Мы попали все же как раз туда, куда и предполагали.
Гостеприимные хозяева коша ждали нас уже с поджаренным бараном, свежим молоком, сливками, вкусным кукурузным хлебом; чай, сахар, лимон мы достали из нашего багажа — это быстро вознаградило нас за все испытанное.
Этот перевал, который мы сделали, — исключительный по своей трудности, по своим красотам, неизвестный на карте — из Чегема в Баксан, — мы назвали в честь нашей спутницы, первой женщины, прошедшей таким путем, перевалом Элен. Впрочем, этим названием она обязана не столько нам, сколько Сеиду. С трудом воспринимавший формы культурной речи, он звал нашу спутницу просто «Элена», откинув трудное для произношения отчество. Он же и предложил так назвать этот перевал.
А еще часа через два мы уже верхами двинулись по горным уступам лесной дороги к аулу Верхний Баксан, откуда до нашего постоянного жилища, из которого мы отправились в путь три дня тому назад, было всего верст 25. В пять часов дня усталые, но все же довольные, мы уже въезжали к себе в аул.
