Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Источник: Экскурсант и турист. Сборник по экскурсионному делу и туризму. Изд. Экскурсионного государственного акционерного о-ва «Советский турист», Москва, 1929 г.
Савченко-Бельский А.
Чусовая
Когда наша небольшая группа приехала в Коуровку (Коуровка — начальная база лодочных экскурсий по Чусовой общества «Советский турист») экскурсионная база уже свернулась, у водокачки на приколе сиротливо качалась единственная лодка, оставшаяся от сезона.
Стояли последние дни золотой осени, высоко в небе перекликались журавли, спешили к югу на серебристых «самолетах» длинноногие паучки — одним словом, надо было торопиться, чтобы ускользнуть от осенних дождей...
И, как нарочно, лодочники из Слободы все куда-то провалились: «самый надежный», которого рекомендовали в Москве, заболел, другой — на покосе, третий в Свердловске...
Выручил комсомолец Миша.
Он, как и мы, ни разу не ездил по Чусовой, дальше своего заводского пруда не плавал, но столько задора было в его вихpax, что мы решили пуститься в путь, не ожидая «седоусых лоцманов».
Первые дни грести приходилось все время.
Чусовая обмелела, и скорость течения не превышала 3 километров в час. Только на «переборах» река давала почувствовать свой «горный нрав».
Местами через реку перекинуты на живую руку мостки — «лавы» по-местному. Лавы перекинуты там, где мель, а, значит, особенно быстрое течение. Лодку несет со скоростью доброй рыси. Лавы низко нависли над водою — надо беречь голову и беречься мелей...
У первой же лавы в деревне Слобода лодку повернуло боком, стукнуло о стойку, застряли... Вспенилась вода вокруг, лодка накренилась и черпнула бортом. Еще момент и плавали бы наши пожитки по волнам Чусовой. Но — несколько дружных усилий, и лодка, кормой вперед, вылетела из-под лав, как пробка из бутылки кваса.
За Слободою первая внушительная скала, подымающаяся метров на 40 над рекою. На скале — развалины часовни и мохнатые сосны.
Дальше — километров на 5 — ровная речная дорога, а потом для нас с Мишей задача «с тремя неизвестными» — река разбилась между островами на 3 рукава: куда ехать... где-то есть проезд, но где... Аллах ведает.
Средний проток кажется нам наиболее надежным, но скоро приходится разочароваться; слышно журчанье воды по камням, рукав подернут рябью, течение с каждым мигом сильнее, лодка (а наша плоскодонка основательная — 6 метров длиною и 2 шириною) задевает дном о камни. Еще десятка два метров — и засели плотно...
Это было первое «крещенье». Я на корме с шестом, Миша в воде, наша спутница на веслах — и лодка нехотя, шаг за шагом, скрипя по камням, подвигается вперед.
Через полчаса такой «езды» все одинаково мокры — Миша в воде и мы в лодке...
«Держи право, держи право» — кричит рыбак, легко обгоняя нас протоком у самого берега...
Таких «переборов» и просто мелей, на которые мы попадали, не зная реки, приходилось одолевать 4-5 каждый день.
Села по Чусовой редки. Бывали перегоны в 30-40 километров, где нет ни признака жилья — только стайки диких уток, отяжелевших осенью, лениво плавали у берегов, подпуская лодку на 15-20 шагов.
Плыли часов по 10-12 в день, стараясь к ночи добраться до села. Летом ночлег в лесу у костра приятнее, чем в душной избе, но в сентябре ночи холоднее и без полушубка в лесу не заночуешь.
В селах обычно встречали приветливо. Избы в прибрежных заводах крепкие, непременно с чистой горницей. Случалось, что в «чистой половине» — мягкая плюшевая мебель, будильник и граммофон — неведомо какими путями попавшие сюда.
На ночлег пускали охотно... если не было праздника... Праздники доставляли нам немало хлопот.
... Чусовая глубоко врезалась в горы. Лет 50-60 назад она была важнейшей транспортной артерией заводского Урала. По реке шел лес, который давал заводам уголь, по реке шла руда, и по реке же сплавлялась в Пермь и Нижний продукция заводов.
Но две железнодорожные линии, прорезавшие хребет, переместили индустриальные центры Урала.
Мелкие заводы на среднем плесе реки заглохли. Сказалась и бесплановость их строительства, и хищнический способ хозяйничавших владельцев, быстро истреблявших лес около завода.
Заводы заглохли. Остались вросшие в землю развалины корпусов да вросшие в быт нравы крепостного Урала.
Все молодое и живое идет в Свердловск, в Усолье, в Пермские заводы, а здесь кряжистые старики, промышляющие сплавом и углежжением, детвора да женщины. Поэтому-то в праздник все село пьяно...
Вечером на третий день пути мы подъезжали к Шайтанскому заводу.
Река, сжатая скалами, круто поворачивает здесь на северо-запад.
Серой громадой встает из воды Шайтан-камень. На реке темно, но вершина скалы еще освещена закатом. На бутылочно-зеленом фоне, как нарисованные тушью, выделяются контуры сосен.
У самого обрыва, на площадке — маленькие фигурки (как марионетки в кукольном театре) сплетаются в хоровод, кружатся метелицей и пляшут под гармошку, звуки которой едва долетают до реки.
Сегодня праздник.
«Глупости все это, — говорит Миша, — у нас в Уткинском заводе ребята давно уже зря не танцуют, у нас кружки, инструктор физкультуры, а по воскресеньям из Первоуральска приезжает кино-передвижка».
Но Ново-Уткинский завод недалеко от Свердловска, у железной дороги, а тут, в Шайтанском, бабы боятся ходить в одиночку по малину — ибо в малинниках медведи...
... Лодка обогнула Шайтан-камень. Открылась панорама завода с большим прудом, с развалившейся плотиной и крепкими избами, разбросанными по берегам реки.
Ватага ребятишек окружила нас, лишь только лодка ткнулась носом в каменистый берег.
Из открытых окон ближайших изб неслись пьяные песни, там же, где было тихо, оказывалось, что хозяев нет, а дети или старушка, остававшиеся дома, не рисковали пустить чужих...
Пришлось навьючить багаж и взбираться в гору к школе, где маячила мачта антенны.
Через полчаса весело потрескивали дрова в печи, кипела в большом чугуне уха из «харюзей» (нечто вроде форели), вспышки огня выхватывали из темноты то тоненькую фигурку учительницы, то белобрысые головки и блестящие глаза ребят, которых мы застали вместе с учительницей за работой...
Завтра начало занятий, и школьный актив деятельно занимался подготовкой: готовили плакаты, приводили в порядок книги...
Когда туманным утром мы выезжали из Шайтанска, шумная и жизнерадостная толпа ребят уже атаковала двери школы, а напротив, через площадь, вытянулась, теряясь в тумане, длинная очередь у дверей кооперации в ожидании очередной партии «горькой» для провода праздника...
Четвертый день пути был труден.
Нависли тучи, и радостные, веселые берега, ажурные узоры скал потяжелели, нахмурились, нависая над рекою...
Скоро сетка дождя затянула горизонт, дождь, настоящий осенний дождь, лил не утихая ни на минуту.
Натянули брезентовую крышу над лодкой, встречный ветер надувал брезент, как парус, и либо прижимал лодку к берегу, либо приходилось налегать на весла изо всех сил, чтобы идти против ветра.
Мокрые, до костей продрогшие, добрались к вечеру до пристани Илимка.
Скромная речонка Илимка вздулась после дождя и бурным, грязным потоком вливалась в Чусовую. За дождем проглядели водоворот, лодку подхватил стремительный поток, и не успели мы схватить шесты, как стукнуло о камень, швырнуло к берегу, с треском отлетело зацепившееся за камень весло, и мы застряли, как на шпиле, на остром камне, к счастью, недалеко от берега...
Измученные, грязные, в темноте мы добрались до ближайшего дома. Где-то в полумраке шумно вздыхала корова, звенели струйки молока о подойник, вкусно пахло парным молоком и хлебом.
Когда я с наслаждением раздевался в опрятной и теплой комнате, мечтая о горячем самоваре, ворвался Миша и трагическим шепотом сообщил: «Ведь он поп, ей-богу поп»...
Лицо Миши выражало столько отчаяния, что будь дождь поменьше, я бы согласился поискать другой приют, но сейчас не только поп, но и сам дьявол не заставил бы опять идти на дождь.
Попадья деятельно хлопотала, устраивая ужин, и ласково заглядывала в глаза Мише, который мрачно и молча пил с блюдечка чай... Изредка за дверью появлялась черная фигура в рясе, но заговаривать не решалась.
Попадья жаловалась на плохую жизнь, на падение доходов, но, видимо, преувеличивала, стараясь вызвать наше сочувствие: хорошая для села обстановка, крепкий двор, запасы продуктов говорили, что попу живется не так уж плохо.
Последний переезд от Илимки до Усть-Утки прошел гладко. Воды после дождя прибавилось, река стала шире, не было больше ни «коварных» лав, ни переборов.
Погода разгулялась. «Камни» опять казались легкими, и манил зеленый сумрак леса.
Мы оставляли лодку под навесом сосен и взбирались по крутым тропинкам, по скалам, цепляясь за выбоины, на верхушки камней... Чусовая затейливым узором извивалась в сплошной темно-синей массе лесов...
Вдали — мягкие увалы Уральских гор... Часами хотелось любоваться красавицей рекой...
В Усть-Утку приплыли к полудню.
Путь в 150 километров занял у нас почти пять дней; обычно это расстояние экскурсанты Бюро с опытным лодочником проплывали в 3-4 дня и на шестой или седьмой день добирались до Чусовского завода — на пересечении Чусовой с горнозаводской железной дорогой.
Ниже Усть-Утки Чусовая более людная — встречаются плоты, лодки, баржи, в хорошую воду ходит почтовый катер. За Кыном (ниже Усть-Утки) реже скалы, берега более однообразны, Чусовая становится шире, теряя всю прелесть дикой лесной реки.
Нам хотелось забраться еще глубже, в центр горного Урала.
Бросив в сельсовете лодку, верхом направились в Висимо-Шайтанск.
Все 30 верст ехали лесными тропками. Лес смешанный, местами сплошные заросли, валежник, бурелом, тропинка, кажется, вот-вот потеряется, и мы упремся в зеленую стену.
Проводник, отец председателя сельсовета, коренастый старик с вьющимися седыми кудрями, рассказывал, что вчера где-то здесь, у дороги, версты за 3 от деревни медведь задрал корову... В селе слышали предсмертный рев коровы, но еще громче был торжествующий рев медведя — «хозяина», как говорил проводник, и никто не решался в темноте, ночью идти в лес отбивать корову...
Висимо-Шайтанский завод открылся неожиданно. Дорога вынырнула из чащи у крутого спуска, внизу — по берегу длинного озера раскинулись постройки, выделялась грузная белая церковь и на самом берегу — большое двухэтажное здание школы.
Озеро загибалось за гору, вдаль шли цепью один за другим холмы, как шерстью покрытые лесом, и над ними поднималась вершина Билимбайхи.
Висимо-Шайтанск — родина Мамина-Сибиряка. Здесь он собирал материал для «Приваловских миллионов». Заведующий школой-семилеткой, который живет в бывшем церковном доме, построенном из бревен большого Маминского дома (отец Мамина был священником в Шайтанском заводе), тщательно собрал все, что относится к жизни писателя в Висимо-Шайтанске. В школе — уголок писателя, где учителем и школьниками собрано все, что связано с именем Мамина-Сибиряка, даже надгробная плита одного из Маминых, брата писателя, найденная на площади.
В этот же вечер мы были на драге.
Драга ушла далеко от завода. Пришлось идти по берегу озера верст пять. Завод скрылся за лесом. Мы шли болотом, перепрыгивая с кочки на кочку. Солнце спускалось за кайму леса, косые лучи скользили по озеру, и застывшая вода отливала огнем, как расплавленный металл.
Где-то в чаще звенели «глухари» (колокольчики), будто нарочно подобранные в тон. Их мелодичные звуки далеко разносились в затихшем воздухе. Казалось, играл какой-то своеобразный оркестр... и очень трудно было поверить, что это просто стадо коров, возвращающееся в село.
Вершина Билимбайхи еще освещена солнцем, до нее верст 20-25. Там, в синих складках лесов, скрыты раскольничьи скиты. В почерневших от времени избах, за высоким частоколом живут до сих пор древние старухи, там ничто не изменилось со времен Мамина-Сибиряка...
А тут, на озере, перемены большие. Впереди вспыхнули звезды электрических фонарей. Среди озера — новенькая электрическая драга, гордость Уралплатины.
Драга напоминает умное и ловкое животное, размером с небольшой двухэтажный пароход.
Голова драги, послушная воле невидимого машиниста, осторожно поворачивается из стороны в сторону, челюсти — стальные черпаки, захватывающие полторы тонны породы каждый, — вгрызаются со скрежетом в дно озера и с грохотом бросают камни в ненасытную утробу машины «бутару».
В бутаре (вращающийся барабан) сильная струя воды отмывает мелкий песок, который вместе с платиной идет на промывные столы, а крупная галька каменным водопадом сыплется из элеватора машины, напоминающего приподнятый хвост допотопного ящера.
Наша лодка долго не может пристать к железному борту драги — настолько сильны волны, поднятые этим водопадом камней.
На драге, корпус которой построен Сормовским заводом, поражает чистота и щеголеватость отделки.
Людей не видно. Всю машину обслуживают шесть человек и мотор в 400 лошадиных сил, получающий энергию через леса и топи из Тагила.
По винтовой лестнице поднимаемся в «драгерную», небольшую комнатку из стали и стекла, где мозг и нервы машины.
Пожилой рабочий знаками объясняет систему управления драгой. От скрежета черпаков по дну, от грохота камней в бутаре, от рева воды стоит такой гул, что разговаривать нельзя.
Но вдруг — толчок, синеватый блеск молнии — и сразу жуткая тишина. Более жуткая своей внезапностью, чем взрыв.
«Сгорел предохранитель, черпаки нарвались на твердую породу», — спокойно замечает драгер. Воспользовавшись остановкой, он успел рассказать, что машина, собранная американцами, «пережевывает» американским своим нутром 30-35 кубов породы в сутки, давая от 200 до 300 граммов платины.
Старый драгер работает здесь давно. Он помнит еще и Демидовых, и тяжелую управительскую руку, и каторжный труд старателей, вручную мывших платину на князей Сан-Донато.
Драгой он гордится. «Тяжеленько по старости лет управляться с американкой, — говорит драгер с напускной скромностью, — вот кабы скинуть годиков двадцать, поехал бы в Америку учиться».
Предохранитель сменили. Задребезжал железный пол. Вздохнул компрессор. Чудовище проснулось.
Брызнули лучи фонарей. Отступил берег. Нахмурились мохнатые ели, и опять по лесам и дебрям, шугая старушек в скитах, понесся бодрый гул стальной машины.
Поздно ночью на лодке мы вернулись в Висимо-Шайтанск и на следующий день выехали по заводской узкоколейке в Тагил.
Нормально езды до Тагила 4-5 часов. Но на этот раз паровозик, напоминающий самовар на колесах, капризничал: хрипло дышал на подъемах, останавливался в лесу и долго пищал тоненьким голоском, безуспешно пытаясь тронуться с места.
Машинист ворчал, что-то подвинчивал, совещался с единственным кондуктором, пассажиры сочувственно советовали «нагнать пару» или, потеряв надежду отправиться, разбредались по лесу.
В Тагил приехали ночью. Город спал, лишь коралловое зарево домен освещало завод да из открытых окон клуба на площади вырывались задорные звуки комсомольских песен: молодежь провожала «МЮД».
