Антология экспедиционного очерка

Материал  нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский 

Источник: П.Н. Столпянский. «Петергофская першпектива». Историко-художественный очерк. Государственное издательство. Санкт-Питер-Бурх, 1923 г.

В очерке П.Столпянского представлены история строительства Санкт-Петербурга и основания для появления дороги от столицы до Петергофа - Петергофской першпективы. Автор рассказывает о возникновении Екатерингофа, описывает Екатерингофский дворец и экспонаты первого музея Петра Великого, также он рассказывает о развлечениях обитателей дворца. Кроме того, в очерке представлены сведения об обслуживании дороги, ее обновлении, ремонте и перемещении. Автор описывает способы передвижения по дороге до Петергофа и превращение ее в шоссе. Рассказывается о различных питейных заведениях, которые функционировали вдоль дороги. Он описывает дачи и быт дачников. В очерке имеются сведения о строительстве Путиловского завода и его продукции. Автор подробно описывает историю строительства дворца в Стрельне, дворцов в Петергофе и устройство петергофских фонтанов. В финале очерка даются сведения об организации и стоимости фейерверков. В очерке содержится большое количество цитат из различных источников, начиная с эпохи Петра Великого.

 

Содержание

Простая случайность — повод проведения Петергофской перспективы.

Екатерингоф. История его возникновения. Метаморфозы, испытанные Екатерингофом: дворцовое поместье с хозяйственными заведениями, зверинец, молочная ферма, садовое заведение. Дворец Екатерингофа. 1-ое мая в Екатерингофе. Ресторан в Екатерингофе. Ледяные горы. Жуковские певцы. Дачи Екатерингофа и его заводы.

Нарвские ворота. История их постройки и перестройки.

Верстовые столбы Петергофской перспективы. Устройство мраморных колонн. Сообщение по Петергофской перспективе. Суточная почта. Дилижансы. Пароходство. Петергофская железная дорога.

Трактиры на Петергофской дороге. Красный Кабачок. Петровские указы о нем. Генерал Салтыков. Мадам Кессених — прусский улан — содержательница Красного Кабачка. Проводы Богдановой.

Дачи на Петергофской дороге. Красная мыза Нарышкиных. Левендаль, их же. Посещения Левендаля Екатериною II. Характеристика дач.

Чугунный завод 7-ой версты. Завод Огарева. Приобретение завода Путиловым. Развитие завода. Пожар 1883 года. 1905 год на Путиловском заводе.

Больница 11-ой версты. Ее история.

Деревня Лига — дворцовое поместье — имение князя Орлова, графа Кушелева. Агрономические опыты в Лигове.

Троицке-Сергиевская Пустынь. Церкви зодчих Растрелли, Пучини, Кузьмина, Боссе, Горностаева, Парлаида. Скульптура на кладбище. Поселок Сергиевский.

Стрельна. Когда и почему была она образована. Вид Стрельны 1721 года по описанию Берхгольца. Судьба дворца. Когда он был построен. Погреба для венгерского вина. Доставка этого вина в Петербург. Хозяйственные учреждения Стрельны. Стрельна при Екатерине. Стрельна во владении Константиновичей. Случай с матросами и Александром I на Стрельнинской пристани.

Биография Знаменки.

Петергоф. Предварительные замечания о плане описания. Даты основания Петергофа. Строительство в Петергофе. Чем вызывалось обилие построек. Английский дворец. Никольский сельский домик. Что осталось от Петра Великого.

Фонтаны. Описание каскада или Фонтана Самсона. Отдельные фонтаны. Иллюминации. Историческая справка о них. Иллюминации в Петергофе, их бытовое значение. Царские праздники. Царская потеха с кадетами.

 

***

Случай — как в этом, может быть, и ни тяжело сознаться — является одним из главных факторов в создании как самого Петербурга, или, по написанию Петра Великого, Санкт-Питер-Бурха, так и многих из его окрестностей. Легенду, так поэтически запечатленную нашим великим поэтом Пушкиным в его поэме «Медный Всадник», о прорубании окна в Европу, конечно, нужно отбросить. У Петра Великого не было этой мысли, и, завоевывая устье Невы, с незапамятных времен принадлежавшее русским, Новгороду, Петр Великий не мечтал о создании здесь новой столицы; мысль о Петербурге появилась гораздо позже и крепла в зависимости от побед России над шведами. В действительности все обстояло гораздо проще. В апреле 1703 года Петр Великий обложил своими войсками последнюю шведскую твердыню Ниеншанц, нынешнюю Охту. Пока делались приготовления к осаде этой крепости, Петр Великий с своими гвардейцами пустился по Неве на рекогносцировку. У нынешнего Смольного монастыря река Нева делает последнюю крупную излучину, перед тем как впасть в Финский залив, и перед этим впадением делится на ряд рукавов. И, плывя на простор большой реки, у Петра Великого весьма естественно должен был возникнуть вопрос, по какому из рукавов Невы лежит фарватер? Следовательно, прежде чем пуститься в дальнейшее плавание, надо было отыскать фарватер — и, если мы посмотрим на карту дельты Невы в году 1703, то ясно увидим, что маленький островок, прозванный финнами Енисаари, что значит Заячий остров, оторванный каким-то неизвестным для нас геологическим переворотом от Петербургской стороны (теперь на этом острове Петропавловская крепость), невольно манил к себе. Более чем вероятно, что Петр Великий причалил к этому островку, пока производились поиски фарватера. А фарватер проходил тоже довольно оригинально, он шел по Большой Неве вдоль берега Васильевского острова и от стрелки круто переходил на противоположную, впоследствии получившую наименование Адмиралтейскую, сторону. Таким образом, если на островке Енисаари поставить батарею или, что еще лучше, устроить крепость, то эта крепость будет обстреливать фарватер, и не один из шведских кораблей не сможет из Финского залива проникнуть в глубь Невы. Это обстоятельство было тотчас же учтено Петром Великим, и, как только Охта пала, на островке Енисаари закладывается будущая Петропавловская крепость, причем на основании архивных данных видно, что Петр Великий не присутствовал при церемонии закладывания крепости; в это время он был на Ладожском озере, церемонией руководил его любимый Киндер-Саша — князь Меньшиков.

Крепость заложили, а в это время проникли или, вернее, успели проникнуть и в Финский залив и в нем натолкнулись на остров Котлин, который еще с большим успехом мог запереть вход в Неву, — на острове Котлине возрождается Кронштадт. На работах при устройстве Кронштадта нужен свой глаз, желательно возможно чаще приезжать на этот остров, но путь по Неве и Финскому заливу особенно в весеннее и осеннее время небезопасен — надо отыскать другой более скорый и близкий путь. И кажется, что если проехать сушею, по берегу залива, до речки Стрельны, то от нее переехать через залив ничего не стоит. Но так только казалось, вскоре было найдено другое более близкое место — Петергоф, и Стрельна забыта, появляются заботы о Петергофе, до Петергофа можно доехать сухим путем — Петергофской першпективой, а оттуда с помощью судна попасть и в Кронштадт. Отсюда понятна и просьба Петра Великого, датированная 1716 годом:

«Зело прошу дабы прилежно надсматривать над петергофскою дорогою, дабы сего лета отделать и мне б, аще Бог изволит, сие отделанное приехав увидеть».

Вот основания для появления на свет Божий петергофской перпшективы, впоследствии приобретшей такое значение и с течением времени замененной Петергофской веткой Балтийской железной дороги.

В былое время Петергофская першпектива не миновала Екатерингофа, наоборот, проходила через него; только впоследствии, с устройством Нарвского предместья, с постройкою Кваренги первых триумфальных ворот в Петербурге, детище Петра — Екатерингоф остался в стороне от большого тракта. А возник он — Екатерингоф — вот по какому поводу. Вечером 2 мая 1703 года с устья Невы караул Семеновского полка дал знать о появлении на взморье неприятельских кораблей. Шведы, ничего не знавшие о покорении русскими Ниеншанца, сделали обычный у них лозунг двумя выстрелами. Шереметев велел ответить также двумя выстрелами, утром и вечером. По ответному лозунгу русских из Ниеншанца выслан с адмиралтейского корабля бот для лоцманов, шведские матросы и солдаты вышли на берег, но здесь скрывшиеся в лесу семеновцы бросились на них — одного матроса поймали, остальные ушли. От матроса узнали, что шведской флотилией в числе 9 кораблей командует вице-адмирал Нуммерс. Спустя три дня, 5 мая 1703 года, подошли к устью Невы два шведских судна, шнява и большой бот, но, не входя в Неву, бросили якорь.

«По получении о том известия 6-го Мая (был праздник Вознесенья) капитан от бомбардиров (Петр I) и поручик Меншиков в 30-ти лодках от обоих полков гвардии того же вечера на устье прибыли и скрылись за островок, что лежит противу деревни Калинкиной к морю. Здесь они дожидались ночи в скрытом месте. Ночь была светлая, потом нашла туча с дождем. 7 числа перед светом половина лодок поплыла тихою греблей возле Васильевского острова под стеною леса и закрыла шведов с моря, а другая половина сверху на них пустилась. Тогда неприятель тотчас стал на парусах и вступил в бой, пробиваясь назад к своей эскадре (также и на море стоящая стала на парусах же для выручки оных), но по узкости глубины не могла скоро отойти лавирами.

И хотя неприятель жестоко стрелял из пушек, однакож наши, несмотря на то, с одною мушкетного стрельбою и гранатами (понеже пушек с нами не было) оба суда обордировали и взяли».

Так писал сам Петр Первый; оба суда 8 мая, около полудня, были доставлены в лагерь, к Ниеншанцу; 10 же мая 1703 года «за ту (некогда прежде бывшую) морскую победу было благодарение Богу с троекратною стрельбою из пушек и ружей. Командиры партии, получившей викторию, бомбардирский капитан (т.е. Петр I) и поручик Меншиков учинены кавалерами ордена св. Андрея. Офицерам пожалованы золотые медали с цепями, а солдатам малые без цепи».

А через 8 лет после этого события, в воспоминание его, на берегу одного из островов, образованного речкою Екатерингофскою, как раз напротив того места, где происходила баталия, Петр Великий заложил один из своих загородных дворцов, дал ему наименование Екатерингофа и подарил его своей супруге, будущей императрице Екатерине I. Дворец был деревянный, прокопан был канал к самому крыльцу, для осушения болотного места было вырыто несколько прудов, а дикий лес превращен, как тогда говорилось, в «преизрядную» рощу. Некоторое представление об Екатерингофе дает известная гравюра 1716 года — конечно, в этой гравюре, как и на большинстве графических изобретений начала XVIII века, больше фантазии, чем действительности. Екатерингоф должен был быть не только увеселительным загородным дворцом, он должен был исполнять и хозяйственные функции, по крайней мере  в 1727 году появилось несколько узаконений, указывающих на эту сторону царского дворца. 10 июля 1727 года появились два узаконения: первое об отдаче желающим в содержание коломенковой фабрики в Екатерингофе, второе — об отдаче крупяной и масляной ветряных мельниц в частное содержание (эти мельницы видны на вышеуказанной гравюре), и 29 сентября того же года третье узаконение: «об отдаче Екатерингофской полотняной фабрики в содержание желающим»; таким образом, при дворце были и мельницы, и фабрика, но, очевидно, дела на них шли плохо, и от них захотели развязаться. В этом же направлении действовала и племянница Петра I, императрица Анна Иоанновна. Страстная охотница, она обратила Екатернигоф в один из своих зверинцев. 17 ноября 1738 года появилось распоряжение «о не стройке внутри зданий в Екатерингофском зверинце, об огорожении только ягт-гартена, также загона зайцев и о прорубке проспектов и дорог». Императрица Елизавета Петровна не разделяла такой страсти к охоте, и назначение Екатерингофа снова изменилось: из ягт-гартена с оленями и зайцами он превратился в совсем прозаическое учреждение — при Екатерингофском дворце был устроен обширный скотный двор. 1 октября 1759 года вызывались желающие построить в Екатерингофе конюшню со стойлами и деревянный сарай для телят дешевле 850 р., — сумма по тому времени очень большая и свидетельствующая, что постройки делались солидные, а 1 августа 1760 года были торги на устройство погреба для молочных продуктов, причем низшая выпрошенная сумма равнялась 400 р. При императрице Екатерине и назначение Екатерингофа менялось дважды. В начале 1771 года в Екатерингоф перевезли из Красного села оранжереи, теплицы и паровые ящики и заодно стали распродавать имеющийся в Екатерингофе молочный скот, молочное хозяйство таким образом заменили огородничеством и садоводством. Сначала этими отраслями хозяйства занималась гоф-контора сама, но видимо, по обыкновению, терпела убытки и в конце концов стала сдавать сады и огороды желающим. Почти в это же время дворцовое управление решило поэксплуатировать и свободные земли, имеющиеся в большом количестве в Екатерингофе, что видно ясно из следующего извещения: «От главной дворцовой канцелярии сим объявляется, чтобы те, кои, взяв из состоящих в Екатерингофе дач земли, не платили за оные в казну деньги, иные уже по прошествие трех лет, а другим до 3-х летнего срока осталось короткое время, внесли после сих 3-х публикаций поземельные деньги в дворцовую канцелярию непременно; в противном случае поступлено будет с ними по силе именного се императорского указа, т.е. что, оные земли и с строением отобраны и проданы будут с публичного торгу». И эта угроза не была, как оказывается, простою обычною угрозою. Конечно, обыватель, взявший в аренду Екатерингофские дачи, несмотря на вышеуказанное предупреждение, не внес арендных денег, и 3 декабря 1781 года  появилось объявление такого содержания: «Желающие купить в Екатерингофе на казенных землях дворовые строения его сиятельства графа Александра Сергеевича Строганова, вдовы Ульрих и парикмахера Фишера могут явиться для торгов в дворцовую канцелярию».

В дальнейшем, насколько нам удалось установить, над Екатерингофом не производили никаких хозяйственных опытов, и таким образом из дворцового поместья с хозяйственными заведениями Екатерингоф поочередно был и только зверинцем, и молочною фермою, и, наконец, местом для садоводства и огородничества, а в конечном результате все эти опыты, кроме убытка, ничего не давали дворцовой канцелярии.

Весьма понятно, что дворец, построенный в 1711 году, не мог вечно существовать и к царствованию Елизаветы Петровны пришел в положительную ветхость, а в это время императрица замыслила перестройку в С.-Петербурге былого летнего дворца, построенного ее матерью. Этот дворец был еще в настолько хорошем состоянии, что просто ломать его было жалко, и решили его перенести в Екатерингоф и поставить там взамен ветхого петровского дома. Задумано и сделано. Появившийся дворец только отчасти может служить памятником зодчества Петровской эпохи, тем более, что тот летний дом, который был перенесен в Екатерингоф по повелению Елизаветы Петровны, подвергался впоследствии усиленным ремонтам. Первый значительный ремонт был сделан в 1779 году, затем следовал ремонт 1802 года и, наконец, переделки 1823-24 года, предпринятые гр. Милорадовичем, бывшим в то время военным С.-Петербургским генерал-губернатором и почему-то обратившим особенное внимание на Екатерингоф. При Милорадовиче, между прочим, была попытка сосредоточить в Екатерингофе вещи, принадлежавшие Петру или его эпохе. Там по стенам были развешаны гобелены  русского производства Петровского времени или эпохи, близкой к Петру; на одном из гобеленов — поясное изображение старого русского крестьянина, упирающегося на палку, — наклеена бумажка с надписью, напоминающею руку Петра I: «сия картина работы русского ученика Трофима Божкова в бытность мануфактур-коллегии», другие гобелены — «Варсовия в купальне» 1727 г., «Орел, стоящий на обломке дерева» 1733 г., «Время, срывающее оковы с Веры»  1739 г. и т. д. Затем перед спальнею императора стоял шкаф с двумя мундирами: один голубой, шитый золотом, а другой лосиный с золотыми галунами, в котором Петр бывал в сражениях; в спальне стояла старая сосновая простая кровать, по преданию сколоченная руками императора; напротив кровати находились старинное зеркало и поставец с китайскими чашками; перед постелью висела икона Владимирской Божией Матери. В столовой стоял штучный банкетный стол, сделанный из лиственницы, доставленный Петру из Архангельска, далее тут же были большие английские часы с музыкою, работы Тортона, на маятнике этих часов было миниатюрное изображение Петра Великого в голубом русском полукафтане и порфире. Играли эти часы 12 пьес, название которых было выписано на стальном круге. В верхнем этаже была библиотека из книг, касающихся только жизни и дел императора Петра, всех книг было до ста томов, в красивых переплетах с золотыми гербами и надписью «Екатерингофский дворец», тут же в верхнем этаже были две комнаты, убранные китайскими вещами, которые были привезены из Пекина при жизни Петра посланником Львом Измайловым, из этих предметов особенно любопытны ширмы о десяти половинках, на каждой по пяти панно из мрамора, украшенных щитами из домашней жизни китайцев, цветами, растениями и пр., писано масляными красками; затем столик на одной ножке, овальный, с выгнутым бортом; по фону из мелкого перламутрового набора медальон с атрибутами, писанными красками; ножки легкие с тем же перламутровым набором. Наконец следует обратить внимание на большую изразцовую печь, в которой по белым изразцам и фризам писаны синею краскою человеческие изображения, цветы и ландшафты — эта печь голландской работы начала XVIII ст.

Когда началось празднование в Екатерингофе 1 мая, трудно ответить, точно так же без ответа остается вопрос — почему 1-е мая, день наступления весны, стал справляться именно в Екатерингофе, а не в другом каком-либо месте. Но, во всяком случае, екатерингофские гуляния существовали уже при Елизавете Петровне, так «1 Мая 1745 года совершен парадный выход императрицы с ее фамилиею на шлюпке под императорским штандартом из Зимнего дворца в Екатерингоф, в котором был обед для 20 персон»,  или в 1761 году, в последний год своего царствования,  Елизавета Петровна была в Екатерингофе водным путем и пробыла до 7 часов, показавшись гуляющей публике. То же самое делала и Екатерина II — 1 мая 1768 года, например, Екатерина II и Павел были на народном гулянии в Екатерингофе.  Эти гуляния чуть-чуть не прервались в самом начале XIX века — 18 апреля 1800 года Екатерингоф был пожалован Павлом I княгине Гагариной, и первомайское гуляние было повелено устроить на только что насаженном бульваре Невского проспекта. Но кошмарные дни Павла Петровича скоро миновали, Екатерингоф из частной собственности снова стал дворцовой (любопытно было бы выяснить, за какую сумму был приобретен казною Екатерингоф у кн. Гагариной?), и гуляния снова стали устраиваться там же. Особенный блеск приобрели они в конце царствования императора Александра I, когда Милорадович устроил в Екатерингофе и новый вокзал и ряд других увеселительных построек, описание которых появилось в издаваемых Фаддеем Булгариным «Литературных Листках».

«Первое строение совершенно особой архитектуры есть род башни, вокруг коей под навесами извивается деревянная дорожка для катания с гор. Это карусель; здесь устроены различные игры, между прочим, находится камер-обскура, в которой свет, переходя через купол, изображает эти столь прелестные места... на берегу морском киоск готически-арабской (?) архитектуры с блестящим шпицом и террасой со стороны моря... Четыре фасада сего киоска составлены из 4 порталов, поддерживаемых чугунными колоннами, у подножья коих лежат чугунные львы... Строение близ моста готически-арабской архитектуры состоит из трех главных отделений — в середине круглая башня со стеклянными стенами, а по бокам две четверогранные двухэтажные башни с большими соединяемыми их одноэтажными корпусами — это вокзал; затем в чаще, в стороне от дороги стояла продолговатая четырхугольная палатка, красиво драпированная, где была кондитерская; в лесу, к Черной речке была выстроена русская изба с широкими распашными тесовыми воротами, с пестрою высокою голубятнею и т. д. Наконец, подчеркивает Булгарин: «Нам особенно понравился детский сад возле дворца, кругом загороженный, где находится беседка со всевозможными играми».

Из ряда многочисленных описаний гуляний 1 мая в Екатерингофе приводим целиком одно, датированное 1842 годом, на наш взгляд особенно характерное:

«Прислушиваясь к завыванию ветра, взвивавшего густые облака пыли на петербургских улицах во все утро 1-го Мая, никак нельзя было предполагать, чтоб вечернее гуляние могло быть блистательно, великолепно, многолюдно. Однако же при приближении часа гуляния ветер несколько притих, и весь Петербург, нарядившись в самые пышные летние обновы, вдруг потянулся за Калинкий мост, в Екатерингофскую рощу. Ряды экипажей тянулись почти от самого Кашина моста; у Калинкина, дальше которого в этот день не пускают скромных извозчичьих дрожек, и у старой Нарвской заставы скопище экипажей, пешеходов, гуляющих и любопытствующих доходило до невероятия. Но вот мы в Екатерингофе, прелестном парке, разведенном помощью усиленного искусства, на месте топком, болотистом — перед вами открывается длинная, прямая аллея, по которой чинно тянутся два ряда экипажей, растасованных как колода карт, где козыри, тузы и фигуры следуют за смиренными, ничтожными картами... Аллея эта повторяет гуляние модного спета во всех странах Европы: здесь тот же парижский Лоншон, лондонский Гейд-Парк, венский Пратер, римский Корсо...

По обеим сторонам главной аллеи видите вы тройной ряд любопытствующих пешеходов, теснящихся у перил, чтобы полюбоваться на наряды, позавидовать судьбе тех, которые не теснятся подобно им, а спокойно разъезжают в экипажах.

За этою тройною решеткою находим мы гуляющих в полном смысле этого слова, разделенных, однако же, на две совершено различные партии. По одну сторону главной аллеи раздаются хоры музыки и песенников; луга, едва лишь начинающие зеленеть, покрыты группами народа; повсюду расставлены столы с лакомствами и пряниками, кипят самовары, курятся фитили сигарочников... В этой части Екатерингофа, составляющей его центр, заключается гуляние народное, с каруселями, качелями, обширным вокзалом, трактирами и шумной радостью.

По другую сторону главной аллеи находите вы совершенно другой характер гуляющей публики и совершенно другой характер гуляния. Здесь сосредоточены исторические воспоминания Екатерингофа, послужившие, как известно, поводом к учреждению там гуляния 1 мая. Все здесь чинно, степенно, и забываете, что в двух шагах отсюда можно видеть всю нашу знать, все, что составляет блеск и украшение петербургского общества. Едва долетают туда звуки отдаленной музыки, и вы гуляете в прелестном парке, в стороне от шумной толпы. Вот старинный дворец, первый из загородных дворцов, заложенных великим преобразователем России в окрестностях рождавшегося Петербурга. Он был построен здесь в 1711 году, в ознаменование победы, одержанной Петром за восемь лет пред тем в виду небольшого острова над двумя шведскими кораблями, и в честь Екатерины I назван Екатерингофом. Вот и канал, прокопанный в то же время до взморья, а вот и гавань, устроенная Петром и ныне осажденная сотнями лодок и катеров, прибывших из Петербурга с гуляющими. В этой же приморской части Екатерингофа находится уголок, которому подобного не найдете у нас нигде: это огороженный садик, посвященный детским играм. Забывая о соседнем шуме, даже в день гуляний дети могли наслаждаться забавами, предоставленными им здесь нераздельно и неограниченно.

Но удалившись по извилистым дорожкам от главной аллеи ко взморью, вы оглядываетесь и опять находитесь совершенно в иной сфере. Вы здесь посреди феодальных времен! «В вечернем тумане как бы виднеются вдали мачты шведских кораблей, летящих на помощь к осажденному Ниеншнанцу. Из-за обнаженной рощи представится вам стрельчатый шпиц; вы приближаетесь к нему: все здесь дышит символическим готизмом со всеми его прихотями, стрельчатыми окнами и дверями, тонкими колоннами, лестницами, вьющимися, как плющ. Вот вдали и рыцарский замок с грозными бойницами, а вот и подъемные мосты... Здесь все средние века в миниатюре.

Между тем, если, нагулявшись и намечтавшись на взморье, вы опять приблизитесь к центру гулянья, уже найдете, что ряды экипажей поредели, блистательные кавалькады покончились и что болотистая сырость торопит пешеходов в город. Если, однако же, кончились гуляния, зато еще не окончился праздник. У всех живущих на улицах, ведущих к Екатерингофу, в этот день или, лучше сказать, в этот вечер назначается собрание, приглашаются гости к перепутью, на чашку чая. После гуляния устраиваются партии в преферанс, музыка французского кадриля приглашает к танцам, и, таким образом, за зимними увеселениями молодежь сознается, что еще рано было нам встречать лето 1-го Мая».

Вот характерное описание гуляния 1 мая. Обыкновенно погода 1 мая в С.-Петербурге не благоприятствовала гулянию, но гуляние все-таки состоялось, говоря поэтически, «рассудку вопреки, наперекор стихиям». Иногда в это описание вставлялись характерные черточки.

Так про 1 мая 1830 года писали: «Вчерашнее Екатерингофское гуляние ознаменовано было введением в употребление омнибусов. Два прелестных экипажа, запряженные 4-мя хорошими лошадями, уже накануне разъезжали по городу, переполненные пассажирами. Устройство их удобное, чистое, изящное. Внизу экипаж разделен на 2 половины, из коих в каждой помещаются по 6 человек, сидящих по 3 в ряд, лицом к лицу, на мягких подушках. Наверху (империал) помещается до 12 человек. Люди с любопытством останавливались на улицах, видя сии необыкновенные экипажи. Все одобряют сие заведение и желают ему успеха. Наш сметливый народ успел переделать на свой лад иностранное название: эти кареты называются у нас — «обнимусь». Но с самого,  кажется, начала Екатерингофа гуляния в нем не ограничивались 1 мая  — еще в Екатерининские дни, «25 октября 1769 г., т.е. в воскресение, будет в Екатерингофе у Локателлия маскарад», маскарады устраивались и позже, так на масленице 1825 года в Екатерингофе давались «маскарады в новой зале, которая, поистине, так хороша и великолепна, что вряд ли есть другая подобная ей в столице. Мне всего более понравилось углубление, сделанное полукружием во всю длину ее, на коем устроены хоры или галерея. Сидя в ней за чашкою чая или за добрым ужином, вы видите вместе с тем все, что происходит внизу в зале». Маскарады сменялись балами — «содержатель Екатерилгофского вокзала имеет честь известить почтенную публику, что в воскресенье 10 мая будет дан большой бал с двойным оркестром, в котором будет отборнейшая музыка, с платой за вход также по 1 рублю с каждого кавалера вместе с дамою». Вместо балов иногда содержатели трактиров с целью привлечь большее количество публики устраивали лотереи — «с дозволения правительства разыгрываться будут вскоре в лотерею механическая коляска и двое карманных часов. Коляска сия вмещает 2 и 3 человека и употреблялась как для забав, так равно и для езды по надобностям. Механизм ее таков, что она движется сама собою, без лошади, притом управлять ею легко и без всякого неудобства можно останавливать оную и пускать в бег. Билеты 5 рублей, можно получать в Екатерингофе, в трактире Штокгольм, где и вещи оные видеть можно во всякое время».  Что это за механическая коляска, трудно решить, но можно предположить, что она представляет из себя, может быть, прообраз велосипеда, не забудем, что речь идет о 1814 г.

Зимою в Екатерингофе устраивались ледяные горы, «ледяные горы с субботы 6 января, с 2 часов пополудни открыты, и впредь ежедневно будет катание с ледяных гор», а осенью пускались фейверверки — «в воскресение 13 августа, в 7 часов вечера г. Деринг показывать будет в роще пред Екатерингофом в первый раз к удовольствию зрителей искусственный фейерверк». Иногда же, случайно, давались совершенно особенные развлечения: «в последних числах июня месяца большая часть петербургской публики, не живущей на дачах, ездила в Екатерингоф любоваться на лагерь сенокосцев в одинаких красных рубашках и фесках, которые, распевая песни живые, веселые, косили траву при звуках рожка и кларнета. Эта сельскость (слово, выдуманное «Сев. Пчелой») необыкновенно вдруг оживила Екатерингоф: гуляние закипело по всем аллеям. Несколько в стороне от большой дороги расположена была дюжина палаток, в которых ночевали сенокосцы, в течение дня весело работавшие на полях и доставлявшие истинное удовольствие публике, приятно удивленной видом такой сельскости у самого въезда в столицу. Этот сенокос устроен был известным табачным фабрикантом В. Г. Жуковым, который нарочно взял на откуп от городской думы все Екатерингофские луга, где доставил 250 своим работникам возможность, как заняться таким предметом, который им необходим и который они легко могут забыть в течение года при производстве фабричных работ, так и провести на чистом, открытом воздухе, столь живительном для здоровья. Имев неоднократно случай говорить о полезных действиях Жукова, мы и теперь с удовольствием обнаруживаем попечение его о своих мастеровых, из которых весьма многие, пришедшие к нему нищими, возвращались в свои волости с деньгами» — такой тирадой заканчивал хроникер.

В этом описании, конечно, самое характерное то, что затея Жукова, которая делалась им исключительно для саморекламирования, для более успешного сбыта его табака, почиталась чуть ли не патриотическим подвигом, выставлялась как забота о низшем брате...

Еще несколько подробностей о Екатерингофе. Вскоре после того, как дворцовое управление стало раздавать участки в аренду, один из участков взял иностранный купец Молво, вначале на его даче «продавались цветущие розаны, центрофолии и белые розаны» или же «свежие голландские луковицы по сходной цене», затем появился водочный завод, на котором продавалась «лучшая водка на манер французской и подслащенная на манер данцигской, первая не менее 2 анкеров, а последняя не менее ящика, содержащего в себе 48 штофов», и, наконец, сахарный завод; в память этого владельца Молво в Екатерингофе имеется и в настоящее время Молвинская улица...

19 января 1766 года комиссия по устройству городов С.-Петербурга и Москвы предполагала устроить у Нарвского въезда особую площадь, а в 1773 году императрица Екатерина II на этой площади решила устроить по проекту Кваренги триумфальные ворота. Строиться эти ворота стали с 1774 года, причем постройкою руководил действительный тайный советник сенатор и кавалер Михаил Александрович Деденев, а надзирал за архитектором Лейм. Постройка ворот затянулась — 14 августа 1779 года появилось распоряжение: «потребную на окончание каменных ворот в Лифляндском здешней столице предместье на сумму 4121 р. 26 к. повелеваем отпустить из кабинета», но и этой суммы недостало — 23 октября 1780 года на имя Адама Васильевича Олсуфьева последовало другое распоряжение: «на окончание ворот здешних от Лифляндской дороги прикажите отпустить действительному тайному советнику Деденеву 5024 р. 93 к.», но и отпущенные дважды 9146 р. 19 к. пришлось в том же году увеличить еще 3188 p. 68¼ к. — точность, как видим вполне поразительная, до ¼ к., и, следовательно, только на окончание ворот истрачено 12334 р. 87¼ к., сумма по тому времени большая; сколько же пошло на самое строение ворот — нам, к сожалению, не удалось установить. Ворота в первоначальном своем виде простояли до 1834 года, когда они были перестроены по проекту Стасова. С обеих сторон внизу ворот поставлены по две бронзовых статуи старинных русских воинов, а сверху ворот четыре фигуры славы и победы в колеснице, запряженной 4 конями, — кони изваял барон Клодт, статую — Демут Малиновский. На аттике надпись: «Победоносной Российской Императорской гвардии признательное отечество в 18 день августа 1834 г.», во фризе: «воздвигнут повелением Императора Александра Первого», с боков первой надписи по обеим сторонам названия: «Бородино, Тарутино, Кульм, Лейпциг, Мало-Ярославец, Красное, Ф. Шампенуаз, Париж», а над статуями высечены имена 18 гвардейских полков. Таким образом, Кваренговские ворота, построенные для украшения въезда в города, обратились в памятник войны 1812 года. Устройством Нарвских ворот, так сказать, закончилось устройство Петергофской першпективы, которая начиналась этими воротами в Северной Пальмире и заканчивалась в летней резиденции, в Петергофе с его изумительными фонтанами, среди которых особенно выделялся знаменитый Самсон. Цельность впечатления, таким образом, устанавливалась. О Петергофской дороге забота началась, как мы уже видели, с Петра Великого, и эта забота увеличивалась с каждым царствованием. Любопытная история о начале этой дороги повествуется в одном из указов Полного Собрании Законов. Указ датируется 23 августа 1739 г. и озаглавлен: «О верстовых столбах от Санкт-Петербурга до Петергофа». Вот что находим в этом указе: «По докладу Камер-Конторы которым объявляет: в ту-де контору посланные для починки Нарвской дороги советник князь Горчаков и генерал-провиант-мейстер-лейтенант Кисловский предложением показывают: по лежащей-де от Санкт-Петербурга до Нарвы дороге в некоторых местах верстовые столбы многие находятся ветхи и надписи прочесть невозможно, а во многих местах тех столбов не имеется, а в других местах столбы поставлены без надписи, да и ставлены-де те столбы по дороге чрез Московскую — Ямскую, куда ныне проезжающие почти уже и не ездят, ибо-де ныне дороги проложены вновь, одна мимо церкви Вознесения Господня, другая чрез деревню Калинкину; а в Камер-де Конторе, по справке в 725 году в бывшую над Ингерманландиею Канцелярию в письме за рукою генерал-майора Синявина блаженные памяти Ее Императорского Величества указ, по которому велено от сюда до Петергофа верстовые столбы переменить, а ныне-де и вновь ставить, которые-де исправлены были от той Канцелярии, до вышеописанного года верстовые столбы откуда ставлены о том в Камер - Конторе сведений нет, о чем-де к означенному князю Горчакову и Кисловскому из Камер-Конторы о постановлении по Нарвской дорого верстовых столбов сообщено: и о поставке от Санкт-Петербурга до Петергофа верстовых столбов и по обоим же трактам оные ставить и об отпуске на первый случай суммы до 150 рублей Камер-Контора требует указа. Правительствующий Сенат признал: Камер-Конторе отсюда до Петергофа верстовые столбы, по списанию с Ямскою Канцелярией, поставить по одной дороге, которая проложена через Калинкину деревню, и для того на первый случай по требованию той Конторы отпустить до 100 рублей, а вышеописанным князю Горчакову и Кисловскому подтвердить, чтобы они, за неимением о том в Камер-Конторе известия, осведомились у тамошних обывателей по той Нарвской дороге, когда и откуда верстовые столбы ставлены, и ныне годных в наличности и к тому еще до наличного числа надобно и те столбы сняты и по местам ставлены обывательским, или казенным коштом и что на все те суммы потребно». Приблизительно с 1754 года началось замощение этой дороги  — «для исправления в будущей, сего 1754 года, весне на Петергофскую дорогу, что от Калинки на моста до Красного Кабака, желающим заготовить несколько фашин и поставить несколько кубических сажень песку и земли, также каналов вновь прокопать, а Тентелевский и Екатерингофский мосты починить, явились в Санкт-Петербургскую Губернскую Канцелярию», но исправление дороги требовало больших издержек со стороны государства, было сильно желание избавиться от этих издержек, и 20 октября 1769 года было объявлено от Санкт-Петербургской Губернской Канцелярии, чтобы «владельцы, имеющие дачи на Петергофской дороге, находящиеся против оных дач дороги и мосты, в силу состоящегося сего 1769 года марта 26 день Правительствующего Сената указу, в скором времени исправили непременно, а ежели не исправят, то тогда дачи от них взяты будут и отданы другим охотникам, которые те дороги и мосты исправлять обяжутся».

Но несмотря на этот указ, он несколько раз впоследствии подтверждался, исправление дороги делалось на казенный счет, так как владельцы, если и чинили дорогу, то очень скверно, а по дороге совершалось Высочайшее путешествие, и за скверную дорогу можно было ожидать «Государева» гнева. С начала 70-х годов XVIII столетия Петергофскую дорогу стали обсаживать березками — «с посаженном березок и убиранием краев дерном за сажень взять ниже 9 р. 80 к.», а через 10 лет, в начале 80-ых годов, простые деревянные столбы стали заменять «мраморными пирамидами» — 31 января 1780 года вызывались желающие перевезти «верстовые» мраморные пирамиды, деланные при казенном, у почтовой пристани, каменном строении (т.е. Мраморном дворце), на Петергофскую дорогу и сделать под них фундамент с постановкою, как им следует быть, на месте. Но с этой первой попыткой устройства мраморных столбов вышла какая-то незадача, так как 9 июля 1784 года от С.-Петербургской Казенной Палаты объявлялось, дабы желающие сделать из своего мрамора и дикого камня потребное число для поставления по Петергофской дороге верстовых пирамид и взять ниже просимой цены за большие 900 р. и за малые по 600 р. каждый. Так как Петергоф считался на 23 версте, то нужно было поставить 23 верстовых столба — они назывались большими и 9 четвертьверстовых — малых столбов, то общий расход выражался в довольно солидной сумме 75.600 рублей. К этому же году относится и общее перемещение Петергофской дороги по проекту инженера Бауера. Затем, в дальнейшее время производились лишь обычные, частичные ремонты, вплоть до постройки Петергофской ветки.

Первое время сообщались по Петергофской дороге или с помощью собственных лошадей, или обычных почтовых. Но в 1771 году было сделано нововведение: «от императорского Почтамта во известие объявляется, что по высочайшему ее императорского величества повелению учреждена ежедневная колясочная почта до Санкт-Петербурга в Царское Село и в Петергоф и обратные называемые суточные в бытность двора Ее Императорского Величества в одном или другом месте. Оные суточные отправляются каждое утро в 8 часов из Санкт-Петербургского Почтамта и в 11 часу в Царское Село или Петергоф прибудут. Обратно поедет оттуда того ж дня в 6 часов пополудни и в 9 часу в Санк-Петербург возвратится — смотря по доброй или худой дороге прежде или позже поспеет к означенному месту. Четырем пассажирам по одной суточной ехать можно с платою по 75 коп. до Царского Села и по 85 к. до Петергофа с каждого человека, а оттуда обратно в Петербург по тому ж. Желающие ехать на суточной могут о том знать дать ежедневно до 9 часов в вечеру в Почтамт дежурному. Сия оная почта начнется ходить сего Апреля 21 дня и всякое старание прилагаемо будет к удовольствию публики».

Устройство этой суточной почты, являющееся громадным шагом вперед в способах передвижения, было обусловлено пребыванием высочайшего двора, тогда весьма понятно, сношение Петергофа с Петербургом должно было сильно увеличиться, но, кажется, успех этой почты заставил почтовое начальство оставить ее и вне зависимости от пребывания двора. Следующего улучшения в средствах передвижения жителям Петергофской першпективы пришлось ждать сравнительно долго, чуть ли не 65 лет. В 1834 году «контора первоклассного заведения дилижансов» открыла ежедневные рейсы своих дилижансов между С.-Петербургом и Петергофом, дилижанс отъезжал из Петербурга один раз в день утром, а вечером возвращался из Петергофа. В 1835 году к этому начинанию присоединились и другие конторы — заведение летних дилижансов извещает, что в четверток сего месяца июня 6 числа, в 10 часов утра последует первое отправление экипажей сего заведения в окрестности С.-Петербурга, посему желающие ехать в оных могут являться ежедневно, по Вознесенской улице, дом генерала Фридерикса в место отправления летних дилижансов, от 9 часов утра до 9 часов вечера записываться в открытой книге и получать билеты для отправления, а равно и в последующие за сим, которые будут постоянно производиться по 3 раза в неделю по вторникам, четвергам и воскресеньям с 10 часов утра.

С течением времени увеличилось равно как число дилижансов, так и число их рейсов. Приблизительно к этим же годам существующее между Петербургом и Кронштадтом пароходство направляло 1 и 2 июля все свои пароходы от С.-Петербурга до Петергофа. 1 июля в Петергофе устраивалась торжественная иллюминация, и наплыв публики был громаден, в обычные же дни отправлять пароход из Петербурга в Петергоф считалось по недостатку пассажиров убыточным. Регулярные пароходные рейсы установились только в 50 — 60 годах прошлого столетия.

21 июля 1857 года было открыто движение по устроенной бароном Штиглицем Петергофской железной дороге,  и с этого времени роль Петергофской першпективы окончилась: из некогда бывшей государственного значения дороги она обратилась в обыкновенное шоссе, которым пользовались только в крайних случаях. Но, конечно, с устройством железной дороги возросло дачное значение тех местностей, которые были расположены по былой Петергофской першпективе, стало происходить усиленное заселение и застройка всей местности.

Еще Берхгольц в своем дневнике от 31 июля 1721 года заносил следующие строки: «До Стрельной мызы, которая будет царским загородным дворцом, мы ехали благополучно, по очень весской дороге, через рощи и мимо многих дач, выстроенных знатнейшими вельможами в угодность царю и делаемых дорогу весьма приятной», а в Екатерининское время про Петергофскую дорогу рассказывали иностранцы, что она напоминала прелестный переезд от Парижа до Версаля. Англичанин Вильмот в своих записках писал: «Вас поражают удивлением великолепные дворцы, возвышающиеся по обеим сторонам дороги, окруженные рощами и украшенные роскошными цветниками и лужками. Широкая и отличная дорога постоянно кишит всякого рода экипажами, запряженными то четверней в ряд, то двумя лошадьми на вылет, то конями молочного цвета с падающими до земли гривами и хвостами». Вот, наконец, еще одно описание Петергофской дороги, описание, датированное 1850 г., т.е. временем, более близким к нам; так пишет в своих воспоминаниях К. Головин:

«В 1850 г. мы занимали дачу Ниротморцева на Петергофской шоссе. В те далекие уже годы это шоссе было непрерывным рядом дач роскошных и невзрачных, иногда причудливых, иногда заурядных, то с готическими башнями, то с казарменным фасадом, куда чуть не весь Петербург летом стремился подышать сырым воздухом Финского побережья».

Одной из особенностей старой Петергофской дороги в первой ее, ближней к Петербургу половине было обилие трактиров, гербергов, харчевен и прочих мест «раздробительной» продажи хмельных напитков. Весьма понятно, что обилие проезжающих по этой дороге способствовало открытию этих учреждений, пример давало само правительство, которое на первых 7 верстах содержало 5 гербергов, которые и сдавались в аренду по нижеследующим ценам:

 

На 2-ой версте Петергофской дороги за  320 р.

 » 3-ой     »             »                       »       »  365 »

 » 5-ой     »             »                       »       »  145 »

 » 6-ой     »             »                       »       »  226 »

 » 7-ой     »             »                       »       »  200 »

 

Точно так же и сиятельные и просто благородные владельцы роскошных дач не брезгали отдавать свободные помещения под трактиры, а иногда даже устраивали особые домики для сдачи под кофейные дома, трактиры, гостиницы. Так в знаменитой Красной Мызе Нарышкиных существовал долгое время кофейный дом «Свеаборг». — «Как четырехлетнему содержанию кофейного дома «Свеаборг» на 3-ей версте от Калинкина моста, по Петергофской дороге, — читаем мы, — с 1816 г. срок истекает в скором времени, то и отдается сей дом со всеми при нем службами весь в наем на таковое же время и на прочих условиях. Поелику дают за наем около 1200 р. в каждый год, то чрез сие извещаются все те, кои пожелают нанять оный и заплатить более означенных цен, чтобы явились для совершения договора в Красную Мызу».

Трактир, удерживая за собою постоянное место, переменял довольно часто свое название, так, например, тот же «Свеаборг» предварительно звался трактиром Енделя, — «в воскресение 11 августа 1779 года будет у Енделя, живущего по Петергофской дороге, подле мызы его превосходительства Александра Александровича Нарышкина, бал, на который как в масках, так и без масок приехать можно. За вход платит каждая особа по рублю, дамы же от платы свободны. За ужин с половиною бутылки вина платится также по 1 рублю. Бал откроется в 7 часов. Ливрейные лица впущены туда не будут», а затем переименовался в трактир «Вильна» — «по Петергофской дороге, в трактире Вильна будет сожжен фейерверк 3 Октября 1827 года в воскресенье. С четырех часов пополудни будет играть духовая и роговая музыки и большой хор русских песенников. За вход ничего не платят». На даче Дашковой, которая, как известно, под конец своей жизни отличалась англоманией, в 1805 году открылся «Великобританский» трактир, а на даче сиятельного князя Голицына, которая была построена на манер Таврического дворца, еще в 1789 году знаменитый увеселитель Петербурга, родоначальник Излера, Берган пр., Лион давал большие маскарады: «Сего июля с 7 дня по Сентябрь месяц г. Лион будет иметь честь давать публике в каждое воскресенье маскарад на даче Его сиятельства князя Сергея Феодоровича Голицына, состоящей по Петергофской дороге на 5-ой версте. За вход должны платить с каждой персоны по 1 р. Господа же и госпожи, имеющие подписные билеты, будут иметь вход бесплатно. Публика может приезжать, в каком платье кто изволит, в маскарадном и во всяком другом. Начало будет в 8 часов. Желающие могут получить билеты в Летнем саду в кофейном доме у Лиона». Затем здесь были и «Берлин», и «Золотой Орел», и «Надежда», и, кроме того, разные кабачки с прилагательными, как-то: «Желтый Кабачок», «Соломенный Кабачок» — последние так назывались из подражания знаменитому Красному Кабачку, бывшему на этой же Петергофской дороге.

Красный Кабачок является одною из таких характерных принадлежностей Петергофской дороги, что, безусловно, ему надо посвятить несколько побольше места, к тому же он один из наиболее почтенных старожил этой местности, так как первое сведение о нем мы имеем от 26 декабря 1713 года — на Красном Кабачке Петр Великий встретил князя Ромодановского, а почти через 50 лет в этом самом кабачке, в ночь с 28 на 29 июня 1762 года, отдыхала Екатерина II в походе к Петергофу, лично предводительствуя только что присягнувшей ей гвардией. Таким образом, с Красным Кабачком, находившемся на 7-ой версте Петергофской першпективы, связаны не только трактирные воспоминания, но и исторические даты, большого, если не первенствующего, значения.

Петром Великим Красный Кабачок с окружающею местностью был пожалован «в вечное потомственное владение толмачу Семену Иванову за многие его службы». А у толмача Иванова служб было действительно много, мало того, что он служил толмачом, т.е. переводчиком, он указывал, «где быть корабельному строению», указывал «корабельный ход», где ныне обретался Кронштадт, проводил «к Выборгу морские военные суда» и, наконец, был «при взятии в плен шведских шкун», т.е. при первой морской победе. Кабачок ему был пожалован только без права продавать или закладывать. Но 3 декабря 1748 года потребовался новый рескрипт для восстановления попранного права. Толмач Иванов умер, после него остались два сына и дочь, а так как Красный Кабачок представлял из себя очень выгодную арендную статью, то на нее и обратил внимание генерал-полицмейстер Василий Салтыков и предложил владельцам кабачка уступить, т.е. перепродать его ему, генерал-полицмейстеру. Тщетно владельцы Красного Кабачка ссылались на воспрещение, сделанное Петром Великим о продаже кабачка, генерал-полицмейстер приказал взять владельцев этого поместил к себе в полицию — здесь владельцы очень скоро согласились уступить за 600 р. свою родовую вотчину. Была написана купчая и явлена в полицию. Но императрица Анна Иоанновна, у которой Василий Салтыков был большим любимцем, умерла, на престоле оказалась дочь Петра Великого, и сестра бывших владельцев Красного Кабачка Дарья Семеновна Иванова била челом императрице, рассказала все злоключения, которые пришлось вынести владельцам Красного Кабачка, когда на последний позарился всесильный тогда генерал-полицмейстер. Веселая Елизавета приказала уничтожить купчую на имя Салтыкова и передала Красный Кабачок Дарье Ивановне, причем ей было разрешено, «кому хочет добровольно продать».  Дарья Семеновна воспользовалась дарованным ей правом и, надо думать, с ее легкой руки Красный Кабачок, сохраняя свое прозвище, менял очень часто и своих хозяев и своих арендаторов. В конце XVIII века Красный Кабачок перешел в руки одной из любопытных знаменитостей XVIII века — герцогине Кингстон, она в 1785 г. купила у генерала Измайлова место, «называемое Красный Кабачок по Красносельской дороге с домами, садами и принадлежностями». Точно так же часто Красный Кабачок менял и своих арендаторов, причем эпоха процветания сменялась эпохою упадка, когда петербургская публика забывала про Красный Кабачок и не желала его посещать, несмотря на все зазывания арендаторов. В числе последних были и «отставной мундкох Яков Гансен», и некий Дипнер, «приведший все в порядок», и знаменитая мадам Кессених. В 1846 году в «Северной Пчеле» появились такие строчки: «На Красный Кабачок приглашает вас содержательница самого старого из Русских загородных трактиров женщина-воин мадам Кессених, сражавшаяся в прусских рядах (1813 и 1814 г.г.) в уланском мундире за независимость Европы и украшенная военным орденом. Она давно уже переселилась в Россию, к своим военным товарищам, и потчевает посетителей Красного Кабачка в своей винтер-квартире отличными русскими блинами и немецкими вафлями. Иностранцы боятся русских блинов, как картечи, но для госпожи Кессених блины — холостые заряды, и она сожалеет, что не может ввести нашего народного кушания в прусские войска. Надобно навестить героиню знаменитой войны, променявшей бивуачные огни на мирный огонь очага. На Красном Кабачке есть и горы».

С Красным Кабачком связана очень любопытная история фрондирующего театрала петербуржца конца 50-ых годов XIX столетия. В это время петербуржцев увлекала танцовщица Богданова, которую сравнивали по исполнению с такими корифеями, как Тальони и Фанни Эльслер. Но Богданова не поладила из-за чего-то с дирекцией театров, начались обычные, быть может, и мелкие, но для артистов очень чувствительные уколы, и в результате Богданова решила покинуть петербургскую сцену, она уехала заграницу. Театралы-петербуржцы устроили насколько можно было в то время пышные и громкие проводы Богдановой, причем окончание этих проводов, эпилог самый, был в Красном Кабачке. В то время даже такая невинная история считалась чуть ли не государственным преступлением, и участники ее были взяты под сомнение. Как это, в самом деле, — дирекция увольняет непокорную танцовщицу, а публика делает ей овации?

Кажется, проводы Богдановой были чуть ли не одним из последних действий в Красном Кабачке, он стал хиреть, хиреть, и вскоре он даже и закрылся — в Новой Деревне появились в это время и Ливадия, и Аркадия — попасть в них было ближе и удобнее, чем в Красный Кабачок, куда надо было, если направляться, то уже не иначе, как на тройке. Да, отметим еще, что Красный Кабачок едва ли не первый стал культивировать в Петербурге цыганские хоры — «6 Января 1824 года дан будет на Петергофской дороге, на 6-ой версте в немецком трактире, называемом Красный Кабачок, большой бал с музыкою, с цыганками, приехавшими из Москвы, и песенниками, с платою по 2 р. 50 к.».

Дачи на Петергофской дороге начинались чуть ли не рядом с триумфальными воротами — около них возвышалась по левой стороне в Екатерининское время великолепная усадьба графа Строганова с роскошнейшим английским садом. На даче Строганова на другой стороне сада стоял большой каменный дом с бельведером. Он,  как указывал Пыляев,  был еще цел в 80-ых годах, причем в нем помещался трактир «Смирна». Затем на 3-ей версте начиналась первая дача известной фамилии Нарышкиных. На третьей версте была «Красная Мыза» Александра Александровича Нарышкина, эта мыза носила еще другое название, она звалась «Ба! Ба!». В этой мызе соединились, с одной стороны, барская дача, а с другой стороны и стремление сделать арендную доходную статью. При этой мызе был большой скотный двор с породистым голландским и английским скотом; излишки этого скота: голландские бычки, телята, английские свиньи — предлагались к покупке желающим петербуржцам; далее при мызе были громаднейшие оранжереи — «в Красной Мызе желающим купить ананасных растений без фруктов до 100 корнев», или «на даче ее высокопревосходительства гофмейстерши и кавалера Анны Никитишны Нарышкиной на 3-ей версте от Калинкина моста отдаются на откуп на нынешнее лето из оранжерей разные фрукты, как-то: перепки, априкозы, виноград, вишни и пр. из теплиц и парников арбузы и дыни»; не менее значителен был и огород «до 2000 весьма удобренных гряд» ,и, наконец, напротив барской дачи по другую сторону шоссе были выстроены особые домики, которые и сдавались желающим жить на даче. Жильцы этих домиков пользовались правом прогулки в барском саду, который простирался вплоть до взморья.

Но гораздо большею известностью пользовалась дача Льва Александровича Нарышкина, называемая «Левендаль» и находящаяся на 7-ой версте. — «В мызе Левендаль обер-шталмейстера Льва Александровича Нарышкина, в имеющемся тамо гульбище учреждено в продолжение летнего времени по понедельникам и четверткам всеобщее гулянье, к которому хозяин и хозяйка приглашают всех, кто оными пользоваться изволит, в названный час, где всем можно будет найти кофе, чай, мороженое, лимонад и оршад» — таким образом, на даче Льва Александровича Нарышкина мог гулять всякий желающий и не только гулять, но и получать угощение. На дачу эту приезжали не только простые петербуржцы, но довольно часто заезжала и сама императрица. Эти посещения сопровождались интересными особенностями, так характерными для русской действительности XVIII века.

«Ее императорское величество, минувшего июня 26 дня, по отбытии своем из здешней столицы в Петергоф, благоволила удостоить своим посещением его высокопревосходительство господина обер-шталмейстера Льва Александровича Нарышкина на приморской его даче Левендаль, куда изволила к неописанной радости хозяев прибыть со всею своею свитою пополудни в 7 часов», — так писал хроникер «С.-Петербургских Ведомостей».  «Из хозяйского дома сперва изволила ездить прогуливаться в приготовленных к сему хозяевами линейках и колясочках по новой переспективе к Лиговскому каналу. В полутора верстах от дачи, по правой стороне дороги представилась на лугу фламандская картина, изображавшая фламандские в полях увеселения и игры. При сем зрелище ее императорское величество, оставив экипажи, изволила шествовать пешком по сделанной в левой стороне рощи дорожке, ведущей к густому, едва проходимому лесу. И как не представлялось там впереди никакого следа и привлекательного вида, то казалось, что надлежало уже назад возвратиться, но вдруг по знаку хозяина, к нечаянному удивлению, разделился лес, и впереди представился прекрасный домик, в котором приготовлены были разные фрукты и прохладительные напитки; в окружности же среди леса, в разных местах раздалась на разных инструментах приятная музыка. Ее величество благоволила в сем домике принять отдохновение. В возвратном пути из оного, оною же дорожкою, с левой стороны примечено было, сквозь густоту леса, некая простая хижина, покрытая соломою, которую ее величеству угодно было также видеть. Вначале в ней не представлялось ничего, кроме обитающего в ней старика в простоте деревенской жизни; но вновь по знаку хозяина, нечаянно, хижина распалась, и за нею явился другой, построенный в сельском вкусе приятный домик. Ее величество благоволила и оной видеть и, пробыв там немного, возвратилась в дом хозяина. Потом еще изволила шествовать в лежащую к возморью рощу, при входе в которую в левой стороне, на острове пруда, явилась пустыня, устроенная в китайском вкусе из мрамора; и казалось, по простоте ее и видимой древности, что она не искусством, но самою природою за несколько уже веков ранее устроена. Ее величество, побыв в оной, изволила гулять по роще и оттуда возвратиться паки в дом к хозяину, благоволив иметь у него вечернее кушанье, во время которого также играла музыка. Напоследок, изъявив хозяевам свое высочайшее благоволение и удовольствие, которое, как изволила сказать, всегда при посещении их чувствует, в 10½ часов предприняла путь в Петергоф».

Безусловно, данное описание прежде всего дает некоторое представление о самой даче Льва Александровича Нарышкина, а затем оно любопытно по тем выдумкам, которые делались для угождения царице, — на лугу устраивались фламандские картины, воздвигались особые декорации, особые постройки, тратилась масса труда, масса средств для удовольствия чуть ли не на несколько секунд. И эти траты, эти приготовления признавались за нечто такое, без чего невозможно обойтись: «в прошедшую пятницу, т.е. 26 июня 1780 года, ее императорское величество и граф Фалкенштейн (т.е. австрийский император Иосиф II) переезжали из сей столицы в Петергоф, изволили остановиться на даче у его высокопревосходительства обер-шталмейстера Льва Александровича Нарышкина, где изволили пробыть 3 часа и прогуливались в разных местах сей дачи. В одном из оных при приближении высочайших посетителей раздвинулись горы, и открылся театр, на котором представлена была драма, относительная к столь счастливому и вожделенному для хозяева случаю. По окончании оной внутренняя стена театра раздалась, и открылся Парнас, на коем обитающие Музы согласили с наиприятнейшею музыкою свои песни, изъявляющие славу и веселие сего дня и места, возвышенного посещением, что потом заключено было небольшим балетом равномерного содержания. Сие зрелище особливо привлекательно было тем, что действующие лица во всех сих увеселениях, главной части, были дети хозяев. Гр. Фалкенштейн нашел сие место столь приятным, что желал видеть и отдаленнейшие части оного, куда на линейке, в препровождении хозяина и многих других, изволили ездить».

А через 40 лет после этих волшебных празднеств петербуржец мог прочитать, что  «по Петергофской дороге на 7-ой версте отдается в наем на лето или продается дача, Левендаль называемая, в коей 60 чистых покоев, с мебелями, людскими, сараями и прочими службами, оранжереями воздушными, разного рода деревьями и довольным количеством леса, от коего одного валежника достаточно будет для топки значительных оранжерей, на сей даче находящихся. Сена собирается около 4 тысяч пудов. О цене узнать по Фонтанке у Аничкова моста, в доме его высокопревосходительства Дмитрия Львовича Нарышкина».

Вышеприведенные описания дач Нарышкиных являются наиболее характерными для дач Петергофской першпективы Екатерининской эпохи; эти Нарышкинские дачи были как бы идеалом, к которому стремились другие дачи. Точно так же большинство дач имело какие-нибудь прозвища — дача Трубецкого звалась «Уют», дача Андрея Петровича Шувалова — «Золотая мыза», был, конечно, и «Mon repos», а одна из дач — дача княгини Дашковой носила особенное тенденциозное прозвище: она звалась «Кир и Анова» или вернее «Кир и Иоаннова». Такое название дала своей даче княгиня Дашкова в честь святых бессребреников и чудотворцев Кира и Иоанна, в день празднования которых императрица Екатерина II сделала свой государственный переворот. Большинство дач было огромно по размеру — «земли 80 десятин, поросших дровяным лесом и составляющим дубовую, березовую и сосновую рощи» или «длиною в 3 версты, а шириною 350 сажен», или «в окружности имеется более 5 верст с довольным количеством лесных угодий» и, наконец, «земли под строением, кирпичными заводами, огородом, пашнями и сенокосом 160 десятин 2367 кв. сажен». Несмотря на такие огромные размеры, дачи в большинстве случаев были бездоходны, самою главною доходною статьею были сенокосы — «на коей скашивается сена 2500 пудов, а по расчищению и до 6 тысяч пудов получить можно» — замечательно характерно это заявление, что при расчищении сенокоса количество сена увеличивается. Иногда это количество сена доходило до большого размера, «с сенокосов с оного ежегодно собирается сена до 16 тысяч пудов». Затем следующею доходною статьею были рыбные пруды — «с тремя прудами с рыбою», «с прудами, наполненными рыбою» и т. д. Наконец, каждая более или менее порядочная дача имела оранжереи с различными редкостями. В оранжерее Красной Мызы, например, цвело алое: «на сих днях в саду его высокопревосходительства г. обер-шенка Александра Александровича Нарышкина начало расцветать американское растение алое (сабур) называемое. Оно как по времени, которое требует по своему укоренению и полной силе к произведению стебля со цветами, так и по редкости видеть его в таком состоянии заслуживает любопытства. Хозяин и хозяйка сего сада, употребляющие все случаи к удовольствию публики, предоставляют любопытству оной и настоящий, приглашая видеть сие желающих в Красную Мызу, где увидят редкое сие растение». Затем из оранжерей продавались «виноградные лозы», большие и средние лавровые деревья, «78 оранжерейных грушевых деревьев», «персиковые и испанские вишневые деревья в кадках», разнообразные цветы: «разных сортов розаны, фиолы махровые и одинаковые, китайские розаны, жасмины, левкои, гортензии» или «в горшках гиацинты, нарциссы, тоцены, жонкиллии». Наконец на некоторых дачах было что-то вроде зверинцев — у княгини Барятинской, например, продавались 14 американских и сибирских оленей, а у Нарышкиных «фазаны, павлины, горские журавли, ост-индские, копские и китайские гуси, утки, разных родов куры и белые индейки».

Кроме отдельных дач, на Петергофском шоссе, тотчас же подле города были и целые деревни государственных крестьян, таковые звались Волынкина, Емельяновка, Сефтова, Тентелево, в последней в 70-х годах прошлого столетия возник один из значительных, существующих и поднесь — Тентелевский химический завод с очень большим производством и широкой постановкой дела, а на 7-ой — 8-ой версте функционирует одни из наибольших наших заводов знаменитый Путиловский завод, который вместе с площадями, складами материалов, каналами, водяным бассейном и пристанями на дамбах, устроенных на отливах южного берега Невской губы, занимает пространство около 170000 кв. сажен.

Почему на Петергофской дороге, на 7-ой версте вздумали устроить казенный чугунный завод, трудно ответить. Может быть, устроители надеялись, что при довольно частых поездках высочайших особ по Петергофской дороге, внимание будет обращаться на этот завод, возможны посещения его, а от этого будут большие милости для служащих завода, может быть, действовала какая-нибудь другая причина, но в начале XIX столетия возник казенный завод, который, как и вообще было с казенными заводами, стал приносить убыток, а тут подошел 1824 год с его знаменитым наводнением, которое почти совсем разрушило этот завод, и он бездействовал, пока его не арендовал в июле 1848 г. генерал-адъютант Николай Александрович Огарев, затративший довольно значительные средства на его улучшение. При Огареве завод состоял из трех частей, на первой, прилегавшей к Петергофской дороге, находилась дача с садами и службами владельца и домом управляющего завода, на второй части здание самого завода, часовня, помещение для мастерских и рабочих, на 3-ей ручная кузница на 40 горнов, бани, прачечная, склад материалов. С разливами устья Невы завод соединился рекою Емельяновкою и прямым каналом, прорытым в 1849 году от самого завода до фарватера одного из рукавов Невы, проходящего между островами Гутуевским и Вольным. 4 механические мастерские помещались в каменном двухэтажном корпусе и одна в деревянном. Литейная расположена посредине завода в восьмиугольном каменном корпусе, в три света. Завод представлял стоимость в 1200000 рублей; из главных его работ следует отметить механические части к мосту через реку Великую в Острове, балки для шпиля Петропавловской колокольни, вообще же с 1849 года по 1860 г. общая сумма заказов равнялась 3530847 рублям. Число рабочих первое время хотя и росло, но незначительно, так в 1856 г. их число колебалось от 500 до 750, в 1857 году от 400 до 650, в 1856 г. от 450 до 700, 1859 г. от 700 до 1500, в 1860 г. от 900 до 1800.

Таким образом, после 24 лет бездействия завод, попав в частные руки, хотя и стал оживляться, но очень медленно, и если бы на него не обратил внимание один из интереснейших дельцов недавнего прошлого России, то завод по всей вероятности последовал общей участи подобных казенных начинаний — умер естественною смертью. Но в 1868 году завод перешел в руки Путилова.

Николай Иванович Путилов  в 1840 году окончил офицерские классы морского училища, в 1848 году был чиновником особых поручений при директоре корабельного департамента морского министерства, а в 1854 году — уполномоченным по строению в С.-Петербурге канонерской флотилии и корветов — не забудем, что в это время началась крымская кампания, флот союзников подходил к Кронштадту, а у нас в Балтийском море не было почти никаких средств защиты. В течение первых 4 зимних месяцев Н. И. Путилов построил 32 канонерские лодки, а в следующие 8 месяцев 35 таких же лодок и 14 корветов, всего 81 судно с 297 орудиями, 3 плавучих дока и ремонтные мастерские.

Война окончилась, в России стало заметно оживление жизни, чувствовалась близость освобождения крестьян, являлась возможность экономического оживления, и Путилов бросает казенную службу и становится очень крупным промышленником. Им оборудован первый Обуховский сталепушечный завод, далее в 1868 г. он приобрел завод Огарева и положил начало производства железнодорожных рельсов со стальной головкою. В 1869 году Путилов отдался мысли соорудить в С.-Петербурге порт — одним из следствий этого проекта было устройство Морского канала. В 1873 году, чувствуя невозможность единоличными усилиями держать такое большое дело, Путилов учредил акционерное общество Путиловских заводов.

18 января 1868 г. был пущен Путиловский завод и начал сперва выделывать по 4000 пудов рельсов в сутки, а потом до 5000. «Особенно замечательно то обстоятельство, — отмечала пресса того времени, — что в самом составе завода нет иностранцев, а главным материалом служат отожженные английские рельсы, сделанные из металла вполне дурного качества. Из этого дурного иностранного материала русскими инженерами и русскими рабочими с прибавлением пудлинговой стали выделываются на заводе рельсы высокого качества, как доказали испытания, бывшие 3 февраля 1868 г.»

Выпуск каждого миллиона пудов рельсов сопровождался на заводе торжественным праздником — так 13 июня 1870 года праздновали окончание прокатки 4 миллионов пудов рельсов — стол был накрыт на 2400 приборов — столько было гостей и местных рабочих. Опыты над рельсами завода Путилова производились очень часто, и результаты испытаний были всегда блестящи: дело на заводе было поставлено образцово.

В 1883 году завод постигло большое несчастие. 16 мая в 3 ч. 45 минут ночи начался пожар в котельном отделении, отсюда он быстро перешел на соседние здания, где стояли станки для окончательной отделки рельсов, к 5 ч. утра почти весь Путиловский завод был в огне, но акционерное общество сумело довольно быстро восстановить завод, который продолжал развиваться: в 1885 — 86 г. число рабочих было 1870 человек, через 10 лет к 1 июня 1896 г. число рабочих дошло до 9059 человек; с увеличением числа рабочих расширилась и деятельность завода. 24 августа 1891 г. на Путиловском заводе была спущена первая миноноска «Гапсаль», заказанная морским министерством, а в 1893 году завод открыл отделение для постройки пароходов — завод получил от правительства заказ, в следующем году были построены специальные самостоятельные мастерские в расчете на выпуск до 30 пушек и до 40 лафетов в месяц. В 1898 году на заводе было 29 отдельных мастерских, причем на заводе находились в постоянном действии 133 паровых котла с общею поверхностью нагрева в 77010 кв. ф., 80 паровых машин, 1240 механических станков, 131 подъемный кран, 83 паровых прессов, 284 кузнечных горна.

29 декабря 1904 г. к директору Путиловского завода — Смирнову — явилась депутация из 4 лиц от Собрания русских фабрично-заводских рабочих с целью указать ему на действие одного мастера, несправедливо уволившего с завода нескольких рабочих. Ходатайство успеха не имело, и 3 января 1905 года завод прекратил работу и приступил к выработке своих требований. Требования эти, сводившиеся сначала к приему неправильно уволенных рабочих, на следующий уже день приняли обще-экономический характер: в них говорилось уже о 8-часовом рабочем дне, о постоянной комиссии из выборных рабочих для рассмотрения совместно с администрацией спорных вопросов, об отмене сверхурочных работ, об установлении нормальной заработной платы для мужчин и женщин, об улучшении санитарных условий и т. п.

Забастовку начал Путиловский завод, затем она распространилась на большинство заводов и фабрик Петербурга, забастовало свыше 150000 рабочих, и результатом этой забастовки было выступление 9 января. Вот что происходило в этот день на Путиловском заводе.

«Путиловский отдел оставался на попечении самого Гапона. Здесь рабочая толпа была менее сознательна, более наивна, чем в других отделах. Здесь был источник и огонь стачечного движения, в котором Гапон с самого начала играл роль зачинщика и руководителя... Шествие стало строиться в ряды. Впереди несли хоругви, иконы, кресты, царские портреты и белый флаг. В первых рядах, крепко взявшись под руки, шли, окружая Гапона, самые смелые, самые восторженные. Предшествуемый полицией, крестный ход тронулся и растянулся по шоссе чуть ли не на несколько верст. На небе сияло солнце. Запели «Спаси, Господи, люди твоя». Все шли с обнаженными головами. Полицейские чины на пути снимали шапки. Когда голова шествия приближалась уже к Нарвским воротам, из-за ворот на толпу, карьером, понесся отряд конницы. Он прорвал шеренги первых рядов, но быстро повернул назад, отъехав в сторону, открывая стоявшую на мостике, поперек его и по бокам, пехоту. Толпа пришла в замешательство. Но первые ряды тотчас же сомкнулись, взялись за руки и с пением мужественно двинулись вперед к мостику. Раздался сигнальный рожок — обезумевшие, ничего не понимающие псковские солдаты дали залп. Помощник пристава крикнул: «Что вы делаете! Как можно стрелять в крестный ход и в портрет царя!» — но через минуту упал мертвым. Солдаты продолжали стрельбу пачками, беглым огнем. Невообразимое смятение произошло в эту минуту, когда повалились люди в первых рядах, роняя образа и хоругви. Убиты были старики, несшие царские портреты, и мальчик, несший церковный фонарь. Ужасные крики неслись из толпы. Часть ее разбежалась, прячась по соседним дворам. Другая часть, верная клятве не отступать, в безумном порыве напирала вперед. Подкошенные пулями падали, сшибали других. Гапон тоже упал, сбитый с ног одним из убитых первого ряда. «Верные стражи» среди общего смятения подхватили его и быстро перебросили через забор. Он скрылся, никем не замеченный. В толпе пронесся слух, что он убит. Спереди теперь напирала на толпу конница, топтала портреты и хоругви, теснила людей живых, и раненых, и убитых. Здесь пало на месте несколько десятков, более сотни было ранено. Часть убитых была скрыта полицией, но многие были выставлены потом для опознания в больничных мертвецких. Месяц спустя, жена одного рабочего, сама не потерявшая в этом деле никого из близких, рассказывала дрожащими губами: «Какие у этих покойников были странные и удивленные лица».»

И если в выступлении 1905 года рабочие Путиловского завода шли с петициею к царю, ожидая от царской власти излечения того зла русской жизни, которое всех жало и угнетало, то этот мираж скоро разлетелся, наивная вера в царя исчезла, и путиловцы, с каждым годом революционизируясь, вступили смело в число активных борцов за свободу.

На старой седьмой версте, а по новому измерению на 11-ой версте Петергофского шоссе сыздавна помещалась дача Остермана, впоследствии перешедшая покупкою к князю Щербатову — дача была громадная, свыше 160 десятин. Но, несмотря на свои размеры, дача приносила только убыток — владелец умел ее эксплуатировать лишь тем, что скашивал сена свыше 8 т. пудов да продавал из громадных оранжерей лишние персики, абрикосы и разные цветы. В течение ряда лет кн. Щербатов печатал безуспешные объявления о продаже своей дачи — охотников на приобретение ее не находилось, пока 26 марта 1826 г. попечительный совет не рассмотрел его предложение о продаже дачи за 200 т. р. для дома сумасшедших. Предложение князя было принято, и дача приобретена за 190 т. р., а 25 августа того же года было назначено 300 т. р. на устройство на этой приобретенной княжеской даче дома сумасшедших; устройство продолжалось довольно долго, и только 20 сентября 1832 г. произошло открытие дома сумасшедших на 11 версте. Основание больницы было положено императрицею Марией Федоровной, вдовою Павла I; а после ее смерти заботу об этой больнице принял на себя император Николай I, щедро оделявший больницу денежными пожертвованиями, так что у больницы образовался капитал в 1332500 р., на который больница и содержала еще в конце 90-ых годах прошлого столетия 280 больных при 219 служителях, т.е. 1 служитель приходился почти на 1 больного.

Вслед за больницею на 11-ой версте, известной под именем «Больницы всех скорбящих», наше внимание должно быть обращено на станцию Лигово. Здесь в Елизаветинское время было придворное село Лига. В 1755 году  вызывались «желающие вновь построить казенную мельницу, мельничный амбар и шлюзы»

Кроме мельницы, в деревне Лиге были, видимо, довольно большие фруктовые сады, по крайней мере, мы находили такие данные в 1759 году: «В дворцовой деревне Лиге, лежащей по Петергофской дороге, желающим взять на откуп казенные сады на 5 лет и дать больше 114 рублей в год с яблоками про дворцовые расходы более 10000 на каждый год, могут явиться в дворцовой конторе». Мельница, построенная в Лигове в 1755 году, перестраивалась впоследствии и была доходной статьею еще в первой четверти XIX века, по крайней мере в 1821 году  арендатор этой мельницы давал о ней следующие сведения:

«Нижеподписавшийся владетель Лиговской мельницы, по Петергофской дороге на 10 версте извещает почтенную публику, что мельница его теперь находится в лучшем состоянии и что на ней принимаются всякого рода сукна для валяния, мытия, равно как и всякого рода рожь и перловая крупа, также можно отдавать и крепостных для обучения сукновалянию. Там отдается и большой каменный двухэтажный дом, заключающий 30 чистых комнат, с сараями, конюшнями, ледниками и садом, в коем есть аллеи и пруды. Дом сей, по приятному своему местоположению, весьма удобен для жительства».

В Екатерининские дни дворцовая деревня Лигово была пожалована князю Григорию Григорьевичу Орлову, который здесь выстроил себе двухэтажный дворец, в настоящее время приходящий в полный упадок.

Князь Григорий Орлов завел в Лигове большое хозяйство: «в вотчине его светлости князя Григория Григорьевича Орлова, —  читаем мы в 1779 году, — в мызе Лигово продается рожь, до несколько тысяч четвертей по 3 рубля четверть». В своем саду по берегу речки Лиговка князь сажал особой породы ветлы, часть коих сохранилась и до нашего времени. По смерти князя Лигово досталось побочной его дочери Наталии, по фамилии Алексеевой, вышедшей впоследствии за графа Ф. Ф. Буксгевдена. Заботы графа об имении выразились только в том, что в 1769 г. перестроил существовавшую в Лигове часовню в каменную церковь во имя св. Адриана и Наталии; сам граф, видимо, на этой мызе не жил, и она сдавалась желающим провести лето недалеко от Петербурга.

В 1840 году Лигово еще раз переменило владельца, оно перешло к другому графу Григорию Григорьевичу Кушелево-Безбородко, который стал продолжать в этом имении сельскохозяйственные опыты, начатые здесь князем Гр. Орловым; у Кушелева для этих опытов был приглашен англичанин, член вольно-экономического общества, Захар Захарович Маклотлин. Впечатление от этого имения описывалось в 1848 году следующим образом: «Тут русская усовершенствованная деревня вблизи города, тут подпетербургское хозяйство с искусственными лугами, напоминающими Англию или Фландрию, тут поля с необычными хлебами, картофель в изобилии не в грядах, а в поле и на полях. Русские мужички и русские хорошо выдержанные лошади, кормленные овсом, а отнюдь не соломою с крыши, работают усовершенствованными орудиями по всем законам современной рациональной агрономии». Вот еще некоторые любопытные подробности из ведения хозяйства в Лигове: «В центре мызы я увидал красивое нововыстроенное здание с зеленою бумажною крышею — семенной магазин, а перед ним разбиты куртины, засеянные разными растениями, разводимыми тут для пробы, а вблизи его имеются образцовые поля, где на отдельных полосах шириною в 2 сажени, длиною в 60 сажен растут все полевые растения, разводимые в Лигове, против каждой полосы на образцовом поле столбик с дощечкою, с надписью названия растения. Это просто энциклопедический на случай репертуар всего Лиговского хозяйства, избавляющий проводников от необходимости ходить по всем полям, из коих некоторые находятся в довольно отдаленных местах». Но в конечном результате попытка завести в Лигове рациональное хозяйство кончилась тем же, чем обыкновенно кончались все подобные затеи бар русской действительности крепостного времени — некоторое время тратились изрядные суммы, держался управляющий из иностранцев, а затем переставали давать деньги, управляющий уезжал, и имение или продавалось, или, придя в упадок, влачилось, как говорят, через пень и колоду. И Лигово в конце концов из имения Екатерининского любимца и имения просвещенного крепостника Кушелева превратилось в обычную пригородную дачную местность, отличающуюся всеми недостатками, свойственными подобным дачам.

Вслед за Лиговом наше внимание должно быть обращено на Сергиевский монастырь или Троицко-Сергиеву пустынь, получившую свое название Троицкая по главному храму во имя живоначальные Троицы, Сергиевская — так как в ней есть чудотворная икона преподобного Сергия, во имя которого был заложен первый деревянный храм обители, по близости к Финскому заливу эта обитель называется «Приморскою» — как исстари всегда именовали «дачи, близ залива лежащие». Возникла Троицко-Сергиева обитель в дни царствования императрицы Анны Иоанновны, по почину духовника императрицы Варлаама (Высоцкий), который, получив от императрицы в дар приморскую дачу ее покойной сестры Екатерины Иоанновны, перенес сюда деревянную церковь Успения из загородного дома царицы Прасковии Феодоровны и освятил ее 12 мая 1735 года во имя преподобного Сергия, — таким образом этой обители исполнилось уже 185 лет.

В этой пустыни имеется ряд церквей, которые строились нашими наиболее выдающимися зодчими, таким образом, посетитель этого монастыря может познакомиться с деятельностью ряда архитекторов. Главный храм во имя св. Троицы строил Растрелли, проект был утвержден 12 марта 1756 года, постройка длилась 4 года до 1760 года, но освящен храм был уже в следующее царствование императрицы Екатерины II, а именно 10 августа 1763 года. Проповедь при этом освящении говорил Платон (Левшин), впоследствии наставник наследника престола Павла Петровича и, наконец, московский митрополит, затем в 1806 году архитектором Пучини построена церковь над гробом Валериана Зубова, церковь устроена на средства братьев Зубовых Платона, Николая и Дмитрия и находится внутри инвалидного здания, проект которого был высочайше утвержден 3 июля 1805 г. Инвалидный дом был учрежден теми же Зубовыми для призрения 30 человек мужского пола разного звания, преимущественно раненых воинов. 20 сентября 1859 года была освящена третья церковь, на северной стороне монастыря, по одной линии с келиями во имя преподобного Сергия — ее строил архитектор Горностаев, затем имеется здесь церковь совместного творчества архитекторов Романа Ивановича Кузьмина и Юлия Андреевича Боссе, но эти два архитектора не выдумали нечто свое, а просто-напросто подражали Флорентийскому храму — по его образцу 4 августа 1863 г. была освящена церковь во имя Покрова Пресвятые Богородицы над могилою Марии Ивановны Кочубей, урожденной Барятинской. Наконец, к Сергиевской пустыни (приложил руку и знаменитый творец безобразного храма во имя Спаса на Крови, т.е. церкви на месте убийства Александра II А. А. Парланд). Им построена каменная пятиглавая церковь во имя Воскресения Христова на месте существовавшей с 1791 года ветхой церкви во имя апостола Иакова, брата Господня. Парланд построил церковь, конечно, в византийском стиле. Таким образом, Растрелли, неизвестный вполне Пучини, Горностаев, Кузьмин, Боссе, и Парланд оставили памятники своего зодчества в этой обители. Не менее любопытно и кладбище, служившее долгое время местом погребения знатнейших лиц, причем погребались аристократы не только православные, но и много иноверцев и иностранцев. Весьма понятно, что над гробницами таких именитых особ воздвигалось немало памятников работы лучших зодчих, но, к сожалению, эти памятники совершенно не описаны и ждут еще трудолюбивого изыскателя. До самого последнего времени кладбище содержалось в образцовом порядке. Троицко-Сергиевская пустынь интересна не только в архитектурном и скульптурном отношениях, она оставила по себе след и в музыке. Наш знаменитый композитор М. И. Глинка, желая сделать опыты гармонизации церковных мелодий сообразно их характеру, положил на 3 голоса ектении обедни и песнопение «да исправится», которые и были в 1855 году очень успешно исполнены в Сергиевой пустыни.

Местные обыватели поселка, возникшего рядом с монастырем, сумели сделать из монастыря доходную статью особого рода. Обыкновенно к 6 часам вечера (перед всенощной) или к началу утренней службы квартирные хозяйки, так сообщалось в 60 -70-х годах, «выходят на главную — в сущности единственную улицу — шоссе, и зазывают приезжающих к себе на постой». «Пожалуйте к нам, самоварчик готов», — слышится на каждом шагу, а затем к услугам богомольца открывается, обыкновенно, небольшая, сомнительной чистоты комнатка, со скрипучим полом и щелями в рамах, с самою незатейливою мебелью и с соответствующею ей постелью, прикрытой грязным ситцевым одеялом. В большинстве таких покоев зимою тепло, но иногда угарно, а летом душно, воздух всегда спертый, какой-то затхлый... Размер платы в прямой зависимости от стечения публики: в бойкие дни возьмут рубль и больше, а в другое время охотно пустят ночевать и за полтинник.

За Сергиевским монастырем следует Стрельна, или Стрелина — мыза, первое упоминание о которой делается в 1706 году, когда 21 марта был дан «антиминс для священнодействия в храме Преображения Господня, что при доме царского величества в Стрелиной мызе». Конечно, антиминс еще далеко не свидетельствует, что церковь была построена в 1706 году и что с этого года существует и Стрельна, вернее предположить существование Стрельны с 1711 года, когда состоялось повеление Петра Великого: «строить пару изб для приезда, птичий и скотный двор и ежели возможно, то хотя маленькую седелку для рыбы». Стрельна была выбрана Петром Великим как место, удобное для переезда в Кронштадт (об этом мы говорили выше), и к строению Стрельны был привлечен и выписанный из Франции архитектор Леблон, хотя главным строителем, принимавшим непосредственное участие, был немецкий архитектор Брант. Устройство Стрельны было вскоре заброшено, вся забота отдана Петергофу, и Стрельна к концу царствования Петра I представляла из себя следующий вид  — так описывает ее в 1721 году Бергхольц: «На мызе Стрельне находится большой еще строящийся дворец, — как видно из дальнейшего, был устроен только фундамент дворца — стоит он очень высоко и на прекрасном месте; против фасада дома протекает река, а перед нею расположена чудная рощица. Три террасы необыкновенной длины, спускающиеся уступами с горы в сад, уже готовы и снабжены надлежащими трубами для фонтанов, которые там будут бить со всех сторон, что царю, как я слышал, уже теперь стоило значительных сумм. На середине верхней террасы, которая, как и обе другие, длиною во всю ширину сада, заложен уже фундамент обширного дворца, который, говорят, будет лучше версальского дворца, полная модель которого, сделанная из дерева, стоит в царском саду. От главного корпуса здания через все террасы спускается в сад большой широкий каскад со сводом внутри, из которого выйдет нечто вроде грота».

Таким образом, из слов очевидца мы видим, что, собственно говоря, существовала лишь модель дворца, для которого был заложен только фундамент. Но, несмотря на такое категорическое утверждение очевидца, у нас еще и до сих пор указывают на Стрельну, на стрельнинский дворец, как на Петровскую постройку, между тем эта постройка не только не Петровских времен, но даже не Аннинских и не Елизаветинских дней. В самом деле, обратив усиленное внимание на Петергоф, Петр Великий подарил Стрельну своей дочери Анне перед ее выходом замуж за принца Голштинского. Судя по запискам Бергхольца, герцог Голштинский в мызе своей супруги не проявил никакой строительной деятельности. Что-то было построено при императрице Анне Иоанновне, но что именно, трудно установить, так как имеются сведения, что «по небрежности дворцовых сторожей» постройка сгорела. При Елизавете Петровне дворец в Стрельне строился Растрелли, но что именно было построено, опять-таки для нас неизвестно, так как и Растреллевская постройка сгорела. Но некоторые данные о постройке сохранились, так в 1754 году: «В Стрелинском ее императорского величества дворце желающим исправить квадраторную и штукатурные работы явиться в Стрельну» — таким образом, к 1754 году стены и крыша дворца были готовы, приступали уже к «квадраторным» работам, затем в том же 1754 году вызываются желающие  «при Стрелинском ее императорского величества доме исправить в покоях плотничные, а в полах столярную работу», наконец, 5 апреля 1754 года  приступили «к сделанию лестницы столярною работою». Полы во дворце предполагалось делать штучные и для них требовалось: «дубу черного ниже 9³/₄ к, а дубу белого ниже 3³/₄ к. пуд и кленовых кряжей ниже 14³/₄ к. за кряжь». В это же время были построены и каменные ворота, которые сохранились до нашего времени, по крайней мере, 20 августа 1754 года вызывались «от построенных в Стрельне в нижнем регулярном саду каменных ворот по обе стороны дороги к Санкт-Петербургу желающим построить на нескольких сажень деревянную столярную решетку». На этих воротах стояли или должны были стоять какие-то «деревянные статуи» — «В Стрелинском нижнем регулярном саду на каменных воротах под деревянные фигуры желающим вытесать 4 пьедестала из пудожского дикого камня». Работы в спешном порядке производились в 1754 году, в следующие года вызовов на работы в самом дворце не имеется, и мы можем, таким образом, предположить, что дворец был готов к 1754 году. В этом дворце — каков был его фасад, что он представлял из себя — мы не имеем никаких данных, мы можем только указать, что во дворце были какие-то две галереи,  в следующем 1755 году были окончательно устроены каменные погреба — «в погреба каменного ее императорского величества Стрелинского дому, где ее императорского величества венгерские вина состоят, желающим сделать из своего или казенного железа и своими людьми к окнам железные решетки».

Это распоряжение об устройстве погреба для венгерского вина заставляет нас сделать небольшое уклонение в сторону.

«Зело милость вашу мы здесь ожидаем, без которого стало нам скучно, потому что было солнце, а ныне вместо оного дождь и великие ветры и для того непрестанно ждем вас. А когда изволите приехать, то чаем, что у нас будет ведро. Не ведаем, для чего так замешкались, нам кажется, что можно быть, потому что ветер способный, разве затем медление чинится, что ренскового у вас ведаем есть бочек с 10 и больше, также и секу не без довольствия и потому чаем, что бочки изпражня да хотите приехать или которые из них рассохлись, замачиваете или размачиваете, о чем сожалеем, что нас притом не случилось».

Такое шутливое письмо из только что заложенного Петербурга — 4 октября 1704 года посылал Петру Великому его lieber Kind Саша — князь Меньшиков, и это письмо показывает, что и с рейнским и с секом были знакомы при Петре Великом, и во время торжеств, при праздновании каких-либо побед или при спуске корабля «разливанное море» лилось широко, хотя, понятно, пили и в обычные дни, пили чуть ли не постоянно.

«В то время я, — писал в своем дневнике камер-юнкер Берхгольц 27 июня 1721 года, — страшно боялся попоек, особенно зная, что здесь никогда так сильно не пьют, как при спусках корабля. Когда царь начинал тосты, то с фрегата, стоявшего впереди корабля, стреляли из пушек... Его королевское величество (т.е. герцог Голштинский) приказал привести для себя на корабль свои напитки, именно: красную и белую хлебную воду, и пил за столом последнюю с небольшою примесью вина, но царь, вероятно, заметил это, потому что, взяв у его высочества стакан и попробовав, возвратил со словами: «De Wien dogt niet (твое вино никуда не годится)». Герцог ответил, что употребляет его только тогда, когда чувствует себя не совсем здоровым. Но царь возразил: «De Wien ist mehr schadlich, als min Wien (твое вино вреднее моего)», — и налил ему в стакан из своей бутылки крепкого и горького венгерского, которое обыкновенно кушает. Его высочество нашел его отличным, но прибавил, что оно очень крепко. На что государь сказал: «Dat is war, mor ne is geamd (это правда, но зато оно и здорово)». Он дал после того попробовать этого вина конференц-советнику Альфельду и тайному советнику Бассевичу. Последний, будучи дома чем-то занят, только что приехал на корабль; увидев его, царь воскликнул: «О, Бассевич! штраф, штраф!» Тот старался извиниться, но напрасно, его величество приказал подать четыре больших стакана венгерского (из кубков государь кушает редко, обыкновенно он говорит, что если не наливать их дополна, то глупо возиться понапрасну с такою тяжелою посудою). Тайный советник хотел взять один из них, но царь сказал, что они все налиты для него, потому что в его отсутствие было провозглашено три тоста, за пропуск которых прибавлен еще четвертый стакан как штрафной. Г. Бассевич поспешил выпить их, один за другим, и тогда только его величество позволил ему сесть за стол... До сих пор пили еще немного, почему беспокойный князь прилежно упрашивал царя пить, а если слова его не действовали, кричал, как сумасшедший, требуя вина и водки. Но скоро многие принуждены были пить более, нежели думали: царь узнал, что за столом, с левой стороны, где сидели министры, не все тосты пили чистым вином, или, по крайней мере, не теми винами, какими он требовал. Его величество сильно рассердился и приказал всем и каждому за столом выпить в наказание в своем присутствии по огромному стакану венгерского. Так как он велел наливать его из двух разных бутылок и все пившие тотчас страшно опьянели, то я думаю, что в вино подливали водку. С этой минуты царь ушел к царице и поставил часовых, чтобы никто и ни под каким видом не мог уйти с корабля до его приказания... Почти все были пьяны, но все еще продолжали пить до последней возможности. Великий адмирал (Апраксин) до того напился, что плакал, как ребенок, что обыкновенно с ним бывает в таких случаях. Князь Меньшиков так опьянел, что упал замертво. Одним словом, не совершенно пьяных было очень мало... то князь Валашский (князь Кантемир) схватывался с обер-полицмейстером (Девиером), то начиналась какая-нибудь ссора, то слышалось чокание бокалов на братство и вечную дружбу».

Картина, как видим, нарисована слишком яркими красками, в дополнение к ней добавим следующий реестр битой посуды при спуске 5 августа 1720 года галер «Виктория» и «Констанция»: 78 бутылок, 7 рюмок больших хрустальных, 47 рюмок средних, 7 рюмок маленьких и 8 дюжин трубок. Весьма понятно, что трата вина была значительная, до 24 августа 1723 года при адмиралтействе существовали особые фряжские погреба, в которых хранилось столовое белье, посуда, вина для спуска кораблей и других торжественных банкетов. Но Петр Великий, как кажется, обнаружил значительное воровство при этих фряжских погребах и велел «хранившееся в них питье продать, а когда будут кораблям и другим судам спуски, тогда все заготовлять заблаговременно при Адмиралтейской конторе».

Сколько шло вина при Петре Великом — мы не знаем, но нам удалось найти количество вина, потребляемого при дворе императрицы Елизаветы Петровны или, как тогда говорили, «в годовой расход». Оказывается, что в 1751 году  «к высочайшему ее императорского величества двору на расходы потребно: вина шампанского 250 бутылок, бургонского 2000 бутылок, рейнвейну 16 оксфотов, мушкотелю 15, красного среднего 10, красного ординарного 15, белого 20 оксфотов и пива 900 бутылок.

Кроме этих данных, нам удалось составить таблицу цены вина для Высочайшего двора в 1751 и в 1794 года.

1751 год.                                           1794 год.

Шампанское бутылка ... 1р.                           3 р. 20 к.

Бургонское........ ..................80 к.                   2 р. 25 к.

Мадера................................ 45 к.                   2 р.

Рейнвейн бочка............. 69 р.                                   175 р.

Красное хорошее.......... 50 р.                                    150 р.

Белое хорошее...... ........30 р.                         100 р.

Пиво английское дюжина............ 4 р.                                 6 р.

 

Таким образом, мы видим, что за полстолетия цены увеличились почти что втрое.

Особым почетом и уважением при дворе пользовались венгерские вина. Как было видно из записок Берхгольца, Петр пил только крепкое и горькое венгерское.

В начале 1733 года повелено было отпустить 20950 рублей полковнику Ф. С. Вишневскому, который обязался по получении оной суммы доставлять ко двору в продолжение 10 лет ежегодно по 150 анталов двух сортов венгерского вина (лучшего и посредственного), каждого по равной части, а по прошествии указанного срока возвратить заимообразно ему выданные деньги. Вишневскому по его желанию даны были два унтер-офицера, 10 человек драгун и два рейтора. Вино должно было везтись через Малороссию до Севска на казенных подводах. В течение 7 лет Вишневский доставлял вино, затем ему было отказано в его подряде, который перешел к разным другим лицам, а в 1745 году решено было отказаться от подрядного способа, а посылать в Венгрию и в Токай целую особую комиссию, которая жила бы в Токае, покупала бы там вино и пересылала его в Петербург.

Штат этой особой комиссии был не очень мал: начальник уже генерал-майор Ф. С. Вишневский с жалованьем в 2138 р. 25 к., его сын с 165 p. 22½ к., 1 вахмистр с 37 p. 24½ к., 12 драгун, 2 рейтора, 3 школьника, каждому по 23 р. 44 к., затем священник с жалованьем 50 р. и дьякон с жалованьем 25 р. Дьячком был известный украинский философ Григорий Сковорода. На самую покупку вина было ассигновано 10000 червонцев. Таким образом, с 6 апреля 1745 года по 19 марта 1798 года в Токае действовала особая комиссия для закупки венгерского вина. Вскоре для доставки вина был избран новый путь — предписано было отсылать вино зимою до р. Вислы, оттуда вино было отправляемо морем в С.-Петербург, для чего иногда в Данциг посылались особые суда. Неимоверное с каждым годом повышение цен на вино, несколько времени в погребах продержанное, побудило правительство принять меры к приобретению в Токае собственных погребов, а затруднения, сопряженные с закупкою сухих ягод, заставили помыслить и о покупке садов. Вишневскому поручено было купить в лучших местах виноградники, «буде законы Венгерской земли сего не воспрещают и «взять оных на откуп столько, чтобы можно было выделывать до 500 анталов вин». Последнее поручение было исполнено Вишневским 22 мая 1746 г.: он снял виноградники на 15 лет с платежом 950 гульденов. Кажется, после окончания аренды она не возобновилась, но зато в Токае были всегда казенные погреба, для охраны которых и существовала особая русская стража. В высочайших повелениях императрицы Екатерины II мы каждогодно встречаемся с записями, подобно нижеследующей, датированной 13 марта 1779 года: «в придворную контору для перевода в Токай на покупку и отправление ко двору венгерского вина и на жалованье находящейся там команды 10000 р.», сумма эта изменялась чуть ли не каждый год.

Весьма естественно, что для привозимого венгерского вина надо было найти подходящее помещение в Петербурге, и, как видно из вышеприведенного указания, это помещение было найдено в погребах Стрельнинского дворца.

Кроме погребов, в Стрельне был еще целый ряд различных хозяйственных учреждений: функционировал кирпичный завод — «в Стрельну, на кирпичные заводы на обжигу кирпича желающим поставить нынешнею зимою дров трехполенных до 200 сажень» или «в Стрельне на тамошних кирпичных заводах желающим купить кирпича белого до 223000». Затем в Стрельне были оранжереи, теплицы, которые поставляли в большом количестве фрукты к высочайшему дворцу, о Стрельнинском громадном саде заботы не прекращались: «в Стрелинском ее императорского Величества саду желающим сделать наймом 3 огурешные теплицы — одну каменную, а две деревянные вновь»; в «Стрелинские ее императорского величества сады на место позябших и посохших деревьев и кустов потребно насадить следующих званий, а именно: яблоновых, вишневых, сливных, штамбовых, кленовых, априкозовых, кустов критберсеню (крыжовнику) и барбарису». Наконец, с давних пор, чуть ли не с Петровских времен, в Стрельне была мельница: «В Стрельну для распиловки на тамошней мельнице в доски для разных производимых по той Стрельне и Петергофу работ желающим поставить бревен длиной 3 и 4 сажени, в отрубе от 7 до 9 вершков, 10000 штук» — и далее «состоящие в Стрельне пильную и мушную мельницы желающим взять на откуп, явиться в канцелярию от строений ее императорского величества домов и садов».

Положение Стрельны П. Свиньин в Екатерининское время описывает следующим образом: «Скоро широкие аллеи заросли колючим быльем, на плитовых террасах и помостах укоренились толстые березы и осины, и дворец представлял вид запустения и разрушения. Заглохшие рощи не приглашали к отдохновению, воды превратились в тинистые болота; в окошках свистел ветер. Путешественник бежал сих печальных, мрачных мест или останавливался единственно для вопрошения эха (курсив подлинника), которое три раза диким голосом ответствовало из развалин. В то же время между простолюдинами распространились страшные повести о духах, прогуливающихся здесь во время ночи и производящих шум. Повод сим басням подал, вероятно, ветер, проходивший по недостроенному дворцу, иногда с сильным завыванием чрез неплотно запертые окна, а караульные инвалиды, жившие в подвалах, дабы иметь более покоя, подтверждали эти бредни».

С этим описанием в романтическом вкусе совершенно не согласуются имеющиеся у нас данные. Так 13 июля 1774 «Екатерина II осталась в Стрелинской мызе во дворце, где к вечеру устроился куртаж, и явились иностранные послы». Весьма понятно, что если вместо дворца были развалины, то, конечно, Екатерина II не остановилась бы в нем и не устроила куртаг да еще с иностранными министрами. Затем есть некоторые указания, что дворец не только поддерживался в том виде, в каком он был в 1754 году, но в нем делали какие-то пристройки, так в 1779 году читаем: «Если кто, в Стрелинском саду, вновь другую половину оранжереи, зал и бавильон (по всей вероятности опечатка или описка — павильон) из всех своих материалов по учиненному описанию построить и менее 8030 р. взять пожелает, явились бы к торгам». Сумма 8030 р. говорит о том, что постройка была довольно значительна, но какая постройка, мы, несмотря на тщательные поиски, не нашли никаких следов. Быть может, в архивах самой Стрельны, если только эти архивы уцелели, и найдутся какие-нибудь разъяснения. Запомним только, что Стрельнинский дворец никогда не предназначался для постоянного жительства, а был только «попутным» дворцом. Осенью 1773 года в Стрельне, также и в Ораниенбауме и Петергофе был расположен Изюмский гусарский полк.

Таким образом, с некоторыми предположениями можно придти к следующим выводам:

1) При Петре Великом был составлен большой план роскошного дворца, от этого плана была приведена в исполнение только основная терраса, на которой и был заложен фундамент предполагавшейся постройки.

2) При Анне Иоанновне вместо Петровского дворца выстроили что-то, для нас совершенно неизвестное, потому что Стрельнинский дворец Анны Иоанновны совершенно сгорел.

3) При Елизавете Петровне Растрелли построил, очевидно — говорим «очевидно», потому что не сохранилось никаких данных, опровергающих это наше предположение — небольшой «попутный дворец» (такой попутный дворец был, между прочим, и по Царскосельской перспективе), по своему обыкновению Растрелли проектировал более роскошную постройку, чем она была исполнена на самом деле.

4) Эта растреллевская постройка просуществовала все время царствования Екатерины II, сохраняя главным образом утилитарное значение — в погребах хранились так дорого ценимые венгерские вина.

В 1797 году Стрельна была пожалована Павлом I цесаревичу Константину Павловичу — переход Стрельны ее новому владельцу сопровождался рядом неблагоприятных обстоятельств. Прежде всего, сгорели стрелинские мельницы — «желающие взять в наем состоящие в Стрелной Мызе пильную и мельнишную мельницы каждую порознь с тем, чтобы оные привести постройкою от вреда, причиненного с ними бывшим пожаром, в надлежащее положение, могут ежедневно являться для договора в Зимнем дворце в канцелярию его императорского высочества Константина Павловича», а затем 28 декабря 1813 года новый пожар истребил и самый дворец и разрушил даже террасу.

Терраса была ремонтирована архитектором Воронихиным. Свиньин, сообщая это сведение, добавляет «по пspan lang=mso-spacerun:yesлану Петра Великого» — так как других данных у нас не имеется, то нужно или верить Свиньину, или оставить его замечание без внимания. Но, во всяком случае, была устроена терраса из пудожского камня с красивыми лестницами по обоим концам в 70 сажен длины, а вышиною до платформы 11 аршин; «дом также из пудожского камня, а снизу 24 дорические колонны, толщиною в 2 фута, а вышиною в 9 аршин. Арки или впадины, коих числом шесть, поддерживаемы в 2 ряда столбами Тосканского ордена. Верхняя платформа на террасе шириною в 9 сажен лежит на двойном своде». Самый дворец после пожара возобновлял архитектор Русско, причем это возобновление велось с быстротою молнии. Пожар дворца, как мы указали, был 28 декабря 1803 года, а 10 июля 1804 года, т.е. через полгода после пожара, Константин Павлович перешел в него на жительство. Продолжаем цитировать единственный имеющийся у нас источник «Достопримечательности» Свиньина: «Его высочество (т.е. Константин Павлович) настоял, чтоб в наружном фасаде не сделано было никакой перемены против плана Великого Предка и внутри также весьма мало переменено. В бельэтаже одна из трех зал переделана в комнаты. Средняя из них украшена мрамором и барельефом с отличною на потолке живописью. Другая зала, называемая военною, есть одна из величайших и прекраснейших и расписана славным живописцем Феррарою. Она длиною в 16, шириною в 5 и вышиною столько же сажен и освещается 18 окошками с обеих сторон. Военною названа она потому, что в ней бывали смотры регулярной Российской милиции, набранной в 1806 году из собственно принадлежащих царской фамилии деревень, многие комнаты, убранные картинами отличных мастеров, показывают изящный вкус хозяина. Они составляют часть прекрасной галереи Мраморного дворца. Клод Лорени и Рюздали спорят с природою. В первом виден Эфирный свод неба, отражающийся как в зеркале, а в другом — природа в том смелом первородном образе, в каком создал ее творец и в каком большею частью представляется она из окон дворца. Берчелли и Кейпы, Вуверманы и Теньери, кажется, здесь писали сельские красоты и картины свои.

Над дворцом посредине возвышается бельведер с платформою и балюстрадой. На нем выставляется во время присутствия цесаревича флаг и поставлена софа. Ни один из императорских замков не может похвалиться подобными видами, каковые отсюда представляются во все стороны. Море, которое теряется в бесконечности и стелется при закате ковром из ярких цветов или кипит и зияет безднами при малейшем ветре, одно море составляет явление ни с чем несравненное, всего превосходнейшее. Там синеются дикие финские леса и утесы; здесь улыбается прекрасная столица с прелестными загородными дачами; Ропша, Петергоф, Ораниенбаум, Кронштадт рисуются в горизонте и едва горы Дудорова и Пулкова ставят преграды восхищенному взору».

Таково описание, оставленное современником, описание, бесспорно, страдающее преувеличением, романтизмом, словом, всеми теми качествами, которые были присущи людям первой четверти XIX века. Но, отбросив эти преувеличения и внимательно рассматривая приложенный к «Достопамятностям» Свиньина рисунок дворца, мы должны, конечно, признать, что в этом фасаде не имеется вовсе характерных черт архитектора Русско, скорее и особенно в срединной части дворца чувствуется влияние Растрелли.

Великий князь Константин Павлович, поселившись в Стрельне, усердно занимался военными упражнениями с расположенными около Стрельны войсками. Проживавший в 1803 году в недалеком расстоянии от Стрельны, у Сергия в ту пору иеромонах, впоследствии известный митрополит Киевский, Евгений Болховитинов, терпел неудобства от военных упражнений цесаревича. В письме к своему приятелю Македонцу, мирный инок Евгений жаловался, что Константин Павлович не дает ему спать, открывая у себя по ночам с 11 или с 12 часов страшнейшую пушечную пальбу. «Ужасный охотник до пальбы и до экзерциций», — замечает Евгений о своем беспокойном соседе. Изредка Константина Павловича навещал в его летней резиденции его брат император всероссийский Александр I. И один из приездов царя ознаменовался следующим инцидентом. «Император Александр I мягкосердечный, воспитанный философами XVIII века, — писал «Колокол», — как-то ехал с князем Волконским на катере, помнится, в Стрельну. Катер подходит к берегу, но не может пристать вполне, воды еще остается по колено. Александр садится на плечи двух матросов, заслуженных ветеранов, выслуживших почти срок службы и чрез то удостоенных чести быть гребцами Его Величества. Император перешел на берег, наступила очередь для князя Волконского, который садится, в свою очередь, на плечи матросов. Его Величество хочет пошутить с своим другом; он кричит: «Бросить его в воду», матросы колеблются бросить в воду генерала в звездах, а тот еще шепчет им на ухо: «Государь шутит, не слушайте, я дам 25 рублей». Царь повторяет приказ. Матросы, не зная, кого слушать, выносят князя Волконского на берег. Царь раздражен и велит дать матросам по 100 линьков, бедных матросов секут, срывают нашивки долой, и эти несчастные должны опять начинать службу вновь». После смерти Константина Павловича Стрельна перешла к среднему сыну Николая I, к Константину Николаевичу, и в 1882 году описывалась следующим образом: «Большой каменный дворец с прекрасною террасою и превосходным видом на море. Лестница из белого мрамора, образующая спуск в нижний, раскинутый перед дворцом парк, и украшенная по обеим сторонам дворца золочеными львами и оленями, много помогает впечатлению, производимому внешним видом общего фасада здания. Цветник, раскинутый на террасе, веранда, ведущая к купальне, берег пруда, украшенный множеством мраморных и бронзовых статуй. Перед дворцом, со стороны, противоположной морю, среди луга, окаймленного группами дерев, стоит замечательной работы бронзовое изображение Михаила Архангела, пронизывающего дракона. Из зал дворца обращает особое внимание мраморный зал, в котором вся мебель обита парчевою материею — дар султана Абдул-Меджида».

Со времени поселения в Стрельне великого князя Константина Павловича, со времени устройства в Стрельне казарм для конной гвардии и уланского полка стали строить дачи и приближенные Константину Павловичу и вообще жители Петербурга, и около Стрельнинского дворца образовалась дачная местность, настолько оживленная, что в 1823 году 15 мая появилось такое объявление: «В сем месяце начнет отправляться дилижанс из С.-Петербурга в Стрельну и обратно каждый день непременно. Время отправления назначается так, чтобы живущие на даче в Стрельне могли приехать в столицу для исполнения дел, и возвращаться домой ввечеру. Место занимать можно в конторе у заставы и по дороге. Есть ли кто возьмет билет на месяц, тот, хотя и не поедет в свой определенный день, право билета не теряет и пользуется оным в другой день, когда случится свободное место. Цена от С.-Петербурга до Стрельны или обратно 4 р. место». Вслед за дилижансом, конечно, появились «три трактира и хороший кофейный дом, в коем приезжающий не только может найти хорошее кушанье за умеренную цену, но и покойное пристанище».

Как можно было видеть из вышеизложенного, Стрельнинский дворец не имеет никакого отношения к Петру Великому, но в Стрельне имеется ряд мест и учреждений, связанных с памятью великого преобразователя России — прежде всего деревянная придворная церковь, находящаяся недалеко от дворца. Она построена в 1759 году на месте старой, но в ней по преданию сохраняется тот самый придел, в котором венчался Петр I с Екатериною, на колокольне этой церкви висит древний шведский колокол, завоеванный при взятии Копорья. Далее, Петр Великий выстроил себе небольшой деревянный дворец в длину 16, в ширину 6 и в вышину 2 сажени. В нем две залы и 8 комнат с светелкою или мезонином. Здесь хранится постель с подушками и одеялом Петра Великого и шкаф из орехового дерева, в коем стоят его голландские чайные чашки. Затем недалеко от оранжерей стоит огромная липа, которой полагается несколько сот лет. При Петре Великом построена была на ней беседка, в которую вела высокая круглая лестница. «Здесь, — писал Свиньин, — часто Монарх сиживал и кушал чай, наслаждаясь зрелищем столь любимой им стихии моря, которое было видно отсюда в то время явственнее и далее, нежели от всех других мест. Сюда также Петр приглашал иногда голландских шкиперов и угощал их чаем. Близ сей липы находится большой ильм, который также заслуживает внимания: Петр Первый, бывши в Курляндии, заметил, что из дерева сего делаются многие прочные вещи, а как его не было в окрестностях Петербурга, то, отправляясь из Митавы, приказал он вырыть небольшой ильм с корнем и привязать сзади своего экипажа. Таким образом он привез его сюда и собственными своими руками посадил на сем месте».

После Стрельны  до Петергофа продолжают встречаться те же дачи, с тою же судьбою, какая была описана выше. Вот наиболее рельефно выраженная биография одной из дачных местностей: первым владельцем Знаменки был фельдмаршал Миних, после которого Знаменка перешла к Кириллу Григорьевичу Разумовскому, название свое она получила при третьем владельце П. И. Шувалове; четвертым историческим владельцем был А. П. Мельгунов. Пятым владельцем «Знаменки» был Нарышкин, от которого ее купил И. В. Мятлев, а у жены сенатора П. И. Мятлевой в 30-ых годах Знаменка была куплена для императрицы Александры Феодоровны; от последней, подарком, дача перешла к великому князю Николаю Николаевичу. В 1754 году Растрелли построил в Знаменке каменный дом.

Мы подходим к конечному пункту нашей «Петергофской першпективы» и должны прежде всего оговориться. Мы не думаем дать полный исторический очерк развития Петергофа, тем менее мы намереваемся представить исчерпывающий путеводитель по этой знаменитой окрестности былого Санкт-Питер-Бурха. Наша задача и легче, и в то же время труднее. Мы попытаемся выявить те стороны Петергофа, которые являются наиболее характерными как для него самого, так и вообще для подобных бывших царских окрестностей северной столицы. Затем нам хочется поставить — вспоминая французов — точки «над i», т.е. подчеркнуть те художественные и исторические особенности, которыми отличается Петергоф.

Прежде всего, не установлена точная дата основания Петергофа, но относят ее к одной из трех дат, а именно к 1709 году, когда было дано повеление о постройке Петром Великим первых двух светлиц, т.е. закладкою дома для своих остановок; к 1711 году, когда окончена была постройка Монплезира и, наконец, к 1715 году, когда в январе месяце последовал указ канцелярии от строений: «В Петергофе палатки сделать, также канал от моря выкопать, а буде трудно будет всю землю выносить, то только со стороны канала землю выкопать и камнем диким выкласть, землю же употреблять на низкие места, прочее же делать по чертежу», и далее «дом заложить каменный и подвести канал от него к морю» — т.е. со времени заложения большого Петергофского дворца. Хотя с большим правом можно принять и четвертую дату — 9 августа 1721 года. В журнале Петра I сказано: «В 8 день августа 1721 года его величество и государыня императрица изволила быть в Петергофе; того же дня рапортовали, что канал от реки Каваши мимо Ропшинской мызы уже выкопан на 20 верст, которой работе натура так послужила, что оная копальная работа отделана вся в 8 недель, а работных людей было сперва 900 человек, потом 1000, потом 1500, потом 2000». Получив это извещение, Петр Великий вместе с царицею, герцогом Голштинским, чужестранными министрами и многими сановниками, находившимися в то время с царем в Петергофе, тотчас же отправились к Ропшинской мызе, и государь собственноручно, заступол, открыл течение воды из реки Каваши в новый, только что оконченный водопровод. Вода дошла до Петергофа к следующему утру, к 6 часам, и тогда же пущены были все фонтаны и каскад», — т.е. появился Петергоф, потому что Петергоф без своего каскада и фонтанов ничто. Петергоф мыслим только тогда, когда в нем бьют его фонтаны, и дата открытия этих фонтанов по справедливости может считаться датою основания Петергофа.

Таким образом, можно принять одну из четырех дат 1709, 1711, 1715 и 1721 года, и если взять последнюю, то двухсотлетний юбилей основания Петергофа можно было бы праздновать в 1921 году.

Затем внимание должно раздвоиться: сначала нужно проследить этапы строительства, а затем перейти уже к специфической особенности Петергофа, к фонтанам.

Строительство почти такое же, какое мы наблюдаем и в других окрестностях. При Петре Великом была построена средняя часть большого Петергофского дворца, в таком виде: «дворец здесь мал», — пишет в своих письмах леди Рондо; дворец просуществовал до Елизаветы Петровны, когда тот же маг и волшебник русской архитектуры граф Растрелли увеличил его и привел почти в современный вид, говорим «почти», потому что не может же оставаться без каких-либо переделок здание, которому, должно сказать, 174 года (перестройка дворца начата в 1746 году). Затем в 1791 году Кваренги окончил Английский дворец, в 1832 году Минелас построил Александрию — наподобие английского коттеджа и далее, всю вторую половину царствования императора Николая I, упражнялся в различных постройках любимый архитектор Николая — Штакеншнейдер.

Растреллевский дворец — Растрелли вполне изменил первоначальный фасад срединной части дворца, проектированный Леблоном — имеет одну характерную особенность: это левый отдельный флигель, известный под названием «Корпус под гербом». Это трехэтажное строение имеет крышу в виде четырехстороннего купола из белого железа с золотыми украшениями; на вершине купола поставлен, по приказанию Елизаветы Петровны, в 1751 году трехсторонний императорский трехглавый орел весом в 16 пуд. 2½ ф. отливка произведена мастером Киригманом по модели Жирардона. 10 февраля 1834 года были произведены торги на плотничные работы по устройству лесов из всех казенных материалов для перестройки купола и главы под орлом Петергофского дворца, перестройка была закончена летом 1834 года.

Главные парадные комнаты дворца находятся во 2-ом этаже средней части дворца, выходящей на террасу. Дубовая массивная лестница ведет от колоннад среднего подъезда в парадные комнаты. Из них стены кабинета императора отделаны сверху донизу резным дубом и оставлены в том же виде, в каком они были при Петре I. Есть предание, что Петр сам вырезал некоторые части дубовой обивки стен своего кабинета. Затем следующая особенность Петергофского дворца это — портретный зал, две боковые стены которого сплошь убраны портретами графа де-Растори, их здесь собрано 328. Затем идут обычные для дворцов бывших императоров комнаты: тут китайская, где стены и все украшения и мебель настоящие китайские, затем белая, малиновая гостиная, белый парадный зал с громадным гобеленом с картины Штейбена «Петр, застигнутый бурею в Ладожском озере» и с четырьмя картинами Газарта «Чесменский бой». Далее здесь же ряд портретов Бухгольца особ царствующего дома во весь рост и по пояс, затем другие портреты неизвестных художников. Наконец, в Петергофском дворце имеется и купеческий зал с плафоном «Аполлон и 9 муз» и с рядом картин на мифологические сюжеты, как-то: «Похищение Европы», «Юпитер и Омфал прядущие», «Вулкан и Минерва», «Сатир и Нимфа» и пр. Елизавета Петровна велела обильно позолотить этот зал, говоря, что «торговые люди любят золото», зал, положим, впоследствии реставрировался.

Маленькая подробность к гравюре Петергофского дворца работы русского графа Махаева. Это собственноручный рапорт Махаева в Академии Наук, датированный 23 июля 1755 года, такого содержания: «По приказу Канцелярии Академии Наук велено нам ехать в Петергоф и Оронинбам для снятия проспектов от тамошних мест и при мне надлежит быть 2 ученикам  вспоможением в занятии да одному солдату для ношения перспективных инструментов» — фамилии этих учеников, помогавших Махаеву, к сожалению, не сохранились.

Растрелли, а рядом с ним г. Штакеншнейдер — разнообразный до без конца: итальянская архитектура (Павильон Царицына), византийский стиль (церковь св. мученицы и царицы Александры), строго-греческий стиль (здание Бельведера), стиль Возрождения (собственная дача его величества), наконец скромный сельский вкус (здание мельницы). К этому следует присоединить курьезный проект архитектора Шинкеля церкви во имя св. благоверного князя Александра Невского. Церковь готическая, в виде средневековой рыцарской часовни, по наружным углам церкви четыре пирамидальные баниты, с трех сторон церкви устроены гранитные паперти, а по наружным стенам поставлены на кронштейнах 43 бронзовых изображения святых. В стрельчатых окнах храма вставлены цветные стекла. Почему императору Николаю I пришла в голову мысль построить для русского князя Александра Невского церковь в готическом стиле, к сожалению, неизвестно, но во всяком случае эта блажь достойна отметки. И после всех этих архитектурных измышлений можно отдохнуть на английском дворце Кваренги, возвышающемся на берегу обширного английского пруда. Строгость линий, величественность замысла и как обыкновенно бывает со всеми истинно художественными творениями — высокая простота, невольно приковывают к себе внимание.

В этих многочисленных дворцах, в цветниках перед ними, наконец, в парках раскидано довольно большое количество скульптурных произведений лучших русских скульпторов, кроме них ряд копий с антиков и немало творений заграничных артистов. Из русских художников представлены Козловский своим знаменитым Самсоном, но о нем ниже, далее Пименов (бронзовая модель памятника Лазареву во дворце), В. Ставассер (мальчик, удящий рыбу на Царицыном острове), А. Степанов (рыбак с неводом, там же) и Климченко (Нарцисс, там же), гр. Толстой (Нимфа, пьющая воду из кувшина, в павильоне на Царицыном острове), наконец 16 терм Теребенева в павильоне Озерки и его же кариатиды в Бельведере...

В Петергофе особенно ярко бросается в глаза одна отличительная черта наших бывших венценосцев — удовлетворять свои желания, свои прихоти без всякой задерживательной причины. Елизавете Петровне показался малым дворец, но жестоко ошибется тот, кто подумает, что Елизавета Петровна подолгу жила в Петергофе. Церемониал приезда и отъезда из Петергофа будет вполне ясен из следующих выписок: «Благоволила ее императорское величество всемилостивейшее намерение восприять для превождения нынешнего весьма приятного и веселого летнего времени в Петергоф шествовать, куда ее императорское величество наша всемилостивейшая монархиня и государыня с его императорским высочеством государем великим князем Петром Феодоровичем в провождении всего придворного стата и многих знатнейших обоего пола, в особливые для сего путешествия зеленого цвета платье убранных, особ в исходе осьмого часа пополудни при пушечной с крепости и адмиралтейства пальбы по всемилостивейшим допущении всех при том в великом множестве находившихся обоего же пола персон к руке в совершенном и всенародно желаемом благополучии сухим путем отправиться соизволила» — это было 23 мая 1743 года, а 25 мая императрица уже возвратилась в Петербург; таким образом, высочайшее отсутствие или путешествие продолжалось всего-навсего два дня, но для него нужны были особые зеленого цвета платья. Или вот еще один пример, относящийся к концу царствования: «Для высочайшего дня тезоименитства ее императорского величества всемилостивейшей нашей государыни по окончании божественной литургии в большой придворной церкви от всех обретающихся здесь знатных обоего пола персон принесено ее величеству и его императорскому высочеству государю великому князю Павлу Петровичу всенижайшее поздравление, причем как из поставленных близ дворца пушек, так и со стоящих на море яхт произведена пушечная пальба. Обеденное кушание ее императорское величество изволила кушать в Монплезире в старой каменной зале с его императорским высочеством государем великим князем Павлом Петровичем в 36-ти персонах и при питии за высочайшее здравие паки происходила пушечная пальба».

Екатерина II не любила Петергофа и приезжала в него почти исключительно 28 и 29 июня, когда праздновались ее восшествие на престол и тезоименитство наследника. Церемониал этого празднования почти совсем сходен с вышеописанным, а именно: «Минувшего июня 28 числа в воскресение, то есть в высокоторжественный день восшествия ее императорского величества на всероссийский императорский престол, в Петергофе при дворе ее императорского величества происходило следующее: поутру в 11 часу съехались из С.-Петербурга ко двору российские знатные обоего пола персоны и проходили апартаментами ее императорского величества в зал, что в Монплезире, куда в 12 часу из внутренних своих комнат изволили выйти ее императорское величество и его императорское высочество и в препровождении придворного своего штата и других знатных персон — соизволили шествовать на линеях (т.е. на линейках) до верхнего дворца и приходить в церковь к служению божественной литургии, при окончании которой проповедь говорил преосвященнейший Гавриил, епископ Тверской, а после оной духовные персоны приносили ее величеству поздравление, и синодальный член, преосвященнейший Иннокентий, архиепископ Псковский, говорил ее величеству поздравительное слово. По сем ее величество духовных оных персон изволила жаловать к руке, а по выступлении из церкви в покоях приносили ее величеству российские знатные обоего пола персоны поздравление и жалованы к руке. В то же время от стоявших близ дворца пушек и с украшенных флагами яхт производилась пальба, а пред покоями от гвардии музыкою и барабанным боем чинено поздравление. Обеденное кушание ее императорское величество изволила кушать в Монплезире, в Голландском зале, первого и второго классов обоего пола и с некоторыми придворными особами на 27 кувертов. При окончании стола при питии за высочайшие ее императорского величества и его императорского высочества производилась пушечная пальба, а пополудни в 7-ом часу из Монплезира ее императорское величество изволила прибыть в верхний дворец и приходить в зал, где ее императорскому величеству приносили поздравления свои господа чужестранные министры, которых ее величество соизволила жаловать к руке, потом начался куртаг, в продолжение которого играла итальянская инструментальная и вокальная музыка». Несколько позже, когда отношения между Екатериною II и Павлом начинали уже портиться, когда в обществе ходили разговоры, что наследник совершеннолетний и мог бы вступить на престол, извещение о праздновании вышеуказанных дней делалось и короче, и суше, как, например: «Высочайшие дни восшествия ее императорского величества на всероссийский престол и тезоименитства его императорского высочества государя цесаревича торжествованы были здесь (в Петергофе) обыкновенными обрядами. В первый из сих дней был при дворе бал, а в другой маскарад, причем и сад и стоящие на море против оного яхты великолепно были иллюминованы». Во время этих краткодневных пребываний в Петергофе императрица жила не во дворце, а в Монплезире, и, несмотря на это, 10 апреля 1780 года появляется первое высочайшее повеление: «На назначенные от нас в нынешнем годе строения в Петергофе повелеваем отпустить 20 т. р.», через месяц следует новое: «Архитектору Гваренгию за модель новому Петергофскому дворцу 1000 рублей», осенью же этого года появляется новое очень характерное распоряжение: «По имеющей быть впредь надобности великого числа кирпича в Петергофе нужно близ оного завести кирпичные заводы, в которых ежегодно знатное количество оных доставляемо было, желающие оные заводы завести на несколько лет могут явиться для договору в Петергофское правление» — и так продолжается в течение 10 лет, когда в 1791 году после трат 111341 р. был построен новый дворец, в котором Екатерина II, может быть, была не более одного раза при его освящении.

Высочайшая семья увеличивалась — «в камер-цальмейстерскую контору на убор в Петергофе покоев для его императорского высочества великого князя Константина Павловича 3607 р. 17½ к.», но если вначале довольствовались уборкою покоен, то впоследствии стали чуть ли не для грудных младенцев строить особые дворцы, так в 1798 году было приступлено в Петергофе к постройке дома для великого князя Михаила Павловича. Аппетит растет во время еды — говорит французская пословица — и строительский зуд у наших венценосцев все развивался и развивался. Императору Николаю I не нравится дворец, слишком официален для обычного житья, и на месте бывшего зверинца возникает дворец в Александрии в виде коттеджа, причем для этого дворца выдумывается особый герб — на голубом поле щита положен золотой меч с венком из роз, над которыми славянским шрифтом надпись: «за веру, царя и верность», щит обложен золотой каймою и над щитом золотая царская корона. Этим щитом украшены не только все здания в Александрии, но и все предметы, принадлежащие собственно ко дворцу-коттеджу. Но далее идут постройки прямо для забавы, для своеобразной игры. Постройка сельского Никольского домика в 1834 году представляет характерный пример такой постройки, истории которой следует не забывать. Император Николай I, увеличивая пространство парков и садов в Петергофе, вместе с тем повелел устроить для сторожей в разных местах красивые караулки с небольшими огородами и другими хозяйственными удобствами. Содержание сторожам, конечно, было весьма хорошее, и государю благоугодно было предоставить право на помещение в этих караулках исключительно отставным заслуженным георгиевским кавалерам и кандидатам. Постройка караулок для инвалидов подала мысль императору Николаю I построить красивый сельский домик в виде караулки близ большого Запасного пруда, места любимых прогулок императрицы Александры Федоровны. Постройка этого сельского домика производилась втайне от государыни. Когда караулка была готова, то в одно воскресное утро государь, предварив государыню, что после обедни он отправится со всеми детьми в кадетский лагерь, просил государыню подождать его возвращения в большом дворце. После обедни государь со всеми детьми поехал в лагерь и спустя час послал флигель-адъютанта с поручением привезти государыню к вновь построенному домику. Приглашение это не обратило особого внимания государыни, и она последовала за адъютантом в открытом экипаже в сопровождении одной из своих дам. Но, приехав к месту любимых своих прогулок, к крайнему удивлению, государыня увидела щеголеватую русскую избу, с крылечка которой сошел отставной солдат в форменном сюртуке с золотым галуном на воротнике и нашивками на левом рукаве. Он подошел к коляске и с глубоким почтением просил государыню сделать ему честь отдохнуть в его избе. Государыня тотчас узнала в ветеране своего мужа, который, однако, продолжал сохранять принятую на себя роль. Государыня вошла в избу, где ее ожидали выстроенные в ряд все ее сыновья и дочери. — «Позвольте мне, говорил ветеран, представить вашему величеству по имени всех моих детей и поручить их могущественному покровительству матушки-царицы. Старший мой сын уже флигель-адьютант, хотя ему едва минуло 19 лет, о нем я и не прошу, но за трех остальных моих сыновей и трех дочерей я должен обратиться к вашему величеству с просьбою. Десятилетнего Константина я назначаю во флот, семилетнего Николая — в инженерный корпус, меньшого Михаила — в артиллерию. Старшую дочь мою, Марию, я бы желал пристроить в Смольный; вторую, Ольгу, — в Екатерининский, а младшую, Александру, в патриотический институт. Государыня, довольная, счастливая, обещала ветерану по возможности позаботиться о его детях, но не могла далее сохранять принятую на себя роль и, тронутая до слез, благодарила мужа за сюрприз. Успокоившись, государыня осмотрела внутреннее устройство избы, в которой кухонная и столовая посуда, утварь и вся обстановка крестьянского хозяйства была/p исполнена с безукоризненной верностью. Домик был назван «Николаевским». В одной из комнат домика хранился сюртук, который одевал император при встрече государыни императрицы; на сюртуке две медали: турецкая и аннинская. Тут же хранились сарафаны великих княжен. В кабинете императора, вверху, был акварельный портрет императрицы Александры Феодоровны, снятой в молодых ее летах А. Брюлловым, литографии с картин Гессе «Переход французской армии через Березину в 1812 году» и «Сражение при Бородине 26 августа 1812 г.», тут же в особой рамке помещены рисунки форм одежд воспитанников военно-учебных заведений, акварель работы Сапожникова.

Если строились домики по такому поводу, то понятно, что в Петергофе масса таких никому не нужных построек, которые, конечно, значились не малою цифрою в государственном бюджете. Но это казалось совершенно естественно, даже более, такие постройки назывались «поощрением отечественной промышленности, отечественного искусства».

Обратимся к тем постройкам, которые и до сих пор носят название «творений Петра Великого»; внимательный анализ их приведет к очень интересным выводам — «Монплезир», домик голландской архитектуры, назывался при Петре I петровским дворцом. В этом домике имеется ряд петровских вещей: кровать, постельное белье, шлафрок, колпак и туфли, старинная посуда времен Петра I, телескоп и т. д. Затем при изучении состояния этого домика мы будем открывать следующие подробности: «близ него построены были два деревянных одноэтажных флигеля», в которых помещались столовая, буфеты, кавалерские комнаты, службы, ванная и баня Петра I. В одном из флигелей была устроена церковь, существовавшая до 1748 года. В 1756 году Елизавета Петровна повелела построить проходную галерею от среднего каменного строения к смежному флигелю. В 1760 году велено было построить здесь же на лестнице кухню; в 1785 году, при императрице Екатерине II, вместо прежней деревянной площадки перед Монплезиром — мраморная также пристройка с правой стороны сада — большое здание, великолепно убранное. Из этого перечня видно, что внешний вид Монплезира всеми этими пристройками вполне изменился, но этого мало: наводнение 1770, 1802 и 1824 годов портили Монплезир, который каждый раз после этих наводнений капитально ремонтировался. И, несмотря на все это, мы продолжаем называть Монплезир петровской постройкой, и Монплезир показывается, как таковая. Еще более характерна постройка «Марли». Нам говорят — «дворец этот построен при Петре I и назван Марли по примеру такого же дворца в окрестностях Парижа», а затем мы узнаем, что Марли окончательно перестроен при Елизавете Петровне в 1741 году, и что при Петре Великом здесь была деревянная постройка — Mon bijoux, да и довольно даже беглого взгляда на то, что в настоящее время зовется Марли, чтобы утверждать, что эта постройка, конечно, не Петровского времени.

Переходим теперь к тому, что является особенностью Петергофа — к его фонтанам. Вот какие данные приводились инженером Пильсудским. Вода для действия петергофских фонтанов протекает к Петергофу двумя водопроводами, старым и новым. Старый водопровод берет свое начало из ключей, находящихся при деревнях Елагино, Забороды, Гладино и Хабино. Новый водопровод начинается от пруда при деревне Мхолово, в котором соединены ключи деревень Вимгузи и Лапино. Все эти деревни отстоят от Петергофского дворца приблизительно от 20 до 26 верст. На половине пути оба водопровода соединяются, и далее вода протекает частью натуральным руслом, частью прорытым каналом. У деревни Низино (в 6-ти верстах от Петергофского дворца) находится так называемый Шинкорский шлюз, которым в осеннее и зимнее время излишняя вода отводится от Петергофа речкою Стрельною, и в то время в петергофские пруды протекает только то количество воды, которое необходимо для освежения прудов. Летом вся вода Шинкорского шлюза протекает сначала речкою, а потом открытым каналом в пруды Церковый и Бабыченский. У пруда Бабыченского вода разделяется: одна часть ее идет к Самсониевскому бассейну, который составляет главный резервуар воды для фонтанов верхнего сада, а также Самсона и большого грота. Бассейн этот имеет длину до 300 сажен, ширины 15 сажен и глубины до 3 сажен. Другая часть воды направляется от Бабыченского пруда в пруды Английского сада и овраг, а также чрез фабричный канал протекает в главный водяной резервуар Петергофской гранильной фабрики, т.е. большой запасной пруд. Оба водопровода могут доставить воды в одну минуту 4,536 куб.ф., в секунду 75,6 куб. фут. При действии всех фонтанов расход воды в 1 секунду составляет 108,52 куб. фута.

При помощи этого количества воды возможно пустить в ход все фонтаны Петергофа, которые могут быть разбиты на две группы — фонтаны каскада, или более известные под именем Самсона, и ряд разнообразных одиночных разбросанных как по нижнему, так и верхнему садам Петергофа.

Вдоль всего дворца идет большая терраса, ниже средней части которой имеется особая площадка, находящаяся над гротом; на этой площадке колоссальная вызолоченная группа двух тритонов, выбрасывающих воду широкою струею. Позади их в отвесной стене, под верхнею террасою дворца, помещены две массивные вызолоченные маски (маскороны), из которых также изобильно изливается вода. Вода от тритона и из этих обоих маскарон попадает в полукруглые бассейны и затем падает по 7 ступеням гигантских каскадов, устроенных с обеих сторон вышеупомянутого грота. Эти каскады украшены 16 позолоченными статуями (копии с античных), вазами и чашами с бьющими из них фонтанами, наконец, со ступеней каскада бьет также несколько фонтанов. Отвесные стороны уступов украшены рельефными позолоченными по голубому полю картинами. Вода каскадов изливается в два полукруглые плоские бассейна, куда попадает также и вода из фонтана, устроенного на площадке перед гротом из 17 трубок, поставленных в наклонном положении, от чего выбрасываемая вода фонтана представляет вид огромной плетеной корзинки. Под полукруглыми плоскими бассейнами воды от каскадов находятся две аллегорические статуи, массивные, обильно вызолоченные, долженствовавшие изображать Неву и Волхов. Через эти статуи вода каскадов поступает в Самсоновский ковш. А этот последний, сделанный под гротом и под террасами дворца, соединяется особым каналом с морем. Посредине ковша стоит фонтан «Самсон»; с двух противоположных сторон Самсоновского ковша поставлены две бронзовые вызолоченные фигуры гладиаторов. В левой руке они держат палицу, а около правой обвилась змея, выбрасывающая с значительной силой воду. Еще ниже по углам ковша виднеются из-под камней две бронзовые лягушки, извергающие воду с такою стремительностью, что обе струи перекрещиваются над полукругом ковша. Далее, справа и слева, помещены 2 наяды, сидящие на рыбах, выбрасывающих воду. При начале гаванского канала поставлены два тритона с мальчиками, которые из рожка выбрасывают воду отвесно в канал. Далее, по обеим сторонам Самсоновского ковша, при начале гаванского канала, построены две мраморные колоннады с вызолоченными куполами. Вода, приведенная к вершине куполов, при действии фонтанов, сливаясь по золотому куполу, падает стеклянною пеленою во всю ширину венецианских окон. Над колоннадами имеются также фонтаны в виде небольших ваз. Павильоны эти первоначально устроены при Александре I архитектором Воронихиным, облицованы мрамором при Николае I.

От дворца до низшего сада устроены при Павле I по сторонам большого грота террасы с четырьмя гранитными лестницами, по две с каждой стороны грота. На первом уступе между гранитными лестницами находится по 5 фонтанов с круглыми бассейнами, отделанными мрамором в царствование Николая I. Вода из этих бассейнов через вызолоченные маскароны падает вниз по мраморным ступеням небольших каскадов. Внизу под этими каскадами устроены продолговатые бассейны из белого мрамора по общей гранитной стенке. В этих бассейнах пред каждым каскадиком играет также фонтан;

Фонтан «Самсон» — колоссальное бронзовое изваяние, модель нашего знаменитого скульптора Козловского, отлито Яковлевым. Самсон раздирает пасть льву — из этой пасти бьет вода столбом на высоту 70 футов, имея три дюйма в диаметре. Время постановки фонтана «Самсон» точно неизвестно. Высказываются два предположения: статуя поставлена Петром I, по другой версии она появилась при Екатерине II, и её нужно понимать как аллегорию. В день св. Самсония Петр Великий разбил при Полтаве шведов — св. Самсоний превратился в ветхозаветного Самсона, а Лев  являлся, как известно, гербом шведов. Достоверно известно только, что с 1735 года фонтан Самсона уже существовал.

Это соединение фонтанов имеет в свое основание подражание знаменитому каскаду в Марли во Франции, общий план был выработан еще при Петре, но окончательно исполнен при Николае I.

Затем по Петергофским садам раскинут, как мы уже и говорили выше, ряд фонтанов. В нижнем саду действуют Марлинский каскад или золотая гора, 2 менжорных фонтана и 4 ключа, львиный каскад, появившийся при Павле и перестроенный при Николае I, фонтаны Адам и Ева, прозванные по украшающим их мраморным статуям, песочный фонтан, фонтаны «Шутихи», шахматные горы, иначе называемые «Малым гротом», также Драконовые горы, затем фонтаны «Дубок», «Ель», «Грибок» и два римских фонтана и, наконец, один из красивейших Петергофских фонтанов, так называемый Пирамидальный фонтан.

По своему местному положению он отдален от других фонтанов и представляет вид четырехсторонней водяной пенящейся пирамиды. Эффект этого фонтана увеличивается от густой зелени вековых деревьев, окружающих площадку вокруг фонтана. Вода фонтана с силою бьет из 525 трубок с мраморного пьедестала. Ряды фонтанных трубок расположены в 7 квадратах, уменьшающихся к середине. Для каждого ряда трубок имеется особый привод воды с краном для того, чтобы струи каждого ряда били на требуемую высоту и образовывали там водяную пирамиду. Пьедестал фонтана помещен посреди мраморного бассейна, обнесенного мраморной балюстрадой. Пирамидальный фонтан построен при Петре I, а отделан мрамором при Павле в 1800 году.

Из фонтанов верхнего сада любопытен фонтан Нептун, он устроен в средней части сада, где в бассейне возвышается бронзовое изображение Нептуна с трезубцем в руках, окруженного дельфинами и тритонами. В бассейне в разных местах помещены также дельфины. Все фигуры, кроме Нептуна, обильно выбрасывают воду. Статуя Нептун приобретена Павлом I за 30 т. р. в Нюренберге.

Петергоф с 20 по 60 года прошлого столетия играл большую роль в бытовой истории Петербурга. В Петергофе праздновалось сперва 22 июня тезоименитство Марии Феодоровны, а затем 1 июля день рождения супруги Николая I. Главная сторона празднования — иллюминация. Мы, дожившие до победы человека над воздухом, мы, пользующиеся в настоящее время беспроволочным телеграфом и все-таки высказывающие неудовольствие, что события всего мира не всегда с достаточною быстротою получаются нами, не можем с достаточною очевидностью постигнуть того значения, которое придавалось фейерверкам и иллюминациям в прежнее время. Нам кажется, что наши предки потешались огненными потехами, и мы, пожалуй, снисходительно улыбнемся, читая описание, как «посланник Кленк напугал русских обывателей в Устюге. В благодарность Соловецкому воеводе за травлю зайцев иноземец Кленк ответил роскошным обедом, после которого был устроен фейерверк. Было пущено несколько ракет и шутих и, кроме того, зажжено целых сто смоленых бочек при громадном стечении народа, собравшегося на это необычайное зрелище... Ракеты были приняты крестьянами за огненные змеи, и они, т.е. крестьяне, в страхе разбежались».

Крестьяне в страхе разбежались в 1674 году, но в средине XVIII века фейерверка уже не пугались, наоборот, фейерверками уже любовались, и они имели громадное воспитательное значение. Фейерверк, если его перевести на современный язык, соответствовал передовой статье современной правительственной газеты: это не парадокс, а вполне правильный взгляд. Правительству необходимо было произвести то или иное впечатление на умы масс. Манифесты (правда, они читались с особо торжественными церемониями) могли слышать не многие; печатные указы опять-таки были достоянием слишком немногих: грамотеев в то время было слишком мало, да и самый текст манифестов, написанный в канцеляриях сначала по-немецки, а потом переведенный по-русски, а если написанный и прямо по-русски, то во всяком случае с оборотами и конструкциями фразы вполне не русскими, с трудом разбирался и понимался нашими предками. Но когда перед глазами многотысячной толпы «из горящего орла, который словно парил в вышине, вылетала ракета, попадала и льва и зажигала его, после чего лев разлетался на куски» — всякий, даже только недавно ставший постигать ту иноземщину, которую царь вводил по русской земле, понимал, что орел — это русская держава, а лев — исконный враг, шведский король, и что орел победил этого льва, уничтожил его планы покорить Россию. Действительно, при помощи иллюминаций и фейерверков можно было надолго сохранить в памяти массы то или иное событие. Вот почему Петр не жалел денег на эти огненные забавы, его примеру следовали и его преемники, и фейерверки стали терять свой смысл лишь в конце XVIII и начале XIX в., когда они сделались одной из обычных принадлежностей церемониала и стали делаться по раз выработанному плану. Между тем для каждого фейерверка первой половины XVIII века надо было прежде всего сочинить, вымыслить план. К этой работе привлекались выдающиеся деятели науки и искусства. Проекты иллюминаций и фейерверков делали лучшие художники и ученые. В делах академии наук, например, сохранился рисунок самого Ломоносова. Рисунок представляет Геркулеса, облокотившегося на земной шар и держащего в руке свою знаменитую палицу. Этот рисунок был выставлен и на выставке «Ломоносов и Елизаветинское время». Составленный проект поступал на апробацию, если он удостаивался утверждения, то его отсылали в артиллерийскую мастерскую, и тут-то искусные мастера и своего рода художники должны были оживить картину при помощи пиротехнических средств. Нельзя забывать, что эти работы производились экстренно. Сегодня, едва переводя дыхание, на тройке лошадей, прискакивал в столицу курьер, выстрелами с Петропавловской крепости давалось знать населению, что «победоносным русским воинством одержана еще победа». Затем был молебен, а вечером, самое позднее на другой день, должна быть зажжена иллюминация, должны загреметь ракеты и пушечные выстрелы, а разноцветный дождь огней должен озарить темную петербургскую ночь. Весьма понятно, что при таком отношении к фейерверкам разговор о деньгах отходил на второй план. И, действительно, мы находим ассигновки двоякого рода. Первые были обычные, вторые — экстраординарные. В 30 — 40 годах XVIII века, обыкновенно в октябре или ноябре, издавался указ, подобный следующему от 17 октября 1739 года: «Об отпуске в канцелярию главной артиллерии 10 тысяч рублей на устройство фейерверков и иллюминаций в следующем 1740 году». Таким образом, обычный бюджет артиллерийской лаборатории в указанное нами время был 10 т. р. На эти 10 т. р. лаборатория должна была заготовить фейерверки и иллюминации на день Нового года и Богоявления, на день восшествия на престол, тезоименитства, рождения, а также день св. Пасхи. Но если события приносили с собою неожиданности, то появлялись новые, сверхбюджетные, если так можно выразиться, ассигнования: 7 января 1740 года было отпущено 4 т. р. на изготовление фейерверка и иллюминации по случаю объявления мира и дня рождения императора. 11 февраля того же года последовала еще ассигновка 2 т. р. на иллюминацию по случаю празднования мира с Турцией. В дни Елизаветы такие чрезвычайные ассигновки были еще больше, так, например, 28-го сентября 1743 года на устройство фейерверка по случаю заключения мира с Турциею было назначено 10 т. р. Нам не удалось собрать полных, исчерпывающих данных о тех расходах, которые производились артиллерийскою лабораториею по устройству фейерверков, но и те данные, которые нами извлечены, ясно свидетельствуют, что велось дело очень широко. Так, в 1742 году в контору главной артиллерии было потребовано 3800 глиняных плошек и 223000 гвоздей. Число плошек с каждым годом росло, и в 1751 году артиллерия вызывала желающих поставить уже 23000 плошек. Кроме плошек, употреблялись еще иллюминационные фонари. Сначала эти фонари делались в лаборатории, но затем их стали делать подрядом, причем «за репрезентуемые от артиллерии в высокоторжественные дни фонари и плошки готовые, салом налитые, и фонари со вставленною, потребных цветов слюдою и из хлопчатой бумаги светильнею и потребным числом скипидару и факелов» платили за фонари 12²/₈ к., а за плошки 5⁴/₈ к.. В громадном количестве потреблялись припасы для иллюминации. В 50-х годах XVIII века артиллерийской лаборатории было потребно «6041 пуд сала говяжьего неквашеного, 59 пудов квашенины, 300 пудов скипидара, 150 пудов хлопчатой бумаги; кроме того, шли разные краски: яри венецианской 4 пуда 2 ф., бакану 3 пуда 27 фунт., гумигуту 1 пуд 34 фунта, лазори берлинской 5 фунтов 93 золотника, камеди 10 пудов, белил русских 10 пудов, вохры 8 пудов, сажи 2 пуда, туши китайской 8 лот и кармину 2 лота».

Английский турист Натаниель Рэксоль в своих записках от 1774 г. говорит: «Иллюминация в Петергофе превосходила все, которые я до сих пор видывал. 15 устройств иллюминаций, как и фейерверков всевозможных родов русские перещеголяли все европейские народы. Две чудесные огненные арки расширялись перед фасадом дворца; канал, впадающий в Финский залив, был иллюминован по обеим сторонам, и перспектива его» оканчивалась скалой, освещенной с внутренней стороны, что производило необыкновенный эффект. С каждой стороны канала шли длинные крытые иллюминованные аллеи, а за ними по деревьям были развешаны фестонами разноцветные фонари. Все фонтаны были спущены. Искусственные каскады, в которых вода струилась с уступа на уступ, причем под некоторыми из них был искусно расположен свет, в одно и то же время удивляли и увеселяли зрителей. Кроме того, там были огненные храмы и пирамиды, и ко всему этому еще появились на воде императорские яхты в таком же блестящем и ослепительном убранстве».

Таково описание, относящееся к 1774 году, а вот как описывали иллюминацию в 1825 году: «Наконец настал желанный час: в 10 часу вечера три ракеты возвестили о начале иллюминации. В одно мгновение тысячи факелов засверкали в воздухе, в густоте дерев и с быстротою молнии переносились в различных направлениях. Весь сад вспыхнул почти в одно время; светлое дотоле небо покрылось мраком, и казалось, что весь блеск ночных светил излился на землю. Разнообразные огненные картины представились удивленным взорам. Кристальные ступени превратились в огненную лаву; водометы заблестели золотом и серебром; полукруглая площадь по обеим сторонам Самсона украсилась пирамидальными фестонами; берега широкого канала унизались звездами и огненными дугами, которые, переносясь через поверхность и отражаясь в глубине вод, удваивали очарование. В конце канала запылал храм величественной архитектуры, над коим в ярких лучах сиял вензель августейшей матери отца народа русского. Поперечная аллея загорелась разноцветными огнями, и на обоих ее концах две разнообразные картины попеременно привлекали толпы любопытных зрителей. С одной стороны, Марли, пылая в ярких лучах, и обширные пруды, окружающие с двух сторон сие здание, представляли двойное освещение: одно по берегу, другое в отражении. С другой стороны, широкая аллея с триумфальными воротами, идущая на площадку, убранную также пирамидами и фестонами. Не взирая на торжество искусства, природа не теряла своей прелести. Густые деревья живописно рисовались к парке, и луна, казалось, составляла часть общей картины. Мурава и цветы, эти дети солнца, казались мрачными при блеске искусственного света. Море, будто черное покрывало, тихо волновалось, и тысячи разноцветных фонарей на яхтах, отражаясь в воде, довершали великолепие и единство очаровательного зрелища».

В этом роде можно было читать ряд таких описаний, за все Николаевское царствование, при этом подчеркивалось вот какое соображение — «вообрази себе, что все население С.-Петербурга вознамерилось в несколько часов перенестись в другое место, тогда ты будешь иметь понятие о той поспешности, с какою все бросились на Петергофский праздник. Дорога на расстоянии 26 верст двое суток покрыта была экипажами всех родов и наименований: конные и пешие стремились днем и ночью к цели своих желании; море покрыто было разного рода мелкими судами, которые при благоприятном ветре неслись на парусах и казались издали белыми лебедями. Облака пыли вились по большой дороге, дым от пароходов расстилался по мягким водам залива; шум, стук, песни и восклицания оглашали воздух; все старались переменить вид; все оживляло и возбуждало к веселью. В самом деле, нельзя не радоваться при виде такого множества людей, стремящихся к одной цели — насладиться. Несчастный, угнетенный судьбою, не станет вспоминать об удовольствиях в то время, когда скорбь его сердце грызет. Следовательно, люди, которых привлекает иллюминация за 26 верст, не могут быть несчастными. Итак, согласись, что для философа должно быть весьма приятно жить двое суток между 150 тысячами человек, собравшихся не по расчетам холодных страстей, но единственно поглазеть, повеселиться, погулять».

Таким образом, посещение петербуржцами иллюминации позволило публицисту того времени высказать вполне легальную мысль, что все жители России вполне счастливы. Публицист — это был Фаддей Булгарин — писал, конечно, с расчетом, но ведь находились в то время люди, которые полагали, что высказанное публицистом предположение является действительною правдою.

Но кроме обычных празднований, бывали и экстренные, наиболее сохранилось в памяти петербуржцев 11 июля 1851 г. — день именин великой княгини Ольги Николаевны, наследной принцессы виртенбергской, приехавшей на этот день в Россию. Позволим довольно подробно процитировать современное описание этого праздника, прежде всего потому, что оно составлено настолько хорошо, что соответствует действительности, а затем и потому что оно является очень характерным для описываемого времени: «Праздник начался иллюминацией от главного дворца по одному направлению к Озеркам, а по другому — к Монплезиру. Весь партер перед дворцом вдруг осветился разноцветными огнями. В одно мгновение роскошные цветы на кустарниках сменились блестящими плодами, а дерн покрылся тысячами разноцветных камней; к темным ветвям столетних дерев прильнули прозрачные тюльпаны, красивые вазы, светящиеся шары. На ночную зелень как будто налетели несметные рои неведомых до сих пор насекомых огромных, сияющих радужными красками. Образовался длинный лиственный свод, где сумрак, бледнея пред бесчисленными переливами оттенков, сохранял, однако же, всю свою таинственность, всю свою поэзию. Так иллюминован был Верхний Сад от дворца до решетчатых ворот. За ними представлялось новое зрелище в другом виде, но не менее восхитительное, не менее поразительное. Дорога, или, лучше сказать, две параллельные прямые и правильные аллеи, разделенные током воды, бегущим уступами, шли к павильону, что на Озерках, между двумя пылающими стенами. Кружевные узоры художественно обведены были огненными линиями на сумрачном вечернем воздухе. Обе аллеи соединялись в одном месте мостиком с перилами легкого очертания, с небольшими пьедесталами, а на них вазы, из которых вилось яркое изумрудное пламя, и придавали всему окружающему что-то фантастическое и волшебное.

По левую руку зеркальное озеро покоилось в алмазных берегах; на нем гуляла, точно воздушная, нарядная яхта, издававшая гармонические звуки музыки. Дальше, облитый огнем павильон на Ольгином острову, затем бриллиантовая струя рисовала изящные формы дворца на Царицыном острове. Оба здания представляли зрелище до такой степени восхитительное и необычайное, что с трудом верилось в их действительность, и, не будь убеждения, что они — царские, фантазия приняла бы их за явление сверхъестественное, за волшебство, за мимолетный призрак восторженной мечты.

В конце аллей, разделившихся на две дороги, возвышается над озером павильон; за ним была устроена на открытом воздухе сцена, где и дано в описываемый здесь торжественный день представление балета «Наяда и рыбак». На озере виднелись островки с горящим грунтом вместо дерна, на котором живописно обрисовывались клумбы кустарников и цветов, а из их бархатной зелени приподнимались мраморные и бронзовые статуи.

Другое направление иллюминации шло от главного дворца к Монплезиру. Аллея, ведущая туда, представляла тоже свод, усеянная разноцветными огнями. Партер у Монплезира был освещен с необыкновенною грациею, против него возвышался огромный щит с драгоценным вензелем августейшей именинницы, загоревшийся в одно мгновение. А там с шумом помчались по воздуху ракеты до самых облаков, с легкостью эфира полетели римские свечи, звезды, бенгальские огни.

Пока иллюминация горела ослепительным блеском, фонтаны играли и били без остановки с прохладительным журчанием и быстротою. Колоссальный Самсон величественно стремился кристальною колонной, восстающей из недр земли и ниспадающей с собственной высоты бушующим потоком. Вокруг него как бы для противоположности изгибались дугой во все стороны тонкие струи воды. Тут целая река катилась по мраморным ступеням, а там фонтан образовывал из себя огромный букет»...

Дополним это описание некоторыми подробностями представления балета. «Наяды действительно подплывали по озеру к сцене на небольших лодках, устроенных в виде раковин; декорациями для сцены служили местные вековые деревья, обставленные тропическими цветами и растениями. Погода в этот вечер вполне благоприятствовала представлению балета под открытым небом, и к довершению полного эффекта, во время самого представления, всплывшая на небосклоне луна отражалась и в водах озера за сценой и в каждой блестке газовых тюник и украшений наяд».

Подобные спектакли были устроены на Ольгинском острове в 1876 году, в 1886 году, в 1898 году, когда был дан балет «Жемчужина».

Затем с Николаевских времен, с 1828 года, были возобновлены лагерные занятия воспитанников военно-учебных заведений. Наследник престола, впоследствии император Александр II, обыкновенно находился в рядах 1-го кадетского корпуса, весь поход из Петербурга до Петергофа шел с кадетами в полной походной амуниции, а с прибытием в Петергофский лагерь являлся на учения, переклички и во время маневров, разделял с кадетами военные труды, проводил вместе с ними ночи под открытым небом.

Все это делалось понятно с какою целью: нужно было вселить в будущих офицеров достаточный запас патриотизма.

С окончанием летних лагерных занятий, после маневров и высочайшего смотра, воспитанники в присутствии императорской фамилии должны были брать приступом самсоновские каскады. По команде государя кадеты устремлялись на уступы каскадов, сбиваемые с ног и обливаемые водою, они с усилием достигали наконец верхней площадки, где государыня из собственных рук награждала небольшими вещицами из сердолика и других камней кадет, наиболее проворных, вбегавших первыми на верхнюю площадку.

Его величество — император Николай I — постоянно находился при этом зрелище, усердно смеясь, когда струи фонтанов сбивали кадет или последние, поскользнувшись, летели по мокрым каскадам вниз, чтобы, собравшись с силами, попытаться вновь счастья подняться кверху.