Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Источник: Экскурсант и турист. Сборник по экскурсионному делу и туризму. Изд. Экскурсионного государственного акционерного о-ва «Советский турист», Москва, 1929 г.
Н. В.
По Чечне и Дагестану
(Путевые очерки)
I.
В конце августа этого года (1928 г.) мы сели в поезд для поездки в Чечню.
За короткое время нашего путешествия по Чечне, мы убедились, что «чечен» совсем не злой, а наоборот добр, гостеприимен, и буйно идет вверх по пути всяческого строительства; что кинжал свой он точит совсем не для тех целей, которые побуждали его это делать во времена Лермонтова.
Наш путь шел от Грозного — областного центра Чеченской автономной области, через Шатой — в глубь Чечни, по мало известной дороге, к одному из крупных горных альпийских озер Северного Кавказа — Кизеной-Ам (Форельное озеро), расположенному на высоте 1918 метр.
Еще в Грозном, городе, существующем нефтью и для нефти, где все начинается и кончается ею, мы испытали на себе совершенно исключительную внимательность всех местных властей, заинтересованных в том, чтобы популяризовать сведения о маленьком народе, творящем свою политическую и экономическую жизнь.
Стараниями местных властей мы получили возможность в тот же день выехать на маленьком автомобиле, совершающем регулярные рейсы в Шатой.
Через 3 часа езды на маленьком «фордике», мы к вечеру въехали в то, что когда-то было крепостью и о чем свидетельствуют только какие-то жалкие остатки...
Почти игрушечный курорт, замкнутый со всех сторон горами и окруженный чудесным лесом, где с каждой площадки открываются виды один лучше другого, возник здесь совсем недавно, и он в корне преобразил весь вид этого небольшого плато. В период гражданской войны старая крепость и все казарменные здания постепенно разрушались при полном содействии всего местного населения — и так постепенно исчезли казармы; доминировавшая над всем православная церковь недавно снесена, и на ее месте разбита площадка, и смелые строители курорта планируют здесь парк... Осталась от прежнего больница да 2-3 небольшие дачи, приспособленные под курорт; кое-что выстроено вновь и сейчас уже действует санаторий на 40 чел. Так, на месте бывшей крепости, призванной разрушить жизни, возникает учреждение, способствующее укреплению жизни...
И надо видеть этот энтузиазм и эти горящие глаза всех местных работников, когда они показывают то маленькое, что ими уже создано, чтобы понять, какая воля к жизни и строительству таится в этом народе, получившем возможность строить новую жизнь, и как ощущают они свою роль в общей стройке жизни всего Союза.
И в их представлении маленький Шатой, имеющий, конечно, местное значение, превращается в место, которое даст покой и восстановление здоровья многим и многим трудящимся Союза, хотя сейчас вся санатория обслуживает лишь 40 человек.
Но Шатой — это курорт, это только один из небольших культурных пунктов Чечни, а мы хотим проникнуть в самую глубь, где уже нет дорог, и наутро мы выезжаем верхом на Форельное озеро, отстоящее от Шатоя на расстоянии 2-дневного перехода.
Здесь нет счета на километры или на версты...
Мы заезжаем на пути в селение Юкеркилой, откуда родом наш проводник Бечик Асуев, и недоумеваем, зачем мы свернули с нашей дороги, но оказывается, что Бечик первый в своем селении несколько лет тому назад стал разводить огороды и не словами, а делом показал, что в Чечне может расти не только обычная для них кукуруза...
У него в доме на стене красуется в рамке почетный отзыв, полученный им на сельскохозяйственной выставке в Махачкале, куда он посылал взрощенную им капусту и другие овощи.
И, конечно, Бечику хотелось показать нам свое по-новому построенное хозяйство.
После Юкеркилоя мы едем по новой, только что отстроенной дороге, и Бечик с гордостью рассказывает нам, с каким упорством и трудностями строило само население для себя эту дорогу, что дорогу эту начали строить с двух концов: от Шатоя и от Дая — и что шатойцы свой участок уже сделали и что скоро и дайцы доведут дорогу до соединения с ними...
Мы подъезжаем к Дайскому ущелью и решаем ехать по течению реки Шато-Аргуна в Чубахкинерой. Круто спускаемся с лесистых гор в ущелье реки; еще издали слышим частые взрывы — это рвут скалы при прокладке дороги...
Это дайцы тянут дорогу на соединение с шатойцами...
Мы у берега реки, стиснутой скалами, и по этим обрывам, где-то уже наверху над нами мы видим копошащихся людей, врезывающихся в скалы, и как бы выпиливающих в ней дорогу...
Мы едем по берегу реки, но, проехав ½ километра, вынуждены сойти с лошадей и вести их по сплошным завалам, а еще через полчаса мы вынуждены остановиться перед завалом, образовавшемся в результате ломки скал...
Громадные камни завалили реку, и нет ни прохода, ни проезда... Нет щели, куда мог бы пролезть человек... Река, загроможденная скалами, нашла себе выход и бурным потоком падает с высоты нескольких сажен...
— Через несколько дней мы обойдем этот завал, — объясняет нам строитель дороги, — а пока дальше никак не пройти, придется вам идти в Чубахкинерой еще по старой дороге...
И мы вынуждены были вернуться на старую дорогу.
Но мы видели совершенно исключительное упорство стройки, с которым мы уже сталкивались и в Шатое, и в Юкеркилое, и теперь на этой вновь возводимой дороге...
Медленно, но верно, настойчиво и планомерно идет в Чечне большая, созидательная работа — и весь наш дальнейший путь, куда еще не дошла эта волна стройки, убеждал нас в том, как много еще нужно сделать в этой забытой стране, таящей в себе неограниченные возможности и несметные богатства.
К вечеру мы были в Чубахкинерое — этом затерянном чеченском селении, откуда открывается совершенно исключительный вид на снежные вершины...
Переночевав на балконе Исполкома, мы на утро двинулись дальше... Прекрасные леса, тянущиеся от Шато-Аргуна почти до Чубахкинероя, сменились голыми скалами... Отсутствие топлива заставляет изыскивать его запасы повсюду.
По выезде из Чубахкинероя мы видели по берегам реки невероятных размеров наш репейник с очень жесткими, выгоревшими и высохшими на солнце листьями. А через несколько часов мы увидели этот же репейник срезанным и разложенном на солнце...
Оказалось, что это местное топливо; этот репейник растет здесь в большом количестве и размером достигает роста человека; срезанный и высушенный, он служит топливом и конкурирует с кизяком, этим самым распространенным топливом горной Чечни.
Между аулом Кизеной и Хой, на высоте 1970 метров над уровнем моря, расположено совершенно исключительное по своей красоте горное озеро Кизеной-Ам, или Форельное озеро.
Неправильной формы, длиной около 7 км, оно окружено с трех сторон скалами.
У самого озера никаких селений нет, никакого признака жилья. На озере ни лодки, ни плота, и озеро, в котором водится в большом количестве одна из самых ценных рыб — форель — никак не эксплуатируется и никто в озере рыбы не ловит, и местные жители Кизеноя и Хоя рыбы этой не едят.
На берегу этого тихого озера, на прекрасном лугу, мы дали отдых нашим усталым лошадям, сами выкупались в холодной голубоватой воде и через два часа въезжали в один из самых глухих аулов горной Чечни — Хой.
На каменистой почве горной Чечни, совершенно сливаясь со всей окружающей природой, вкраплены чеченские горные аулы, издали кажущиеся какими-то вылепленными в скалах...
Если в плоскостной Чечне нам попадались деревянные дома, крытые черепицей, то здесь кроме камня ничего нет... Все аулы лепятся по горам, крыши одного дома служат двориком другому, каждый аул — это крепость, каждый дом — это бастион, и непременная принадлежность каждого аула, сохранившиеся от глубокой старины, — сторожевые башни. Башни заброшены. Во многие из них нет входа, там только вьют свои гнезда птицы, и вечерами на красочных закатах к этим древним башням приходят все поколения аула: и старики, которым за сто лет (а сколько, точно никто не знает), и солидные, крепкие, положительные мужчины, участники былых набегов и войн, и тот молодняк, который вобрал в себя все упорство горца, полученное от предков, и весь пафос строительства жизни.
Сюда же приходят и чеченские женщины — это главная рабочая сила Чечни.
Здесь, у этих импровизированных клубов, обсуждаются все вопросы сегодняшнего дня и здесь строятся самые смелые планы на завтрашний день, и взоры всего аула устремляются туда, откуда придет к ним дорога — то, без чего Чечня не может жить, о чем она мечтает и что она получит в самое ближайшее время...
II. По Дагестану
Итак, мы в Гунибе, том историческом месте, с которым связано так много героики и романтики...
Эта героика и романтика повсюду: и в природе, и в оставшихся строениях, и в горах, нависающих над Гунибом.
Гуниб — свидетель многих исторических событий... В Гунибе произошло пленение Шамиля и в Верхнем Гунибе в лесу есть палатка и камень, на котором Шамиль сдался Барятинскому. Героический период борьбы за независимость Кавказа окончился, но романтика не исчезла из Гуниба; очевидно, сама природа таит в себе эту героику и романтику. Любопытно, что в период жестокой гражданской войны, когда небольшой отряд красных партизан, окруженный со всех сторон белыми, остался в Гунибе совершенно без всякого продовольствия, должен был сдаться, то стойкий и мужественный коммунист, старший в гарнизоне, тов. Самурский, послал сказать осаждающим Гуниб белогвардейцам, что красные партизаны, сидящие в Гунибе, должны будут сдаться белым только потому, что они остались без хлеба.
«Вы возьмете нас только измором! разве воины так побеждают! Но мы хотим бороться с вами, как солдаты, и если бы у нас было продовольствие и лекарства — у нас много больных — то мы дали бы вам надлежащий отпор». И осаждавшие Гуниб горцы заявили: «Мы всегда были честными воинами и брать вас голодом мы не хотим». А вечером к подножью Гуниба горцы подвезли в мешках продовольствие и лекарства, и красный отряд, сидевший в Гунибе, получил возможность держаться, а затем и отбить атаки горцев.
С какой точки зрения ни рассматривать этот факт, все в нем необычно и вряд ли все это показалось бы правдоподобным, если бы не было запечатлено в многочисленных мемуарах и если бы этому не были свидетелями лица, которые до сих пор живут и работают в Дагестане.
В настоящее время Гуниб перестал даже быть крепостью. Войска из него уведены, и только казарменные постройки, частично разрушающиеся, и площадь, на которой раньше происходили парады, говорят о былом значении Гуниба.
Сейчас это горная климатическая станция, это плато, поднятое в своей высшей точке на 2355 метров над уровнем моря, откуда открывается совершенно исключительный вид на цепь гор. С верхнего Гуниба виден далеко весь Дагестан, до его снежных вершин.
Перестав быть крепостью, Гуниб остался окружным центром, и здесь, как и во всех республиках Кавказа, идет совершенно исключительная стройка новой жизни, но наряду с этим Дагестан хранит в себе черты глубокой древности, обычаев, суеверий, легенд и пр. и пр.
Вечером, сидя на выступе, откуда открывается вид на далекие аулы, местный деятель тов. К. рассказал мне совершенно исключительную историю об одном из окрестных аулов, и рассказ его был столь увлекателен, что наутро мы решили идти туда.
Мы пошли без проводника, спустились к берегу Кара-Койсу и пройдя около 2-3 верст по берегу реки, стали подниматься в гору; шли полями, и еще издали увидели группу людей, спускающихся с другой горы. По мере приближения мы различали лица людей, их одежду; мы видели, что шли мужчины и женщины. Женщины несли детей, и обе стороны — и мы, и они — еще издали пристально рассматривали друг друга.
Для каждой стороны все было необычно. Их изумлял наш непохожий на них вид, наши костюмы, но не в меньшей мере нас поражало то же самое и в них. На небольшой тропинке мы встретились и остановились, пристально, рассматривали друг друга. Мы хотели приветствовать их, но на наше «здравствуйте» они ничего не могли ответить, так как среди них не было никого, кто говорил бы по-русски, а мы не знали ни одного слова по-аварски и, к стыду своему, даже не озаботились обзавестись 2-3 необходимыми словами в Гунибе, где так много русских. Недостаток слов мы заменили улыбками, и через несколько минут обе стороны жали друг другу руки и говорили не языком, а всем своим видом о том, как рады мы этой встрече и как каждая из сторон хотела бы передать другой дружественное приветствие, и только отсутствие языка мешало нам в этом. Постояв 5-10 минут на дороге, мы расстались, причем жали друг другу руки, хлопали один другого по плечу и долго еще дружественно махали руками, что-то выкрикивая на неведомом языке.
Мы переходили из ущелья в ущелье, и совершенно для нас неожиданно в одном из них перед нами открылся аул Ругжа, типичный аул Дагестана, похожий на пчелиный улей, где серые дома, прилепившиеся к скале, встают один над другим; где отдельные деревья, обычно, пирамидальные тополя, возвышаются или у начала, или у конца аула, а у самого входа в аул, на отлете, в полном противоречии со всем ландшафтом и со всеми домами аула, строился новый, обычного европейского типа дом — это будущая школа.
Через несколько минут мы вступили в аул и оказались на площадке, где сидело около 20 пожилых мужчин и мирно беседовали. Это обычная картина в Дагестане. Среди белого дня вы можете увидеть на площади аула мирно беседующих и ничего не делающих молодых и старых мужчин. Главными работниками являются женщины, у мужчин же очень много свободного времени, и они проводят его на площадях.
В Ругже нам удалось видеть земледельческие орудия, которые до сих пор употребляются во всем Дагестане. На прилагаемом рисунке видны эти примитивные орудия и, по-видимому, косность, а не бедность, причина тому, что они до сих пор в употреблении даже в тех аулах, где можно было бы обзавестись более приспособленными орудиями.
Из рассказа тов. К... мы узнали, что ругжинцы семитического происхождения и много тысячелетий тому назад были обращены в ислам, а несколько столетий тому назад, когда умер распространитель ислама на Кавказе, ругжинцы... вернулись обратно в еврейство. Но соседний с ними правоверный аул Чох силою оружия вернул ругжинцев в ислам и до сих пор (а тому уже несколько столетий) ругжинцы остаются магометанами, но у них сохранился совершенно исключительный обычай. Два раза в год все население Чоха, аула, расположенного в 10-15 километрах от Ругжи, выходит на самую высокую точку аула и самый древний старик вынимает из ножен отточенный меч и угрожающе машет по направлению к Ругже; затем на тот же холм приносят глиняные кувшины и старики чохцы бросают эти кувшины с обрыва вниз, а вся молодежь Чоха, стоя по склонам горы, бросает в эти кувшины камни и налету разбивает их.
Эта торжественная процессия, происходящая при участии всего аула, должна показать, что чохцы и по сие время помнят измену ругжинцев исламу, что Чох настороже и что Чох предостерегает ругжинцев от вероломства.
Если ругжинцы вздумают опять перейти в еврейство, то они будут также уничтожены, как уничтожают старики и молодежь Чоха глиняную посуду.
В Чохе живет и работает немало ругжинцев. Ругжинцы хорошо грамотны и выполняют в Чохе ряд работ канцелярского порядка. Но в дни торжественных церемоний, оскорбительных для ругжинцев, все они уходят в свой аул.
Не раз поднимался вопрос о том, что вся эта процедура утратила какое-либо значение и что надо отказаться от этой оскорбительной для ругжинцев церемонии.
Много лет тому назад, ругжинцы предлагали ежегодно выплачивать Чоху сто быков, тысячу баранов и тысячу ведер вина, если чохцы откажутся от этой традиции.
Но чохцы неумолимы.
Из Гуниба через Чох, Кази-Кумух и через горный хребет Цюльти-Даг мы шли в Азербайджан (Закаталы). На пути нам неоднократно приходилось ночевать в дагестанских аулах, и не paз мы были предметом самого внимательного изучения со стороны местного населения.
Стоило только вечером нам появиться в ауле, как нас со всех сторон обступало все население аула, принимавшее участие в нашем размещении на жилье.
Мы предпочитали устраиваться на ночлег на чистом воздухе, на плоской крыше какого-нибудь дома, и как только мы расседлывали лошадей и начинали устраиваться на ночлег, наше импровизированное жилье оказывалось окруженным людьми, которые садились на корточки и внимательно нас разглядывали. Все привлекало их внимание: и наш необычный вид, и имеющиеся у нас предметы и вещи. Вначале такое пытливое рассматривание приводило нас в смущение, но вскоре перестало смущать, и мы устраивались на ночлег. Из наших вещей особенное внимание привлекали подбитые гвоздями сапоги Джона, которые немедленно переходили в руки местного населения. Пытливо их рассматривая, взвешивая на руках, они издавали звуки удивления, а когда они узнавали, что Джон приехал из Америки, то считали необходимым чуть ли не ощупывать Джона. Ряд вещей, которые были у нас, им были неизвестны и, конечно, вызывал их изумление.
Мы уже знали, что первым номером идут сапоги Джона, потом спальный мешок Анны-Луизы и, наконец, моя резиновая надувающаяся подушка. Как только появлялась эта подушка и я начинал ее надувать, вокруг меня собиралась толпа, все начинали трогать подушку. Когда же подушка оказывалась надутой, она переходила из рук в руки, вызывая полное изумление, и только наше незнание языка не позволяло нам до конца узнать всю глубину впечатления, произведенного подушкой на население. Но если все вышеописанные вещи были необычны для населения дагестанского аула, то в не меньшей мере приводил и нас в изумление ряд совершенно неизвестных и нам вещей и мы получали от местного населения уроки, гораздо более назидательные, чем они получили от нас. К сожалению, кроме сапог Джона, спального мешка и надувающейся подушки мы ничего не привезли им и на все их пытливые вопросы, нет ли у нас врача, мы вынуждены были отвечать отрицательно. Мы смогли им дать только те зрительные впечатления, о которых я уже говорил. Мы же узнали от них гораздо большее. Мы видели, как на небольшом клочке земли, нередко принесенном издалека, они возделывают свои крошечные поля, как много труда вкладывают они в землю, на каких неприступных местах строят они не только жилье, но и поля, именно, строят поля, ибо нередко на неприступные горные склоны они наносят снизу, с реки, землю и сперва возводят постройки из земли, а потом на них сеют те или иные растения.
Если на Кавказе вы собираетесь пройти через какой-нибудь горный высокий перевал и обращаетесь к местному населению с просьбой указать способы перехода и дорогу, то вам начинают говорить о полной невозможности пройти через тот или иной перевал, о тех опасностях, которые встречаются на пути, о непроходимых снегах, о вьюгах, о буранах, о том, что тогда-то там-то погибло столько-то человек и столько-то скота. Так было и в Кази-Кумухе.
Когда мы обращались к местным жителям с просьбой помочь нам найти лошадей в Закаталы, то все ужасались и говорили, что это совершенно невозможно, что туда нет никакого прохода, что осенью прошлого года там погибло 9 человек и 500 голов скота и зачем идти в Закаталы, когда можно проехать кругом, через Махачкала по железной дороге. И только после того, как мы объяснили, что мы хотим посмотреть горный Дагестан и что для нас этот переход представляет большей интерес, то это было сочтено за «чудачество». Но видя, что мы вполне серьезно решили пуститься в путь, т. е. на безумный, с их точки зрения, шаг, нам посоветовали обратиться за лошадьми к буршинцам или черевалинцам, жителям аулов, расположенных у подножия хребта.
После больших трудностей и переговоров нам действительно удалось сговориться, и на следующий день утром в Кази-Кумух приехали на своих лошадях буршинцы, согласившиеся дать нам лошадей до Закаталы.
Мы выехали из Кази-Кумуха в 2 часа дня и через несколько часов, проехав реку, въехали в аул, где все население собралось на площадке на какое-то собрание. Наше появление в ауле вызвало обычную сенсацию. Собрание было прервано, весь аул обступил нас и провожал до поворота дороги.
К вечеру, когда стало темнеть, мы приехали к бурной реке, через которую был переброшен мост, и стали круто подниматься к селению Бурши, где мы должны были ночевать.
Аул Бурши расположен высоко в горах и является типичным дагестанским аулом. Когда мы уже в глубоких сумерках входили в аул, мы увидели, что аул окружен горной цепью, а на этой горной цепи, на протяжении 3-4 километров, мы увидели сложенные из камня какие-то причудливые фигуры. Наутро оказалось, что по всему гребню горы стоят сложенные из камня фигуры, похожие на людей. Это пережиток далекой старины. Еще во времена Шамиля, когда аул имел очень мало людей, а ему нужно было показать, что аул находится настороже, население строило эти фигуры, которые издали похожи на людей. С тех пор прошло уже много лет, и, конечно, нет никакой надобности показывать, что аул охраняется, а между тем, эти каменные фигуры ежегодно складываются молодежью аула.
Мы остановились на ночлег у одного из хозяев лошадей, и как обычно скоро вся комната наполнилась людьми. В ауле Бурши оказалось много лиц, говорящих по-русски. Горный аул, расположенный высоко в горах, не может жить земледелием, пастбищ там также очень немного, и поэтому почти все мужское население аула из года в год уходит зимой на заработки.
Все буршинцы — лудильщики и зимой работают в Закаталах, Тифлисе, на Кубани, а некоторые заходят даже и в Центральную Россию. За зиму они зарабатывают и привозят домой несколько сотен рублей, а также привозят с собой элементы культуры. Почти в каждом доме в Буршах вы найдете самовар. На наши вопросы, почему же они не уйдут совсем на жилье вниз, в долину, в те города, где они работают, где они обеспечены и где в них нуждаются, буршинцы отвечали, что они никак не могут уговорить переехать в города своих жен.
«Ни одна из наших «баб», — говорил мне наш проводник Абдурахман, молодой комсомолец, участник гражданской войны, многократно ходивший на заработки на Кубань,— не соглашается уйти из аула, и если бы хоть одна из них отважилась бы, то я уверен, что следом за ней пошли бы и другие. Но, несмотря на все наши уговоры, ни одна из них до сих пор не может отважиться на этот шаг».
Вечером, за самоваром, в маленькой комнате сакли, куда набилось до 20 человек народа, ибо весть о том, что приехала какая-то группа людей и среди них есть два американца, да еще оба они писатели, естественно, привлекла всеобщее внимание. Но наш милый Джон, приехавший в Россию только три недели тому назад, имел так мало слов в своем обиходе, что на все их вопросы: «а как живут у вас в Америке, а есть ли там такой аул, как наши Бурши» — отвечал всегда односложно: что у нас «империализм», «капитализм», и буршинцы хорошо понимали эти два слова и молчаливо качали головой, но не могли передать Джону свою гордость от того, что этот империализм и капитализм они у себя уже изжили. Когда утром мы выступили из Бурши, то на площадке перед нашим домом собрался весь аул.
Весь аул помогал нам укладывать вещи, сесть на лошадей, а когда мы захотели их сфотографировать, то все женщины бросились врассыпную, и это обычное явление в Дагестане: женщины боятся фотографического аппарата и не разрешают себя снимать. Это же мы наблюдали и позже, когда нам очень хотелось снять пастухов-мальчиков. Несмотря на все уговоры стариков, бывшие в горах двое мальчиков-пастухов, очаровательные и своим видом, и своим пастушеским одеянием, бежали от фотографического аппарата.
Из Бурши на четвертый день мы вполне благополучно и без всякого труда были в Дагестане. Все предсказываемые нам ужасы были преувеличены... Путь этот легок, интересен и доступен самому неискушенному туристу.
