Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Источник: В. А. Сытин. В тунгусской тайге. (Впечатления участника экспедиции за метеоритом Леонида Алексеевича Кулика). С предисловием Н. А. Морозова. Издательство «П.П.Сойкин», Ленинград, 1929 г.
В книге участника второй экспедиции к месту падения Тунгусского метеорита В.А.Сытина рассказывается о возникновении идеи организовать вторую экспедицию. Кратко изложена история первой экспедиции Кулика, когда было обнаружено место падения. Подробно описан путь от фактории Вановара до центра падения, проделанный в двух направлениях несколько раз. Описано использование плота как средства передвижения по реке во время весеннего ледохода, рассказывается об особенностях движения в условиях сплошного бурелома. Автор дает подробное описание места падения, так называемого Мертвого леса. Описаны флора и фауна этой местности, процесс образования воронок-кратеров на месте падения метеорита. В книге сформулированы цели и задачи второй экспедиции, рассказано, как происходил подбор транспорта, снаряжения и людей для самой экспедиции и для спасения Л.А.Кулика, оставшегося работать на три месяца в одиночку. Автор рассказывает об организации базы экспедиции, сооружении дома и лабаза. В книге описан быт экспедиции: трудности добычи дичи, мяса, рыбы, способы защиты от комаров, причины возникновения цинги, особенности передвижения при высоких и низких температурах. Автором даются объяснения многих местных названий явлений природы. Подведены итоги второй экспедиции к месту падения Тунгусского метеорита.
Начало
Конец сентября. Несколько дней подряд идут дожди и, несмотря на старания дворников, грязь в милых кривых переулках Москвы отчаянная. На Арбат же лучше не выходить: хрипящий автобус в момент забрасывает комьями жидкой грязи, широкими фонтанами летящей из-под его колес.
После ярко-солнечного Туркестана (где я был в экспедиции все лето), обстановка «скучная», если не сказать более крепко, но дел много, и поэтому серые дни, догоняя друг друга, бегут в прошлое.
Темнеет, одна за другой освещаются витрины магазинов. У Криво-Арбатского переулка, около остановки трамвая, карапуз-газетчик пронзительным криком призывает купить «Вечернюю Москву». Как всегда, я беру эту живую и разностороннюю газету и, идя домой, на ходу читаю ее. Через несколько минут я в курсе целого ряда вопросов. Сегодня нет ничего особенно интересного. В фельетоне, например, что-то «небесное» о метеорите. Наверное, какой-нибудь научный сухарь... Дома газета небрежно брошена в сторону и... очередные дела.
Но... случай? Кто-то из домашних взял газету и прочитал ее от доски до доски. Прочитал и фельетон о метеорите. Поразился, — и в восторге ко мне: «Виктор, смотри, вот это экспедиция! Где-то в Сибири он искал гигантский метеорит 1908 года».— Кто?—«Какой-то Л. Кулик»...
Беру газету и, пробегая глазами краткий рассказ о тунгусском диве, боге грома и огня лесных людей далекого Туруханского края, в то же время роюсь в памяти. И встают образы 1924 года. Съезд краеведов. Высокий, очень высокий человек с энергичным, нервным лицом воодушевленно рассказывает что-то моему приятелю. — «Познакомьтесь, — говорит последний, обращаясь ко мне, — это Л. А. Кулик, великий энтузиаст науки о падающих звездах».
С того времени я стал корреспондентом Метеоритного отдела Академии наук, которым ведал Л. А. Кулик.
Статья прочитана. Но мысль об экспедиции не выходит из головы. Сажусь к столу и хочу работать, но ничего не выходит. Вместо тезисов на листе бумаги появляются какие-то виньетки, деревья и голова оленя. И вдруг идея — написать ему письмо с предложением работать по организации новой экспедиции за тунгусским метеоритом, аэрофотосъемки и т. д. На открытке живо набросан десяток строк. К 7 часам иду на очередное заседание. Синий ящик на углу глотает открытку.
Проходят дни. В сутолоке дел мысль об экспедиции в Тунгусию утонула, и лишь изредка, когда начнешь думать о весне и лете, она появляется в сознании заманчивым миражом. Через неделю в пачке писем, переданных почтальоном для нашей квартиры, открытка без марки. Почему это? Смотрю штемпель Академии наук — право бесплатной пересылки. На обратной стороне несколько строк: «Приветствую ваше предложение. О деталях поговорим в Ленинграде. Когда будете, заходите...Л. Кулик»
Судьба завязала узел...
В Ленинграде еще грязнее, чем в Москве. Мелкий дождик. С моря дует сырой, пронизывающий ветер, и Нева, взлохмаченная волнами с белыми спинами, воюет с гранитом набережной. Вот Академия наук. Белая колоннада фасада обращена к неприветливой, но мрачно-красивой реке. Согласно указаниям, данным в письме, я огибаю главный корпус и во дворе нахожу здание нужного мне Минералогического музея. Здесь помещается Метеоритный отдел. Узкая лестница, передняя. Круглая комната библиотеки, затем снова лестница винтовая, металлическая на третий этаж. На дверях прямо плакатик — Л. А. Кулик...
В светлой рабочей комнате приветливо встречает меня оживленный хозяин.
— Садитесь, пожалуйста. Вы, конечно, прежде всего, хотите знать историю Тунгусского метеорита и подробности о моей последней экспедиции? В таком случае приготовьтесь слушать.
Я закуриваю, а Леонид Алексеевич, отмахиваясь от ненавистного ему табачного дыма, начинает рассказывать.
— Тунгусскому метеориту не везло с самого начала его пребывания на негостеприимной для него Земле. Его падение 17 июня ст. ст. (30 июня нов. ст.) 1908 года видели тысячи человек; грохот его мощных звуковых волн слышали десятки тысяч граждан и притом едва ли не во всем Туруханском крае, Приангарье и смежной части Якутии; нелицеприятные барографы (барографом называется барометр, который сам записывает давление воздуха) автоматически записывали на своих движущихся лентах эти волны в Киренске (на Лене) и Иркутске; сейсмографы (сейсмографом называется прибор, отмечающий колебания земной коры) в глубоких подвалах Иркутской обсерватории отчетливо отметили земную волну, разбежавшуюся от центра падения, определенного вычислениями там, далеко на севере, за верховьями Подкаменной Тунгуски; наконец, местные газеты, быстро осведомленные первыми очевидцами падения, наблюдавшими это явление в поезде под Канском, разнесли по всему миру весть о нем. И, тем не менее, всего этого оказалось слишком недостаточно для положительного разрешения вопроса об организации серьезных поисков этого пришельца из мировых пространств. Может быть, роковую роль сыграло здесь и то обстоятельство, что первую ошибочную весть о месте падения, подхваченную газетами, распространили пассажиры, наблюдавшие падение в поезде под Канском, а не свидетели из районов, более близких к месту падения. Это обстоятельство еще усугубилось, во-первых, тем, что метеоритика еще не завоевала себе у нас в то время неоспоримых прав гражданства, как самостоятельная наука; метеоритами зачастую занимались самые разнообразные специалисты, не всегда в достаточной степени изучившие и усвоившие явление и обстановку падения метеоритов; с другой же стороны, и самое падение, его звуковые и особенно световые явления носили настолько мощный характер, что наблюдатели считали (да и всегда в таких случаях считают), что наблюдение происходило вплотную... «вот тут где-то», «в сотне саженей» или «в версте-другой». Так именно случилось и с наблюдателями в поезде под Канском: все они в один голос утверждали, что метеорит упал у полотна железной дороги, и даже бегали искать его там; точно так же и ближайшие села к северу от железной дороги, до Ангары включительно, в свою очередь клятвенно заверяли, что огненное тело, вспыхнувшее ярче солнца, упало именно у них, «за рощей», «за околицей», «в поле или в лесу за сеном»... и все они были по-своему правы, так как так именно казалось им тогда все это, да не могло казаться иначе при той чрезвычайной яркости, какую имеет болид (болидом называется видимое нами при полете, обычно шарообразное огненное тело, представляющее собой огромное облако раскаленных газов, окружающих летящий метеорит), хотя самый метеорит упал на севере, за много сотен километров от них.
К сожалению, все эти ошибочные показания были целиком положены в основу предпринятых тогда местными силами безрезультатных поисков в окрестностях города Канска. А в то же самое время в Иркутскую физическую обсерваторию со всех концов охваченного этим явлением огромного края стали стекаться казенные письма от сети наблюдателей этой обсерватории с ответом на запрос заведующего ею А. В. Вознесенского, сделанный им для выяснения характера смутившего его «землетрясения» 30/VI 1908 г., так непохожего на обычные землетрясения. Эти письма определенно указывали на то, что падение имело место не в Канском округе, а много севернее, за Подкаменной Тунгуской, — там, откуда исходили необычайные земные волны, приведшие в движение маятники иркутских сейсмографов; часть этих писем попала в местные газеты, остальной же богатейший материал никем не был своевременно использован.
Тем дело и кончилось. Вопрос заглох надолго. И лишь в качестве интересной научной заметки в отрывном календаре Отто Кирхнера от 15 июля ст. ст. 1910 г. было помещено начало статьи Адрианова в «Сибирской Жизни», бесцеремонно отодранное от ее конца, передававшее упомянутое выше ошибочное сообщение пассажиров поезда о падении метеорита у полотна ж. д. под Канском.
А потом история поставила на всем этом вопросе точку на целое десятилетие.
Л А. Кулик.
Очень ярко помню я этот момент. Ленинград. Март 1921 года. Ко мне подходит редактор журнала «Мироведение» Д. О. Святский и, протягивая листок отрывного календаря за 15 июля ст. ст. 1910 года, говорит: «Посмотрите — ведь нет дыма без огня».
И по европейской части Союза, и по Сибири у меня в то время скопилось много сведений о падениях и находках метеоритов. Все это требовало проверки. Вопрос об организации экспедиции стоял на очереди, но обстановка была мало благоприятной для этого: научный персонал отощал и был оборван; Академия наук не имела достаточных средств; да и самую экспедицию настойчиво отстаивали лишь академики В. И. Вернадский, С. Ф. Ольденбург да я. Но дело не погибло: в Москве его взял под свое покровительство Нарком А. В. Луначарский. Он провел через Наркомпрос десяток с лишним тогдашних миллионов, от НКПС он получил для экспедиции вагон, от Президиума ВЦИК мандат, а от ряда тогдашних снабженческих учреждений — необходимое снаряжение, на получение которого, между прочим, ушло два с половиной месяца. И вот, 5 сентября 1921 года первая в истории нашей науки Метеоритная экспедиция выбыла, под моим начальством, из Ленинграда в Канский округ.
Произведенные здесь обследования и опрос населения показали, что падения в этом районе не было. Собранный же экспедицией в Красноярске, Томске и других городах богатый газетный материал и многочисленные свидетельские показания лиц, наблюдавших это падение из различных пунктов Приангарья и Туруханского края, с полной для меня очевидностью отнесли это падение далеко в тайгу, за Подкаменную Тунгуску, в ее верхней трети; вместе с тем эти сведения говорили о колоссальной массе метеорита и из ряда вон выходящем буреломе, произведенном воздушными волнами при его падении.
Обследовав различные случаи в Сибири и других местах Союза, экспедиция, вследствие введения НЭП, возвратилась в Ленинград со своим богатым сбором, занявшим не одну витрину в метеоритном зале Минералогического музея Академии наук. С тех пор я аккуратно, хотя и безрезультатно, возбуждал ежегодные ходатайства об экспедиции на Подкаменную Тунгуску.
В 1924 году моя позиция была сильно подкреплена выступлением б. заведующего Иркутской физической обсерваторией А. В. Вознесенского, который передал мне свои богатые материалы по этому вопросу, а также обработанные им данные сейсмических и барографических записей. В силу первенства его в этом деле, по моей просьбе, он написал статью, помещенную мной в журнале «Мироведение», вместе с заметкой геолога С. В. Обручева, проезжавшего вблизи района падения и собравшего там показания некоторых очевидцев. Статья А.В. Вознесенского подводила солидный научный фундамент под накопившиеся свидетельские показания и являлась крупным вкладом в историю этого метеорита и метеоритики вообще. Но вопроса об экспедиции эти статьи все же не разрешали, и мои ежегодные сметы по-прежнему были «гласом вопиющего в пустыне».
Наконец, в 1926 году вернулся из-за границы академик В. И. Вернадский, и, вместе с тем, почти одновременно от члена Красноярского исполкома И. М. Суслова была получена статья со сводкой рассказов об этом падении кочующих в том районе тунгусов. Люди бескрайних девственных лесов центральной Сибири сложили легенду-миф о боге грома и огня, страшном Огды, который в одно прекрасное утро решил посетить землю. Он спустился на землю, где-то за речкой Чамбэ, в огненном урагане... Свалил лес... Сжег тайгу... Погубил сотни оленей... — «Зачем пришел ты к нам?» — спрашивали его шаманы и запретили тунгусскому народу навек посещать то место, где случились все эти страшные вещи...
Статья И. М. Суслова дала новый толчок вопросу о снаряжении экспедиции для обследования места падения. Эта экспедиция была, наконец, осуществлена под моим начальством в марте 1928 года.
В дымном тумане зимнего вечера, далеко позади остался Ленинград. Угрюмой стеной быстро понеслись на Запад вологодские и вятские леса, волнами прокатились в окошке вагона сглаженные холмы старика Урала, и дно недавнего моря развернулось во всю свою беспредельную ширь от Челябинска до Новосибирска. Сибирская зима встретила меня приветливо, но на ст. Тайшет, на всякий случай, пугнула —40 градусами Цельсия. Впрочем, при посадке в Тайшете в сани она смякла, а при въезде на Ангару даже смолкла, разразившись штормом с какой-то хлопьевидной кашей с неба. Дорога — «шоссе» все время пролегала через полого-холмистую тайгу с великолепными «гривами», — сосновыми борами по хребтам и смешанным лесом по склонам и долинам. Местами буйный рост этих боров заставлял бледнеть популярную шишкинскую «Корабельную рощу»; нигде, от Варшавы до тайги, я не видал таких мощных лесных массивов, как на этом участке моего пути. С проведением новых и улучшением старых путей сообщения лесные массивы этого края, я думаю, на много десятилетий обеспечат сибирский экспорт первосортным материалом. А пути ремонта требуют. Взять хотя бы это пресловутое «шоссе», идущее на протяжении 4 сотен километров от Тайшета до Ангары: много ли мостов уцелело на нем! Сколько их всплыло и рассыпалось от весенних и летних паводков! Невольно лезли в голову строчки из дневника анекдотического французского путешественника: «И по пути нам часто попадались сооружения, которые приходилось объезжать стороной и которые по-русски назывались «ле мост».
Кежма на Ангаре — будущий крупный центр для средней Ангары и верховьев обеих Тунгусок. Здесь я реализовал ту поддержку, которую оказал мне Госторг в Москве и Красноярске, открыв кредит на факториях; без него при тех, более чем скудных, средствах, которые смогла мне отпустить Академия наук, поставленная ею мне задача — найти место падения метеорита, — оказалась бы невыполнимой.
Доснарядившись в Кежме, уже на протяжных подводах двинулся я на Подкаменную Тунгуску по таежной дорожке, разрубленной из оленьих троп. Характер тайги здесь, на пространстве 250 километров, оказался уже иным: боры на хребтах стали постепенно сменяться мешаным лесом; господство лиственницы сделалось неоспоримым. Появились и следы зверей: лось, олень, росомаха, выдра, лисица, заяц, колонок, горностай и очень, очень редко белка, да и то уже под конец пути; раньше, от самого Тайшета, нигде следов белки мною замечено не было; говорят, что белка здесь в этом году почти совсем отсутствовала вследствие неурожая лиственничной и сосновой шишки. И еще особенность: чем ближе подъезжал я к Подкаменной Тунгуске, тем чаще попадались мне выжженные пространства; тайга не знает полян, и единственные прогалины в ней — это водные бассейны, осыпи гор да пожарища. Ангарцы клятвенно утверждают, что пожары — дело рук тунгусов, стремящихся создать нейтральную зону, которая служила бы препятствием дальнейшему проникновению русаков в промысловый район обеих Тунгусок. Однако не раз наблюдавшаяся мною впоследствии небрежность в обращении с костром и огнем вообще как у тунгусов, так и у русских, вызывает у меня некоторую долю скептицизма в этом отношении.
Вот и она, так часто в последнее время упоминавшаяся в метеоритной литературе, фактория Вановара. Круто поднялся здесь северный берег Подкаменной Тунгуски. Катангой здесь зовут ее ангарцы и туземцы, а за ними и исследователи, внося путаницу в географические названия. (Имеется крупная река Хатанга, не уступающая нашим — Висле, Бугам и Дону — впадающая в Ледовитый океан). На высоком юру десятком темных построек вгрызлась фактория в обступившую ее с трех сторон тайгу. Прелестный вид открывается отсюда летом на 200-метровую глубь реки, убегающей далеко к востоку, на крутые обрывы, теснящие ее то с той, то с этой стороны, на синие дали и на щетину таежных грив. Но шестьюдесятью сантиметрами снега укрыто было все это тогда.
В административном отношении фактория в момент моего приезда еще распадалась на две половины: «Вановару Сырьевскую» и «Вановару Госторговскую». Теперь они объединены Госторгом. Заведующие обеими факториями оказали мне исключительную помощь по организации поездок и переговорам с тунгусами.
Немедленно же по приезде была сделана попытка проникнуть в район бурелома верхом на лошадях. Проводником должен был быть тунгус; лошадей я взял у ангарских ямщиков, доставивших фактории казенный груз из Кежмы. Весь расчет был основан на заверении проводника о существовании оленьей тропы, по которой могли пройти наши лошади. Но первый же десяток километров показал, что эта тропа существовала лишь в начале зимы, а потом была погребена в 60-сантиметровой толще снегового покрова; кони по грудь тонули в сыпучем снегу, вьюки сбивались на бок и рвались о сучья и кору деревьев надвинувшейся со всех сторон тайги, караван вяз в частоколе таежных зарослей, ибо не всюду может пройти лошадь там, где скользит легкий олень. После бесконечных перевьючиваний громоздких мешков с фуражом, измученные, с выбившимися из сил в глубоком снегу лошадьми, вернулись мы на факторию, чтобы искать новых путей и иных средств передвижения.
Был на исходе месяц март. Стояла бодрая морозная погода, но капли в полдень на карнизах крыш грозили близкой смертью не только умирающей красавице зиме, но и моим надеждам на легкий зимний путь. Приходилось торопиться. Факторцам удалось уговорить нашего прежнего проводника идти опять с нами, а перевезти багаж и довести меня до центра бурелома был договорен ими местный оседлый тунгус, владелец десяти оленей. В путь тронулись в первых числах апреля. Шли на лыжах, делая 5-7 километров в сутки. Тревожить себя больше тунгус-оленевод не пожелал. Он выступил в поход со своей младшей женой, грудным младенцем, старшей дочерью и племянником. Вставали в 10 часов утра, долго пили чай и еще дольше искали оленей; после полудня выступали, а в 3-3½, часа дня, редко позже, становились на ночлег, устраивали юрту и долго-долго пили чай. И так тянулось все это бесконечную неделю.
На третий или четвертый день тропа исчезла, и тунгусам пришлось прорубать ее в таежной поросли. Начались стоны и сетования, притворные болезни и требования лечить... «самогоном». Отказ ухудшил взаимоотношения, ибо тунгусы не верили, чтобы русаки ходили в тайгу без этого универсального медикамента.
А между тем мы незаметно вступали в зону бурелома и шли уже по мелкой поросли. Весь крупный лес в горах был повален на землю плотными рядами, в долинах же торчали кверху не только корни выворотков, но и стволы переломанных, в вершине или на средине, как тростники, вековых богатырей тайги. Вершины сваленных деревьев были обращены к нам: мы шли на север, навстречу пронесшемуся здесь два десятка лет тому назад сверх-урагану. Прошло еще дня два-три, и тунгусы забастовали: оленевод заявил мне, что путь мой кончен, и что он дальше меня, вернее, мой багаж, не повезет. Дипломатические переговоры привели лишь к тому, что лагерь наш был передвинут еще на один переход вперед и разбит у известной мне по географическому положению речушки; этим я устанавливал связь с внешним миром на случай бегства тунгусов.
Смысл создавшегося положения вскоре стал мне ясен: тунгус взялся меня обслуживать лишь потому, что в двух верстах от моего последнего лагеря у него лежал убитый зимой лось (сохатый), за которым ему все равно пришлось бы ехать. Вновь открытые переговоры не привели ни к чему: ехать вперед он отказался, равно не проявлял он и желания приехать за мной, согласно договору, после снеготаяния; не удалось добиться от него также и согласия доставить мне с фактории еще запас продуктов, сильно убавленных его семьей. Итак, значит, я плотно уселся на десятиметровой в ширину речушке, с сознанием, что я достиг области поваленного леса и могу рассчитывать в дальнейшем лишь на продвижение вперед пешком при ограниченном запасе провианта. А между тем центр бурелома был, по всем видимостям, еще не близко, так как никаких уловимых следов падения метеорита еще нигде нельзя было подметить. Расспросы тунгусов не приводили ни к чему, и всякая попытка в этом направлении влекла лишь за собой неопределенные, уклончивые ответы, неизменно оканчивавшиеся оживленной болтовней тунгусов между собой. Вслушиваясь в их разговор, из часто повторяющихся географических названий я понял, что необходимо, прежде всяких решений о дальнейшем движении вперед, во что бы то ни стало ознакомиться с топографией лежащих к северу пространств, пока имелись еще тунгусы под рукою.
Согласно уговора, наш олений извозчик должен был 4 дня водить меня из лагеря по окрестным горам. Этот пункт был введен из предосторожности, и он спас для меня положение дел. Два дня я лазил с ним на лыжах по хребтам и сопкам и в полдень второго дня поднялся на дальний, от лагеря, хребет. Ошеломляющая картина открылась передо мной на горизонте к северу. Тайга, не знающая полян тайга расступилась там в стороны, чуть не на 120 градусов по горизонту, и мощные цепи белоснежных гор, без признаков какой бы то ни было растительности, засверкали под яркими лучами апрельского солнца, отделенные от меня десятками километров покрытого мелкой порослью плоскогорья. А вправо и влево по горизонту синела бесконечная, сплошная, могучая тайга... Подавив волнение и не подавая виду, мирно беседовал я с тунгусом об амикане — медведе, о коварно ушедшей к западу белке, о горных затундренных долинах, болотах и быстрых речках, где ловит рыбу выдра, а лось и дикий олень ищут убежища от преследований таежных могикан... последних могикан. Я отказался в его пользу от его услуг в два следующие дня и, задобрив его с наиболее чувствительной для него стороны, потакнув его неискоренимому отвращению к труду, я слово за слово выжал из него и впитал в себя всю несложную географию лежащей предо мной страны. Сопоставляя этот запас сведений с отрывками моих прежних разговоров с тунгусами и географическими названиями, пестрившими в их разговоре между собой, — я убедился в том, что центр падения лежит на севере, а именно там, где виднелись эти несравненной белизны сахарные головы гор, прорезанных мрачным ущельем, там, где текла невидимая отсюда сакраментальная река Хушмо... И вдруг (я вздрогнул) хозяин моих рогатых лошадей, махнув рукой в сторону далеких белых гор, в порыве откровенности сказал: «там, сказывают, лес валил во все стороны и все палил, досюда палил, а дальше огонь не ходил»... И я поверил ему, так как обстановка подтверждала это; ведь мы стояли на голом обожженном хребте с обгоревшим лесом под ногами; к югу же огонь по склону спустился языками и дальше, в долину, не пошел; наш же лагерь, в семи километрах к югу, был в полосе сплошного бурелома без всяких признаков ожога.
Два дня, тайком от тунгусов, в одиночку я делал съемку инструментом, уходил на посещенные нами горы. План дальнейших действий был готов; идти вперед на лыжах с рабочим и проводником — тунгусом; оленей отпустить; багаж везти «шумихой» — березовой корой; проникнуть в горы; вернуться на факторию плотом по речкам. Но тут случилось нечто неожиданное: мой проводник тунгус весь посерел, затрясся и с непонятной для меня тогда горячностью наотрез мне заявил, что он на Хушмо не пойдет. Не подействовало и заверение, что багажа тащить шумихой он не будет, что я буду с рабочим его везти... А между тем отпустить всех тунгусов и самому идти вперед мне не представлялось возможным: я не был знатоком тайги — ее рельефа, режима и законов. Да и особенной нужды в такой крайней мере я не усматривал. Я не был еще прижат к стене: лежал еще повсюду, хотя уже и мокрый, но все же снег до ледохода, хотя речушки уже покрылись водой, оставалось еще недели три.
И новый план роился в голове: вернуться в Вановару, сменить свой «экипаж» на новый, русский, закинуть на санях продукты чунским «трактом» к северу и речками с востока проникнуть в заповедный кряж.
Тяжело нам дался обратный путь на факторию. Шли мы непривычно быстро; меня подстегивала необходимость захватить снег для будущего заезда, тунгусов же гнала оттепель. С мешками за спиной, лыжами и ружьями в руках шли мы по намокшей оленьей тропе, проваливаясь в рыхлом уже снегу по колено; переходили вброд речушки, на четверть аршина поверх льда покрытые водой; при 10 градусах тепла, в одних рубашках, под чирикание проснувшегося бурундука, в два дня прошли мы голубую дымку далей, протканных яркими лучами апрельского солнца, в два дня покрыли мы то расстояние, которое в передний путь плелись почти неделю. Еще один день и одна ночь, и, пополненный парой саней с ближайших зимовьев, мой смешанный оленно-конный караван осилил оставшиеся 30 верст и прибыл в Вановару. Сенсация возвращения быстро сменилась хлопотливой подготовкой нового отряда. Был куплен конь, наняты два «зверобоя» с Ангары и мобилизованы все наличные сани: нужно было забросить за 75 верст к северу, по дороге на факторию Стрелку, которая лежит к северу от Вановары в 200 км, весь багаж и фураж отряда и стать лагерем на р. Чамбэ.
В самый разгар распутицы, по колено в каше из снега, грязи и воды с санями, всплывающими в залитых водой долинах, план этот был выполнен в два приема. В первый однодневный заезд удалось одолеть лишь полпути; на тех же лошадях обернули пустые сани еще раз и через день доставили остатки багажа, а в двое следующих суток, повторными заездами, перевезли всю партию к намеченному пункту и в сутки возвратили подводы в Вановару. Зевать не приходилось. Три сотни верст в распутицу в шесть дней! Какая разница с туземцами! В шесть суток мы с ними сделали лишь 40 верст по великолепному пути. Невольно бродит мысль, кто победит в неравном споре — выносливый ангарец или лентяй тунгус?!
На Чамбэ — наледь; вода идет не бурно; ее всего еще полметра, но лед примерз ко дну. Под юром за рекой виднеется плотишка из двух пар бревен. Вброд перейдя реку, плотом перетащили вещи и стали лагерем на противоположном берегу. Последний крик обратных ямщиков — и мы одни. Итак, Рубикон перейден.
Сперва я думал, срубивши плот, плыть вниз на нем по наледи, т. е. весенней воде, идущей поверх льда, но за 2-3 дня, пока рубили лес, вода так начала бурлить, ломая кое-где уже и льдины, что осторожность не позволила пуститься в эту авантюру. Пришлось ждать ледохода. Тем временем срубили плот, двойной, скрепленный чалками; на большей половине поставили коня, фураж, часть снаряжения, на меньшей — весь багаж.
Весна шла бурно, и через день-другой по окончании работ звено реки у лагеря освободилось ото льда. Решили ехать. Не обошлось здесь дело и без волхва-кудесника из тунгусов: зелено-красно-сине-желтый, он вышел на тропу и вдохновенно произнес: «Езжай, бае! Ты минешь Дилюшму и попадешь на Хушмо; по нему пройдешь Укогиткон и Ухагитту, а там увидишь сам ты ручеек Великого Болота: там землю «он» ворочал, там лес кругом ломал, — увидишь все с горы высокой!!!» Путевка точная была дана, и с нею я пустился в дорогу, но через два часа наш плот уперся в ледяной затор; а сзади наносило лед и затирало плот. Затор снесло через сутки. Проплыли еще вперед, опять затор! И так — не раз, пока нас не затерло так, что ночью (а спали мы на берегу) унесло с продвинувшимся льдом и плот, и снаряжение, и фураж с харчем. Ангарцы струсили (но, тем не менее, и впредь я не мог добиться ночных дежурств, хотя мы шли в сплошных следах медведей, кормящихся весною у реки). Но вскоре плот нашли, по счастью, невдалеке от суши; перенесли на берег вещи и, разъединив плоты на два, стали, расталкивая льдины, протискивать наш большой плот в курью (курья — заводь при впадении в реку ручья или речки). Река вздувалась на глазах, по 10-15 сантиметров за час. Пока возился с одним плотом, затор прорвало вновь и утащило меньший плот. Так он и уплыл у нас с забытыми на нем чирками (чирки — обувь для пешеходных экспедиций). Вторую половину нашего плота мы, с полным напряжением всех сил, спасли, и снова шли на нем за льдом, пока его не пронесло так, что в 5-6 часов мы проскочили свыше полусотни верст на запад, минуя устье крупной речки, должно быть Дилюшмы; она текла с северо-востока — мне не по пути. Потом нас принесло к другому устью, открывшему широкую долину уже на северо-запад. Чутье мое мне подсказало, что нужно ехать этой рекой, а потому на стрелке Чамбэ с нею устроили бивуак и стали делать третий по счету, легкий плот. Наш старый друг уж очень был тяжел: он сделан был с расчетом под коня и весь багаж для сплава вниз по Чамбэ; теперь же конь должен был тянуть плот против воды.
Шестнадцать дней шли мы по речке Хушмо вверх, по двадцати раз на дню переходя ее, одолевая шиверы конем и собственным хребтом, врубаясь в завалы нанесенных половодьем бревен и перенося багаж руками на порожках. Шестнадцать дней боролись мы со стихией; и что ни день — все больше крепло мое сознание, что с каждым шагом ближе я к заветной цели. Признаков начала бурелома попадалось на пути чем дальше, тем больше. Здесь, в открытой к западу долине, подозрительно отломаны верхушки столетних великанов; там уж очень что-то редок лес на горке; а дальше — и весь доступный северо-западному ветру склон исчерчен параллельными рядами лежащих на земле 30-метровых богатырей тайги. Но, странно, — все эти трупы обращены верхушкой к нам — почти что на восток. Итак, мы шли, значит, навстречу урагану 1908 года. Еще вперед — цепь гор сменяется широкими долинами; а сами горы — голы: нет поросли на них, а лишь бока исчерчены рядами голых же стволов. Знакомая картина! Здесь действовал не только вихрь, но и огонь: следы ожога — несомненны! То же я видел у Шаюрама.
Давно остались позади предполагаемые Укогиткон и Ухагитта, а ручейка Великого Болота все нет — как нет. На каждой остановке я делаю разведку в стороны, но очертаний тех знакомых белоснежных гор и мрачного ущелья между ними все еще не видно. А тут еще и Хушмо, как на зло, змеею вьется и мелеет, обнажая зубы своих шивер и перекатов. Наконец, она повернула на запад. И вот, во время дневки на лагере под № 12, ушел я по хребтам на десять километров к западу. И диво дивное! По мере продвижения вперед (на запад), верхушки бурелома с юго-востока стали уклоняться к югу. И вдруг, с одной макушки глянул на меня взволнованный, как толчея порога, ландшафт остроконечных голых гор с глубокими долинами меж ними.
О, это он! Неоспоримо, — тот самый вид, что так недавно белел передо мной на горизонте, сверкая чистотой своих снегов. Еще вперед! Глубокое ущелье просекло с севера на юг ряды хребтов. В нем ручей. Так вот и он, ручей Великого Болота! Он с севера несется к югу. На юг обращены здесь и вершины бурелома окрест стоящих лысых гор...
Прошло еще два дня, пока нам удалось, наконец, протиснуть плот по мелководью к ручью и устроить лагерь. Потом, пройдя ущелье и ручей, два дня мы котловиной шли на север мимо огромного болота и тундры, заключенных в амфитеатре голых гор; здесь бурелом встречал меня сперва своей вершиной, а потом, — я ничего понять не мог: часть оголенных, как хлысты, деревьев стояла на корню, а на земле был такой переплет валежника, что по нему возможно было делать сотни метров, не прикасаясь к почве; местами же валежник отсутствовал, и жуток был тогда стоящий мертвый лес без признаков ветвей и с безусловными следами от ожога. Еще десяток километров — и снова все голо кругом: и горы, и ущелья, — и снова четкими штрихами выступающий на склонах бурелом... корнями — на меня, вершиною — на север. И ручейки текут уже здесь не на юг, а к северу, туда, где говорливый Кимчу несется на свидание с холодной пышной Чуней.
На перевале я разбил второй свой сухопутный лагерь и стал кружить по циклу гор вокруг котловины Великого Болота, сперва — на запад по лысым гребням гор; бурелом на них лежал уже вершинами на запад. Огромным кругом обошел я всю котловину горами к югу; и бурелом, как завороженный, вершинами склонился тоже к югу. Я возвратился в лагерь и снова по плешинам гор пошел к востоку, и бурелом все свои вершины туда же отклонил. Я напряг все силы и вышел снова к югу, почти что к Хушмо: лежащая щетина бурелома вершины завернула тоже к югу... Сомнений не было: я обошел центр падения вокруг! Огненной лавой из раскаленных газов и холодных тел метеорит ударил в котловину с ее холмами, тундрой и болотом и, как струя воды, ударившись в плоскую поверхность, рассеивает брызги на все четыре стороны, так точно и струя из раскаленных газов с роем тел вонзилась в землю и непосредственным воздействием, а также и взрывной отдачей произвела всю эту мощную картину разрушения. И по законам физики (интерференции волн) должно было быть тоже и такое место, где лес мог оставаться на корню, лишь потеряв от жара кору, листву и ветви. Все это было там, где мы прошли, в начале котловины, как в сказке завороженным, стоячим, мертвым лесом.
Потом, колеся по Великому Болоту, я наткнулся в торфянистой тундре на кратеры-воронки, очень похожие на лунные. Очевидно, они произошли от падения осколков метеорита, который взорвался, когда проходил через атмосферу земли. Воронки имели самый разнообразный поперечник, но чаще от 10 до 50 метров; их глубина не превышала в общем 4 метров, а дно было уже затянуто болотным моховым покровом.
Как глубоко ушли метеориты в тундру и горные породы, сказать я не могу: не в силах был я ни обойти всю местность, испаханную ими, ни приступить к рытью: речь шла уже о том, чтобы благополучно выбраться оттуда. Продуктов оставалось у нас дня на 3—4, а путь лежал не близкий и далеко не триумфальный: ведь это было бегство, в полном смысле слова. Питались мы уже остатками продуктов (расчет на дичь не оправдался), урезывая порции, как можно больше, тряся мешки из-под муки. Стреляли раза три-четыре уток, да раза два попала рыба в сети, но, как на зло, всего мало, кроме «пучек» (растение из семейства зонтичных, съедобен очищенный от кожицы молодой ствол). Девять суток шли и шли мы на плоту день и ночь вниз по течению по Хушмо и по Чамбэ к Подкаменной Тунгуске, лишь съедая килограммы «пучек». Ласково определили мы вес последнего пищевого резерва — понурого от напряженной гонки четвероногого приятеля-коня. Отряд мой сохранил только кое-какие остатки бодрости и, наконец, под двухдневным летним дождиком, достиг к концу июня Подкаменной Тунгуски.
Ликвидировав на Вановаре свой отряд, я с двумя рабочими спустился в шитике (лодка ангарского типа с высокими бортами, метров 8 длиною, или става по порогам) — по Подкаменной Тунгуске к ее устью, на Енисей, пройдя 7 крупных и бурливых летом порогов, десятки шивер и несносных перекатов. Гребли попеременно день и ночь и сделали 1300 км в три недели, имея в том числе три дневки.
Теперь еще немного о нашем метеорите. Вы представляете себе, В. А., какое колоссальнейшее разрушение произвел «он» — этот бог огня и грома — сверкающий Огды? Сверх-ураган, который разошелся от центра падения, свалил вековой лес на площади 8—10 тысяч квадратных км. Но так как метеорит был окружен облаком раскаленных газов (до тысячи градусов), то этот поверженный ниц лес вдобавок еще и опален. Остался стоять мертвый лес, лишь только вокруг самого центра падения, по причине, как я уже говорил — интервенции волн — переброса воздушной волны. Но и этот лес опален и мертв.
Теперь нам предстоит борьба за организацию новой экспедиции, которая должна будет детально изучить все оттенки этого исключительного явления природы.
Предстоит произвести топографическую съемку местности и определение астрономических пунктов, а то ведь вы только представьте: в тех краях карты врут на целый градус, т. е. на 110-115 км. Затем необходимо детально изучить торфянистое плоскогорье с воронками-кратерами, а также произвести магнитометрические измерения. Магнитометрические измерения докажут неверующим наличность осколков метеорита, а нам дадут возможность приступить к раскопкам, так как покажут их местонахождение более точно.
Кроме того, громаднейший научный интерес представляет аэрофотосъемка места падения метеорита.
Леонид Алексеевич кончил свой рассказ, и только сейчас заметил, увлекшись им, что в комнате масса табачного дыма. Я тоже так заслушался, что, машинально закуривая папироску от папироски, накурил их целую горку...
— Пойдемте скорее отсюда, — воскликнул он, — если хотите, спустимся вниз, в музей, и я вам покажу мои метеориты.
В светлых залах Минералогического музея тихо и уютно. Очень тихо... Под стеклом спят молчащие всегда «камни» — минералы и руды... Но они красноречиво говорят в то же время о величайшем разнообразии природы...
А вот витрины с метеоритами. Темные, иногда с искристым блеском в изломе корявые кусочки — точно кусочки руды. Откуда они? Откуда пришли на землю эти скитальцы вселенной — тысячелетия, а может быть и миллионы, биллионы лет с колоссальной скоростью 10-12 км в секунду путешествующие в мировом пространстве?
Может быть, они составляли когда-нибудь части комет — косматых звезд седой старины, как наш тунгусский метеорит?
— Науки о метеоритах еще нет, но она созидается, — говорит между тем Леонид Алексеевич, показывая мне собранные им в течение долгих лет коллекции метеоритов: изучение их дает очень много мыслей... Но об этом мы поговорим потом... Сейчас же за работу! Надо организовать экспедицию во что бы то ни стало, иначе снова может затеряться интереснейшее явление природы!
В путь
Те исключительные факты и необычные явления, которые описал Л. А. Кулик в отношении падения тунгусского метеорита, разделили специалистов на два лагеря.
И так как в своей экспедиции Леониду Алексеевичу удалось сделать лишь беглую разведку, а фотографирование не удалось по техническим причинам, то скептики держали курс на отрицание действительного существования тунгусского метеорита, а, следовательно, препятствовали своими заключениями организации новой экспедиции за Подкаменную Тунгуску в 1928 году, которая была запроектирована.
Месяц за месяцем тянулись разговоры об отпуске средств Л. А. Кулику на новую метеоритную экспедицию. Сметы его гуляли по комиссиям, обсуждались на все лады, хотя Академия наук постановила проводить дальше работу по изучению метеорита. Но конкретно денег не было.
Настал январь. Если проводить аэрофотосъемку, то сейчас же надо закупать бензин и вести его на санях в тайгу для того, чтобы устроить авиабазы. Но денег нет, аэрофотосъемка на этот год, очевидно, срывается.
Март. Солнце греет по-весеннему. Получаю письмо от Леонида Алексеевича: «Если не будут выданы деньги в середине-конце марта, ехать нельзя. Ведь нам необходимо пробраться к Подкаменной Тунгуске еще по снегу. Если же начнется распутица, мы не сможем провезти снаряжение, а последующий разлив рек и речек вовсе отрежет нас от цели».
Через несколько дней он приезжает в Москву.
— Попробуем поставить вопрос об экспедиции непосредственно в Союзном Совнаркоме, — говорит Л. А. Кулик.
В Совнаркоме дело решается быстро и без волокиты. Правительство признает существенным провести работу по изучению тунгусского метеорита. 29 марта деньги ассигнуются.
Наконец-то экспедиция — дело решенное!
Интенсивно идет подготовка к далекому пути. Но все же, несмотря на то, что ассигнование денег прошло 29 марта, в срочном порядке, — на руки Л. А. Кулик их получает только 6 апреля. Срок крайний. 7 — бешеный день. Спешно закупается намеченное снаряжение, оружие и инструменты. Надо ехать немедленно. В Москве снега уже нет, яркое солнце, чирикают и дерутся воробьи; галки устраивают гнезда, а наиболее ярые спортсмены появились на улицах в майках. Одним словом, весна в полном разгаре...
В тот же день, в 10 вечера, с Северного вокзала транссибирский экспресс увозит нас из Москвы.
Транссибирский экспресс на Маньчжурию идет хорошо. Каждые сутки на тысячу километров мы ближе к цели, к станции Тайшет, от которой предстоит сделать 800 км до Подкаменной Тунгуски.
Но мало радует панорама, открывающаяся из окна купе. Снега не видно до Урала; на хребтах за Кунгуром он еще кое-где сохранился, а дальше, в бескрайних степях Западносибирской низменности, снова снега нет. И только за Красноярском, когда рельсы повели громыхающий поезд по лесному ущелью, белые пятна замелькали чаще. Тайга и суровый континентальный климат Центральной Сибири еще не разрешили весне войти в свои владения.
12 апреля, 12 часов дня. Станция Тайшет. Маньчжурский экспресс стоит здесь всего 8 минут. Поспешно вылезаем, вытаскиваем свои вещи, а также снаряжение экспедиции, идущее в багажном вагоне. На станции нет носильщиков, и поэтому Леонид Алексеевич на собственных плечах вытаскивает из вагона 5-6-пудовые тюки.
Наконец все улажено. Вдаль уходит вереница вагонов, а мы с тревогой констатируем факт, что распутица в полном разгаре. Скорее, как можно скорее!.. Местный РИК оказывает содействие. Через 5-6 часов лошади наняты, на сани погружен багаж, завернутый в брезенты. В вечерней мгле на юге остаются станция Тайшет и несколько десятков домиков поселка. Мигают сквозь сучья деревьев электрические фонари...
Мы двигаемся к северу.
Лошадям тяжело, и мы идем почти все время пешком. Нередко в тех местах, где широкие поляны прорвали лес, снега нет вовсе, и сани тащатся по вязкой глине дороги. В лощинках и оврагах скопилась вода, и тогда нам приходится распрягать лошадей, которые не могут в упряжи самостоятельно пробраться через кашу из снега и воды.
Шесть дней и ночей обгоняем весну, теплым ветром наступающую с юго-запада. Наконец — Ангара. Замечательная сибирская река, которая является для нас самым тяжелым препятствием, Ангара уже посинела и набухла водой — готовая внезапно, как всегда, сорвать с себя ледяные оковы. Осторожно, пустив впереди разведчика, который щупает крепость льда, продвигается по ней наш обоз. 120 км по льду в одни сутки, и мы в Кежме. Здесь холоднее. С неба сыплется мелкий сухой снежок. Весна осталась позади. Ура! Мы ее обогнали!..
Кежма — теперь районный центр, объединяющий поселения по среднему течению Ангары. Это поселок из 200 деревянных домиков, составленных в три улочки — последний поселок к северу в этом краю. Дальше тайга... болота, топи и леса, леса, леса до тундры, которая уже сливается с Великим холодным морем... Дальше есть только мелкие населенные пункты - вернее пунктики, фактории, и кочуют лесные люди — тунгусы.
А в Кежме электричество, механическая мельница, есть колхоз, строится больница, — и только в клубе совершенно разбитый, к сожалению, рояль и сломанное радио...
Но Кежма окружена богатствами природы, и будущее у нее есть. Кругом шумят прекрасные «корабельные» сосновые рощи, в реке много ценной рыбы: осетров и стерлядей, — на островах буйно растут травы, а в тех местах, где топор и лопата отвоевали от тайги немного земли, сеют овес, пшеницу... Кроме того, пороги на Ангаре таят в себе миллионы лошадиных сил. Одна беда: до Кежмы нет от железной дороги хороших путей. Зимой товары возят по пути, которым прошли и мы, т. е. провозят их на лошадях 520 км, по так называемому «Тайшетскому тракту» — по поломанным мостам, через заносы. Поселений по тракту очень немного. Ближе к железной дороге они встречаются через 35 - 45 км, а затем интервалы в 80-110 верст. Летом же езды по тракту вовсе почти нет. Это, конечно, сильно тормозит экономическое развитие Кежмы и всего района.
Думают летом пустить пароход по Ангаре, но еще неизвестно, как удастся преодолеть ему пороги.
Мы обогнали весну, но спешить все же надо. Поэтому дополнительное снаряжение в Кежме проводится в два дня.
Наняты четверо рабочих, закуплено продовольствие, приобретены две лошади.
21 апреля двигаемся дальше. Опять идем день и ночь, останавливаясь каждые сутки только на 4-5 часов, для того чтобы покормить выбивающихся из сил лошадей.
У нас в обозе пять подвод. На каждой совсем немного груза. Но дорога отчаянная. Снег снова размяк, и лошади вязнут по брюхо, а полозья глубоко врезаются в него. В распадинах увалов (увал — холм, распадина — лощина) скопилась вода; ночами она покрывается слоем звенящего льда, который режет ноги лошадям.
Вот Идукон — маленькая речка в большом болоте, среди водораздельных хребтов Ангары и Подкаменной Тунгуски.
Раннее утро. Мы часа четыре простояли в «таежной гостинице» — дорожном зимовье. Эта «гостиница» представляет собой маленькую хатку без окон, с печкой, которой может пользоваться для ночлега или отдыха любой человек.
Такие зимовки разбросаны в тайге и служат пристанищем для возчиков, переправляющих товары по факториям, или охотникам.
В Идуконе мы выкормили коней и двинулись. Солнце еще не вышло. Холодно. Передовой конь осторожно ступает на лед набухшей речки, делает два-три шага и... проваливается. Хорошо, что не глубоко — всего около метра. Но лошадь бьется, кидается в сторону, воз черпает воду, еще момент — и конь упадет... Но все же умелые руки выводят испуганное животное на берег. За ним уже по проложенной во льду дорожке, проводим мы остальных лошадей, подтягивая веревкой одну за другой.
И так много раз.
Идем день и ночь. В полном смысле слова идем, так как ехать на санях нельзя — лошадям и без того тяжело.
Часто ночью, когда молчаливая всегда тайга молчит еще более упорно, когда деревья и тьма сжимают дорогу так, что тесно как-то становится в груди, мы спим на ходу. Идем и спим... Спотыкаешься, падаешь; тогда искрой мелькнет сознание; на мгновение вырисуются туманные силуэты идущих впереди саней, и снова сон — прерывистый, разукрашенный какими-то экзотическими грезами. Сон на ходу...
230 км мы прошли в 4 суток. Наконец, прорвалась стена лесов и открылась широкая долина реки Подкаменной Тунгуски, или священной Катанги тунгусов. Еще одно усилие, и мы на фактории Вановара.
Подводим итоги. Из Тайшета выехали 12, сегодня — 25. Следовательно... в 13 суток мы покрыли 800 км, имея притом двухдневную стоянку в Кежме, по плохой дороге... Через снег и воду...
Вановара расположена на высоком правом берегу Катанги (Подкаменной Тунгуски), издревле священной реки тунгусских родов Куркагыр, Мачакагыр, Панкагыр и многих других. На юг от нее, через болота и страшные топи, уходит узкая, извилистая дорога-тропа к ближайшему поселку, длиной 250 км. В другие стороны путей нет... Зеленеющие трясины, потонувшие ночами в белых клубах тумана, разбросались кругом. И лишь великий знаток законов тайги — тунгус со своим легконогим оленем рискует кочевать в этом краю туда, куда захочет.
Только зимой или поздней осенью можно без особого труда пробраться на факторию, когда замерзнут под сорокаградусными сибирскими морозами болота и таежные речки. А летом, даже в засуху, пройти от Кежмы (ближайший поселок) на Ангаре к Вановаре трудно, и белеющие кости скелетов лошадей у берегов топей своим жутким видом повествуют об этом.
Мы пришли на факторию последним зимним путем. Там, на юге, за Ангарой, мы оставили весну первых перелетных птиц — жаворонка и белую плиску. Здесь же застали еще полную зиму и хороший, бодрящий мороз.
Нам отведен один из четырех составляющих всю факторию домиков. Она основана несколько десятков лет тому назад предприимчивыми купцами-тунгусниками, по кличке «Борисята», которые вместе с ордой им подобных вгрызались в тайгу и, свив себе гнезда среди тунгусских кочевий, с помощью водки и обмана наживали громадные состояния на пушнине. За бесценок получали они меха соболей, белок, лисиц от безобидных, падких до «огненной воды» — «араки» туземцев, а реализовали драгоценный товар в городах по высокой цене.
С революцией на место «тунгусников» пришли различные «торги» и несколько лет, — так как их было по несколько сразу и возникала конкуренция и ажиотаж — они работали плохо.
В прошлом году торгов было два — «Сырье» и «Госторг», и, как рассказывал Леонид Алексеевич, они все же враждовали между собою. Теперь на фактории спокойно. Самый мощный из торгов — Госторг — хозяином, и все идет гладко. К тому же и заведующий на Вановаре — симпатичный и культурный человек М. И. Цветков.
Фактория Вановара очень небольшая, но типичная фактория. Товарооборот ее в год примерно тысяч 25 рублей. Но с каждым годом она теряет свое значение, так как тайга кругом очень сильно выгорела — зверя поэтому становится все меньше и меньше, а тунгусские роды откочевывают к северу под натиском русских промышленников. Последние вытесняют тунгусов.
Однажды (5 мая) вдруг на фактории появляются «чужие» люди... Идем спрашивать, кто такие? Оказывается — кинооператор П. А. Струков. Совкино прикомандировало его к экспедиции, но с опозданием — и ему, бедняге, пришлось верхом догонять нас по отчаянной дороге. Но он оказался энергичным человеком и все же добрался до фактории и присоединился к нам. Теперь нас в экспедиции стало семь человек — Л. А. Кулик, я, П. А. Струков и четверо рабочих.
Наконец, и сюда добралась весна. Вздулась река, зашумели многочисленные ручьи, сверкающими водопадами спрыгивающие с обрывистых берегов, появились прогалины... А по утрам из глубины тайги отовсюду несется азартное бормотание и шипение токующих тетеревов.
Окруженные трогательным вниманием всех обитателей фактории, мы занялись подготовкой к дальнейшему продвижению, уже водой, по таежным рекам и речкам.
Идет стройка лодок. Наши рабочие-ангарцы — опытные плотники. И в молчании тайги, раскинувшей кругом свои сине-черные, тысячеверстные дали, под звук песен любви начинающих токовать тетеревов, звенит стальная пила, и падают один за другим великаны-сосны. Волоком подтянуты их тела на факторию, распилены на гибкие, ровные доски, и через несколько дней перед нашим домиком изогнулись и лежат в разных позах три «шитика», ожидая смолевки. Лодки-«шитики» имеют высоко поднятые нос и корму, это облегчает плавание по порогам сибирских рек. Еще через несколько дней они осмолены и готовы к спуску. Да и пора...
19 мая взорвался лед на Катанге. Стремительно несутся к западу весенние воды, а льдины с грохотом и треском громоздят на берегу трехметровые торосы, ломают прибрежные кусты, пашут землю... Звенит, шумит река...
Оживает понемногу природа. На солнечных склонах появились желтые цветы— анемоны (A. Pulsatilla), муравьи хлопотливо заворошились на макушках своих построек. Много дичи. Я часто ухожу в тайгу с ружьем, подманивая на пищик рябчиков, и стреляю их. Или же, спрятавшись в кусты тальника на берегу Катанги, где в нее вливается говорливая речка — Вановарка, жду наплывающих со льдом или пролетающих уток.
Так лежит тайга в «Стране мертвого леса».
Но вот пронесло основную массу льда. Спущены лодки. Они названы небесными именами — «Болид», «Комета» и «Метеор». Кроме того, мы купили у тунгусов две маленькие лодочки-берестянки, сделанные из березовой коры, натянутой на тонкие деревянные обручи. Эти лодочки весят по полпуда и поднимают человека с небольшим количеством багажа. Они будут служить нам для разведок и т. п.
22 мая мы двигаемся дальше, туда, где в прошлом году Леонид Алексеевич Кулик открыл «Страну мертвого леса», к месту падения громадного тунгусского метеорита. Проводников с нами нет. Русские никогда не заходили в те края, тунгусы же, ничем не прельщаясь, туда не идут... Говорят — «бог упал там», и не верят, хотя утвердительно качают головой, когда мы говорим, что это «камень огромным свалился с неба» у Хушмо, там, далеко на северо-северо-западе.
Прощай, фактория и гостеприимные твои жители! Прощай, тихий уклад твоей жизни!
От Вановары до устья реки Чамбэ, правого притока Подкаменной Тунгуски, —километров сорок. Быстрое течение прекрасно помогает нам.
В несколько часов проплываем мы это расстояние и сворачиваем к северу — в Чамбэ. Отсюда начинается наше восхождение против струй вешней воды. Весла не имеют силы. Налаживается лямочная тяга с помощью длинной, метров 80-100, бечевы. И вот, попеременно одевая лямку, по скользкому девственному берегу, много-много раз оплывая отвесные скалы или крутые обрывы-яры с выставившимися в реку корнями и сухими стволами сваленных ветром деревьев, мы тащим лодки. И так — день изо дня, с утра дотемна, продвигаясь вперед только по 20-25 верст. Только...
На пятый день с востока и запада к реке подошли хребты Буркана. Здесь, в теснине ущелья, Чамбэ, сжатая каменными стенами, образует порог. Отраженные скалами звуки, от ударов волн о камни и друг о друга, мощно несутся в тайгу день и ночь. Наш лагерь-ночевка был в версте от порога, но, несмотря на усталость, я долго не мог заснуть (хотя и привык вообще-то к шумам тайги), слушая зловещий грохот валов.
Наутро мы должны были «подымать» порог — т.е. общими силами вытаскивать разгруженные лодки, по одной, на главный «залавок» порога. («Залавок» — крутое падение реки в пороге. На Чамбинском пороге залавок в 1-1½ аршина при ширине реки в 50 м). Наш кинооператор Струков прицепился к скале с аппаратом; он хочет снимать эту тяжелую процедуру.
После катастрофы с лодкой: Л.А.Кулик у порога на реке Чамбэ
Первую, самую большую, лодку мы вытягивали три раза, и каждый раз сумасшедшие струи относили ее обратно в «улово» («улово» — водоворот в ямах после порога), где пляшут метровые толкунцы (толкунцы — конические волны, в которых кипит река после порога).
Наконец, напрягая мускулы до звона в ушах, подняли первую лодку... Принялись за вторую... На корму сел Леонид Алексеевич.
Подтащили к «залавку», наполовину втянули наверх и... до сих пор какая-то судорога проходит по спине, когда встают в памяти 2-3 минуты, последовавшие за этим моментом...
Лодку в мгновение залило водой, поставило боком к течению, перевернуло... Блеснуло мокрое дно... Леонид Алексеевич исчез в водовороте... Несколько секунд или, может быть, минут, его не было видно... И лишь только показывалась и скрывалась в волнах и пене опрокинутая лодка... Но он вынырнул, с третьей, оставшейся ниже порога, лодки ему бросили веревку, и он выбрался на берег...
Жмем ему руки, нервно смеемся... Он же, улыбаясь, довольно спокойно говорит:
— Нет, вы посмотрите: очки-то мои целы.
Оказывается, его спасла причальная веревка, прикрепленная к корме, которая случайно зацепилась ему за ногу; она-то и не дала возможности течению унести его в глубину и дальше в реку...
Но вот, порог благополучно перейден. Празднуя это событие, на следующий день мы организуем восхождение на сопки (сопки — конические горы) Буркана. Они не очень высоки, примерно, около километра, и поэтому восхождение занимает всего часа полтора.
Но какой вид открывается сверху! Взволнованная хребтами земля к югу и востоку покрыта дремучей тайгой. А на северо-западе сопки прибрежных цепей гор почти без леса — лысые.
Почему это? Леонид Алексеевич объясняет:
— Даже сюда долетел вихрь того сверх-урагана, который вызван был падением метеорита.
И действительно, лежащий на хребтах лес повален в одном направлении.
Мы определяем теодолитом и буссолью направление: деревья упали на юго-юго-восток...
Следовательно, почти на север лежит Страна мертвого леса, куда мы идем.
После перехода порога у хребта Буркан, мы еще в течение трех суток продвигались по Чамбэ, потом свернули в маленькую речку горного типа, правый приток Хушмо. Эта речка быстро скачет (именно скачет — потому что почти каждые 2-3 версты на ней маленькие пороги — шиверки) по холмистой местности. Продвигаться по ней еще тяжелее, чем по Чамбэ. Вода начала спадать, и много раз мы протягиваем лодки руками, спрыгивая прямо в студеную воду.
Надо было спешить, и мы шли вперед с утра до ночи, не останавливаясь днем ни на час... Здесь уж нам приходится обгонять быстро наступающее северное лето. И мы его обогнали! Еще 3-4 июня шел снег — тепло наступило 8-10. Мы пришли в полосу сплошного бурелома, вызванного падением метеорита.
6 июня экспедиция остановилась на лагере № 13, в нескольких километрах от центра падения, и приступила к организации базы.
В общей сложности мы прошли лодками за 16 суток не менее 300 км.
Извилистые таежные речки Чамбэ и Хушмо — верный путь к тунгусскому метеориту. К сожалению, только трудноватый.
Продвигаясь по Чамбэ и Хушмо, мы встречали много дичи. По берегам, где толпились особенно густые, черные, лохматые от моха елки, слышали писк рябчиков. Тянешь, бывало, лямку и прямо, не снимая ее, стреляешь по вспорхнувшей из-под ног глупой донельзя птице. Немало пролетало по реке и уток. Их били в лет, когда они тянули над головами, доставать же приходилось из воды с помощью «берестянки».
Один раз удалось убить и молодого лося (сохатого), которого наши собаки загнали в реку: мясо его доставило нам много детской радости!
В отношении же хозяина тайги — медведя нам не посчастливилось. Очевидно, напуганный канонадой по уткам, «он» уходил, оставляя только на сыром песке мелей свои следы... А их было много... Большие и маленькие... И нередко наши псы, обнюхивая их, подымали на загривке шерсть и что-то угрожающее говорили ворчанием.
Кочующих тунгусов не встретили: по сведениям, полученным на Вановаре, все они ушли на восток...
В Стране мертвого леса
На север, восток и запад, на тысячи километров нет поселков. Ближайший — на юге за 400 км. (Читатель, который захотел бы найти это место, пусть отмерит на карте 1000 верст прямо на север от ж.-д. станции Тайшет). Здесь «белых» людей не бывало; кочевали раньше тунгусы охотники, да и те ушли с лишком двадцать лет назад, когда еще не прошел над тайгой огневой ураган от падения метеорита. А теперь эта тайга, когда-то мощная и наполненная жизнью различнейших зверей и птиц, многообразной и динамичной, тихо догнивает на земле. А с холмов, вместо взволнованного моря зеленовато-синих лесов, куда ни поглядишь, во все стороны открывается грустная панорама серых хребтов, голых, безжизненных, мертвых. Холодный северный ветер свободно гуляет по этой Стране мертвого леса. Он пробует заигрывать с торчащими изредка пнями, а они протяжно стонут и воют. Жутко. Спокойного разговора древесных вершин здесь не услышишь...
Наш последний лагерь у реки (№ 13) разбит в излучине, под холмом. Здесь еще есть немного жизни. Сохранилось с десяток деревьев, берега поросли кустарниками, а на каменистых отмелях речки с раннего утра и до сумерек мелодично перекликаются кулички.
Так вот она, эта страна Великого Болота тунгусских сказок о боге грома, страшном Огды! Вот она — Страна мертвого леса, опочивальня скитальца межзвездных пространств — тунгусского метеорита!
Как все мрачно, дико кругом...
А вечерами, когда яркое летнее солнце забежит далеко на севере за край горизонта и хрустальная белая ночь раскроет свои объятия, в долине Хушмо и ущелье Чургима, недалеко от которого разбит наш лагерь, подымается клочковатый туман, стелющийся длинными космами между спин гор в молчании редких стоящих трупов деревьев.
И только летучие мыши в погоне за мириадами комаров, маленьких, нежных существ, дни и ночи жаждущих крови, чертят густеющий в сумраке воздух бессмысленными зигзагами своего полета. Точно пишут что-то они на громадном полотне неба, переливающемся матовыми красками полуночной зари.
И жутко тогда... И хочется думать почему-то о том мире труда и света, который лежит далеко-далеко... Кажется — невозможно далеко...
И вспоминаются почему-то картины Врубеля... Вероятно, потому, что многие краски ночного бытия в Стране мертвою леса есть и в его творениях...
Я никогда не писал стихов — поэзия не для меня, человека конкретных дел, — но удержаться невозможно. И в дневнике появляются посвященные Л. А. Кулику рифмованные строчки:
О стране мертвого леса
Там горы угрюмые землю волнуют
Чредой бесконечных хребтов,
И ветры с холодного севера дуют,
Гряды нанося облаков.
Там ночи в июне холодны и бледны,
Заря зацепляет зарю!
И только одни орхидейки лишь нежны
На кочках, уснувших во мху.
Там шумным каскадом вода пробивает
Ущелье из темных камней,
И лед в нем опаловый грот образует,
Гремит водопадом ручей.
Там лес вековой весь так дружно, рядами
Приникнул к земле и лежит.
Лишь высятся редкие пни — сторожами,
Как черные иглы... В них ветер свистит.
Поет он победную песнь над тайгою.
Над мощью былою ее,
Поет панихиду над нею порою,
Обряд похоронный творя.
И край этот мертвый — никто не тревожит.
Покинул его дух лесной.
Покинула белка. Тунгус же обходит
Окружной оленьей тропой...
На месте лагеря № 13 — под холмом, в маленькой еловой и лиственничной рощице, сохранившейся под его защитой, решено организовать базу экспедиции.
В первую очередь надо спрятать продукты, так чтобы их не мог достать случайно пришедший в наше отсутствие мишка. Для этого на двух пнях, срезанных на высоте двух метров от земли, строится так называемый «лабаз», т. е. помещение вроде голубятни. В него складывается наш запас муки, масла и снаряжение. Затем строится маленькая баня. Это сделать совершенно необходимо, ибо при интенсивной работе в жару надо мыться, а вода в Хушмо очень холодна.
Одновременно начинаем «интенсивно» ловить рыбу. Дичи ведь нет уже кругом — надо, следовательно, запастись рыбой. У нас две маленькие «ставные» сети, они работают день и ночь. Но, увы! Быстро сливается весенняя вода, и с нею уходит рыба... Загораживаем речку плетневым забором, в окнах которого устанавливаем «морды», плетенные из ивняка. Но и это ухищрение помогает ненадолго: 12-13 июня рыба перестает ловиться совсем... И речка Хушмо превращается в веселый ручеек, журча перекатывающийся по каменистому дну... Подсчитываем свои трофеи. В яме, выкопанной у реки, плескается наш улов: 5-6 щук, десятка два красавцев хариусов-форелей и два громадных тайменя (таймень—рыба из семейства лососевых), по 20 фунтов каждый.
Кинооператор часами нацеливается своим аппаратом на яму, он обязательно хочет снять этих представителей сибирских рек, в особенности хариусов, когда они, подплывая к поверхности воды, выставляют наружу черный спинной плавник в виде паруса с голубыми пятнами.
— Хорошо, да мало, — говорим мы. И действительно, мало на 8 человек. К 18-20 июня у нас уже нет рыбы, переходим на однообразное питание мукой в том или ином приготовлении. Например: утром лепешки, спеченные в золе костра, или сухари с чаем; днем заваруха, т. е. довольно противное тесто — мука, заболтанная в кипятке с небольшим количеством масла, и опять чай; вечером же снова лепешки и, кроме того, обычно кружка растопленного на огне масла, куда каждый макает свой кусок.
База готова. Детальные разведки Леонида Алексеевича наметили место постоянного лагеря, в нескольких километрах к северу, в самом центре падения метеорита, на плоскогорье Великого Болота.
23 июня мы снимаемся с лагеря и начинаем двигаться к намеченному пункту.
Это очень тяжело. Лежащие на земле скелеты деревьев представляют собою как бы бесконечную баррикаду, а с нами много багажа. Поэтому начинаем чистить себе дорогу, разрубая переплет из бревен и сучьев. Двигаемся медленно-медленно, по 2-3 км в день!
Болота породили огромнейшее количество насекомых — кровопийцев. Комары день и ночь, а днем еще мошки-москиты и оводы, звенящими и гудящими облаками налетают на людей и животных. Приходится бронироваться — надевать три рубахи из фланели или бумазеи, на лицо натягивать сетку-накомарник, сделанную из конского волоса, а на руки кожаные перчатки Лошади бесятся, и их приходится круглые сутки держать в дыму костров. Мы сами тоже широко пользуемся дымокурами, иначе невозможно более или менее спокойно обедать или пить чай. Но нередко и дым не помогает, и я не раз пил чай прямо через сетку накомарника.
Между тем, континентальное лето дает себя знать ощутительной температурой: днем в тени зачастую плюс 37°С.
В Стране мертвого леса мало высших животных — зверей и птиц. Несколько оживляют ее только полосатенькие бурундуки (зверек из семейства белок, величиной с крысу, серо-черного цвета; вдоль спины у него черные полосы, длинный хвост), с задорным писком-чириканьем перебегающие с задранными кверху хвостами по лежащим деревьям. Наши псы азартно охотятся за ними, нарушая громким лаем тишину мертвых хребтов. Птиц еще меньше. Только изредка вспорхнет дятел или свиристель... Но цветов много, и такие яркие, причудливые. Удивительный контраст представляют собой нежные орхидеи, светло-лиловыми огоньками мерцающие среди мха, сверкающие оранжевым пламенем «жаркие» цветы или экзотически распятнанные пурпуром леопардового цвета лилии-саранки с мрачным колоритом обугленных пней.
Прорубая себе путь, проходим по ущелью Чургима, поднимаемся на барьер плоскогорья, недалеко от того места, где его прорвал ручей. Вытекая из Великого Болота, он сверкающим водопадом с 6-метровой высоты спрыгнул в долину.
Этот водопад удивительно красив. Среди мрачных черных скал-траппов, покрытых ржавым мхом и лишайниками — белопенные каскады и... ледяные опаловые стены. Ледяная арка и таинственный, мерцающий голубовато-зеленым сумраком грот...
За барьером Чургима — сакраментальное плоскогорье.
Та же унылая, грустная картина.
Вокруг большого торфяного болота возвышаются хребты, очищенные ураганом от леса, и только в ущельях кое-где торчат обожженные, исковерканные стволы деревьев, не сваленные потому, что воздушная волна, разошедшаяся от места падения осколков метеорита, перелетела через них (т.е. получился, так называемый, переброс волны).
Сам же метеорит, упавший роем осколков, глубоко зарылся в торф. Об этом говорят многочисленные кратеры-воронки, разбросанные на плоскогорье.
Размером они от нескольких метров до 60-70 см в диаметре.
Мы отправляемся с Леонидом Алексеевичем на первую разведку центра падения. И он, показывая мне различные образования, объясняет.
Вот, например, огромная воронка — кратер, диаметром метров в 60. Глубина ее метра четыре, на дне болото. Края (борта) обрывисты, и коричневый торф отслаивается большими глыбами-пластами и падает вниз.
Кругом почва обожжена, и вместо когда-то росшего здесь багульника — только жалкие его остатки, обугленные пеньки и корни.
— Представьте себе, — говорит Л. А., — вот сюда, в момент падения метеорита вошел в торфянистую тундру осколок метеорита. Он мчался с космической скоростью, т.е. пролетал в секунду 10-12 километров, и поэтому гнал перед собою воздух, вернее, прессовал его. Когда же он вошел в землю, то этот спрессованный воздух, естественно, расширился — получился взрыв. Этот взрыв и сделал воронку-кратер, которую мы осматривали, а также породил ту воздушную волну, которая разошлась ураганом на десятки километров вокруг и произвела виденные нами раньше разрушения. Но падение метеорита с такой скоростью, конечно, обусловливает еще сильное нагревание поверхностного слоя метеорита и близлежащих слоев газа (воздуха) благодаря трению, и это нагревание колоссально. Здесь мы имеем тысячи градусов и такие температуры, которые на земле трудно себе представить. И вот эти-то раскаленные газы, окружавшие метеорит, произвели ожоги леса, торфов, сожгли кустарники багульника и, как говорят тунгусы, спалили несколько сот их оленей, которые паслись в этих краях.
Идем дальше... Торфянистое плоскогорье все изрыто воронками. Они не только круглой формы, но и овальные, бисквитообразные и т. д. Их здесь сотни!
— Это совершенно понятно, — поясняет Л. А., — ведь здесь упал большой рой осколков и, следовательно, здесь были двойные, тройные, четверные падения и т. д. А вот, посмотрите, — останавливает он меня, — это выбросы. При взрывах целые пласты торфа взлетали на воздух, многие из них перекинуты «вверх ногами», и вот сейчас мы их можем наблюдать в таком положении...
Итак, суммирую впечатления.
Центр падения метеорита — угрюмое плоскогорье, окруженное цирком голых гор. Здесь, на площади 2-3 квадратных километров, торфянисто - тундровый покров взрыт и вспахан различной формы воронками-кратерами от падения сотен, а, может быть, и тысяч осколков метеорита.
Касаясь земли с остатками своей космической скорости, этот скиталец вселенной прессовал перед собой воздух — и после его падения последовал громаднейший взрыв. От этого взрыва по концентрически кругам на десятки километров разошелся вихрь-ураган, который свалил вековую тайгу, причем деревья упали корнями к центру падения, а вершинами наружу.
И только в непосредственной близости от места падения лес остался стоять на корню, так как, по законам физики, воздушные волны перелетели через некоторую зону, — ураган перебросился через него.
Все кругом опалено — обожжено, так как метеорит, проходя атмосферу, оказался окруженным облаком раскаленных газов.
Через некоторое время возвращаемся в лагерь. Решено параллельно с исследовательской работой выстроить избушку и разбить постоянный лагерь на склоне центральных хребтов плоскогорья, в непосредственной близости от изрытого воронками места.
Идут дни. Леонид Алексеевич, сделав детальную разведку и внешнее описание центра падения, принимается за топографическую съемку с помощью теодолита. Н. А. Струков лазает со мной по хребтам и болотам и крутит ручку своего киноаппарата.
Не занятые с нами рабочие сооружают из жалких остатков леса избушку.
Как-то пробуем произвести раскопки в одной из воронок. Но напитанный водой торф отдает ее в нашу шахточку, и скоро рыть оказывается невозможно — заливает.
Делаем золотоискательский, приисковый насос-помпу из выдолбленного ствола кедра и с его помощью снова, откачивая набегающую воду, роем. Но, к сожалению, он помогает плохо и к тому же очень короток — всего 2 метра. На эту глубину шурф, наконец, вырыт. Дальше ничего не выходит. Раскопки приходится отложить до того времени, когда экспедиция будет лучше оборудована — будут хорошие насосы и буры, т.е. на будущий год.
Жара... Комары... Питаемся довольно плохо. Дичи нет, рыбы тоже; остается — мука, мука, мука, да изредка только рисовая каша.
А засуха, как нарочно, погубила ягоды. Как хорошо цвели весной княженика и морошка! Сейчас же нет завязей. Смешно сказать: как-то я, после долгих поисков, нашел только две ягодки морошки. В другой раз, исследуя западные склоны гор цирка Мериля в молодом осинничке и березняке, который в некоторых местах стал подниматься и оживлять мертвый ландшафт, я отыскал три гриба — подосиновика. Мы их зажарили и съели с большим удовольствием; к сожалению, порция на каждого пришлась самая мизерная: эти три грибка были разделены на восемь человек...
Идут дни. Некоторые из нас определенно слабеют, становятся апатичными и с трудом раскачиваются для работы.
К середине июля Н. А. Струков заканчивает киносъемки и фотографирование. Намечаем отправить его домой с тремя рабочими. Но как? Через тайгу напрямик отпустить их нельзя — они рискуют заблудиться.
14 июля где-то в верховьях Хушмо прошли сильные грозовые дожди. Вспухла речушка, и мы, снарядив одну из лодок, которые остались с весны, отправляем Струкова и троих рабочих в жилые места.
Нас остается четверо.
Снова идут дни... Жарко... Комары, мошки, оводы... Исследовательская работа продолжается.
Избушка готова — только еще без крыши: сверху просто потолок из бревен. Размер ее 7х7 аршин. Внутри пазы, прямо к стенке; от двери налево — возвышеньице для привезенной с собой маленькой печки - «буржуйки»; направо — скамьи у стены и стол. Окон нет.
Переселившись в избушку, начинаем войну с комарами, тоже в изобилии залетающими в нее, устроив сильную «дымовую завесу». Но это все же помогает мало. Ночью, когда перестаем следить за дымокуром, в щели отовсюду пробираются проклятые кровопийцы и отравляют сон.
Привлеченные большим количеством «гнуса» около лагеря, к нему слетаются из окрестностей две, а потом три семьи белых трясогузок, или плисок.
Удивительно милые птички. Изящные, чистенькие и замечательно ловко охотящиеся за оводами и комарами. Скоро они так привыкают к нам, что, если стоять тихо, то ловят оводов прямо на одежде, на ногах, спине, руках.
Это наши «домашние животные». Мы стараемся их не пугать и даже иногда, в часы досуга, специально занимаемся ловлей для них жирных оводов, облепляющих коней.
К концу июля заболевает один из двух оставшихся рабочих. На почве истощения у него развивается острый фурункулез, и огромные нарывы, с кулак величиной, появляются на лице и шее. Бедный парень без еды и сна лежит на нарах. Лечим его компрессами.
Скоро и я начинаю замечать у себя признаки авитаминоза-цинги. Сильная апатия, нет аппетита, десны вспухли и кровоточат.
Проходит еще несколько дней, и у второго рабочего недомогание: жалуется на слабость, на боль в ногах.
Только один Леонид Алексеевич бодр и здоров.
Что же делать? Общие работы подходят к концу, но еще не сделаны очень важные магнитометрические измерения.
Эти измерения, которые надо сделать в воронках, когда первые морозы укрепят болотистый покров их дна, должны показать наличие осколков метеорита в определенных местах, и поэтому определить направление, в котором надо рыть. У нас имеется для этого несколько приборов, взятых Л. А. в Геологическом Комитете: «котелок», магнитометр Тиберг-Талена и магнитометр Томсона.
2 августа, перейдя на нашу базу к реке, собираемся на совещание. Забираемся на лабаз и при свечке тихо обсуждаем положение.
Перед нами дилемма: или оканчивать экспедицию совсем, бросив магнитные измерения, или оставаться еще на месяц - полтора здесь, рискуя жизнью больных, ибо лечить их нужно питанием, а улучшить таковое невозможно...
Леонид Алексеевич приходит к решению.
— Я останусь один, — говорит он. — Для меня продуктов хватит на три месяца. За это время вы, Виктор Александрович, доберетесь до Москвы и Ленинграда, получите дополнительные средства, вернетесь и организуете в Кежме вьючный обоз, с которым по первым заморозкам, когда окрепнут болота в тайге, придете сюда, за снаряжением и коллекциями. Завтра выступим, я вас провожу.
За поддержкой
Раннее утро. Солнца еще нет, и в долине Хушмо ходят волны седого тумана. Небольшое количество продовольствия и одежды погружено на двух наших коней. Они представляют жалкий вид. Миллионы комаров и оводов, которые пили их кровь, и жалкие кустики болотных осок, растущих среди торфов плоскогорья Великого Болота, которые их питали все лето, наложили свою печать. Наши кони — это жалкие, едва стоящие на ногах клячи... Но и люди немногим лучше их! Худые, обросшие бородами, в рваных, залатанных разноцветными заплатами одеждах.
Итак, мы выступаем...
Направление по компасу — юго-юго-восток.
Первый день идем все время буреломом. Леонид Алексеевич впереди, подбадривая своим примером. Жарко, комары... Я чувствую себя плохо. В ушах звенят и дребезжат бубенцы, раздаются какие-то гудки...
Потом вдруг обморок; на утомленном организме сказалось резкое напряжение непрерывной ходьбы в течение ряда часов... Но — маленькая передышка и снова вперед. Раз пошли напрямик — выйти надо.
Вечером подходим к речке Макитта. Здесь уже лес свален не полностью. Скоро, видно, начнется тайга. Делаем остановку на ночь, но решаем сократить ее до минимума. С ранней зарей двинемся дальше.
Костер и чай...
Я лежу на мягком мху под живыми деревьями. Какое наслаждение! Трудно представить себе, как приятно чувствовать живую природу вокруг себя после долгого пребывания на ее кладбище.
Сдержанно шумит тайга. Изредка пропищит какая-нибудь птица. А вверху, высоко, появляются зеленые звезды.
Усталость велика, но сон плохо идет к нам. Нервы напряжены до крайности.
Утром снова вперед: с трудом, но идем. Леонид Алексеевич решает провожать нас дальше.
Все глуше и глуше лес. С трудом пробираемся через чащу кустарников или в частоколе черных, опутанных седыми космами мха, елей. Стараемся идти оленьими тропинками, которые в прежние времена протоптали кочевавшие здесь со своими стадами тунгусы. Но они запутаны и часто теряются в болотах.
К полудню стена лесов прорывается, и широкая болотистая долина ущелье открывается перед нами. По всей вероятности, это ручей и болото Харыльгакта, которые проходил в прошлую экспедицию Леонид Алексеевич с тунгусами. Много оленьих тропок идет через долину к другому берегу, но все они упираются в топкие трясины. Перейти по ним Харыльгакту с конями невозможно. Конечно, мы не потеряли направления. Нет, каждый из нас в любой час дня и ночи определит страны света без всякого компаса с точностью до 5-6°, но мы просто никак не можем найти переход. Наконец, после 4-часовых поисков, недалеко от громадной, расщепленной молнией лиственницы, находим старый тунгусский брод через ручей и ряды засечек на деревьях, показывающих дорогу к нему по болотам с обеих сторон. Осторожно проводим коней, проваливающихся через мох в вязкий ил трясины. Все кончается благополучно. Харыльгакта перейден, и мы снова пробираемся через заросли.
Решено взять направление круто к востоку и выбраться к реке Чамбэ, по берегу которой спуститься без хлопот к Подкаменной Тунгуске. Это удается, и через несколько часов мы устраиваем маленький привал уже у реки. Подкрепившись чаем и лепешками, а также великолепным, как нам кажется, супом из двух рябчиков и одной утки, убитых по дороге, очень скоро выступаем дальше. Идем правым берегом Чамбэ, вниз по течению, — на юг. Здесь густая-густая трава метровой высоты; с кустов вспархивают птички. Словом, природа живет нормально.
Продвинувшись берегом километров 25-30, по указанию Леонида Алексеевича, взбираемся на гряды холмов, тянущихся вдоль течения реки по правому берегу и по гребням их, пользуясь тунгусскими тропками, и до ночи проходим еще несколько километров. Под хребтом, около полувысохшего болота, останавливаемся переждать темноту. Кипятим чай из очень грязной воды — он сильно отдает гнилью.
Кое-как скоротав ночь, в предрассветных сумерках двигаемся дальше. Чем ближе к Подкаменной Тунгуске, тем больше хорошо протоптанных тунгусских троп, и поэтому идти легче. К полудню выбрались к устью Чамбэ. Победа... Теперь можно больше не беспокоиться о дороге: синяя лента Катанги в оправе зеленых хребтов прямо приведет к Вановаре, а дальше к Кежме есть уже определенные тропы. У устья Чамбэ иногда проживает полуоседлый тунгус Павел Аксенов. Сейчас его нет, но семья здесь, и с трудом добыв у двух его жен разрешение взять лодку, мы налаживаем знакомую по весне лямку; кони поочередно везут нас к Вановаре. Поздней ночью, после трехсуточного перехода почти без остановок, — фактория. Здесь маленький отдых, для нас, больных и истощенных, и затем трое из нас идут дальше к Кежме, в жилые места.
С Леонидом Алексеевичем расстаемся. Он вывел нас так благополучно, и теперь идет обратно, неистощимый в своей энергии, в дикую Страну мертвого леса, для того чтобы окончить необходимые науке наблюдения.
— Счастливый путь, — говорит он, — буду ждать вас там, у Хушмо до конца октября, а после этого буду стараться выбраться, если это удастся.
Расставшись с Леонидом Алексеевичем около Вановары, мы, т. е. двое рабочих и я, с напряжением всех сил совершили переход в 230 километров до Кежмы на Ангаре.
Стоявшая в июне-июле засуха очень помогла нам, так как страшные болота около Идукона, Аяна и других урочищ основательно подсохли.
12 августа — Кежма. Люди... Кинооператор Н. А. Струков, который, выбравшись из тайги, занялся съемкой краеведческого материала для фильма о Приангарье, радостно встречает. Что? Как дела? Здоровы?..
В Кежме несколько дней отдыха и усиленного питания. Затем я сажусь в лодку, нанимаю двух проводников и, распрощавшись со своими друзьями-рабочими, которые теперь уже дома, пускаюсь в путь, вниз по течению Ангары. Плывем день и ночь. Гребем попеременно, а когда дует «верховка», ставим четырехугольный парус.
Ангара — замечательно красивая река, и главная ее красота — в разнообразии. Нет ни одного ландшафта на протяжении каждых десяти километров, похожего на виды следующих десяти. Ангара то разливается широкими плесами (до 8 километров), спокойными, почти без течения, то шумит бурунами у подводных камней, шивер и порогов, сжатая в скалах, то вся загромождена островами, на которых сейчас идет сенокос. Берега Ангары то обрывисты, и тогда различные геологические профили рельефно выступают вперед, повествуя о далеком прошлом этой страны, то хребты, непрерывно волнующие землю, спускаются к воде пологими скатами, заросшими хвойным или смешанным лесом, или заставленными коричневыми домиками поселков.
Идут дни. Мы плывем. На седьмые сутки пути — Енисей. Две громадных реки, шириной по 2 километра каждая, борются за главенство. И Енисей побеждает, благодаря быстрому течению, которое гнетет спокойно вышедшие из коридора скал хрустально-чистые воды Ангары.
У устья Ангары есть поселок Стрелка и пароходная пристань. Мне посчастливилось. Очень скоро красавец «Коссиор» — пассажирский пароход, курсирующий по Енисею от г. Минусинска до г. Енисейска, подает сигнальный гудок, и ночь с седьмого на восьмой день отплытия из Кежмы я провожу на настоящей постели после полугодового перерыва.
Итак, мой рейс окончился благополучно. Только вид у меня отчаянный, и пассажиры, хотя и привычные сибиряки, все же поглядывают в мою сторону с смущением: ведь на мне разноцветные заплаты, сделанные собственноручно еще в тайге.
Кипит жизнь в Москве... В грохоте, лязге, звоне машин и разговоре гудков строится новый мир...
Сентябрь. Еще совсем тепло, но торопиться обратно все же надо, чтобы двинуться с вьючным обозом через тайгу в тот момент, когда подмерзнут болота и топи. Надо уловить тот момент — между осенью и зимой, когда дождливый период уже закончится, а глубоких снегов еще нет.
В Академии наук сделан доклад о создавшемся положении. Признано необходимым немедленно организовать помощь Л. А. Кулику и отпущены требуемые суммы.
Советская общественность, чуткая ко всякому делу науки, широко дебатирует в прессе вопрос о метеоритной экспедиции и самоотверженной работе ее начальника Л. А. Кулика.
— Ведь он остался в одиночестве... Живет там, в дикой Стране мертвого леса только с собакой...
22 сентября вечером, в 10 часов, снова знакомый Маньчжурский экспресс. Гудок.
— «До свиданья», — кричат с перрона провожающие товарищи. Редакция журнала «Всемирный следопыт» посылает со мной со следующим поездом своего сотрудника писателя - путешественника А. Смирнова. Это меня очень радует: все же не одному придется организовывать партию и скитаться в тайге.
Бегут и бегут ряды телеграфных столбов.
Хорошо идет Маньчжурский экспресс, но все же так хочется его поторопить! Глухое беспокойство все время шевелится внутри: «Как-то Леонид Алексеевич?!»
Неожиданно телеграмма из Новосибирска. Сибкрайисполком просит задержаться для согласования вопроса об экспедиции помощи Кулику.
Утром 27 — Новосибирск, город, который я очень люблю за энергию и громадную жизненность. В этом городе все звенит в труде, и красочные контрасты, которые создал американский темп роста его, рассеяны всюду... Рядом с великанами-домами из стекла и бетона доживают свой век деревянные подслеповатые хибарки...
Асфальт и заросшие гусиной травой переулки...
Привет тебе, столица Красной Сибири!
В 12 часов — заседание специальной оперативной четверки краевого исполкома с представителями ведомств. Председательствует тов. Хропин.
— Товарищи! — обращается он к собравшимся после моего доклада.— План экспедиции оказания помощи Л. А. Кулику Академии наук надо признать правильным. Но имеется предложение: для того чтобы ускорить продвижение т. Сытина до Кежмы, где должен организоваться вьючный обоз, предоставить ему гидросамолет из Иркутска. Однако, учитывая то, что гидросамолету придется идти неизвестным маршрутом, надо послать резерв. В него войдет опытный человек от Красноярского окружного исполкома и Географического общества, а также представитель прессы т. Смирнов, посланный издательством ЗИФ; и, если т. Сытину не удастся добраться до Кежмы, — то эти товарищи проведут экспедицию оказания помощи Л. А. Кулику самостоятельно.
Предложение в такой формулировке принимается.
Утром на следующий день, переменив билет, который был до Тайшета, на Иркутск, сажусь в вагон.
По договоренности, т. Смирнов должен ехать в этом же поезде. Через главного кондуктора мне удается скоро разыскать своего нового товарища, и мы начинаем обсуждать с ним план действий, согласно изменившейся обстановке. В беседе незаметно идет время. Алексей Миронович — старый путешественник, и у него есть много чего порассказать.
Через сутки — Тайшет. Расстаемся... Еще через сутки — Иркутск.
На вокзале встречает представитель «Добролета» и информирует меня, что гидросамолета «Моссовет» системы Юнкерса № 13, который назначен на полет, еще нет здесь, но что он прибудет сегодня.
— Но, знаете, товарищ, — говорит мне немного позже директор Добролета, — вряд ли нам удастся довезти вас до Кежмы: дальше с. Братское (оно в 700 км от Иркутска) нет бензинных баз, и вы, конечно, понимаете, что рисковать самолетом нельзя...
Досадно! Но, все равно, возвращаться в Тайшет — это терять трое суток, а так, я надеюсь, перелетев через пороги у Братского, легко сплыть вниз по течению Ангары до Кежмы...
1 октября.
Туманное, мглистое утро. Солнца нет. Неужели нельзя будет вылететь? Но вот туман начинает редеть. Желтым пятном появляется солнце. Полетим!
Там, где Шалашинская улица упирается в Ангару, у самого берега — к дощатым мосткам привязан серебристокрылый Юнкерс. Механик Винников хлопотливо осматривает мотор: что-то вытирает замасленными тряпками, что-то подкручивает.
«Моссовет» только вчера прилетел из далекого тысячеверстного рейса на Лену и в Бодайбо. Пилот Демченко бодр и уверен. Будем лететь по незнакомому еще маршруту.
Туман окончательно рассеивается. Блестит окованный медью винт, когда т. Винников начинает расправлять мускулы мотора, остывшие за ночь.
— Контакт!
— Есть контакт!
Заработало магнето. Загудел мотор. Плавно потекли назад серые громады домов, фабричные трубы Иркутска.
До свидания!
День выдался прекрасный. Солнце. Почти безветренно. Лишь изредка кренят самолет то вправо, то влево невидимые струи набежавшего откуда-то ветра. Но, управляемая верной рукой, машина идет прекрасно. Высота 1000 метров.
Внизу атласной лентой вьется Ангара. По берегам — небольшие деревушки, окруженные системой квадратиков-пашен, а дальше, до самого горизонта, потонувшая в сизой дымке дикая тайга.
В 300 километрах от Иркутска, в с. Балаганском есть бензин. Юнкерс идет на посадку. Следующий перелет равен почти 400 километрам, а самолет, отягощенный поплавками, проявляет огромный аппетит. Надо забрать горючее.
30 минут в Балаганском, и затем — снова в воздухе.
Высота — 1200 метров. Деревушек все меньше, больше лесов, покрывающих пологие холмы — таежные «гривы».
Смотрю в бинокль: на зеленой воде суетятся белые точки. Точек много-много: это — дикие утки «крохали», соединившись в стаи, готовятся к отлету.
В одном месте несколько лодок. Очевидно, это рыбаки тянут невод. Рыбаки, закинув головы, смотрят вверх, а их лодки плывут по течению. Все это ясно видно сверху.
Но вот вдали, у поворота реки, показался большой поселок. Это — Братское. В Братском есть телеграф. Сюда еще заранее, утром, Добролет дал телеграмму, чтобы зажгли сигнальные костры около того места, где река широка и нет мелей.
Ближе и ближе костры. Тов. Демченко быстро ориентируется и делает посадку правее, в русле реки, и оттуда уже, завернув, подплывает к берегу, черпая поплавками песок.
Самолет здесь впервые. Все население на берегу. Быстро местный РИК и ячейка Осоавиахима организуют летучий митинг.
Через полчаса — дальше. Юнкерсу предстоит еще перекинуть меня по воздуху через страшные пороги «Шамана». Поднимаемся. Летим.
Справа и слева к реке подступают высокие холмы, обрывающиеся отвесными скалами. А в теснине — на поворотах — спокойная до этого гладь реки рябится, окрашивается белыми барашками. Это — пенятся буруны у подводных камней.
Но вот и главный порог остался позади.
Перелет закончен. Дальше лететь нельзя — не хватит бензина на обратный путь. Заметив деревушку, притаившуюся в одном из протоков Ангары, машина делает над ней круг.
Я вижу внизу суетню. Люди, животные, собаки бегают в величайшем волнении. Посадка.
Самолет подходит к околице. То тут, то там захлопываются ставни окон. Людей не видно...
Только потом, спустя некоторое время, осторожно ступая, появляется первый человек. Неуверенно подходят другие.
— Село Дубынино, — отвечает один из подошедших, дико смотря на наш гидроплан.
Улетел Юнкерс. В толпе граждан деревни Дубынино с трудом разыскивают сельсоветчиков.
— Товарищи, достаньте мне лодку. Мне плыть надо дальше, и как можно скорее. Сколько километров от вашей деревни до Кежмы? Есть ли пороги? — забрасываю я вопросами появившихся, наконец, представителей местной власти.
— До Кежмы? Ну да пять сотен не меньше, а порогов видимо-невидимо.
— Далеконько! Но делать нечего. Попробуем нажать и продвигаться побыстрее.
Через некоторое время нанята лодка на 200 км и для спуска по Дубынинскому порогу. Ямщики-лоцманы готовы.
Раннее утро. По Ангаре ходят волны тумана, в котором плавает невысоко над горизонтом солнце. Сыро, холодно.
Беру свой небольшой багаж — и в сопровождении гостеприимного секретаря сельсовета т. Кузнецова иду к лодке.
Около отчаянного вида «стружка» возятся хозяева, затыкая щели паклей.(«Стружок» — долбленная из ствола осины лодка. Распространена в верхнем плесе (течении) Ангары. По своим качествам несравнимо хуже лодок среднего и нижнего течения Ангары — «шитиков», строящихся из теса).
— Это-то лодка? — прихожу я в смущение.
— Ну, да... Вы не сумлевайтесь, товарищ! Доставим в лучшем виде. А то, сами понимаете, хорошую лодку спустишь в порог, а назад-то ее домой против воды не поднять... Выгоды нет.
Что на это скажешь? Искать другую лодку — задержка. Поэтому — вперед!
Через 7 километров — Дубынинский порог. Мрачные скалы сжимают реку. С грохотом несутся вспененные воды, вздымаясь метровыми волнами. Мелькают берега, камни. Наша посудинка, захлебываясь в волнах, летит...
Порог длиной в 7 км. И мы в девять минут проплываем его. «Стружок» все же выдержал напор воды. О камни нам посчастливилось не стукнуться. Ямщики торжествуют.
Дальше — на протяжении 180 км — река более или менее спокойна.
Покрытые лесом хребты подходят к берегам и то пологими скатами, то обрывистыми утесами и россыпями серых и ржаво-желтых камней спускаются в воду. Погода стоит прекрасная. Только холодновато, и по утрам долго стоит туман.
За 2½ суток проплыли мы 200 км. Дальше мои ямщики плыть не хотят.
— Почему? — Смущенно улыбаются:
— Знаете, Виктор Александрович, дальше порог...
— Ну, так что же? Ведь один проплыли хорошо, а проводника возьмем еще.
— Да нет, этот порог всем порогам порог. Нашей лодке не выдержать...
Пристаем к одной из деревушек.
— Лоцманы по порогу есть?
— Есть двое.
Было пятеро, говорят, да трое потонули в пороге. Пересаживаюсь в другую лодку, покрепче. На корму садится высокий, здоровый, уже пожилой, но с острыми еще глазами человек. Плывем.
— Далеко до порога?
— А вы послушайте. Шумит.
И, действительно, издалека доносится глухой рокот волн. «Однако, — думаю я, —если за десять километров слышно, так каково же вблизи?»
«Шаманский» или «Ершовский» порог имеет два русла, разделенные скалистым островом.
— По правому, — говорит мне лоцман, — плыть на этой маленькой лодочке нельзя: — ее в два счета зальет валами, они здесь в сажень высотой! Поплывем по левому рукаву: в нем больше камней, но течение менее сильное...
Ему лучше знать!
Через несколько минут, как ореховую скорлупу или маленькую щепочку, подхватывает стрежень порога нашу лодку...
Такой грохот, что нельзя разобрать, что кричит мне рулевой. Я гребу изо всех сил — а весла так и вышибают из рук вздымающиеся со всех сторон конические волны — «толкунцы».
Река как бы вся в снегу от пены... И только изредка этот дрожащий и переливающийся саван прорывают черные силуэты камней, точно морды каких-то страшных зверей.
Руки страшно болят от напряжения.
Наконец, последний «залавок»... Самый большой... В ревущую пасть водоворота прыгает с двухметрового водопада лодка... В брызгах и клочьях взлетевшей на воздух пены затмевается окружающее... Но у лоцмана верная рука...
Порог спущен.
Пристаем к берегу. В полуверсте деревушка Ершово. Отправляюсь туда нанимать ямщиков, чтобы плыть дальше.
Захожу в одну из изб. Начинаю задавать вопросы, и сразу же меня поражает особенность здешних жителей — говорить очень громко. Они прямо выкрикивают слова...
— В чем дело? — обращаюсь я к своему старому проводнику. — Почему здесь все ревут? («Реветь» по-ангарски значит кричать).
Он улыбается:
— Знаете, ершовских все в округе узнают по этому. Привыкли они реветь, когда работают около порога. У них на берегах там пашни...
Еще 40 километров до деревни Воробьево. Здесь нанимаю новых ямщиков.
— Пороги есть?
— Да, но небольшие. Куда меньше тех, какие проплыли. Только вот «Сосуна» бойтесь, — отвечают мне.
Снова плывем. Течение быстрое. Очень быстрое. Река в теснине, в коридоре скал. Но глубоко и поэтому неопасно. Быстро остаются позади селения около устья р. Илима.
— А вот здесь и «Сосун», — указывают мне вперед на бушующие посередине реки волны. Оказывается, «Сосун» — это огромный водоворот.
— Знаешь, — говорит мне ямщик, — ежели, например, дерево спустить в него, прямо с ветками ель, например, выйдет она пониже, голенькая: всю обдерет — как игла станет!
Река, наконец, выходит в широкую долину. Порогов больше нет. И теперь я плыву день и ночь.
6-го октября достигаем Кежмы.
Итак — Кежма. Надо срочно организовать вьючный обоз: купить 7-8 лошадей, нанять двух работников из охотников-промышленников, забрать продуктов на месяц—полтора и двигаться дальше. В помощь мне по организации выделяется зав. базой Госторга И. И. Белов.
День проходит в административно - хозяйственных хлопотах, а на следующий день с запада, поднявшись от поселка Дворец на лодке против течения по Ангаре, приплыла резервная партия: А.М.Смирнов и... еще трое. «В чем дело?» — удивлен я... Вместо ответа мне протягивают газету. «Кулику угрожают сбежавшие бандиты» — подзаголовок жирным шрифтом. И дальше — тревожное сообщение о 5 вооруженных лицах, будто бы отправившихся грабить Л. А. Кулика на Подкаменную Тунгуску.
— Этим сообщением, — объясняет мне Алексей Миронович, — очень взволновались красноярские организации и вот командированы И. М. Суслов, Д. Д. Попель и из Канской конторы Госторга И. К. Вологжин. Им поручено составить боевой отряд против бандитов.
Я начинаю понимать положение. Действительно, в здешних краях идут темные слухи об уголовных ссыльных, сбежавших летом, о том, что Л. А. Кулик нашел много золота, там — в далекой Стране мертвого леса, о том, что его уже нет в живых — его съели Сытин и рабочие... И много других сенсационных сообщений передает устное таежное радио.
Вместе с Иннокентием Михайловичем идем наводить справки по этому вопросу. Местные организации ничего определенного ответить не могут.
— Точно ничего сказать нельзя, — говорят там, — но что какие-то неизвестные люди искали Кулика на Подкаменной Тунгуске — об этом мы имеем ряд сведений... Возможно, что это уголовники; возможно также, что они отправились туда с целью ограбить метеоритную экспедицию.
Получив такие сведения, мы, обсудив положение, решаем двигаться дальше все вместе. По первоначальному проекту, в Кежме, если благополучно до нее доберусь, предполагалось, что дальше я поеду только с А. М. Смирновым, а остальной резерв или останется ждать нашего возвращения в Кежме, или вернется обратно.
Теперь положение переменилось, и, чтобы не попасть впросак с возможными бандитами, мы идем все вместе.
Нас пятеро: Иннокентий Михайлович — председатель Красноярского комитета севера, известный путешественник и краевед, а также прекрасный знаток Туруханского края и тунгусов; А. М. Смирнов, уже знакомый читателю, Вологжин — работник Госторга, уроженец Ангары, человек с большими хозяйственными способностями и знаниями края и, наконец, Д. Д. Попель — корреспондент газет и первый сибирский стрелок из винтовки...
Кроме того, с нами трое рабочих, в том числе один из тех, которые были с нами в экспедиции летом, уже оправившийся от своего недомогания.
Деятельно идет подготовка к выступлению.
Вологжин берет на себя хозяйственные заботы и, мастерски торгуясь, покупает лошадей... Алексей Миронович получает назначение быть «Госпланом» экспедиции... С помощью нескольких человек он устроил упаковочную мастерскую и целые дни азартно воюет с веревками, ящиками и кулями, складывая снаряжение и продовольствие во вьюки. Д. Попель занят оружием... Он яростно чистит винтовки, набивает патроны или пристреливает заряды. Мы же с Иннокентием Михайловичем ведем административную часть.
10 октября. Морозное, ясное утро. Еще до рассвета во дворе кипит работа — засёдлываются лошади, проверяется багаж. Минуты сборов летят быстро. Наконец, все кончено; переливчатый свисток, много крепких рукопожатий мозолистых рук, пожеланий хорошего пути...
Наш караван довольно велик: 10 коней, 8 людей и 4 охотничьих пса (конечно, не комнатных, а настоящих, таежных, охотничьих, из породы лаек).
Километров 15 дорога идет берегом Ангары, затем у посада Мозговое она сворачивает круто влево, к северу, и превращается в узкую тропу, извилисто ползущую между деревьями и нередко заваленную упавшими под натиском бурь таежными великанами, соснами или лиственницами.
Погода благоприятствует нашему продвижению. Сильные ночные заморозки сковали предательский моховой покров болот и топей. Наши лошади идут сравнительно легко и проваливаются редко. Но все же проваливаются. Я помню, как в болотах Аяна, еще в предрассветных сумерках, когда по небу только пробежали первые краски зори, один из коней провалился по уши в жидкую грязь, ступив на полметра в сторону. Долго, около часа, возились мы, вытаскивая его с помощью веревок и подпирая палками. И был момент, когда хотелось отдать приказ его пристрелить.
Но все же идем хорошо, нередко обгоняя партии охотников, которые направляются к Подкаменной Тунгуске промышлять белку. В этом году около Ангары очень мало белки, и в поисках ее группы кежемцев, пановских и из других деревень двинулись, как только подмерзли болота, в более малолюдные местности. Они идут за 200-300 километров и страну тунгусов — Туруханский край.
Иннокентий Михайлович недоволен.
— Вы представьте себе, — говорит он, — «русаки» идут сейчас охотиться на чужие земли. Бедные «аваньки» (тунгусы) только и имеют что белку в своих краях, и вот придут чужие и выбьют ее... на что они будут жить?
Нередко теперь на сугланах (съездах) заявляют они протест против вторжения в свои охотничьи угодья русаков... Но последние плохо подчиняются указам... Где в тайге вы наведете контроль? Но самое скверное, что эти промышленники с Ангары не выполняют традиций тайги — не брать ничего чужого — и обворовывают склады продуктов туземцев.
От Кежмы до Подкаменной Тунгуски, примерно, 200 км. Затем до фактории Вановара еще 30-35 км — берегом. Этот переход прошел не вполне благополучно. Д. Попель со своей малопульной винтовкой увязался, как только мы вышли к Катанге, за рябчиками и заблудился... Он провел целые сутки в тайге и только благодаря счастливой случайности встретился с двумя охотниками, которые и показали ему направление, как идти к фактории.
На пятые сутки мы отдыхаем уже в избушке — квартире заведующего и узнаем новости. Леониду Алексеевичу Кулику посчастливилось: в августе ему удалось уговорить крестьянина Васильева, который приехал на Подкаменную Тунгуску к фактории в июле косить сено для Госторга, разделить с ним одиночество в дикой Стране мертвого леса.
Следовательно, подтвердились слухи, гулявшие в Кежме, что Леонид Алексеевич взял себе рабочего. Это нас очень обрадовало. Все же он не совсем один.
Собираем сведения также и о «бандитах»...
Ничего определенного нет и здесь... Но все же тайна их и источники слухов как будто бы раскрываются. В районе фактории за последние годы начинают основываться 2-3 семьи ангарцев — темных личностей. Они живут охотой и, по всей вероятности, тем, что обирают, спаивая водкой, тунгусов.
И вот от них-то и текут слухи о бандитах...
Невольно рождается мысль: а не хотят ли эти самые типы что-нибудь предпринять, прикрываясь ширмой слухов о бандитской группе? Вполне возможно! А это гораздо опаснее: ведь они прекрасно изучили местность, у них запасы продовольствия... Поэтому мы решаем быть настороже.
На фактории есть немного овса. Мы забираем его для лошадей и через сутки двигаемся дальше.
Километров 35-40 идем по берегу Подкаменной Тунгуски, а затем, перейдя вброд реку Чамбэ, поворачиваем к северу и вступаем в девственную тайгу. Дорог или троп уже нет. Только кой-где протоптаны оленьими стадами кочевавших раньше здесь тунгусов узенькие стежки. Теперь отсюда тунгусы ушли далеко к северо-востоку, с тех пор ушли, как грозный «Огды» потряс землю и небо огневой бурей.
Но один тунгус — Павел Аксенов — еще живет у устья Чамбэ. И вот после длительных уговоров он соглашается показать нам дорогу. Он должен помочь нам распутаться в сложной системе оленьих троп и довести, обходя самые страшные болота, до горы «Шакрама», откуда уже начинается бурелом, который произвел воздушные волны при падении метеорита, тот бурелом, в котором, двигаясь по направлению, противоположному падению деревьев, всегда придешь к плоскогорью центра падения метеорита.
С каждым днем становится все холоднее. Небо в тяжелых, серых тучах. Изредка из них, как из тонкого сита, брызжет неприятный дождь. Ночью же — заморозки. Болота и здесь крепки, держат коней.
Идем от света до света. Но продвигаемся немного. То отходы, то надо сделать мостик из веток через топкий ручей, то чаща так сжимает оленью тропку, что надо орудовать топором — просекать себе путь.
Наконец, на третьи сутки — речка Макитта и затем Шакрама. Наш караван вступает в полосу бурелома. Теперь уже сбиться с пути нельзя. Победа! Мы и без проводника найдем дальше путь.
Тунгус Павел между тем смущен. Он шаман — и сам, видимо, не раз рассказывал своим соплеменникам повесть о страшном Огды. И вот теперь он дошел с бесстрашными люче (люче — русский) до запретной черты. Перейти ее или не перейти? Но люче так спокойны! Они даже рады, что наконец добрались до Мертвой страны...
И тунгус Павел Аксенов двигает коня за нами...
Еще два десятка часов упорного продвижения вперед по отчаянно трудной дороге. Дело в том, что упавшие деревья когда-то мощной тайги не сгнили за 20 лет. И вот приходится идти в переплете стволов и сучьев, скользких от сырости, брать баррикады из бревен на склонах холмов, спотыкаться миллионы раз и падать, падать без конца.
На четвертые сутки впереди уже маячат склоны хребтов, ограничивающих «плоскогорье Кулика» — как назвали мы плоскогорье центра падения метеорита. Но в этот же день нам не удается дойти до него.
Стемнело. Завязла одна из лошадей. Заночевали. Д. Попель ушел вперед и пропал. Сейчас он опять заблудился и уже в абсолютно безлюдной местности. Мы беспокоимся. Надо искать. Так как мне уже знакома эта местность, то искать ухожу я.
Всю ночь брожу, сигнализирую выстрелами, жгу костер... Попеля нет. И только наутро мне удалось услышать вдалеке его крик.
Соединившись с ним, мы быстрым шагом идем дальше, переходим вброд Хушмо. Часов в 11-12 дня впереди уже маячит избушка Кулика.
Я сигнализирую выстрелами... Длинными, очень длинными кажутся те секунды, которые проходят до того момента, как издалека приходит ответный сигнал. Раз... Два... Они живы. Ура!
Внезапно начинает падать густой снег. Дует холодный северный ветер.
Мы почти бежим вперед. Туда, где лают собаки.
В полукилометре от избушки мы видим — Леонид Алексеевич Кулик быстро шагает нам навстречу…
Идет снег... Серебрит землю... А у него в отросшей бороде тоже серебро.
В обратный путь
Снова жуткая страна — Страна мертвого леса.
«Там горы угрюмую землю волнуют, чредой бесконечных хребтов. Там ветры с холодного севера дуют, гряды нанося облаков…» — вспоминаю стихи, занесенные у меня в дневнике, как первые впечатления о громадной территории, от Макитты до Кимчу («Макитта» и «Кимчу» речки, притоки рек Чамбэ и Чун), покрытой теперь лежащим, исковерканным лесом, остатком когда-то могучей, наполненной жизнью тайги. Примерная площадь Страны мертвого леса — тысяч семь—восемь квадратных километров или 700—800 тысяч гектаров.
Мы подходим к знакомой избушке, встречаемые лаем собак, давно не видавших людей, кроме ученого и его рабочего, двух этих Робинзонов дикой и мрачной страны.
— Леонид Алексеевич! Ну, как? — засыпаем мы вопросами встретившего нас радостного, оживленного Л. А. Кулика.
— Я здоров, бодр, работаю. Вот Китя (Китя — Китьян Васильев — рабочий, которого привел с собой Л.А. Кулик) мой хворал месяца полтора. Теперь и его подняли на ноги. Как питались? Что ж? Экономили, сахар и масло особенно. Растягивали запасы. Ну, а когда особенно хотелось чего-нибудь иного, кроме лепешек и чая, старались охотиться.
Только дичи здесь очень мало. Белку, правда, стреляли и ели. 23 белки съели. Ничего. Из ягод — голубика выручала; с августа стала созревать в некоторых местах. Но ведь нам повезло. Вот посмотрите. И с этими словами Леонид Алексеевич распахивает дверь избушки...
Из темноты на нас глянула голова лося с огромными, прекрасными, ветвистыми рогами...
— 2 октября, поздно вечером, подняли собаки тревогу. Спустил их с привязи, — рассказывает между тем Л. А., — слышим, в болоте затрещало что-то, а собаки лай подняли и умчались. Мы с Китей — за ружья. С полкилометра пробежали, и в 20 шагах наткнулись на лося. Выстрелили. Убили. И с этого времени у нас каждый день вкусная и питательная пища.
— Вот он — главный герой наш, — показывает Л. А. на черно-белого широкогрудого пса Загрю, который сидит на привязи: он учинил баталию с чужаками-псами, которых привели мы, и здорово всех их потрепал.
Участники экспедиции (слева направо): Л. А. Кулик. Н Л. Струков и В. А. Сытин, около избушки у центра падения метеорита.
В избушке на склоне горы цирка Мериля в день нашего прихода — праздник. Работы не производятся, а на костре все время в двух ведрах варится лосиное мясо. Этим мясом Л. А. угощает нас. Мы, в свою очередь, ему готовим кофе... И говорим, говорим...
На следующий день Леонид Алексеевич снова берется за приборы. Надо закончить магнитометрические измерения, и тогда уже домой. Мы ему помогаем.
Основательно морозит. Вечером по небу стелется дрожащее серебристое кружево северного сияния. Кругом — мертвая тишина. Великое молчание северной зимы окутало землю...
На шестые сутки работы закончены. Лошади и мы отдохнули от утомительных переходов. Собираемся в обратный путь. Инструменты, коллекции, некоторое снаряжение упаковываются, увязываются во вьюки. 27 октября выступаем... Сильный мороз. Небо ясно. С хребтов открываются далекие перспективы холмов, сверкающих снегом, закрывшим скелеты упавших мертвых деревьев. Тихо, мертво. Нигде никакого движения... Суслов и я идем вперед. Нам хочется, обогнав караван, задержаться у водопада «Чургим» и сфотографировать его. Вот и ущелье у Каскадных гор. Вот и водопад уже близко... Но странно: не слышно что-то грохота разбивающейся об уступы скалы в многоцветные брызги воды... Подходим. И здесь все мертво... Морозы сковали живые струи. Красивый водопад замерз, и неподвижные глыбы льда свисают между камней.
Долина реки Хушмо остается позади. Идем, спотыкаясь о кости деревьев... Холодно. Зябнут руки, точно раскаленным железом водит мороз по лицу. Скорее... Теперь уже надо идти быстро, чтобы не замерзнуть.
Снег по колено. С севера или северо-запада короткими порывами набегает жгучий ветер, а вокруг солнца мерцает золотистый венец, и огнистые столбы тянутся от горизонта к зениту на востоке и западе.
Наш конный обоз, несмотря на недельную стоянку, имеет далеко не блестящий вид. Лошади похудели, изранены, подбиты, а одна чувствует себя настолько плохо, что на нее приходится грузить только треть нормального вьюка.
Дорога отчаянная... Снег закрыл лежащие скелеты деревьев, и очень трудно выбирать место для каждого шага в переплете бревен и сучьев, когда их почти незаметно.
Но холод и недостаток фуража заставляют спешить. И мы идем без остановок, с рассвета и захватывая несколько часов ночи — не очень темной, благодаря луне. В одни сутки мы проходим, примерно, сорок километров.
Ночуем у речки Макитты среди конусообразных гор Ожерелья. (Цепь гор по речке Макитты названа «Ожерельем Макитты»). Разводим громадный костер. Но все же холодно. У нас есть с собой «спальные мешки» — большие войлочные мешки, обшитые сверху плотной материей. Залезаем в них с головой и с помощью специальной веревочки затягиваем изнутри «входное» отверстие.
Но ни мешки, ни ярко горящий костер не могут победить окончательно впивающегося холодными струйками мороза.
Много раз просыпаемся и, вытащив окоченевшее тело из мешка, лезем прямо на огонь... Кипятится чай... Он только и может согреть, как следует.
Еще свинцовые сумерки утренней зари не успели рассеяться, как мы выступаем дальше.
Метеоритный бурелом кончился, и кругом надвинулась девственная тайга... Но как ее изменила зима! Снег налип толстым слоем на сучья, стволы и ветви деревьев. И часто знакомая раньше оленья тропка вдруг упирается в сплошную снежную стену... «Кухта» (кухта — сильный иней и тайге) загораживает путь... Приходится лезть через снег... Это удивительно неприятно. Вы идете, а сверху, с боков, с каждой веточки на вас летят комья холодного снега...
29-го к ночи выходим к Подкаменной Тунгуске. Мороз крепчает, и мы решаем не становиться лагерем для ночевки, а лишь немного передохнуть и двигаться дальше.
А тут еще неприятная новость. Нас встречает ушедший на несколько дней раньше наш проводник-тунгус Павел Аксенов... Он плачет...
— В чем дело?
— Дом горел... Все добро горел. Кто сделал, не знаю… След смотрел — люче, должно быть. А может еще кто... С вами пошел — дом горел...
Действительно, на месте убогой избушки Павла груда еще тлеющих углей...
В стороне наскоро построенный чум-шалаш из лиственничной коры, и около него толпятся десять детей тунгуса...
Туманный день... Страшно холодно... Один из нас идет на метеоритную станцию, которую построил здесь один энтузиаст-краевед, А. К. Кокорин.
Возвращается.
— Вы знаете, сколько градусов мороза было в последние дни? — говорит он нам. — От тридцати пяти до сорока!..
Иннокентий Михайлович утешает Павла:
— Приходи со всеми на факторию. Временно дом дадим, и муки, и соли.
По всей вероятности, избушку Павла сожгли «темные элементы», которые хотят поселиться в этих краях. Единственный оставшийся тунгус мешает им, и вот они прогоняют его огнем.
Но дальше... Теперь дорога лежит берегом реки, заблудиться нельзя, а в перспективе наутро — теплая изба на фактории Вановара.
30-го утром, после трехсуточного упорного передвижения, мы на фактории. Здесь надо дать отдых лошадям, иначе они не дойдут до жилых мест... Отдыхаем, то есть крепко и долго спим.
2-го ноября выступаем. Последний переход 230-240 км. Здесь через тайгу прорублена тропа. Но сейчас она еще не «промята» — другими словами, еще ни один обоз по ней не прошел. Они потянутся только в декабре. Поэтому мы двигаемся по пушистому ковру снега, толщиной в 40-50 см. Но все же переходы мы делаем по 50-60 км.
На третьи сутки — несчастье. Леонид Алексеевич начинает чувствовать себя плохо. Жалуются на недомогание также И. М. Суслов и рабочий Васильев. На четвертые сутки у нас в обозе трое больных...
А мороз, между тем, крепчает.
Л. А. и Суслов почти не могут ехать верхом. И вот трое из нас на наиболее крепких лошадях едут вперед для того, чтобы выслать из Кежмы свежих лошадей с санями.
Передовые, сделав в 18 часов почти 80 километров, высылают навстречу медленно двигающемуся обозу свежие подводы. Воспользовавшись ими, 6 ноября вся экспедиция прибывает наконец в Кежму.
Мы отдыхаем в Кежме. Иннокентий Михайлович лежит весь в повязках. У него отморожен нос, ноги... И, кроме того, на почве переутомления развивается что-то вроде фурункулеза. У Леонида Алексеевича более крепкий организм, и двухнедельный полный отдых, баня и хорошая пища поднимают его на ноги.
Он снова полон энергии. С помощью местной организации Госторга, который открывает личный кредит, он составляет маленький отряд из плотников. Этот отряд должен постараться проникнуть в Страну мертвого леса на лошадях, запряженных в сани, по льду речек Чамбэ и Хушмо, и на месте нашего постоянного лагеря, в центре падения, построить избу для будущей экспедиции.
Между тем, под натиском страшных морозов, замерзает Ангара. Переправы на другую сторону нет. Идет «шуга» — осенний ледоход. Грохот и треск раздаются над рекой, и вся она окутана густыми облаками тумана. Опытные люди предсказывают, что Ангара станет через день-два. Тогда мы сможем сесть уже в сани, как следует одеться и двигаться к железной дороге уже более или менее спокойно.
13 ноября наступает желанный день. Наняты семь подвод. Прощай, Кежма!..
Наш обоз первым идет по только что замерзшей Ангаре. Поэтому приходится двигаться осторожно. Много полыней — незамерзающих мест. Их издалека можно заметить по клубам пара-тумана, колыхающимся над ними.
Затем мучают торосы. В этом году река стала неспокойно. Лед шуги нагромоздился громадными буграми — нередко высотой в 2-3 метра. Точно в Ледовитом океане!
Лошади с трудом пробираются и проталкивают сани через торосы... Часто приходится вылезать, вольно и невольно, и проходить по нескольку верст пешком. Несколько раз пришлось также объезжать большие полыньи берегом. Топоры и веревки все время наготове. Лед зловеще трещит.
Так или иначе, а мы в двое суток проехали 120 км Ангарой, а затем, от поселка Дворец, начинается хорошо знакомый нам «тракт» на Тайшет.
Теперь по тракту едем день и ночь, меняя лошадей в изредка попадающихся селениях. Стоят морозы, но мы укутаны хорошо, и они уже не мучают так, как раньше. Вниз и вверх... Вниз и вверх по таежным гривам (гривы—холмы)... Убаюкивают мягкие толчки... И так хорошо! Удивительное спокойствие разлито во всем существе...
Экспедиция закончилась благополучно!
На четвертые сутки пути — небольшая неприятность: сильный буран-пурга. Стонет тайга, падают под натиском ветра престарелые или больные великаны-сосны, снег, снег, без конца сверху, с земли... На дорогу наметает метровые сугробы, и лошадям тяжело. Вместо полдневного ослепительного сияния солнца, отраженного чистейшими снегами севера, на небе мрак... Зловещие сумерки окутывают землю... Лохматые сумерки, напоенные воем и свистом ветра.
Но вот и долгожданный поселок Неванка... Здесь есть знакомые — живет семья нашего рабочего Алексея Кулакова, того самого, который летом, в июле, серьезно заболел у нас фурункулезом и цингой. Дома он оправился.
Пьем у него чай. Тем временем вечереет. Буран стихает. Садимся в сани и едем дальше...
Утро. Солнце только что встало. Тайга, одетая снегом, молчит. И вдруг — далекий гудок...
Поезд!? Железная дорога?!
Торопим лошадей. Кажется, что верстовые столбы очень медленно идут назад...
Тайшет.
Ряды занесенных снегом домиков. Маленький вокзал железнодорожной станции.
Пыхтит мотор лесопилки. Изредка посвистывает маневрирующий на путях товарный поезд...
Через час телеграф струит по проводам весть о нашем прибытии...
Ночью — в поезд. Знакомый Маньчжурский экспресс. Леонид Алексеевич, Иннокентий Михайлович и Попель сойдут в Красноярске.
Леонид Алексеевич должен ликвидировать ряд дел по экспедиции и подлечиться. Он не совсем здоров. Суслов же и Попель в Красноярске уже дома, а мы с Алексеем Мироновичем едем дальше, в Москву.
Москва—Ленинград.
Доклады и лекции. Удивительно теплое отношение общественности. Подводятся итоги изучению тунгусского метеорита, составляются планы дальнейших работ.
Итак, что же сделано?
Найдено место падения. Оно изучено внешне и закреплено в фотографиях и киноленте. Сделана топографическая съемка местности центра падения с помощью теодолита, определены опорные пункты для аэрофотосъемки. Проведено несколько сот магнитометрических наблюдений. Сделан разрез — шурф в борту одной из воронок, который показал структуру нарушенных и исковерканных взрывом при падении метеорита напластований торфа и открыл погребенный под выброшенными кусками почвы росший когда-то здесь лес. Собраны коллекции, характеризующие район.
Добыть образцов метеорита не удалось.
В плане работ дальнейшего изучения тунгусского метеорита поставлены раскопки, определение астрономических пунктов района, необходимых для привязки его к общей карте края, и, наконец, аэрофотосъемка. Раскопки Л. А. Кулик предполагает провести еще в зимнее время с помощью вымораживания, по способу таежных золотоискателей.
Заключается вымораживание в следующем. В нужном месте расчищают площадку от снега. Под действием морозов, в сутки двое верхний слой болотистой почвы твердеет, и его выкалывают ломами и кирками. Затем опять оставляют это место на сутки-двое. Новые слои почвы промерзают и твердеют — и снова их выкалывают. Таким образом, идет заглубление шахты.
Кроме раскопок с помощью вымораживания, Л. А. Кулик будет проводить также и бурение алмазными ручными бурами.
Определение астрономических пунктов проведут специалисты геодезисты. Наконец, аэрофотосъемка будет осуществлена под шефством Осоавиахима. Будет совершен полет на гидроаэроплане к Подкаменной Тунгуске и от нее, от устья р. Чамбэ, где организуется база, этот гидроплан сделает несколько полетов к центру падения метеорита.
С него будут произведены фотоснимки радиально расположенного бурелома и воронок кратеров с помощью специального аэрофотоаппарата. Аэрофотосъемка даст громадной ценности научные материалы, в особенности интересные потому, что воронки-кратеры от падения осколков метеорита очень похожи на лунные кратеры...
Гидросамолет полетит в далекую Тунгусию в мае, тогда, когда вскроются реки и пройдет ледоход.
