Антология экспедиционного очерка

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Источник: Глуздаков С.И. По неизведанным путям. Новосибирское областное государственное издательство, 1950 г.

Экспедиция готовится к отъезду 

Ботаническая экспедиция готовилась к отъезду. С утра в кабинетах и лабораториях Биологического института чувствовалось необычное оживление. Суетились научные работники. Взад и вперёд сновали аспиранты, нагруженные рулонами карт, инструментами. Спешно укладывалось снаряжение, упаковывались приборы. Вколачивали последние гвозди в набитые до отказа ящики с экспедиционным багажом.

Я выслушивал последние наставления профессора.

Виктор Владимирович, известный учёный-ботаник, немало поколесивший по Сибири, стоял около большой карты, белым полотнищем висевшей на стене.

– Весь этот район, – обводя указкой горы Восточного Саяна, говорил он, – в ботаническом отношении изучен всё ещё слабо. О растительности самой южной части Саяна нет достоверных сведений. Что там растёт, какие леса покрывают горы, – об этом мы почти ничего не знаем. На многих хребтах нога ботаника ещё не ступала.

Профессор взял со стола книгу и, раскрыв её, сказал:

– Вот что писал несколько лет тому назад знаменитый русский учёный Владимир Леонтьевич Комаров:

«Всё протяжение Саян от 64 до 70 градуса восточной долготы совершенно неизвестно в ботаническом отношении». Захлопнув книгу, Виктор Владимирович продолжал:

– Дикие горы, бескрайная непроходимая тайга, бездорожье – всё это пугало многих путешественников, пытавшихся проникнуть в центр Саянских гор. Но то, что страшило дореволюционных исследователей, не должно смущать наших советских учёных, готовых во имя Родины и науки сделать всё, что от них потребуется.

Профессор сделал небольшую паузу.

– Ваша экспедиция, – снова начал он, – во многом должна ликвидировать пробел в наших знаниях о растительности Саян. Экспедиция должна проникнуть в самую южную часть Восточного Саяна, исследовать растительность Тофаларии, побывать на хребте Ергик-Торгак-Тайга... – Указка в руках профессора медленно скользила по карте.

– Записывайте всё, что увидите, собирайте для гербария все растения, какие встретите, но особенное внимание обращайте на те виды, которые могут найти применение в народном хозяйстве.

Я с жадностью ловил каждое слово своего учителя и торопливо записывал его указания в блокнот.

– Я не буду скрывать от вас трудностей, которые встретит экспедиция в горах Тофаларии. Вам предстоит пройти без троп и дорог по дремучим лесам, высоким снежным хребтам не одну сотню километров. Но я надеюсь, – чуть повысив голос, сказал Виктор Владимирович, – что все трудности вы преодолеете. Я думаю, что учёный совет института не ошибся, посылая вас в этот далёкий путь. От всей души желаю вам успеха!

...Прозвенел долгожданный звонок, просвистел паровоз. Гремя буферами, вздрогнули вагоны. Поезд тронулся. Набирая скорость, он уносил нас всё дальше и дальше на восток.

Пристроившись у окна, я склонился над картой Восточного Саяна, обдумывая маршрут экспедиции. Нам предстояло пробраться через Нижнеудинск в Тофаларию, самый отдалённый и труднодоступный район Восточного Саяна.

Со мной едут коллекторы Колесников и Изюмченко, молодые, здоровые ребята, студенты сельхозинститута, охотно принявшие предложение участвовать в экспедиции.

Они сосредоточенно всматриваются в узорчатые контуры карты, синие извилистые линии рек.

В моих руках толстый, в зелёном коленкоровом переплёте, том сочинений И. В. Мичурина. Я вновь и вновь перечитываю слова великого преобразователя природы:

«Совершенно необходимо осуществить следующее... Немедленно начать поиски новых растений для культуры... Леса, горы, степи, долины рек содержат в себе огромные запасы растений, которых ещё не коснулась рука селекционера. Поэтому я предлагаю немедленно разработать новые, наиболее целесообразные формы поиска растений... с тем, чтобы в кратчайший срок наполнить наши опытные станции материалом для селекции и гибридизации».

Поезд мчится всё быстрей и быстрей. За окнами мелькают жёлтые пятна цветущих лютиков, оранжевые головки огонь ков, пробегают белоногие берёзы, одетые в нарядные зелёные платья.

Кругом всё цветёт. Лето вступило в свои права.

 

У ворот Восточного Саяна

 

Пятнадцатого июня мы были уже в Нижнеудинске.

К югу от железнодорожной магистрали простиралась обширная горная страна – Восточный Саян, протянувшаяся с северо-запада, от правобережья Енисея, на юго-восток, до южной оконечности Байкала более чем на тысячу километров. Горы вплотную подступали к Нижнеудинску.

Несчётные сокровища, сказочные богатства таят в своих недрах эти горы. Здесь можно найти чуть не половину химических элементов таблицы Менделеева. Горные бурные реки несут в себе неисчислимое количество киловатт энергии. Богатый край!

Наш путь лежал на юг, к посёлку Алыгджер, районному центру Тофаларии, расположенному среди гор и лесов.

 

Тофалария

 

Посёлок Алыгджер – районный центр Тофаларии расположен в пойме реки Уды, на высоте 935 метров над уровнем моря.

Со всех сторон к посёлку подступают высокие горы, скалистые хребты, обрывом спускающиеся к реке. На безлесных каменистых вершинах – гольцах, поднявшихся над уровнем моря на полтора с лишним километра, лежит снег.

В узкой долине реки, как в вытяжной трубе, дует сильный ветер. Он приносит с гольцов холодные массы воздуха.

До Великой Октябрьской социалистической революции в Алыгджере насчитывалось всего лишь десятка два жалких лачуг первых поселенцев да столько же дымных юрт коренных жителей района – тофаларов. За годы советской власти Алыгджер стал совершенно неузнаваемым. В нём сейчас много высоких, больших домов под железными крышами. Он растянулся по долине на несколько километров.

Идём по алыгджерским улицам. С фасадов зданий смотрят на нас многочисленные вывески: «Почта и телеграф», «Дом культуры», «Библиотека». Закончено строительство электростанции. Сворачиваем в переулок, и перед нами вырастает самый большой дом посёлка – средняя школа.

У высокого крыльца магазина, около газетной витрины со свежими номерами газет толпились тофалары – представители одной из самых малочисленных народностей в нашей стране. В большинстве невысокого роста, коренастые, с умными смуглыми лицами и слегка раскосыми чёрными глазами, они оживлённо беседовали между собой, обсуждая прочитанную статью.

На алыгджерских улицах было людно: рабочий день только что начался, служащие расходились по учреждениям, подъезжали колхозники.

Улицы заполняла чудесная музыка Чайковского: невдалеке от школы установлен огромный рупор репродуктора.

В райисполкоме нас встретили приветливо. Председатель исполкома Галина Ивановна Петрова, женщина лет сорока, с моложавым девичьим лицом и вдумчивыми серыми глазами, внимательно нас выслушала.

Когда я познакомил её с маршрутом нашей экспедиции, Галина Ивановна на карте Тофаларии, висевшей на стене, указкой вычертила дорогу по неведомым горам и лесам. С её помощью мы уточнили весь дальнейший путь.

Мы были немало удивлены большой осведомлённостью председателя райисполкома. Она знала обширный тофаларский район лучше, чем мы свой город. Галине Ивановне были хорошо известны чуть ли не все таёжные тропы, каждый распадок, каждый брод через реку.

Тов. Петрова – местная уроженка, дочь охотника. Она выросла в тофаларской тайге. Девочкой-подростком вместе со своим отцом промышляла белку, охотилась на саянского соболя, лис. Зимой училась в школе в Нижнеудинске, а в 1930 году поступила в Иркутский университет.

Профессора обратили внимание на способную девушку. Предлагали ей по окончании вуза аспирантуру. Подруги настойчиво советовали то же. Но Галина Ивановна скучала по родной Тофаларии и, несмотря на настойчивые уговоры подруг, вернулась в Алыгджер с университетским дипломом в кармане.

Она любила педагогическую работу и, как только открылась в районе первая средняя школа, ревностно стала обучать детей тофаларов, с головой уйдя в работу. Часто выступала с докладами и лекциями, организовала при клубе художественную самодеятельность, разучивала с тофаларскими девушками песни, готовила спектакли.

Скоро весть об энергичной учительнице из Алыгджера разнеслась по всей Тофаларии, дошла и до Иркутска. Её назначили директором школы, потом заведующей районо, а через год трудящиеся района избрали её председателем районного исполнительного комитета.

Много интересного мы узнали от неё и о прошлом Тофаларии. Более ста лет назад на месте Алыгджера стояла казарма русского пограничного казачьего поста. Позднее поселился здесь потомок казаков – Монастыршин, первый русский поселенец в тофаларской тайге.

В долине реки Уды он облюбовал место, раскорчевал лес и построил первый дом, в котором и зажил со своей семьёй. Потом около Монастыршина стали селиться русские, буряты и казаки пограничных кордонов.

Русские поселенцы с местным населением жили в большой дружбе. Не раз выручали они тофаларских охотников, снабжая их порохом и дробью, оказывали при случае необходимую медицинскую помощь. Массовое заселение русскими тофаларской тайги началось с 1836 года, когда были открыты золотые россыпи в верховьях рек Большая и Малая Бирюса.

О несметных сокровищах тофаларских гор пронюхали нижнеудинские и иркутские промышленники. Словно шакалы, учуявшие добычу, пробирались они оленьими тропами через дикие горы и глухие леса в Тофаларию, или, как её тогда называли, Карагассию.

У местных старателей-поселенцев за бесценок скупали они бирюсинское золото, у тофаларов за стакан спирта брали первосортную пушнину – саянского соболя и белку.

Караваны с драгоценными товарами уходили из тофаларской тайги в Нижнеудинск и Иркутск.

Жалкое существование влачили тофалары. Они были лишены даже своего родного имени, их презрительно называли карагас, что в переводе на русский язык означало «чёрный гусь».

Карагасы были приписаны к Нижнеудинскому уезду и через уездного исправника платили царскому правительству непосильный ясак пушниной. По приказу того же исправника они ежегодно созывались на зимний суглан около Нижнеудинска. Приезжали сюда священники для совершения религиозных обрядов, полиция для сбора ясака, большие и малые коммерсанты.

Ограбленные, оскорблённые, лишённые каких бы то ни было человеческих прав, уходили карагасы снова в тайгу, скрывались в диких саянских горах.

В «Большой энциклопедии» Брокгауза и Эфрона о карагасах было сказано, что они «в работе слабосильны, неловки...дикие, ни к чему не способные. Карагасы безусловно исчезающее племя».

Страшные болезни и голод действительно из года в год уносили десятки людей в могилу. К 1908 году в южной части Восточного Саяна в верховьях рек Уды, Агула и Бирюсы сохранилось всего лишь четыреста тофаларов.

Великая Октябрьская социалистическая революция спасла этот народ от окончательного вымирания. Советская власть возродила его. Канула в вечность позорная кличка «карагас». Народность обрела своё родное имя – тофалары, что значит – люди.

До 1926 года тофалары ещё вели кочевой образ жизни, скитаясь по горам и долинам. В результате отеческой заботы партии и советского правительства им были созданы все условия для оседлой жизни.

Из дымных юрт переселились тофалары в светлые, просторные дома. Застучали топоры в девственной тайге, и в глухих долинах рек родились посёлки, появились прииски. В некогда безлюдной лесной глуши всё громче и громче стали раздаваться весёлые голоса. Тайга ожила. Объединённые в колхозы тофалары приступили к строительству новой, счастливой жизни.

Помимо оленеводства, важным подспорьем в хозяйстве является охота.

До революции в Тофаларии, раскинувшейся на площади в несколько десятков тысяч квадратных километров, не было школ. Тофалары за всё время своего существования не имели ни одного грамотного человека. Сейчас все тофалары грамотны. В районе работает восемь школ. За годы советской власти среди тофаларов выросла своя интеллигенция – учителя, врачи, техники.

В годы Отечественной войны трудящиеся Тофаларии приняли активное участие в строительстве танковых колонн, за что получили четыре благодарности от товарища Сталина.

...В колхозе «Кзыл Тофалария» мы наняли проводника, достали оленей и стали готовиться к выступлению.

Председателю колхоза Шибкееву тридцать семь лет, но выглядит он моложе. В 1941 году Шибкеев защищал Москву, сражался под Сталинградом, дважды был ранен, лежал в госпитале, но по выздоровлении снова возвращался на фронт. Вместе со своей частью прошёл по Европе и закончил свой боевой путь в Берлине. О боевых делах Шибкеева, бывшего фронтовика, свидетельствуют разноцветные полоски орденских колодок.

После демобилизации из армии Шибкеев вернулся в родной колхоз, и вскоре его единогласно избрали председателем. Тов. Шибкеев рассказал нам, что в высокогорном колхозе уже три года выращивают картофель. Применяя передовую агротехнику, колхозники получили в прошлом году богатый урожай: на каждое посаженное ведро картофеля – 57 ведер прекрасных клубней.

Сейчас колхозники, изучая передовую мичуринскую науку, развивают овощеводство и садоводство.

 

 

Вверх по долине Кара-Бурени

 

На другой день наша экспедиция вышла вверх по долине реки Кара-Бурень, одного из больших притоков Уды, берущего начало в снежных гольцах хребта Ергик-Торгак-Тайга.

Длинной цепочкой растянулся наш караван по долине реки. Наш проводник, тоф Николай Егорович Кусаев, широкоплечий, коренастый человек, несмотря на свои шестьдесят пять лет, бодро идёт впереди каравана, ведя за собой на поводу головного оленя.

Рядом с проводником шагаю я. Караван замыкают Колесников и Изюмченко.

Долина реки густо покрыта лесом. Огромные кедры, мощные лиственницы сомкнули над нами свои тяжёлые кроны, и мы идём как под шатром. Лишь кое-где между вершинами деревьев виднеются кусочки далёкой лазури.

Олени идут бойко. На душе легко, весело. Колесников затянул свою любимую песенку, через минуту к нему присоединился Изюмченко.

У меня в руках карта Тофаларии. Многие реки и ключи на ней обозначены пунктиром, приблизительно, так как точной геодезической съёмки во многих местах здесь не было.

На нашем пути встречаются многочисленные горные речки, с шумом сбегающие с гор и впадающие в Кара-Бурень. Мы переходим их одну за другой.

Брод не глубокий, но течение настолько быстрое, что вода сбивает с ног. Держась друг за друга, мы благополучно перебираемся на противоположный берег и продолжаем свой путь.

Идём по старой охотничьей тропе, но вскоре она теряется в густой траве, и мы вынуждены идти по целине.

Николай Егорович, как опытный лоцман на реке, умело ведёт караван и без тропы, обходя все препятствия. Лавируем между деревьями, обходим каменные глыбы и поваленные бурей лиственницы, покрытые толстым слоем мха.

Вокруг нас множество цветущих трав. На небольших лесных полянах дружно распускаются золотистые лютики, мелькают оранжевые головки огоньков, из-под широких листьев разнотравья выглядывают голубенькие цветы незабудок.

По сырым, тенистым оврагам раскинули свои длинные, ажурные листья папоротники, образуя сплошные заросли.

Я на ходу заношу путевые заметки в дневник, записываю е толстую клеёнчатую тетрадь все виды растений, встречающиеся в долине, на планшете вычерчиваю путь экспедиции, отмечаю показатели барометра-высотомера.

Часто делаем остановки для того, чтобы пополнить гербарий. Специальными ножами с длинными широкими лезвиями выкапываем из почвы цветущие лютики, генцианы, зонтичные и злаки. Осторожно расправляем лепестки, разглаживаем каждый листочек и только после этого закладываем собранные растения в гербарную сетку, туго затягиваем её и оставляем для сушки.

В тайге стоит мёртвая тишина. Лишь по временам доносится отдалённый шум сбегающих с гор речек.

Незаметно подходим к огромному водопаду. С высоты пятнадцати метров с шумом скатывается мощный поток воды.

Изюмченко наводит объектив ФЭДа, щёлкает затвор.

Когда солнце скрылось за зубчатыми вершинами лиловых гор, в долину начал спускаться туман. На берегу реки мы разбили лагерь и остановились на ночлег.

Быстро развьючив оленей, принялись устанавливать палатку. Колесников собрал валежник и хворост для костра. Через четверть часа у палатки запылал огромный костёр. Размещаемся вокруг костра. Над его рыжеватым пламенем в медном котелке кипит суп, распространяя вокруг аппетитный запах.

В просветах между тёмными остроконечными вершинами деревьев на чёрном небе одна за другой вспыхивают звёзды.

Невдалеке от костра пасутся олени. Тихо. Лишь иногда раздаётся треск сломанной копытом сухой ветки.

Утомлённые дневным переходом мы крепко уснули и поднялись только тогда, когда наш проводник уже вернулся с утренней рыбалки, добыв полведра серебристых хариусов.

После завтрака снова продолжали свой путь. Не успели отойти и десять метров, как из густых зарослей березняка выскочил изюбр. Колесников схватился за ружьё, но было уже поздно – животного и след простыл.

В этот день мы продвигались очень медленно. Часто приходилось делать вынужденные остановки из-за непрерывных преград, встававших на пути. Только что в брод перешли горную, сильно порожистую речку, как перед нами появились настоящие лесные баррикады, хаотические нагромождения поваленных бурей деревьев.

Вооружившись топорами, расчищаем дорогу. По долине раздаётся стук топоров, шум пилы. С лица Изюмченко градом льётся пот, на ладонях Колесникова появились кровавые мозоли. Делаем небольшие перерывы для отдыха. Выкурив папиросу, снова продолжаем работу.

Лишь через два часа караван двинулся дальше.

Из-под ног оленей почти на каждом шагу вылетают стаи рябчиков, тяжело хлопая крыльями, поднимаются глухари и, отлетев два-три метра в сторону, садятся.

Гремели один за другим выстрелы, и сияющий Колесников возвращался с богатыми трофеями.

В этот день нам удалось сделать интересную ботаническую находку. Когда мы проходили около высокой каменной гряды хребта, на крутом, почти отвесном склоне горы я заметил незнакомое растение. Может ли в таком случае ботаник пройти мимо?

Караван остановился. Колесников и Изюмченко, как настоящие альпинисты, цепляясь за острые выступы скалы и подтягиваясь на руках, лезли вверх по отвесной почти стене к еле видневшемуся среди камней растению.

Подъём становился всё трудней и трудней. Наконец, после больших усилий, они добрались до места, где росло растение. Выкопав его, Колесников и Изюмченко по верёвке, которую они предусмотрительно взяли с собой, спустились вниз. В руках они держали действительно интересное растение: новый, незнакомый мне вид лука. Луковица, чуть ли не в кулак величиной, была покрыта сухой, бурой чешуёй. Толстый, дудчатый стебель, в середине несколько вздутый, достигал почти метра длины. Немногочисленные листья были такие же дудчатые, как и стебель. Я попробовал растение на вкус – настоящий лук, хотя и более горький, чем его культурный собрат.

Эта находка представляла для нас большой интерес. Подобный лук до сих пор встречался только в Северной Монголии и на Алтае. Заслуживает он и внимания селекционера, так как вполне возможно введение его в культуру.

Так тянулись день за днём. Однажды при переправе через реку Кара-Бурень с экспедицией случилось происшествие, сильно нас напугавшее.

Николай Егорович выбрал брод через реку, и мы стали переправляться. Глубина реки была небольшая, но течение исключительно быстрое. Головного оленя проводник вёл на поводу, за ним гуськом шли остальные животные. Когда караван оказался на середине реки, один из оленей, споткнувшись о подводный камень, упал. Как ни старался он подняться, течение сбивало его с ног. Мы бросились на помощь животному и общими усилиями подняли его из воды. Однако навьюченный на олене гербарий оказался сильно подмоченным. Пришлось спешно его пересушивать.

Сделали остановку, разожгли костёр. И только на другой день смогли возобновить движение.

В тайге часто попадались следы волков, лис, а однажды мы нашли следы медведя.

– Следы совсем свежие, зверь прошёл недавно, – уверенно заявил проводник.

И в самом деле, мы только стали спускаться в лог, как среди густых зарослей малины показался мишка.

– Медведь, медведь! – испуганно крикнул Изюмченко. Колесников быстро схватился за ружьё, но Николай Егорович его опередил и выстрелил. Медведь бросился наутёк. Мы открыли беспорядочную и поэтому безрезультатную стрельбу.

Когда всё успокоилось, смущённый Изюмченко сказал:

– В первый раз медведя вижу. До сих пор только в зверинце встречались, а там совсем не страшно. Но в следующий раз уже не испугаюсь.

...На нашем пути постоянно попадались горные речки. Обычно через них мы переправлялись без особого труда. Но однажды оказались в очень затруднительном положении. Предстояло перебраться на противоположный берег безымённой речки, впадающей в Кара-Бурень. Переправа была бы лёгкой, если бы прошедшие накануне дожди не подняли уровень воды настолько, что берег оказался затопленным.

Поиски брода ни к чему не привели. Только в одном месте на середине реки удалось обнаружить небольшой островок, поросший лесом.

Алёша Колесников предложил построить мост через реку. Предложение было принято, и, не теряя ни минуты, мы приступили к строительству, благо почти у самой воды росла группа высокоствольных лиственниц. Определить их высоту и ширину речки оказалось нетрудным. После необходимых расчётов пустили в ход топоры и пилу.

Скоро подпиленное дерево покачнулось и с шумом упало, перекинувшись своей вершиной на островок. Подпилили и ещё два суховершинных дерева, упавших так же удачно, как и первое.

Остов моста был готов. А к вечеру был готов и весь мост. Караван без труда перебрался по нему на противоположный берег.

...С каждым пройденным километром местность заметно повышалась. Мы сейчас на высоте 1400 метров над уровнем моря.

Погода неожиданно испортилась. Набежали облака, пошёл дождь. Он застал нас на болоте. Вода поднялась чуть не до колен. Олени, обессиленные тяжёлыми вьюками, еле брели. Четыре километра по болоту шли три часа. Промокли до последней нитки, но всё же выбрались на твёрдую землю. Проливной дождь на три дня прервал наше движение. Только 27 июня мы смогли продолжить путь.

Очень тяжёлым был переход от ключа Сангыс до речки Хургай. Приходилось часто менять направление, идти то по крутым каменистым склонам гор, то спускаться вниз, в долину Кара-Бурени.

Тяжёлые вьюки, огромные сумы, заполненные собранными и высушенными растениями, мешали идти. Колючие кустарники превратили наши костюмы в лохмотья. У Изюмченко из куртки во многих местах торчат куски ваты, которые цепляются за колючие ветки кустарника, оставляя на них следы нашей экспедиции.

Сапоги у меня уже давно вышли из строя, и, чтобы не остаться босым, я обмотал их тряпками, а затем перевязал толстой верёвкой.

Глубокая мрачная долина с крутыми склонами, покрытыми кедрово-еловой тайгой, становилась всё уже и уже. Зажатая высокими склонами гор, река течёт здесь, как в трубе. Пройти невозможно, и мы вынуждены изменить маршрут.

Взяв юго-западное направление, стали подниматься вверх по долине безымённой речки, притоку Кара-Бурени. Пройдя километров пять, неожиданно оказались в мёртвой, сухой тайге.

Странное зрелище представляет собою такая тайга. Деревья стоят оголёнными, без хвои. Огромные кедры похожи на скелеты давно погибших великанов, беспомощно раскинувших свои засохшие, костлявые руки. Высохли десятки тысяч деревьев на огромном пространстве. Никаких признаков жизни.

Что погубило тайгу? Мы невольно задумались над этим вопросом. Но ничего определённого сказать не могли. На помощь пришёл проводник.

Оказывается, несколько лет тому назад тайга в этом месте была опустошена шелкопрядом на несколько десятков километров в окружности. Из года в год число гусениц шелкопряда увеличивалось. Они не погибали ни от дождя, ни от снега.

По словам проводника, гусениц было так много, что в тайге стоял шум, когда они поедали хвою.

Лес был сплошь усеян мёртвыми гусеницами. Разлагаясь, они далеко вокруг распространяли тяжёлый смрад. Из поражённой тайги бежали изюбры, лоси, медведи; исчезли белка, соболь; улетели кедровки, рябчики, глухари.

Ни яркой зелени, ни пения птиц!

Ещё через два дня мы подошли к верховьям Кара-Бурени. Лес стал редеть. На открытых полянах появились ерники, представлявшие собой густые заросли особого вида кустарниковой берёзы, высотою в полтора метра.

В травяном покрове появился первый вестник высокогорно-альпийской растительности – аквилегия с её простым стеблем, несущим дважды тройчато-сложные прикорневые листья и крупные синие цветы.

Пока Изюмченко и Колесников выкапывали растение и закладывали его в гербарную сетку, я отметил на карте пройденный путь, произвёл глазомерную съёмку.

Невдалеке от нашей остановки мы обнаружили безымённое озеро, не отмеченное на старых картах. Вместе с Николаем Егоровичем принялись обследовать его берега.

Озеро было обрамлено густыми зарослями крупной осоки.

– А это что за растение? – спросил меня проводник, указывая на поднимающийся из воды стрелолист, относящийся к семейству частуховых.

Растение это высотой до шестидесяти сантиметров. Его прямостоячий стебель торчал над водой. Высоко выставленные крупные, на длинных черешках, листья имели трёхлопастную стреловидную пластинку.

Когда мы извлекли стрелолист из воды, то сразу же заметили на шнуровидных стелющихся побегах маленькие, величиной с горошину, клубеньки.

Я рассказал товарищам, что эти клубеньки представляют собой зимующие почки, которые содержат в себе в пять раз больше белков и в полтора раза больше крахмала, чем картофель.

Заложив в гербарную сетку несколько экземпляров стрелолиста, мы продолжали исследования.

Ночью, когда все спали, в наш лагерь приходили незваные «гости». Утром мы обнаружили около костра отпечатки волчьих лап.

Ведро с рыбой было перевёрнуто, а сама рыба разбросана. Я вспомнил, что в полночь слышал какую-то возню около палатки, но не придал этому значения.

Волков, видимо, в этом краю было много. На следующую ночь повторилась та же история. Обнаглевшие ночные «гости» опять посетили лагерь.

Мы решили подстеречь и наказать непрошенных посетителей. Организовали засаду.

В густом кедраче с ружьями засели Колесников и Изюмченко. Почти всю ночь они были начеку, ожидая волков. Но часы шли, а хищники не появлялись. Охотники решили, что они и не появятся. Успокоившись, ребята проспали до восхода солнца, а поднявшись, утром заявили, что волки почувствовали засаду, испугались и не пришли.

Но каково же было их удивление, когда мы опять обнаружили совершенно свежие следы вокруг палатки и около кедрача, в котором была устроена засада.

Охотники только разводили руками.

... Мы уходим по намеченному маршруту всё дальше и дальше в горы.

Тайга начинает редеть, незаметно переходя в зону кедрово-лиственничного редколесья. Деревья здесь низкорослы. Стволы их коряжисты, искривлены. Кроны чахлых лиственниц и кедров настолько разрежены, что пропускают свет, почти не давая тени.

Под влиянием суровых климатических условий, на бесплодной каменистой почве деревья явно угнетены; многие из них совсем погибли. Сухостойные мёртвые лиственницы и кедры встречались нам на каждом шагу.

Большое количество сухостоя в зоне редколесья – очень характерная черта растительности высокогорных районов Саянских гор.

 

На высоте двух с половиной тысяч метров

 

Наконец мы достигли границы леса. Перед нами замаячили снежные вершины хребта Ергик-Торгак-Тайга. Протянувшийся на сотни километров, он заканчивался на востоке самой высокой горной группой Восточного Саяна – Манку-Сардык, поднявшей свои скалистые вершины выше облаков.

Стало так холодно, что мы вынуждены были надеть полушубки и шапки. У подножия гор всё цвело, стояла июльская жара, а здесь мы замерзали от холода. Солнце светит ярко, а руки зябнут так, что нельзя писать.

Границу леса в верховьях Кара-Бурени отмечают низкорослые кедры и лиственницы с однобокими, флаговой формы кронами, образовавшимися под влиянием дующих в одном и том же направлении ветров.

Верхний предел растительности, как установили мы, располагается здесь на высоте 1800–2000 метров над уровнем моря. На южных, солнцепёчных склонах гор – монгольской стороне Саяна, вследствие сухости почвы, растёт только лиственница, кедр встречается редко, главным образом по увлажнённым ложбинам на более богатых почвах.

В широких логах, по которым проходил наш караван, встречались пышные субальпийские луга с травой выше человеческого роста. Здесь была пучка с большим зонтиком белых цветов, борец, чемерица, дягиль и много других растений, образующих густые заросли. Проходя по ним, мы оставили за собой след – длинный узкий коридор.

На вершинах гор и их северных склонах белеют снежные поля.

Наш караван пробирается среди камней и поднимается всё выше в горы. Делаем остановки, собираем растения для гербария. И так, сбивая об острые камни ноги, цепляясь за карликовые кустарнички, добираемся до вершины хребта.

Опираясь на суковатую палку, Изюмченко тяжело дышит и еле бредёт. Он часто останавливается, перевязывает кровавые мозоли на ногах. Да и все мы были вконец обессилены. У всех до крови исцарапаны руки, избиты ноги.

И вот – высота в две с половиной тысячи метров над уровнем моря! Перед нашим взором на сотни километров во все стороны раскинулась величественная картина саянского белогорья: вершины гор, покрытые вечным снегом; чёткие на голубом горизонте ломаные линии хребтов.

Речные долины врезаются глубоко в горы и образуют трудно проходимые ущелья, по дну которых с шумом бегут беспокойные, порожистые реки, часто водопадами спадающие вниз.

Суровые климатические условия, беспрерывно дующие, холодные ветры наложили свой отпечаток на растительность. Жалкая тундровая флора поразила нас своим однообразием. Куда ни посмотришь, везде мхи, серые лишайники да карликовая круглолистная берёзка и крохотные ивы. Большими пятнами встречаются кустики золотистого рододендрона.

Приспосабливаясь к суровым условиям высокогорья, растения, были приземисты, низкорослы, листья у большинства видов собраны розеткой, прижатой к земле.

Ивы, спасаясь от стужи, распластав по земле свои веточки, прижимались к почве, словно зарывались в мохово-лишайниковый покров.

– Кажется, что мы попали на север, – сказал Изюмченко, указывая на раскинувшиеся перед нами высокогорные тундры.

Действительно, не только по своему внешнему облику, но и по составу растительность высокогорной области Саян удивительно напоминает тундровую зону нашего Севера. Здесь росли те же мхи, лишайники, карликовые кустарнички, что и в Заполярье. Ледниковый период в горах Восточного Саяна уничтожил богатую третичную растительность. Заселение освободившихся от ледников пространств проходило за счёт северных форм растений, пришедших сюда из далёких арктических тундр.

Около ручьёв на сырых почвах мы встретили своеобразные низкотравные альпийские луга. Здесь дружно цвели растения десятков видов. Раскрыли золотистые бутоны лютики, в полном блеске красок сияли темно-синие колокольчики генциан, жёлтые корзинки дороникумов, фиолетовые венчики альпийской фиалки. Повсюду виднелись оранжевые головки огоньков, перемешанные с голубыми венчиками аквилегий.

Мы долго любуемся яркими красками альпийских растений, прежде чем начать выкапывать их с корнями и закладывать в гербарную сетку.

Измеряя высоту растений, отмечая их фазы развития, я тщательно записываю вид за видом в свой дневник.

Собрав в гербарий представителей всех встречающихся здесь растений, взяв несколько образцов трав для химического лабораторного анализа, отправляемся дальше.

Перекинув через плечи гербарные папки, вооружившись лопаточками для выкапывания растений, мы долго бродим по тундре, собирая новые, встречающиеся здесь виды растений.

Поднимаемся по крутым склонам гор, заглядываем в каждую щель, в каждую трещину в скалах, ножами выковыриваем крохотные растеньица папоротника, камнеломок, фиалок, закладываем их в листы бумаги, а затем туго стягиваем в металлической сетке и оставляем для сушки.

Найденные нами папоротнички были настолько мелки, что десятками свободно размещались на ладони.

Мы так увлеклись работой, что забыли про обед, хотя стрелка часов уже подходила к шести вечера.

Вдруг невдалеке от нас показались два всадника. Когда они подъехали ближе, в одном из всадников мы узнали девушку, одетую в мужской костюм.

Это первые люди, которых мы встретили в горах за полтора месяца путешествия.

Гости приветливо поздоровались с нами. Из разговоров мы узнали, что они держат путь к верховьям реки Ии, где пасётся оленье стадо алыгджерского колхоза. Девушка оказалась ветеринарным врачом. Вместе со своим спутником, зоотехником, она была направлена правлением колхоза для осмотра оленей, так как в колхоз поступили сведения о нескольких случаях падежа животных.

Вера, как звали девушку, только в прошлом году окончила ветеринарный институт. Получив звание врача, она вернулась в свой колхоз, который направил её на учёбу пять лет тому назад.

После небольшого отдыха тофалары отправились дальше.

Весь вечер мы разбирали собранные за день растения, перекладывали их в сухую бумагу; приводили в порядок свои костюмы. А весь следующий день из-за дождя просидели в палатке. Из низко нависших облаков с утра до самого вечера как из ведра, лил дождь.

Натянув над костром большой брезент, мы продолжали сушку растений, так как боялись, что от сырости они почернеют.

Температура воздуха упала до ноля. Подул холодный ветер. Неожиданно – и это в разгар лета! – посыпались хлопья снега.

Сидим у костра, негодуем на погоду и пьём чай. Николай Егорович посматривает на пасущихся невдалеке оленей и сосёт свою неизменную окованную медью трубку.

 

К верховьям реки Ии

 

Только через три дня погода улучшилась, и мы смогли продолжать свой путь.

Наш маршрут – к верховьям реки Ии. А от Кара-Бурени до Ии больше сотни километров. Запасы продуктов у нас с каждым днём уменьшались, и поэтому мы вынуждены были двигаться без промедления.

Идём по широкой тундровой высокогорной равнине. Под ногами шуршат сухие лишайники, цепляются за сапоги мелкие кустарнички.

Обширные плоские водоразделы чередуются с живописными, прихотливо расчленёнными альпийскими цепями гор, на высоких пирамидальных вершинах которых блестят снежные поля.

Я веду глазомерную съёмку местности, по которой проходит маршрут экспедиции.

Колесников часто отстаёт, так как ему приходится собирать для гербария встречающиеся на пути растения.

– Смотрите, юрта, – удивлённо сказал Изюмченко, махнув рукой куда-то вдаль.

Мы посмотрели в указанном направлении и заметили у подножья высокой скалы большую юрту, над которой вилась тонкая струя голубоватого дыма. Невдалеке паслись олени.

Как только мы подъехали к юрте, на нас с громким лаем набросилась разношерстная стая собак. Из юрты сразу показалось несколько тофаларов.

 

Один из них принялся успокаивать собак. Остальные подошли к нам. Николая Егоровича тофалары сразу же узнали, так как были с ним из одного колхоза.

Не успели мы войти в юрту, как перед каждым из нас появилась большая чашка с оленьим молоком.

– Угощайтесь. Проголодались с дороги, – улыбаясь, сказала одна из женщин.

Оленье молоко было настолько вкусным, что мы сразу же осушили чашки. Только Изюмченко пил медленно, через силу. Он всё ещё не мог привыкнуть к оленьему молоку.

В юрте было чисто и просторно. В чугунной печке весело потрескивал огонь.

На самом видном месте мы увидели портрет товарища Сталина. На столе – радиоприёмник, около него – стопка книг и газет.

– Живём хотя и далеко от людей, но культурно,– сказал старик-тоф, обращаясь ко мне.

Мы разговорились. Старик оказался старшим пастухом. Несмотря на свои 78 лет, он продолжал работать в колхозе.

– Тебе пора и отдыхать, года-то какие, – не раз говорил ему председатель колхоза.

Но Урбатов неизменно отвечал:

– А мне, может быть, работа лучше всякого отдыха. Человек без работы, всё равно что белка без кедра, жить не может. Засохнет с тоски.

Как страшный кошмар, вспоминал Урбатов свою жизнь до революции, когда он, бездомный, скитался по диким горам и лесам. Он рассказал нам, как нижнеудинские купцы обманывали его и почти даром забирали всю пушнину, говорил о непосильном ясаке, который должны были вносить тофалары в казну.

– Только советская власть спасла меня и мой маленький трудолюбивый народ от нищеты и вымирания, – закончил свой рассказ Урбатов.

Колхоз построил ему хороший дом в Алыгджере. Один его сын – офицер Советской Армии, другой – студент Иркутского университета.

Только сейчас я заметил на груди Урбатова медаль «За трудовую доблесть»..

Об этой медали интересную историю сообщил нам проводник, когда мы, тепло расставшись с пастухами, продолжали свой путь к верховьям Ии. Года три назад осенью в горах внезапно поднялась снежная буря. Застигнутые непогодой, олени метались по гольцам в поисках убежища от страшной стужи. Стадо разбрелось по горам. К вечеру буря усилилась, мороз достиг пятидесяти градусов. Олени находились на краю гибели.

Урбатов не растерялся. Увязая по колено в снегу, до полночи бродил он по гольцам, собирая разбежавшихся оленей. А ночью, в страшную метель, собрал всё стадо и загнал в глубокое ущелье. Три дня продолжалась снежная буря, но она была уже не страшна для животных. Они находились в надёжном убежище.

– Вот тогда его и наградили медалью, – словно мимоходом заметил Николай Егорович.

Рассказал проводник и ещё один интересный случай. Урбатов в возрасте 70 лет стал посещать вечернюю школу взрослых в Алыгджере и за полгода выучился читать и писать.

Через четыре дня мы подошли к верховьям Ии. Перед нами каменной стеной встали Окинские гольцы, высотою от 2500 до 3000 метров над уровнем моря. Ледяные вершины их упирались в самые облака.

Отсюда вытекают десятки горных рек, с шумом сбегая по крутым каменистым склонам.

В поисках новых видов растений мы спускались в глубокие ущелья, пробирались среди каменных глыб, разукрашенных цветными узорами накипных лишайников. Цепляясь за колючие кусты можжевельника, поднимались на вершины гольцов.

Выветривание превратило вершины гор в причудливые башни готического стиля.

К юго-западу от Окинских гор находится знаменитый Ботогольский голец.

У этого гольца – большая история. В тридцатых годах прошлого столетия в Тунке служил приставом некто С. И. Черепанов, друживший с мирными охотниками. Однажды, когда у них в самый разгар промыслового сезона кончился свинец, Черепанов расплавил свинцовые гири своих стенных часов. Гири сверху были покрыты медью. Буряты-охотники, присутствовавшие при плавке, решили, что Черепанов знает секрет превращения меди в свинец. И через некоторое время к нему пришёл охотник с тяжёлым камнем, напоминавшим медный колчедан.

– Вот, нойон, – сказал он Черепанову, – ты из меди делаешь свинец, а у нас в тайге, на Ботогольском гольце, очень много таких камней. Но мы не умеем готовить из них свинец.

Черепанов без труда узнал в принесённом камне графит.

В 1847 году Черепанов отправился в Петербург, взяв с собой несколько образцов ботогольского графита. Несколько дней он добивался приёма у министра финансов Вронченко. Наконец, после долгих мытарств, попал к нему в кабинет, выложил на стол образцы графита и передал прошение с просьбой зачислить в казну саянское месторождение графита.

– А для чего оно нам? – удивился министр. – Раз вы его открыли, пользуйтесь им на здоровье.

Министр вручил Черепанову документ на право пользования графитовым месторождением, и на этом разговор окончился.

Как раз в ту пору в Петербурге находился француз Алибер, ловкий, предприимчивый человек. Он быстро пронюхал про саянский графит и решил, что, если его прибрать к своим рукам, можно быстро разбогатеть.

Купив у Черепанова за бесценок права на разработку графитового месторождения, Алибер уехал в Сибирь, пробрался в Саянские горы и поселился невдалеке от Ботогольского гольца.

С помощью местного населения Алибер начал разработку месторождения. Добытый графит на лошадях за семь тысяч километров отправлялся в Нюрнберг, на карандашную фабрику. Фаберовские карандаши с надписью «сибирский графит» распространялись по всему миру. На русском графите иностранные дельцы наживали громадные барыши.

Кроме графита Алибер, дорвавшийся до сокровищ Саянских гор, вывозил за границу нефрит, серебро, наживая и на этом огромные деньги.

В 1859 году ловкий предприниматель выехал в Париж с несколькими миллионами в кармане.

Проходили десятилетия, менялись хозяева ботогольского рудника. Постепенно он начал хиреть, добыча графита резко уменьшалась, а затем и совсем прекратилась.

Только после Великой Октябрьской социалистической революции, когда началось развитие графитообрабатывающей промышленности, возродилось и ботогольское месторождение.

... Наши вьючные сумы до отказа были заполнены образцами трав и семян ценных кормовых и лекарственных растений. На моём планшете появились свежие линии не отмеченных на старых картах речек, постепенно, день за днём, составлялась первая карта растительности Тофаларии.

Однажды, когда мы шли по направлению к верховьям Ии, наш караван попал под дождь. Подгоняя измученных оленей и еле поспевая за ними, мы почти бегом бросились к виднеющимся впереди горам в надежде укрыться там от дождя и ветра. А дождь всё усиливался и лил, как из ведра.

Вдруг я как вкопанный остановился. Среди камней виднелся высокий колючий кустарник. Длинные, саблевидные, изогнутые ветви его были покрыты черноватой корой. На густо облиственных побегах сидели многочисленные колючко-образные черешки листьев прошлых лет. Среди зелёных перисто-сложных листьев резко выделялись беловато-кремовые цветы.

Караван остановился. Меня со всех сторон окружили товарищи.

– Что это такое, Семён Иосифович?

– Да ведь это карагана саблевидная, редчайшее растение, – ответил я. – Оно имеет ограниченное распространение. Встречается только в нескольких местах Восточной Сибири, Тувинской области, Средней Азии и Дальнего Востока. Между тем это растение может быть использовано при посадках скверов, для озеленения городов.

Под проливным дождём мы заложили в гербарную сетку несколько веточек с цветами караганы и, довольные, продолжали путь, не обращая больше внимания на дождь и усталость.

 

Критическое положение

 

Пройдя широкое безлесное плато, по которому в болотистых низинах тускнели безжизненные озёра, наш караван подошёл к глубокой речной долине. Небо очистилось от облаков.

Дожди превратили небольшой ключ в бурную и широкую реку. Она вышла из берегов, залила всё дно долины, затопила прибрежные кустарники. Деревья стояли наполовину погружённые в воду.

Нашему каравану предстояло перебраться на противоположный берег, но пройти вброд разбушевавшуюся реку мы не могли. Оставив Изюмченко охранять оленей, мы трое отправились на рекогносцировку.

Николай Егорович с длинным шестом в руках измеряет глубину и недовольный качает головой. Мы так и не нашли брода.

Посовещавшись, решили изменить маршрут и идти строго на юг.

Так и сделали. Я не отрывал глаз от стрелки компаса.

Пройдя километра четыре, уткнулись в высокую скалу. Обследовали все подступы к ней, но найти проход не сумели. Снова вернулись на старое место.

– Унывать нечего, – прервал я тягостное молчание. – Положение, конечно, тяжёлое. Путь вперёд закрыт, но это ещё не означает, что у нас нет никакого выхода.

– Что же будем делать? – спросил Изюмченко. – Терпеливо, с большой выдержкой и дисциплиной ждать, когда спадёт вода в реке.

– Унывать не надо,– успокоил моих товарищей и проводник.

Разбили палатку, остановившись почти у самой реки.

Время шло. Мы по нескольку раз каждый день измеряли глубину реки, но вода не спадала. Горы были сплошь окутаны белыми, как вата, облаками. Давление в барометре падало.

Продукты таяли с каждым днём. На пятый день нашей стоянки дневной рацион составляли два небольших, величиной в пол-ладони, твёрдых как камень сухаря. Консервы уже давно кончились, ничего не осталось и от крупы, от сахара.

Николай Егорович каждый день отправлялся на охоту, но, пробродив по гольцам до вечера, возвращался в лагерь с пустыми руками.

Закусив размоченным в кипятке сухарём, мы продолжали свои исследования. Алёша Колесников с Изюмченко собирали для гербария мхи, лишайники и редкие цветковые растения, встречающиеся в тундре.

Здесь нам посчастливилось встретить альпийский мак, с крупным жёлтым венчиком, эдельвейс, несколько новых видов осок.

Собрав последние силы, мы взбирались на вершины гольцов, отыскивая и там растения для гербария.

Во время работы голод не чувствовался. Но когда возвращались в лагерь и видели пустые котелки, нам становилось не по себе.

– Не хотите ли котлет? – пробовал шутить Колесников. Но шутка никого не веселила.

Скоро мы вынуждены были сократить наш паёк до одного сухаря на человека в день.

Как-то Изюмченко, собирая в тундре материал для гербария, упал. Мы бросились к товарищу, осторожно на руках перенесли в палатку. Оказали необходимую в таких случаях медицинскую помощь. Отломив от своего сухаря по половинке, размочили их в воде и кашицей накормили больного.

Только на восьмой день вода в реке заметно спала.

Навьючив оленей, тронулись в путь. Опираясь то на моё плечо, то на плечо Колесникова, Изюмченко еле передвигал ноги. Придерживая товарища, мы благополучно перешли вброд реку и продолжали свой путь.

 

Домой

 

Август был на исходе. Хорошая погода постояла недолго. Опять пошли дожди. Барометр ничего хорошего не предвещал. С каждым днём становилось всё холодней и холодней. Ждать, когда прекратятся дожди, было бесполезно.

Николай Егорович разыскал старую охотничью тропу, и по ней с верховьев Ии мы спустились в долину реки Барбитай. Преодолевая страшные броды через бурные горные реки и головокружительные кручи, на которых смерть сторожит неосторожного путника на каждом шагу, мы, наконец, добрались до реки Дургомджи, принадлежавшей уже к бассейну Кара-Бурени.

Через две недели, усталые, оборванные и измученные тяжёлым походом, но довольные проделанной работой, мы вернулись в Алыгджер. Листья на деревьях уже пожелтели, отцвели травы, с осеннего серого неба моросил дождь. Долина реки Уды наполнялась молочным туманом. Только снежные гольцы освещало неяркое осеннее солнце.

 

 

В Западном Саяне

Снова в Саяны

 

Прошла зима. Наступили ясные тёплые дни.

Как только зазеленели поля и на лугах золотыми звёздочками вспыхнули жёлтые корзинки мать-мачехи, первенца весенней флоры, я стал готовиться к новой экспедиции.

Было решено снова организовать поездку в Саяны, но на этот раз в Западный Саян, расположенный на юге Красноярского края. Наименее изученным в ботаническом отношении сказался Усинский район, который мало кем из ботаников посещался.

Двое суток пути от Новосибирска до Абакана прошли незаметно. Из Абакана наша экспедиция направилась в Минусинск, а оттуда продолжала свой дальнейший путь к Саяну уже трактом.

До революции здесь проходила плохая вьючная тропа. Сейчас же через Западный Саян проложен тракт, который ведёт к реке Ус, а оттуда в страну Голубой реки, как называют Тувинскую автономную область.

По этому пути в 1892 году направлялся через саянские хребты в далёкий Урянхайский край, как называлась тогда Танну-Тувинская автономная область, неутомимый сибирский путешественник – ботаник Порфирий Никитич Крылов, собирая материал для своей обширной работы о растительности Сибири. Позднее, в 1908 году, этим же путём пробирался в Туву ботаник Б. К. Шишкин.

...Наша машина быстро неслась по ровному и гладкому, как асфальт, тракту, унося экспедицию всё дальше и дальше на юг. Проехали деревню Казанцево, село Ермаковское. Впереди – Верхне-Усинское, место нашей работы.

По тракту непрерывно движутся автомашины, гружённые цементом, железными бочками, мотками проволоки, железом.

Одни из них сворачивают с тракта в сторону и направляются к дальним посёлкам, другие продолжают свой путь вместе с нами к югу.

Мы приподнимаемся с мест и смотрим на этот поток машин. На повороте нас с грохотом обогнал трёхтонный зис, за ним стрелой пронеслась легковая машина. Навстречу попалась целая колонна бензовозов.

Гудит тракт. Наш зис набирает скорость. Свистит в ушах ветер, срывает с головы фуражки, порошит пылью в глаза. Из-под колёс беспрерывно вылетает мелкий гравий.

Скоро степь начала сменяться лесом. Всё больше и больше появлялось берёзовых перелесков. Соединяясь между собой, они образовали сплошные массивы лиственных лесов. Ещё дальше к югу они перешли в тёмнохвойную тайгу.

Мы подъезжаем к подножию Западного Саяна. Горы громоздятся всё выше и выше.

А машина безостановочно мчится вперёд; только подъезжая к подножию Кулумюсского хребта, она сбавляет ход. Переваливаем через хребет.

Причудливой змейкой вьётся Усинский тракт среди высоких гор. То он лепится по крутым каменистым склонам, то поднимается на вершины хребтов, пересекает их и снова теряется где-то в тайге.

Много раз поднимаемся по петлям тракта к хребтам, едем среди каменистых россыпей, спускаемся вниз и мчимся по заросшим высокой травой долинам речек.

Пробегают белоствольные березняки, кудрявые, усыпанные розовыми цветами кусты даурского рододендрона, мелькают нарядные лиственницы.

Скоро перед нами вырос Буйбинский перевал с его высокими скалистыми вершинами.

Начинается крутой подъём вверх по каменистому склону. Машина фыркает, ревёт мотор, шофёр выжимает из него последние силы... Зис медленно ползёт выше и выше.

Наконец, и вершина перевала. Чудная панорама открылась перед нами: подобно безбрежному каменному морю на многие сотни километров вокруг раскинулись горы. Внизу, в глубоких, мрачных долинах, серебряными нитями блестят речки. Александр Александрович, молодой аспирант-ботаник, участник нашей экспедиции, вооружившись ФЭДом, снимает всё новые и новые кадры ландшафтов, развёртывающихся перед нами.

– Какая красота, а?! – восхищается он и направляет объектив аппарата на причудливую вершину горы, напоминающую египетскую пирамиду.

Виталий Горский, коллектор экспедиции, в своём походном альбоме делает беглые зарисовки. Бойко скользит его карандаш по бумаге, набрасывая контуры Саянских гор.

Спускаемся вниз медленно. Шофёр выключил мотор и беспрерывно тормозит.

В долине реки Нижней Буйбы снова попадаем в леса. По обеим сторонам тракта высокой зеленой стеной стоят вековые кедры, мощные лиственницы, ели.

Потом тракт перебросился на южные каменистые склоны высоких гор.

Едем над самым обрывом. Машина идёт осторожно, тихо. Шофёр впился глазами в узкую полоску тракта и настороженно смотрит вперёд.

Затаив дыхание, мы притихли.

Когда опасный участок пути был пройден, все легко вздохнули. Нина Левкович, третий сотрудник экспедиции, затянула «Каховку». Скоро к ней присоединился Виталий Горский, забасил Александр Александрович. Наконец, включился в ансамбль и шофёр.

Когда весь песенный репертуар был исчерпан, мы вернулись к прерванному разговору о предстоящей работе, к обсуждению деталей путешествия по горам и долинам Западного Саяна.

Через три дня мы прибыли к месту нашей работы.

 

В селе Верхне-Усинском

 

Село Верхне-Усинское расположено в уютной живописной котловине, окружённой со всех сторон горами. На тридцать с лишним километров протянулась она вдоль реки Ус, впадающей в Енисей.

К обоим концам котловина заметно суживается, и Ус течёт за её пределами в узком ущелье.

Село Верхне-Усинское основано ещё в шестидесятых годах прошлого столетия беглыми ссыльными и сектантами. За годы советской власти оно выросло в крупный районный центр. Улицы дотянулись до самых гор. Появилось немало больших зданий на каменных фундаментах под железными крышами.

В старом Верхне-Усинском, как и во всём обширном Усинском крае, не было школ. Больницы тоже не было. За сотни километров по бездорожью больных везли в Минусинск. Сейчас же только в одном Верхне-Усинском работают две школы, открыт кинотеатр, выстроена больница, появилась хорошая библиотека.

Мы прибыли в село в воскресный день. На улицах было людно. Из открытых окон домов неслась музыка: радио прочно вошло в быт и здесь.

Первым делом мы познакомились с Валерианой Ивановичем Белоусовым – заведующим местной метеорологической станцией. Он много интересного рассказал нам о природе района.

Дома у него было много книг. На столе, окнах лежали многочисленные образцы минералов, со стен смотрели чучела птиц: трясогузки, кедровки, рябчика, филина, орла. Квартира напоминала краеведческий музей.

Гостеприимный хозяин рассказал и о тайге, по которой нам предстояло путешествовать, о горах и долинах Западного Саяна, не раз исхоженных им вдоль и поперёк.

Когда он говорил о горах, у него блестели глаза, светилось лицо. Сразу видно было, что он любит свой далёкий край.

Нас поразила обширность познаний Валериана Ивановича. Он показал себя разносторонне образованным человеком: хорошо разбирался в ботанике и зоологии, географии и геологии; был начитан в истории и литературе. Как нам после сообщили, Белоусов ещё до революции окончил Петровскую сельскохозяйственную академию, где учился у Тимирязева, слушал лекции Менделеева, был знаком с академиком Павловым. По окончании академии его назначили на работу в лесной отдел министерства земледелия. Но к канцелярской работе у него не лежала душа. Его манила живая природа. Пылкий юноша не усидел долго в Петербурге и уехал в далёкую Сибирь; по горным порожистым речкам и глухим тропам добрался до Западного Саяна.

Здесь, в устье реки Каракем, он построил избушку, перевёз в неё свои книги и прочно обосновался. Со своей собакой Тото бродил Валериан Иванович по горам, выслеживал медведей и маралов, гонялся за соболями. В горных речках ловил тайменей и серебристых хариусов.

Во время своих скитаний по горам и лесам Валериан Иванович собирал коллекции минералов, составлял гербарий местной флоры, записывал наблюдения над природой. Невдалеке от избушки раскорчевал участок земли, тщательно его обработал и засеял пшеницей, овсом, на унавоженных грядках развёл овощи. Он укрывал молодые растеньица от морозных утренников, оберегал каждый стебелёк от климатических невзгод, лелеял каждую былинку.

О своих опытах В. И. Белоусов сообщал в письмах к Ивану Владимировичу Мичурину. Иван Владимирович по-отечески заботился о молодом натуралисте, помогал ему советами, одобрял его планы. От великого преобразователя природы Белоусов получал книги, вырезки из журналов.

В избушку часто заглядывали местные охотники, рыбаки. Долгие вечера проводил хозяин вместе с ними, рассказывая о далёких странах, о жизни растений и животных. К простому и общительному Валериану Ивановичу часто обращались и с просьбой написать прошение, разъяснить недоуменный вопрос.

Слава о всезнающем охотнике с Каракема быстро разнеслась по всем Саянам.

Прошло много лет. В годы советской власти Белоусов переехал в Верхне-Усинское. Здесь его назначили заведующим местной метеорологической станцией.

В пятьдесят пять лет Валериан Иванович приступил к работе над кандидатской диссертацией.

В этот день мы долго засиделись, и «Саянский Робинзон», как называют его местные жители, дал нам массу практических советов, указаний по нашему маршруту.

Простившись с ним, мы стали усиленно готовиться к выступлению.

В Верхне-Усинском мы прожили несколько дней. Наняли лошадей, запаслись продуктами, взяли проводника.

Проводник Даниил Федотович Бук – шестидесятипятилетний, но ещё крепкий старик, с роскошной бородой, простым лицом и приветливым взглядом серых глаз из-под кустистых бровей. Он – коренной житель Саян (его отец был одним из основателей села), пользуется репутацией лучшего охотника. Нам все в один голос заявили, что лучшего проводника нам не найти. Никто не знает тайгу так, как Даниил Федотович.

 

По неведомым горам и лесам

 

Сделав последние приготовления, наш отряд выступил в далёкий путь.

Ясное солнечное утро. Идём по долине Уса, густо поросшей сибирской лиственницей, черёмухой, смородиной и массой различных кустарников. Рядом с нами, вся в пене, бежит река. На перекатах вода бурлит так, что шум разносится далеко по горам.

Вокруг всё зелено. Цветут лютики, распустили свои оранжевые бутоны огоньки и золотистые адонисы. Среди разнотравья выглядывают крупные, величиной с кулак, темно-красные цветы диких пионов.

Виталий Горский и Нина Левкович, вооружённые длинными ножами, выкапывают с корнями цветущие растения и закладывают их в папку. Они осторожно расправляют лепестки цветов, разглаживают каждый листочек и стебелёк и бережно укладывают их в специальные листы гербарной бумаги. На остановках все собранные растения закладываются в металлическую сетку, туго стягиваются и оставляются для сушки.

На нас со всех сторон смотрят дикие горы. По сырым северным склонам их встречаются лиственничные леса, представленные разреженными парковидными насаждениями. Для таких лесов характерен буйный, высотой в рост человека, травяной покров. Южные, сильно прогреваемые солнцем склоны, как правило, безлесны. Растительность их почти целиком состоит из узколистных злаков: ковыля, тонконога, овсяницы, щучки и мелкого степного разнотравья.

Весь день мы почти безостановочно шли вверх по Усу и к вечеру вышли к устью речки Терёшкиной. Быстро поставили палатки, разожгли костёр. Пламя сразу же охватило громадную кучу валежника, стало с жадностью лизать сухие ветки.

Пока мы пересматривали собранные за день растения и подсушивали их у костра, Даниил Федотович вместе с Виталием отправились на рыбалку. Через полчаса они уже вернулись с богатым уловом.

Виталий сиял.

– Рыбы-то в речке! Просто можно руками брать.

...Над костром аппетитно побулькивает в котле уха. Дребезжит крышка чайника. Золотистой стаей вылетают искры и гаснут в темноте.

Невдалеке пасутся лошади.

Тихо. В долину спускается ночь. Одна за другой загораются звёзды.

С восходом солнца караван продолжает путь. Наш маршрут идёт вверх по долине речки Терёшкиной, а оттуда на Тёплую.

В полдень мы были уже в среднем течении Терёшкиной, где долина заметно сужается. К реке с обеих сторон подступили крутые каменистые склоны, по которым лепится тропа. Едешь верхом на лошади и одной ногой задеваешь скалу, другая висит над самым обрывом.

Лиственничные леса сменились темнохвойной елово-кедровой тайгой. Еле заметная в непролазной чаще тропа вскоре совсем исчезла. По зелёным лабиринтам леса караван уходит в глубь девственной тайги, без всяких дорог.

Кругом тихо. Только временами доносится слабый писк рябчика, резкий крик кедровки.

Лишь к вечеру мы выбрались на открытую лужайку. Расседлали лошадей, сделали остановку на ночлег. Где-то совсем близко раздался резкий рёв диких коз.

Когда палатка была установлена и запылал костёр, Даниил Федотович осмотрел ружьё, подпоясал патронташ и отправился на ночную охоту. С ним пошёл и Александр Александрович.

Вернулись они только под утро с тяжёлой ношей – убитым козлом.

Весь день был заполнен работой. Собирая для гербария растения, мы облазили окрестные горы, исходили в радиусе десяти километров тайгу. Гербарные сетки разбухли от собранных трав – представителей саянской таёжной флоры.

Я тщательно записываю в экспедиционный журнал все собранные виды растений, среди которых оказалось немало лекарственных. Среди них можно назвать термопсис, из которого приготовляют лечебный препарат – отхаркивающее средство. Нашли мы и так называемый маралий корень, препарат корня которого восстанавливает физическую работоспособность, заметно снижает усталость.

На следующий день, 16 июля, мы снялись с места и, взяв юго-западное направление, выступили в дальнейший поход. Пройдя бродом речку, стали подниматься по лесистому склону вверх. За перевалом должна быть река Тёплая, куда и направлялся караван.

На этот раз продвигались мы медленно, так как на пути всё время попадался непролазный кустарник, бурелом, высокое таёжное разнотравье. Лошади часто спотыкались о камни, толстые вьюки задевали деревья. Шли мы старой охотничьей тропой, давно заросшей, перегороженной вывороченными с корнями лиственницами.

Под копытами лошадей хрустят сухие ветки валежника. С трудом пробираемся через густые заросли даурского рододендрона, образующего непроходимые живые изгороди, заросли голубой жимолости, шиповника.

Тропа становится всё уже и уже, пока не исчезает совсем. Идём без тропы. Ветки царапают и хлещут лицо, рвут платье, цепляются за вьюки. Длинные стебли таёжных трав опутывают ноги лошадей. Мы то наталкиваемся на бурелом, то на высокотравье, скрывающее всадника с лошадью, то вдруг перед нами оказываются толстые, два метра в обхвате, кедры. Ни пройти, ни проехать.

Лошади все в мыле, тяжело дышат. Сумы сползают, ослабевают подпруги у сёдел. Поправляем их и снова вперёд.

Наконец ехать стало просто невозможно. Слезаем с лошадей и в поводу ведём их за собой. За три часа с трудом прошли два километра.

Александр Александрович отложил в сторону планшет, на котором он наносил маршрут экспедиции, и, вооружившись топором, принялся расчищать путь. Виталий Горский и проводник распиливали поваленные бурей стволы лиственниц.

Каждому нашлась работа. Нина Левкович, отложив гербарную папку, растаскивала валежник и обрубленные ветви деревьев.

Через два часа путь расчистили, и караван снова пошёл. Понемногу тайга стала редеть, и вскоре мы выехали в светлый лиственничный лес, чистый, почти без примеси других пород.

Огромные деревья стоят здесь на значительном расстоянии друг от друга, точно рассаженные расчётливой рукой садовника.

Сибирская лиственница имеет ровные, гладкие стволы без сучков. Высота деревьев достигает двадцати трёх метров. Это единственное хвойное дерево, сбрасывающее на зиму свой зелёный покров, никогда не образующее темнохвойного леса, как, например, ель, пихта или кедр.

Являясь светолюбивой породой, лиственница имеет разреженную крону, через которую хорошо проникает солнечный свет. Поэтому и в лиственничном лесу, где мы находились, было светло и просторно. Под разреженным пологом древесных крон росли красиво цветущие кустарники. Тут были голубая жимолость и шиповник, виднелись кусты даурского рододендрона с гладкими глянцевитыми темно-зелеными листьями и фиолетово-розовыми цветами до четырёх сантиметров в поперечнике.

Травяной покров пышен и высок. Среди широких листьев разнотравья мелькают сине-лиловые соцветия синюхи, собранные в зонтики цветы молочая, голубые, мутовчато расположенные цветы зопника клубненосного. Над травянистым ярусом выделяются высокие стебли пучки, увенчанные крупными зонтиками белых цветов.

Я осматриваю каждое растение и в путевом журнале отмечаю все виды трав, встречающиеся нам на пути. Разложив среди травы гербарную папку, Нина Левкович с Виталием выкапывают новые растения.

...Запомнился такой случай. Уже несколько часов тянулся однообразный лес. Из флоры ничего интересного не встречалось.

Вдруг проводник остановил лошадь, спрыгнул с седла и схватился за ружьё.

– Даниил Федотович, что там такое? – почти одновременно спросили мы.

Но не успел он ответить, как метрах в пяти от нас зашевелились кусты и послышался треск сухих веток под тяжёлыми шагами медведя.

Лошади, почуяв зверя, бросились в сторону. Даниил Федотович, вскинув ружьё, почти не целясь, выстрелил.

Прыгая через огромные колодины, стрелок бросился к кустам. За ним последовали и мы.

Среди густых зарослей малины лежал сражённый пулей медведь.

Разделав огромную тушу зверя, мы возобновили прерванное движение и вскоре выехали в долину не отмеченного на нашей карте ключа. Стали спускаться вниз, вдоль течения, снова еле пробираясь в высоком таёжном разнотравье. Оно скрывало всадника вместе с лошадью. Только мельком я видел перед собой шапку Даниила Федотовича.

Мне ещё ни разу не приходилось встречать такого мощного разнотравья. Отдельные растения, например, пучка, достигали высоты трёх метров. Не отставал от неё и дягиль, высокое зонтичное растение, стебли которого тоже нередко вытягивались вверх на три метра.

А однажды мы встретили мощные заросли живокости высокой, представителя семейства лютиковых, стебли которого имели в вышину четыре метра. Издали казалось, что это заросли кустарника, а не травянистого растения.

Как-то на одной из остановок я решил определить скорость роста таких растений. У молодой живокости мы воткнули в почву гладко выструганную палочку, разделённую на сантиметры, и стали через каждые четыре часа вести наблюдения.

Через сутки оказалось, что живокость высокая росла здесь со скоростью пяти миллиметров в час, прибавив за это время двенадцать сантиметров.

Когда наш караван проходил через долину, густо поросшую лесом, мы спугнули стадо диких коз. Виталий схватился было за ружьё, но животные бросились в разные стороны. Точно молнии, мелькнули их спины между деревьями и скрылись.

Безымённый ключ, по долине которого мы шли, неожиданно повернул в нежелательном для нас направлении. Поэтому мы вынуждены были оставить его и перевалить через хребет, который каменной стеной возвышался перед нами.

– За этим хребтом,– предполагали мы, – должна быть речка Тёплая. – Так было показано и на карте, которую я держал в своих руках.

– Тёплая не здесь,– сказал Даниил Федотович и недоверчиво посмотрел на карту. –  Река течёт вот где, – он махнул рукой в совершенно противоположном направлении.

С большим трудом Даниил Федотович согласился с нами. Взяв по компасу направление, караван пошёл на юг.

Пробираться пришлось среди огромных каменных глыб, величиною с двухэтажный дом. Из-под ног лошадей то и дело вылетают горные, под цвет камня, куропатки.

Кругом щебнистые россыпи, они длинными языками спускаются с вершины горы к подножью.

Неожиданно Нина заметила новое, как ей показалось, растение. Не раздумывая, она проворно соскочила с седла и бросилась вперёд. Но не успела сделать и трёх шагов, как щебень под её ногами дрогнул и на девушку обрушился сверху каменный дождь. Мы кинулись выручать её из беды. Всю исцарапанную вытащили из опасного места.

Пока мы оказывали ей первую помощь, прошло больше часа. Мокрые, усталые, обходя опасные каменистые россыпи, образовавшиеся в результате выветривания горных пород, мы кое-как выбрались на вершину перевала. Отсюда, как на ладони, увидели окружающую местность. Ориентировались по карте и компасу.

– Внизу хребта, – рассуждали мы, – должна быть Тёплая. Только наш проводник продолжал недоверчиво смотреть на карту и качать головой.

Но мы не хотели брать влево, как он указывал, а решили идти прямо. Так говорила карта!

Спустились вниз по склону быстро. Однако прошло часа три, а речки всё нет. Я с удивлением перевожу глаза с карты на Александра Александровича. Тот не менее удивлённо смотрит на меня.

Виталий завёл разговор об остановке, ссылаясь на усталость лошадей.

Приуныла и Нина.

– Не сбились ли с пути? – спрашиваю я.

Александр Александрович ориентировал карту по компасу. Оказалось, что идём правильно.

Прошло ещё три тяжёлых часа пути. И вдруг впереди нас, в просветах между деревьями, блеснула полоска воды.

– Вот она, долгожданная река! – весело крикнул Виталий.

– Вот и Тёплая! Значит, мы были правы, – торжественно подтвердил Александр Александрович, обращаясь к проводнику. Даниил Федотович молчал.

Лошади пошли быстрее. Нина повеселела. Проехали метров двести вперёд и... вместо ожидаемой реки увидели озеро.

Карта всё-таки сбила нас с толку. Очевидно, весь этот район не был заснят, и многие речки наносились на карту предположительно.

Мы находились у неизвестного безымённого озера. Часы показывали восемь вечера.

На западе догорали последние лучи солнца. Потянуло холодом, сыростью. Стало быстро темнеть.

Разбили палатку. Запылал костёр.

С озера доносится всплеск рыбы. А когда совсем стемнело, вокруг лагеря послышались неясные шорохи и звуки. Тайга пробуждалась к ночной жизни.

Костёр отбрасывает наши тени на стоящие у палатки кедры. Тени колышутся, принимают причудливый, фантастический вид...

Но нам не до них. Сидим у костра и обсуждаем дальнейший путь.

– Где Тёплая? Куда ехать?

Даже горячая уха не подняла настроения. А ночью я часто просыпался. Тревожила неясность положения. Долго потом не мог уснуть и лежал с открытыми глазами, вслушиваясь в неясный шум тайги.

Под утро услышал, как около озера хрустнула сухая ветка. Послышались чьи-то осторожные шаги. Выглянув из палатки, заметил какое-то крупное животное. Кажется, это марал. В предутренний час стояла такая тишина, что слышно было, как животное жадно глотало воду. Потом снова раздались тихие шаги. Марал уходил с водопоя...

 

Неожиданное открытие

 

Утром поднялся ветер, пошёл дождь. Тяжёлые капли, точно дробь, барабанили по брезенту палатки.

Скоро стало лить как из ведра. Горы покрыты туманом. Небо сплошь затянуто плотным слоем облаков. Я взглянул на барометр: давление падало, и стрелка упорно держалась на «осадках».

Костёр залило водой.

Мы лежим в спальных мешках и негодуем. Вдруг на чёрном небосводе сверкнула огненная змейка молнии. Через две-три минуты послышался сухой, трескучий гром. Вблизи палатки с грохотом упало сухое дерево.

Мы вскочили. В нескольких шагах от лагеря валялись щепки разбитого дерева.

Дождь снова загнал нас в палатку.

После завтрака принялись пересматривать гербарии, приводить в порядок записи в дневнике.

По совету Даниила Федотовича решили, как только перестанет дождь, продолжать путь, но не прямо на юг, а на юго-восток.

– Суток через двое-трое, – заключил проводник, – выйдем к Тёплой.

Но, как на зло, дождь не прекращался. Трое суток задержала нас непогода на этом месте. И только на четвёртый день с утра подул сильный ветер и мало-помалу разогнал облака. К полудню прояснилось, заблестело солнце. Запели пернатые обитатели тайги.

Высушив и уложив имущество, тронулись. Виталий затянул старинную русскую песню «Есть на Волге утёс».

...20 июля подошли к долгожданной речке Тёплой.

Долина её покрыта густым смешанным лесом. Лиственница, ель, кедр и пихта растут здесь вперемежку друг с другом, образуя труднопроходимую чащобу.

Вдоль русла речки тянутся на десятки километров непролазные заросли чёрной смородины, черёмухи, всевозможных ив, акации и таволожки.

Левобережные склоны долины, спускающиеся к реке, открыты. Лишь кое-где по ложбинам и западинам, где большее увлажнение почвы, встречаются небольшие лиственнично-берёзовые лески. Большая же часть склонов одета степной растительностью.

В долине реки тепло. Название её, как нельзя больше, было удачным. Тёплыми оказались и вода в реке, и воздух. Высокие горы защищали долину от холодных ветров.

Караван, поднимаясь вверх по реке, идёт под сенью крон гигантских лиственниц. В травяном покрове – много новых, не встречавшихся раньше растений. Здесь был лабазник обыкновенный с большой шапкой белых, приятно пахнущих цветов. Много было володушки золотистой, прямой стебель которой несёт зонтик жёлтых цветов, встретилось несколько видов герани. Среди пышного разнотравья красными звёздочками мелькали цветы горицвета, собранные в плотные щитковидно-головчатые соцветия.

Делаем остановки, пополняем гербарий. Только сделав всё, снова продолжаем свой путь.

В верховьях Тёплой мы неожиданно обнаружили высокогорную степь.

Случилось это так. Когда наш караван подходил к верховью реки, лес вдруг стал редеть, горы расступились и перед нашим взором раскинулась широкая равнина. Степь среди гор.

Вместе с товарищами я припоминал все описания путешественников, проезжавших через Саяны, но как мы ни старались вспомнить, ни у кого из них не находили даже намёка на существование такой степи.

День клонился к вечеру. Солнце уже скрылось за горами. Сгущались сумерки.

Оборудовали лагерь, когда было совсем темно. Утомлённые тяжёлым дневным переходом, скоро уснули.

На другой день, как только забрезжил рассвет, наш проводник отправился на охоту. Невдалеке от лагеря осколком стекла блестело небольшое озерко, с которого доносилось кряканье уток.

Скоро встал и Виталий и, перекинув через плечо свою централку, пошёл следом за Даниилом Федотовичем.

Я вышел из палатки, когда охотники уже подходили к озеру. Прыгая с кочки на кочку, они добрались до самой воды и притаились в камыше. Даже здесь, у палатки, было слышно, как крякали утки. Но охотники молчали, очевидно, выжидали удобный момент.

Через минуту-другую один за другим раздались два выстрела, потом ещё один.

С озера поднялась стая птиц. Покружившись, они снова сели на воду, невдалеке от охотников.

Опять раздались три выстрела.

Через четверть часа охотники вернулись, увешанные утками.

После сытного завтрака взялись за работу. Я с Александром Александровичем приступил к полуинструментальной съёмке степи. К обеду определили координаты и нанесли на планшет общий контур участка.

Нина и Виталий с утра гербаризировали растения, потом и мы присоединились к ним.

Внимательный взгляд Нины часто обнаруживал новые виды растений, и гербарные папки всё больше разбухали от собранных трав.

Кругом всё цвело. Раскинули жёлтые метёлки подмаренники, распустила бутоны с красными лепестками гвоздика, во всём блеске красок сияли темно-синие генцианы, лиловые герани и ирисы.

Воздух напоён нежным ароматом цветущих трав: мяты, богородской травы, шалфея.

Проводим тщательное описание растительного покрова степи. Измеряем высоту травостоя, составляем подробный список встречающихся растений.

В траве не раз мы вспугивали перепёлок и куропаток, а невдалеке от лагеря удалось увидеть даже дрофу.

Мы так увлеклись работой, что позабыли об обеде, который Нина и Даниил Федотович приготовили к нашему приходу.

После трёхдневной стоянки в степи выехали к верховьям речки Золотой. Мы проникали всё дальше и дальше в неведомые места Западного Саяна.

 

Тяжёлый путь

 

Скоро мы снова оказались в тайге. Отсюда предстояло пройти около сотни километров по направлению к речке Золотой. По словам проводника, место это труднопроходимое, так как никаких троп здесь нет.

– Но ничего, товарищи, пройдём! – успокаивал Даниил Федотович.

Как только вошли в тайгу, сразу же стало темно. Деревья здесь стоят настолько плотно прижавшись друг к другу, что их кроны, переплетаясь своими ветвями, закрывают всё небо. И только временами, как из глубокого колодца, видно крохотный кусочек небесной лазури.

В тайге сыро, воздух влажный. Вся почва покрыта золотым моховым ковром, в котором встречаются плауны и брусника. Цветковые растения попадались на нашем пути редко – грушанка с округлыми кожистыми листьями, майник, кисличка, линнея с невзрачными белыми цветками – обычные таёжные тенелюбы.

Тень и сырая почва очень благоприятны для роста папоротников, и огромные папоротники с ажурными листьями, длиною свыше метра, образовали здесь сплошные заросли.

Идём через глухую саянскую тайгу без тропы.

Перед глазами тянется одна и та же, удивительно однообразная, мрачная елово-пихтово-кедровая тайга с небольшой примесью берёзы, осины и душистого тополя.

Встречаются обширные заросли черемши. Это растение, родственное нашему луку, имеет стебель высотой до шестидесяти сантиметров и плоские эллиптические листья. Я знал, что черемша содержит много противоцинготного витамина и поэтому имеет большое пищевое и лечебное значение.

Сделав небольшую остановку, принялись собирать черемшу. Ели её с хлебом, запивая холодной ключевой водой.

Скоро выехали в горелый лес. Перед нами – огромные кедры и ели с обугленными основаниями стволов. Немало мёртвых деревьев с полусгоревшими стволами. То здесь, то там валялись беспорядочно нагромождённые деревья, затруднявшие наше движение.

Всё обширное пространство гари сплошь заросло кипреем. Его массовое цветение создавало впечатление лилово-красного озера, разлившегося на десятки километров.

Кипрей, известный под названием иван-чая, принадлежит к полезным растениям. Он прекрасный медонос, дающий прозрачный, слегка зеленоватый и пряный на вкус мёд. Из его стеблей получают волокно, из листьев – салат и чай. Съедобен и корень.

В старину купцы продавали листья этого растения за русский «капорский чай», получивший своё название от древней крепости Капорье, в окрестностях которой впервые началась торговля этим продуктом.

Почти весь день мы идём по кипрейным зарослям. Спотыкаясь о скрытые в траве колодины, обгоревшие деревья, лошади часто падают. Мы помогаем им подняться и безостановочно идём и идём вперёд.

Мне и Александру Александровичу часто приходится отставать от каравана. Производя маршрутную съёмку, мы вынуждены подолгу стоять на одном месте для того, чтобы угломерным инструментом отметить азимуты, записать в дневнике пройденное расстояние и отметить его на карте.

Только к вечеру оставили гарь и въехали в девственную тайгу. Молодой кедрач сразу же встал перед нами непреодолимым препятствием.

Сделали остановку для рекогносцировки. Пока Даниил Федотович и Виталий ходили на разведку, мы, воспользовавшись остановкой, занялись ботаническими исследованиями. Здесь нам посчастливилось найти интересный и редкий для Сибири вид новой орхидеи. Пока закладывали в гербарную папку найденное растение, расправляли его цветок и листья, вернулись и проводник с Виталием.

– Пройти нельзя, надо прорубать путь, – сказал Даниил Федотович.

Это был единственный выход из положения. Вооружившись топорами, приступили к работе. Предстояло прорубить в густом кедраче трассу не менее ста метров длиной.

По тайге раздаётся стук топоров, визг пилы. Метр за метром прокладывается путь. Градом катится пот с раскрасневшихся лиц.

На ладонях Александра Александровича появились мозоли. Делаем пятиминутные перерывы для отдыха и снова продолжаем работу.

Наконец, путь расчищен. В густом кедраче проложена просека – узкий коридор, по которому можно пробраться дальше.

Караван длинной цепочкой растянулся по тайге.

В лесу стояла тишина. Иногда мы слышали, как перекликались в ивовых зарослях рябчики, обычно кочующие целыми стайками.

Вдруг передняя лошадь, на которой ехал наш проводник, как ужаленная, бросилась в сторону. Из-под её ног шарахнулся какой-то небольшой зверёк и, сделав прыжок метра в полтора-два в высоту, забрался на дерево.

– Соболь, соболь, – закричал Даниил Федотович и, соскочив с седла, бросился к кедру.

На сухом сучке, метрах в трёх от земли, сидел небольшой красивый зверёк с шелковистой шерстью и светлой головкой. На его шее выделялось неопределённой формы пятно, расплывшееся по шее и бокам.

Это и был знаменитый саянский соболь. Ценный мех его отличается особенной красотой, прочностью и лёгкостью.

Когда к дереву подоспели все наши товарищи, соболь снова прыгнул и скрылся в густых ветвях кедра.

Непуганых зверей в этом крае было, очевидно, много. В другой раз мы так же неожиданно наткнулись на росомаху – смелого и сильного хищника саянской тайги.

Случилось это, когда мы собирали в тайге растения. Невдалеке от нас раздался шорох. Я повернул голову. В зарослях молодого кедрача стоял незнакомый зверь на коротких ногах. Его тело, длиной около семидесяти сантиметров, было покрыто тёмной блестящей шерстью, а с боков окаймлено светлой полосой. По ней-то мы и определили, что перед нами была росомаха. Зверь, завидя нас, быстро скрылся в густом кустарнике.

Даниил Федотович рассказал нам много интересного про росомаху, с которой он не раз встречался в тайге.

Росомаха очень опасный хищник. Она отваживается нападать даже на оленей и коз. Забравшись на дерево, росомаха долгими часами выслеживает оттуда свою жертву, а затем, как снег на голову, неожиданно прыгает на неё. Обезумевшее животное мечется по тайге, пытаясь сбросить со своей спины хищника. Но острые когти росомахи всё глубже и глубже впиваются в тело. Обессилевшее животное, наконец, падает, становясь добычей кровожадного зверя.

В тяжёлом походе мы не замечали, как дни сменялись днями, недели неделями.

Двадцать шестого июля мы подошли, наконец, к долине ключа Весёлого.

Наши костюмы настолько износились, что мы вынуждены были сделать остановку и заняться чинкой. Вооружившись ножницами, иглами и суровыми нитками, потратили на это почти полдня, пользуясь консультацией Нины Левкович.

Закончив эту работу, мы принялись за ремонт обуви. Здесь дело обстояло хуже. Почти у всех сапоги вышли из строя. Но, чтобы не остаться совсем босыми в тайге, кое-как верёвками и проволокой прикрепили отставшие подошвы к сапогам.

В долине ключа Весёлого сделали несколько интересных ботанических находок. Виталий Горский обнаружил высокое травянистое растение с длинными, узкими, отходящими от основания стебля листьями. Прямой безлистый стебель заканчивался зонтиком крупных розовато-белых цветов.

– Что это такое? – обратился ко мне с вопросом Виталий, показывая выкопанное им незнакомое растение.

Я сразу же узнал сусак, единственного представителя семейства сусаковых.

Растение имело толстое, сочное ползучее корневище, содержащее много крахмала. По количеству крахмала, белков и жиров мука, приготовленная из высушенного и растолчённого корневища сусака, не уступает лучшим сортам ржаной муки.

В этой же долине мы нашли кандык сибирский – небольшое растение с прямостоячим стеблем, несущим два супротивно расположенных эллиптической формы листа. Стебель заканчивается на верхушке одним крупным поникающим цветком с лиловыми лепестками.

Растение было снабжено продолговатой луковицей. Эта луковица тоже содержит крахмал – свыше пятидесяти процентов. Из высушенных и размолотых луковиц кандыка можно получить хорошую муку.

Когда я обо всём этом рассказал своим товарищам, Нина Левкович улыбнулась и вдруг спросила:

– А оладьи можно из такой муки стряпать? Мне была ясна затея девушки.

Организовали поиски луковиц. Даже наш проводник принял участие в этой работе. Часа через три-четыре общими усилиями накопали чуть ли не ведро луковиц.

Потом каждую луковицу разрезали на мелкие кусочки, высушили на солнце и в выдолбленной из дерева ступке растолкли. Получили килограмма два белой муки, похожей на лучшие сорта крупчатки.

На следующий день мы с аппетитом поглощали состряпанные Ниной оладьи с приятным, сладковатым привкусом.

– Ну и молодец Нина! – одобрил Виталий.

– Ничего не скажешь, молодчина,– согласился с ним проводник.

Смущённая похвалами Нина молчала, опустив задумчивые глаза.

...Через два дня экспедиция была в верховьях реки Золотой.

Продукты у нас были уже на исходе, и поэтому мы решили завернуть на прииск «Красный Октябрь», расположенный в трёх-четырёх километрах.

Прииск «Красный Октябрь». Вся местность здесь изрыта. Повсюду пирамиды промытого песка, высокие штабеля крупных камней.

На юге высится темно-лиловый Куртушибинский хребет, составляющий водораздел между притоками рек Ус и Улук-хема; западнее верховья реки Золотой от хребта отходят отроги.

Приисковый посёлок состоит из нескольких весёленьких домиков с цветниками под окнами.

Посёлок хотя и небольшой, но в нём есть школа, клуб, телеграф и почта.

Мы зашли в один из домиков с голубыми резными наличниками, к знакомцу нашего проводника.

В небольшой, но уютной квартирке было чисто. На окнах – лёгкие тюлевые занавески. В углу комнаты стояла набитая до отказа книгами этажерка. На столе – радиоприёмник.

Хозяин дома был на работе.

Гостеприимная хозяйка усадила нас в плетёные кресла. Во время разговора дверь дома отворилась и на пороге показался сам хозяин – Николай Иванович Борщёв, мужчина лет сорока. Он приветливо поздоровался с нами. Зашумел самовар, зазвенела посуда. За чаем мы рассказали о своей работе, Даниил Федотович выложил все усинские новости.

От Николая Ивановича услышали много интересного. Он рассказал о прошлом прииска. До революции прииск принадлежал известному сибирскому золотопромышленнику Гусеву. На этом прииске долгое время, до своей трагической смерти, работал отец Николая Ивановича. Кроме русских, трудились здесь хакасы, тувинцы. Бывший хозяин особенно охотно привлекал их к работе, так как это была почти даровая сила. Работали до потери сознания. Гусев богател и жирел на саянском золоте. Его деньги хранились во многих банках России. В каждом крупном сибирском городе у него были свои каменные дома и магазины. Жалкое существование влачили тогда рабочие его прииска: на полученные за тяжёлый труд медные гроши нельзя было прокормить не только семью, но и себя.

На прииске не было школ, не было врача.

Не вынеся тяжёлых условий жизни, приискатели часто бросали работу, уходили в тайгу; в поисках счастья бродили по долинам неведомых рек, копались в песке, метались с лотками в руках с одного места на другое, но, не намыв и грамма золота, снова возвращались к Гусеву – владельцу всех лучших золотоносных участков.

С 1917 года жизнь на прииске стала совершенно другой. Сами рабочие стали подлинными хозяевами его.

Здесь мы запаслись продуктами, табаком и поехали вниз по долине речки Золотой. Нам предстояло обследовать её долину, познакомиться с растительностью.

На другой день подошли к высоким безлесным скалам. Решили их исследовать. По своему прошлому опыту я знал, что именно в таких условиях можно встретить интересные виды растений.

Развьючив лошадей, захватив с собой ножи и гербарные папки, отправились к намеченной цели.

Скоро подошли к серой громаде гор. Цепляясь за камни и колючие кусты шиповника, стали подниматься по крутому склону выше.

Горский оказался проворнее всех. Цепляясь за кусты, росшие между камнями, подтягиваясь на руках, как на турнике, он далеко опередил нас.

С трудом переводя дыхание, исцарапав до крови руки, поднимаемся и мы.

Невдалеке от вершины скалы, среди громадных серых камней, нашли несколько экземпляров оригинального растения из семейства толстянковых. Растение это имело вид полушаровидных шишек до семи сантиметров в диаметре, несущих очень укороченный стебель, плотно одетый черепчато-расположенными мясистыми листьями. Это растение по-научному называется: умбиликус спинозус.

Нина Левкович и Виталий принялись выкапывать это растение и закладывать его в листы гербарной бумаги. Не знали они тогда, что растение причинит им ещё немало хлопот.

Заполнив до отказа гербарные папки, стали спускаться вниз.

В лагере заложили все собранные виды, в том числе и умбиликус спинозус, в металлические сетки. Потом, когда растения через несколько дней достаточно подсохли, отложили их в особое место.

Однажды мои товарищи пересматривали коллекции высушенных трав. Каково же было их удивление, когда, раскрыв гербарные листы с умбиликус спинозус, вдруг обнаружили, что собранное с неделю тому назад растение, пролежавшее несколько дней в сетке, не погибло, а продолжало жить и расти между листами бумаги.

Стебли его за это время вытянулись на несколько сантиметров в длину и стали высовываться из бумаги. Товарищи с недоумением смотрели на загадочное растение.

– Ничего в этом удивительного нет, – разъяснил я необычное поведение растений. – У этого растения толстые, мясистые листья, толстый и сочный стебель. Оно было собрано нами ещё до цветения. В его листьях и стебле в растворённом виде находились в большом количестве запасные питательные вещества, за счёт которых растение и росло, даже в гербарии. Оно будет расти до тех пор, пока не иссякнут его пищевые запасы.

Мои товарищи долго ещё удивлялись загадочному растению.

...10 августа мы были у устья Золотой, а отсюда спустились в долину реки Ус. А ещё через двое суток – в селе Верхне-Усинском, покинутом нами полтора месяца назад.

 

Поездка на хребет Голый

 

После трёхдневного отдыха мы стали готовиться к новому походу. На этот раз было решено спуститься на плотах вниз по реке Ус до Енисея, перебраться на левый берег последнего и подняться на хребет Голый, который был совершенно неизученным в ботаническом отношении и вообще никем из путешественников не посещался.

Хребет Голый, расположенный на левобережье Енисея, служит водоразделом между рекой Голой с её притоками и речками Сарлы, Керемы, Шинеты, Узун-Сук и Уры, впадающими в Енисей. Высокие горы на этом пространстве, носящие общее название хребта Голого, представляют по существу юго-восточное продолжение главного, осевого Саянского хребта, который, начинаясь от верховьев реки Большого Абакана, протягивается на северо-восток, проходя в водоразделе бассейна рек Кемчика, Малого Абакана, Кентегира, и пересекает Енисей у Большого порога.

Оставив весь лишний багаж в Усинске, мы раздобыли вместительный плот и, погрузив на него необходимое имущество, отплыли. Даниил Федотович оказался неплохим лоцманом, и поэтому мы целиком доверились ему.

Течение подхватило плот и быстро понесло вниз. Но уже невдалеке от села Верхне-Усинского река оказалась сильно загромождённой коряжинами, образовавшими ряд заломов – своеобразных баррикад на воде. Лавируя между ними, плывём по главному фарватеру реки.

Берега Уса покрыты сплошными кустарниковыми зарослями. Они словно зелёным бордюром обрамляют реку. Мы различаем кусты жёлтой акации, рябины, черёмухи, смородины, ивы, ольхи.

Долина реки здесь достаточно широка, и Ус распадается на отдельные протоки, среди которых нелегко узнать главное русло.

Встречаются и небольшие лесистые островки. Почти к самой воде спускаются довольно крутые каменистые склоны, по которым виднеются чахлые лиственницы.

Я с Александром Александровичем по карте уточняю маршрут на хребет Голый. Нина Левкович занялась путевым дневником. Виталий просто любовался природой.

У устья речки Терёшкиной плот наскочил на мель. Случилось это совершенно неожиданно. До сих пор он шёл ровно по середине реки. И вдруг, ударившись о какое-то подводное препятствие, остановился.

– Мель, – спокойно сказал Даниил Федотович и, вооружившись длинным шестом, принялся сталкивать плот с мест.

Плот не поддавался. Только общими усилиями мы сняли его с неожиданного якоря.

В другой раз плот на быстрине подхватило течением и стремительно понесло. Он сильно накренился в левую сторону. Виталий, стоявший на самом краю плота, не сохранил равновесия, и упал в воду.

Нина закричала. Даниил Федотович и я бросились на помощь к товарищу и всего мокрого, испуганного вытащили из воды.

После холодной ванны Виталий долго ёжился, но день был, по счастью, солнечный, и всё обошлось благополучно.

Плот выправился и пошёл ровно. Но ненадолго. В этот день нам положительно не везло. Снова быстрина, снова плот подхватывает сильным течением и несёт.

Я с шестом в руках становлюсь около лоцмана.

Русло реки в этом месте преграждают камни. Вода бурлит, хлопья белой пены разлетаются во все стороны.

Мы насторожились. Всё ближе и ближе подплываем к порогу. За большим серым камнем, на полметра поднимавшимся над водой, плот с головокружительной быстротой полетел вперёд.

Даниил Федотович что-то кричит, но никто из нас ничего не может понять. Слова заглушает ревущий порог. Волны захлёстывают нас, кладь подмокла.

Нина побледнела и, плотно сжав губы, молчала.

Раздался треск. Сердце у меня сжалось. Как полотно, побелел Александр Александрович. От плота оторвались два бревна и скрылись в ревущем потоке. Плот начал расползаться...

Но в это время нас вынесло за порог, и Даниил Федотович на ходу скрепил брёвна.

Через четверть часа мы причалили к берегу. Усталые, наскоро обсушившись у костра, быстро уснули.

На другой день с восходом солнца были на воде.

Даниил Федотович подремонтировал наше «судно», и мы спокойно плыли вниз по реке. Ус стал шире, течение медленнее. Опасные места остались позади.

В полдень среди кудрявого кустарника увидели несколько коз на водопое. Наш лоцман бросил весло и схватился за ружьё, но было уже поздно. Козы мгновенно исчезли из глаз.

На третий день, наконец, прибыли в устье реки Ус. Перед нами – Енисей!

В деревне Усть-Уса в колхозе наняли лошадей и в тот же день отправились вверх по долине речки Сарлы, вытекающей с северных склонов хребта Голого.

Идём по старой охотничьей тропе. Караван вытянулся цепочкой. Впереди Даниил Федотович, за ним я. Замыкал цепочку Виталий.

Лошадям идти нетрудно: лес разреженный, тропа хорошая, подъём невысокий.

Двигаемся безостановочно, так как ничего интересного местная флора не представляла.

К верховьям Сарлы подошли на другой день к вечеру. Впереди замаячили снежные вершины хребта. Тайга поредела.

На границе леса здесь встречаются пышные субальпийские луга с обильным широколистным разнотравьем. Лошади с всадниками моментально скрылись в травяных джунглях.

На высоте 1700 метров над уровнем моря проходит верхняя граница леса. Здесь встречаются низкорослые, коряжистые деревья с однобокой кроной, образовавшейся под влиянием ветров. Кедры и лиственницы здесь не выше двух метров.

По крутому каменистому склону поднимаемся ещё выше. Скоро исчезают последние деревья, и мы – на вершине хребта Голого. Здесь действительно голо. Ни деревца, ни кустика.

В суровых климатических условиях высокогорья, с резкими колебаниями температуры и беспрерывно дующими холодными ветрами могли расти только нетребовательные, хорошо приспособленные растения: мхи, лишайники. Поэтому они и явились основными компонентами тундровой растительности. Лишь изредка попадались приземистые кустарнички круглолистной берёзки до 10 сантиметров высотой, да стелющиеся по земле шпалерные виды ивы.

На крутых каменистых склонах лежат огромные снежные поля.

Мы уже давно слезли с лошадей и ведём их за собой в поводу.

– Высота две тысячи метров! – объявил Александр Александрович, взглянув на барометр-высотомер.

Остановку сделали у небольшого озера Ак-куль, расположенного на дне неглубокого нишеобразного углубления, образовавшегося в результате накопления снега и выветривания.

После небольшого отдыха отправились исследовать растительность.

Не успели отойти от лагеря и десяти метров, как сияющая Нина уже держала в руках незнакомое растение – небольшой вечнозелёный кустарничек с темно-бурой корой и толстыми кожистыми темно-зелеными листьями. На верхушке стебля резко выделялся крупный светло-желтый, до пяти сантиметров в поперечнике, цветок.

– Что это за растение? – обратилась она ко мне.

Это был рододендрон золотистый.

Нахождение в пределах высокогорной области хребта Голого этого кустарника представляло большой научный интерес. Мне точно было известно, что на Алтае в аналогичных условиях этот вид не встречается.

Принялись разыскивать и выкапывать с корнями интересный вид.

Около большого снежного поля нам удалось наблюдать редкое явление: цветущие фиалки и генцианы среди снега. Какой контраст: снег, холод и цветущие растения!

Но эти растения настолько приспособлены к суровому климату высокогорья, что живут при низких температурах: цветут и плодоносят в снегу.

Пробираемся среди камней, карабкаемся по крутым склонам к скалистым вершинам.

Среди камней обнаружили новый, очень редко встречаемый вид душистой смородины. Всё растение представляло небольшой, с раскидистыми ветвями кустарничек, усыпанный, как бусами, красноватыми ягодами. Этот вид душистой смородины встречается в Сибири только на Алтае и в южной части Иркутской области.

Довольные находкой, мы вернулись в лагерь.

Ночью сильно промёрзли. От холода не спасали даже спальные мешки. Я посмотрел на термометр. Температура – минус пять градусов. Покинул палатку и стал отогреваться у костра.

Один за другим вылезли Виталий, Александр Александрович и, наконец, Даниил Федотович. Подсев к костру, вытянули замёрзшие руки.

После трёхдневной стоянки пошли дальше на юго-восток.

Проходим километр за километром, а перед глазами тянется всё та же, удивительно однообразная растительность – царство мхов и лишайников, красочных альпийских лугов, так характерных для высокогорной области Алтая, не было и в помине.

На другой день мы подходили уже к верховьям реки Шинеты.

Небо затянулось облаками. Даниил Федотович то и дело посматривает на него.

– Надо торопиться. Дождь будет, – сказал он.

Я посмотрел на барометр: давление падало.

Решили до дождя разбить палатку, запастись топливом.

К шести часам вечера в самом деле стал накрапывать дождь. С каждой минутой он усиливался и, наконец, разразился настоящим ливнем.

Дождь шёл всю ночь и весь следующий день.

Переждав непогоду, мы решили сделать несколько экскурсий.

Дав задание товарищам, я отправился в лес, который начинался метрах в ста от нашего бивуака.

Перекинув через плечи гербарную папку, захватив с собой ружьё, вышел и скоро очутился в тайге. Собирая растения, незаметно уходил всё дальше в тайгу. Уже хотел возвращаться обратно, как вдруг услышал треск сухой ветки под чьей-то тяжёлой лапой. Посмотрел вперёд и... застыл. В нескольких шагах от меня, среди густых зарослей иван-чая находился медведь. Он оскалил зубы, поднялся на задние лапы и, как мне показалось, пошёл прямо на меня.

В голове молниеносно пронеслось: стрелять. Но, как на зло, ружьё было заряжено дробью.

Я впервые в тайге встретился один на один с медведем.

Что делать? Бежать?

Но когда я попробовал шагнуть, почувствовал огромную тяжесть в ногах, они мне больше не повиновались. Хотел кричать, звать на помощь товарищей, но и голос пропал.

Кое-как добрался до кедра и притаился. Медведь не спускал с меня глаз и следил за каждым моим движением.

Придя в себя, я решил стрелять. И, хотя ружьё было заряжено дробью, выпалил. Осмелев, дал и второй выстрел.

Но зверя это даже не побеспокоило. Он наступал на меня, оскалив огромную пасть.

Прошло несколько томительных секунд. Отбросив ружьё, я выхватил из-за пояса нож, которым до этого выкапывал растение, и, сжимая рукоятку, приготовился к поединку.

Но что такое? Почему медведь остановился и не идёт дальше? Ранен?

Я несмело отошёл от дерева, вылез из своей засады и, сделав три робких шага вперёд... плюнул с досады. Страшный зверь оказался высоким обугленным пнём, по сторонам которого сверху торчали две обгорелых ветки, принятых мною за медвежьи лапы. На вершине пня, удивительно напоминающего медведя, лежала красно-желтая береста, которую я и принял за оскаленную пасть зверя.

Видение исчезло.

Когда я вернулся в лагерь и рассказал о своём приключении, товарищи долго смеялись.

Но потом, когда успокоились, Александр Александрович сказал, что подобные случаи бывают не так уж редко.

Придвинувшись к костру и поправив головешку, он рассказал прочитанную в книге Арсеньева «В дебрях Приморья» историю с тигром.

Арсеньев бродил однажды в долине одной речки близ Уссурийского залива. Ему попались следы тигра. Спустя некоторое время он вдруг обнаружил и самого тигра, который лежал на брюхе, подложив под себя задние ноги. Зверь чуть шевелил хвостом и посматривал в сторону охотника, а охотник был настолько напуган, что притаился около дерева. Стрелять было нельзя, так как ружьё оказалось заряженным дробью. На лбу выступили холодные капли пота, ноги онемели и отказались идти. Охотник уже считал себя погибшим. Но вдруг со стороны показался спаситель – человек с ружьём. Ничего не замечая, он шёл прямо на тигра.

Как его предупредить об опасности?

Тем временем человек с ружьём подошёл к тигру... спокойно перешагнул через него и пошёл дальше. Тогда поражённый Арсеньев вышел из своей засады. Оказалось, что на поляне лежала большая колодина тёмного цвета с полосками, принятая Арсеньевым за тигра. Из середины колодины, т. е. из «спины зверя» торчал узловатый сук, похожий на хвост.

Ночь выдалась тихая и тёплая. Долины и пади заполнились молочным туманом, и мы на нашем скалистом пятачке оказались как на острове.

На другой день направились к речке Узун-Сук. Но густой туман, закрывавший горы на многие десятки километров, помешал пробраться к верховьям реки, и мы попали туда лишь на другой день.

Было так тепло, что мы отказались от палатки.

– Зачем она? Переночуем у костра и без палатки, – доказывал Виталий.

А ночью погода испортилась, начал накрапывать дождь, похолодало. Под утро посыпались хлопья снега. Было это 23 августа. Снег выпал в несколько сантиметров толщиной.

Сидим у костра, подогреваем чайник и негодуем.

Днём температура была минус два с половиной градуса, а к ночи опустилась до семи.

Вокруг такая тишина, что слышна поступь лошадей, разгребавших копытами снег в поисках корма.

Долго ждать не хватило терпенья. Завьючив лошадей, собрав своё имущество, покинули насиженное место.

Дальнейший маршрут шёл вниз, по долине реки Узун-Сук, откуда нам предстояло выбраться на речку Керему и спуститься к Енисею. Было холодно, и мы двигались быстро. Кстати, и провизия истощилась; последние два дня мы питались только сухарями, к тому же заплесневелыми.

Обогнув высокую скалу, по которой лепилось десятка полтора чахлых лиственниц, спустились в долину Узун-Сука. Но не прошли и трёх километров, как вынуждены были изменить маршрут: путь оказался непроходимым.

По крутому лесистому склону поднялись на вершину перевала, спустились в широкую падь, по которой протекал небольшой ключ. Решили следовать по его течению. Однако, пройдя метров триста, обнаружили, что ключ внезапно исчез. Только пройдя вниз по логу километра полтора, мы опять наткнулись на него.

Оказывается, безымённый ключ прерывался в своём течении. Это объясняется тем, что в верховье он бежал по каменистому ложу, которое дальше сменилось песчаником. Через него, как через решето, вода просочилась и, дойдя до водоупорного глинистого слоя, побежала по нему, пока снова не выбилась наружу.

В тайге стояла мёртвая тишина. Неожиданный снег привёл в замешательство обитателей тайги, попрятавшихся в глухие, укромные уголки.

В лесистой долине Керемы мы случайно набрели на охотничью избушку. Над её крышей вилась голубоватая струйка дыма.

Когда почти вплотную подъехали к избушке, дверь отворилась и на пороге показался старик с большой седой бородой.

Поздоровавшись и узнав, кто мы, он оживился и пригласил нас в избушку.

Мы и сами были не против непродолжительной остановки. Лошади были в мыле, надо было дать им отдохнуть. Сняли вьюки, сёдла и пустили их пастись.

Седобородый старик оказался колхозным пасечником.

Пока шёл разговор, зашумел самовар, и через десять минут мы пили чай с душистым мёдом.

В разгаре чаепития к избушке подъехал незнакомый всадник.

– Вот и дочь моя, – представил нам старик-пасечник высокую стройную девушку с бронзовым от загара лицом. Девушка вначале смутилась, покраснела, но скоро овладела собой. Через минуту она уже что-то оживлённо рассказывала Нине Левкович. Незаметно в разговор втянулись и мы.

Девушке всего шестнадцать лет. Она учится в Минусинске, а летом приезжает к отцу на пасеку.

Она оказалась страстной любительницей природы: мы видели у неё прекрасный гербарий местной флоры.

– Это я собрала для школы, – пояснила она, показывая, свои коллекции растений.

Покончив с гербарием, показала несколько чучел птиц.

– А их кто делал? – полюбопытствовал я. Девушка снова покраснела.

– Да всё она, – ответил отец. И рассказал, как Зоя ходит с ним на охоту, какой у неё меткий глаз.

Девушка, выросшая в тайге, была незаурядным стрелком. Из своей мелкокалиберной винтовки она била белок, чтобы не испортить шкурку, только в глаз.

– Зоя у нас лучший охотник в колхозе. Прошлый год сдала пушнины больше чем на тысячу рублей. Вот и винтовка её, – продолжал старик, – подарок от района за меткую стрельбу. Заняла первое место.

Перед отъездом мы оставили гостеприимным старику и его дочери пачку книг на память. К вечеру выехали на Енисей.

 

От знойных степей Хакассии до снежных вершин Кузнецкого Алатау

Степи Хакасские

 

Уже целую неделю нещадно палит солнце. Безоблачное раскалённое небо, как печь, пышет жарой.

На сотни километров раскинулись обожжённые солнцем хакасские степи, невысокие сопки. Растрескавшаяся от жары земля была настолько горячей, что мы чувствовали себя, как на раскалённой сковородке.

Обливаясь потом, с тяжёлыми рюкзаками за плечами, устало бредём по выжженной, чуть всхолмленной равнине. Под ногами шуршат засохшие листья, по голенищам бьют твёрдые, как стальная проволока, стебли злаков.

Опираясь на палку, Виталий Горский еле идёт. Он так загорел, что кажется только-только вернулся из-под тропиков.

Обветренное и обожжённое солнцем лицо Нины тоже приняло бронзовый оттенок.

Выкапывая встречающиеся растения и закладывая их в гербарную папку, мы всё дальше и дальше уходим в степь, расширяя район ботанических исследований.

По хакасским степям мы скитаемся третью неделю. За это время прошли более ста километров.

Унылую картину представляла сейчас степь.

Пожелтела трава, отцвело большинство растений. Осыпались лепестки цветов, засохли листья разнотравья. А между тем ещё не так давно, в начале мая, эта безжизненная теперь степь сияла всеми цветами спектра.

Красочны и нарядны хакасские степи ранней весной! Не успеет ещё сойти снег, а уже на лужайках, ещё не совсем просохших, появляются первые весенние растения. Дружно зацветают голубые подснежники. Появляются нарядные тюльпаны с сине-фиолетовыми цветами, расцветают лиловые ирисы. Вспыхивают маленькими золотистыми звёздочками цветы лютика.

Свежая изумрудная зелень ласкает взор. Глядишь и не налюбуешься цветущими первенцами весенней флоры.

Но не долговечна жизнь этих растений. Они так же быстро исчезают, как и появляются. В несколько дней отцветают, дают семена и почти бесследно пропадают. Только лютики держатся дольше и цветут до середины лета.

Степь с каждым днём всё больше и больше выгорает. Один за другим выпадают из травостоя виды. Воздух пропитывается горечью полыни – степного сухолюба, устойчивого к жаре.

Восточнее станции Уйбат, Ачинск-Минусинской железной дороги, мы вышли в каменистую степь. Травяной покров здесь был настолько беден, что мы с большим трудом нашли полтора десятка видов полузасохших растений.

Между травами виднелись щебнистые пятна с ладонь величиной, лишённые всякой растительности.

Каменистые степи Хакассии напоминают монгольские полупустыни. Такое сходство не случайно. До поднятия и образования цепи Саянских гор монгольские полупустыни соединялись с Хакассией. В это время происходила широкая миграция растений между ними. Но позднее Западный Саян, поднявшись из недр земли, разобщил хакасские степи и монгольские полупустыни.

Ночь застала нас в пути. Мы долго сидели у костра и подсушивали собранные растения. Утром, умывшись холодной ключевой водой из родника, подкрепившись завтраком, продолжали свои исследования.

В травяном покрове степи появилось обилие злаков. Особенно распространены здесь ковыль, сухие твёрдые стебли которого поднимались над ярусом остальной растительности, типчак, образующий плотные дернинки из скученных, узких и жёстких листьев, келлерия и змееголовник. Все эти растения образовали характерное растительное сообщество четырёхзлаковой степи.

На десятки километров во все стороны раскинулась эта степь, лишь иногда прерываемая каменистыми сопками. В середине XVIII столетия здесь проезжали первые исследователи Хакассии, путешественники Гмелин и Паллас.

Немало ценных растений встретили мы в степях Хакассии. Во многих местах здесь росло небольшое растение из семейства розоцветных, снабжённое бархатистыми листьями и небольшими ярко-желтыми цветами. Из этого растения, известного под названием колюрии гравилатной, добывают ценное гвоздичное масло.

К вечеру мы вышли к колхозному стану. Все колхозники после работы собрались к костру. Невдалеке от нас стоял трактор, около которого возился тракторист-хакас. На пригорке тёмным силуэтом выделялся комбайн.

Председатель колхоза Джалиев встретил нас приветливо. Попросил выступить перед колхозниками с лекцией.

Виталий охотно согласился провести беседу о происхождении жизни на Земле.

После ужина Джалиев объявил колхозникам тему и предоставил лектору слово.

Слушатели плотным кольцом окружили Виталия. Было так тихо, что слышался шелест травы.

Горский нарисовал картину далёкого прошлого, когда в тёплой воде древних морей и океанов происходило зарождение жизни, появились первые живые существа. Теорию происхождения жизни на Земле, разработанную академиком Опариным, молодой лектор изложил просто и доходчиво. Так же просто рассказал о животных и растениях прошлых геологических эпох.

Слушатели не шелохнулись.

Ярко пылал костёр, в ночном небе сияли далёкие звёзды, на горизонте темнели сопки.

После лекции посыпались вопросы. Девушка в синей косынке интересовалась, есть ли жизнь на других планетах. Колхозники просили подробнее рассказать об учении Мичурина и Лысенко.

Вопросов было так много, что не хватило времени ответить на все.

Скоро на стан прибыла кинопередвижка. Затрещал мотор движка, и экран ожил. Шёл «Депутат Балтики».

На другой день мы проснулись поздно. Колхозный стан уже опустел. Солнце стояло высоко. В степи трещала сенокосилка, гудел трактор. Словно корабль, среди моря созревшей пшеницы плыл комбайн. Время было горячее.

Закинув за плечи рюкзаки, мы снова вышли в открытую степь. И чем дальше мы проникали в неё, тем разнообразнее становилась растительность.

В степи нам попадались многочисленные могильники, заросшие степными травами. Они придавали равнине слегка холмистый вид.

Несколько тысяч лет назад хакасские степи были громадным кладбищем вымершей народности, о чём и говорят эти могильники.

Невольно вспомнилось красочное описание хакасских степей, сделанное известным дореволюционным писателем С. Я. Елпатьевским. В своей книге «Очерки Сибири» он описывал Хакассию, именно как степь, где «сумрачною толпою уходят вдаль тёмные горы, и могилы, могилы кругом». Только «тонкой струёй встаёт вдали синий дымок, как свидетельство одинокой людской жизни, где-то теплящейся в безлюдной степи, – и опять вправо и влево, куда только глянет глаз, горячее синее небо, раскалённая земля, бесконечный ковыль, бесконечные могилы».

Глубокое уныние и тоску навевали эти степи в прошлом на всякого заброшенного сюда судьбой человека.

Но давно уже нет безлюдных и мёртвых степей. За годы советской власти Хакассия стала неузнаваемой. В 1926 году от Ачинска до Абакана была проложена железная дорога. На бескрайных просторах появились крупные животноводческие совхозы, выросли МТС, колхозы.

Безжизненная в прошлом степь огласилась гулом тракторов и комбайнов, гудками паровозов, говором людей, работающих на колхозных нивах, весёлыми песнями о счастье, большом человеческом счастье.

 

В Восточных отрогах Кузнецкого Алатау

 

Закончив намеченные работы в степях, мы перенесли исследования в восточные отроги Кузнецкого Алатау, каменным барьером опоясавшего хакасские степи с запада.

От знойных степей взяли курс к снежным высотам.

29 июля наш небольшой караван, состоящий из четырёх верховых и двух вьючных лошадей, медленно поднимался вверх по долине реки Белый Июс. Тропа вела прямо в тайгу.

На этот раз проводником у нас был хакас Умбеков, имевший, несмотря на свои семьдесят пять лет, острый слух и меткий глаз.

На пегой лошади бодро ехал он впереди каравана, а в нескольких метрах позади двигались мы.

Долина реки густо поросла светлохвойным лиственничным лесом. Но на высоте восьмисот метров над уровнем моря его сменила черневая тайга. Кедр, ель и пихта отличались здесь очень высокими, но не толстыми стволами, гладкими, как телеграфные столбы, и увенчанными узкой кроной. На нижних, засохших ветвях длинными прядями висел лишайник-бородач.

В тайге на каждом шагу попадались десятки видов ценных растений, имеющих большое практическое значение. Так мы обнаружили заросли можжевельника обыкновенного, ветвистого кустарника из семейства кипарисовых. Все кусты его были обсыпаны синевато-чёрными шариковидными ягодами, подёрнутыми голубовато-сизым налётом. В этих ягодах содержится больше сорока двух процентов сахара – почти в три раза больше, чем в лучших сортах сахарной свёклы.

Десятки видов ягодных растений. Малина, несколько видов смородины, черёмуха, жимолость, калина, боярка, клубника, костяника, черника, брусника, голубика... Всего не перечесть.

Какой богатый ассортимент для селекционера! Алтайским смородинам великий преобразователь природы И. В. Мичурин предсказывал большую будущность.

Затем наше внимание привлекли высокие и красивые кусты даурского рододендрона с кожистыми глянцевитыми листьями. Этот кустарник цветёт весной, когда кругом снег. Усыпанный крупными – до трёх сантиметров в поперечнике – фиолетово-розовыми цветами, рододендрон оставляет исключительное впечатление. Невольно вспоминались слова И. В. Мичурина о том, что пора нам «наладить поиски новых растений для культуры. На земном шаре очень много растений – несколько сотен тысяч видов. Но человек использует их ещё мало. Нам нужны растения для промышленности, питания, озеленения социалистических городов, лекарственных целей. Наши леса, горы, степи и болота представляют собой неисчерпаемое растительное богатство».

В поисках новых видов растений мы проникали всё дальше в леса и горы.

Ноги лошадей глубоко вязнут в мощном моховом покрове, словно периной покрывшем всю поверхность почвы. Таёжное разнотравье здесь было представлено типичными тенелюбами: кислинкой, двумя-тремя видами грушанки, линнеей лесной, плаунами. Большими пятнами попадались брусника и черника – непременные спутники черневой тайги.

Где-то вдали за хребтом послышались раскаты грома, блеснула огненная змейка молнии. Умбеков заторопил лошадей.

Неожиданно тайга расступилась, и перед нами раскинулось во всю ширину долины осоковое болото. Под ногами лошадей захлюпала ржаво-бурая вода.

Небо затянулось тучами. Стало совсем темно. Упали первые крупные капли дождя. Всё чаще и чаще. Через несколько минут он полил уже как из ведра.

Закутавшись в брезентовые плащи, мы сидели на своих лошадях, пока не нашли пристанища под широким развесистым кедром.

Дождь продолжался всю ночь. А утром поднялся ветер, и быстро разогнал облака. Скоро выглянуло солнце, обсохла трава, и мы, не теряя времени, приступили к работе. Работали до темна.

Ночь выдалась исключительно тёплой. Чёрное небо казалось усыпанным крупными звёздами. Где-то невдалеке попискивали бурундуки; широко размахивая крыльями, пронеслась над бивуаком какая-то запоздалая птица и скрылась в темноте. Глухо шумела река на перекатах.

Умбеков подкладывает в костёр сухие ветки, вспыхивающие фейерверком.

Еде-то недалеко от лагеря раздался резкий рёв диких козлов. Вначале заревел один, потом с противоположной стороны откликнулся другой, через три-четыре секунды – третий. Потом всё стихло.

Умбеков, докурив трубку, взял ружьё, напоминающее «оленебой» знаменитого следопыта Фенимора Купера, и пригласил меня на ночную охоту. Я принял предложение с большой радостью. Умбеков ещё днём обнаружил в долине небольшого ключа, на открытой поляне, солонцы и около них многочисленные следы козьих ног.

Туда мы и направились. Шли осторожно, молча. Скоро добрались до лесной поляны. Исцарапав до крови руки, кое-как забрались на коряжистый кедр, где и устроили засаду.

Неподвижно сидим. Прошёл час, другой, а коз всё ещё не было. Начали затекать ноги. Я в томительном ожидании задремал. Умбеков осторожно тронул меня за плечо и, наклонившись ко мне, вполголоса сказал:

– Идут козы-то... слышишь?

Но как я ни прислушивался, ровно ничего не слышал, и только спустя несколько минут различил осторожные шаги коз, лёгкий треск валежника под их копытами.

На залитой серебристым светом луны поляне одно за другим стали появляться грациозные животные. Не подозревая опасности, они собирались на солонец.

Вскоре застучали копыта. Козы принялись разгребать почву. Уткнувшись вниз головами, они с жадностью лизали солёную землю, изредка приподнимая головы и прислушиваясь.

В четырёх-пяти метрах от них одиноко стоял козёл, беспрерывно озираясь по сторонам. «Часовой-наблюдатель», – подумал я. Так оно и было в действительности.

Выбрав сектор обстрела, Умбеков неторопливо взвёл курок. Приготовился и я.

Раздался громоподобный выстрел из «оленебоя», за ним более слабый из моей двустволки. Послышался треск сухих веток под ногами убегающих коз.

Спустившись вниз, мы обнаружили на поляне убитое животное.

Брезжил рассвет, когда мы с тяжёлой добычей вернулись в лагерь. Здесь всё было спокойно. Тлели угли в погасавшем костре. Белела палатка под деревом. Невдалеке паслись лошади.

В полдень снялись и, взяв юго-западное направление, пошли к верховьям реки Белый Июс. Путь становился всё трудней и трудней. Идём без тропы, по девственной глухой тайге.

Нине Левкович посчастливилось сделать интересную находку. На одной из остановок она обнаружила ветреницу лютиковидную. Это небольшое травянистое растение обычно встречается только в широколиственных лесах Европы. И вдруг мы нашли его в черневой тайге. Как оно здесь оказалось?

Впоследствии удалось выяснить, что это растение представляет реликт, или остаток, некогда распространённых в Сибири широколиственных лесов. Затерявшись в горах Кузнецкого Алатау, оно дожило до наших дней.

– А такую траву вы видели? – Умбеков протянул мне свою морщинистую руку с только что сорванным растением.

Я просиял. Ещё бы! Старик держал в своих руках интереснейшее растение, известное в науке под названием дентарии сибирской. В Сибири она была обнаружена только на Алтае и больше нигде.

Найденное растение интересно и потому, что оно, как правило, встречается только в буковых и вообще широколиственных лесах Японии, Юго-Восточного Китая, на Кавказе и в южной части Европы. Мы же обнаружили это растение в Сибири, в черневой тайге Кузнецкого Алатау. Эта загадка природы долго нас волновала.

Но решить её мы не могли. Лишь значительно позднее, когда работа экспедиции была закончена и мы, обрабатывали свои материалы в институтской лаборатории, стало ясно, что и это растение, как и дентария, представляет собой отголосок далёкого прошлого, остаток роскошной растительности широколиственных лесов, произраставших в Сибири в третичный период.

 

Пленник тайги

 

Однажды в районе Белого Июса я сбился с пути и заблудился. Случилось это так. Я всё время ехал рядом с проводником. За нами двигались остальные члены экспедиции. Вдруг в траве передо мной мелькнул крупный жёлтый венчик растения. Он резко выделялся на зелёном фоне. Может ли ботаник в таком случае пройти равнодушно мимо? А если это какой-нибудь новый, неизвестный ещё науке вид? Долго не раздумывая, я соскочил с седла и, сказав товарищам, чтобы меня не ждали (как я потом об этом пожалел!), принялся осторожно выкапывать незнакомое растение. Караван продолжал свой путь.

Пока я выкапывал растение, осторожно расправлял лепестки венчика и листья, прошло минут пятнадцать. Когда я встал, каравана уже не было. Но не было и моей лошади. Она, пока я выкапывал растение, стояла около меня, но потом, видимо, это ей наскучило и она отправилась за караваном.

Оставалось идти пешком.

Чтобы сократить путь, я пошёл напрямик. Однако, пройдя метров сто, неожиданно уткнулся в небольшую горку. Перевалил её и по лесистому склону стал подниматься вверх. Идти было нелегко. Таёжное разнотравье скрывало всего с головой. Колючие кусты даурского рододендрона цеплялись за костюм, в ногах путалась трава, затрудняя движение. Раздвигая исцарапанными до крови руками кустарник, перелезая через скрытые в траве огромные, поваленные бурей деревья, спотыкаясь и падая чуть ли не на каждом шагу, я поднимался всё выше и выше.

Склон горы оказался настолько крутым, что я вынужден был цепляться за кусты и стебли иван-чая.

С трудом, весь мокрый, выбрался на вершину. Рубашка прилипла к мокрой спине.

Осмотрелся. Передо мной расстилалось безбрежное море тайги! Быстро спустившись по противоположному склону горы, через пятнадцать-двадцать минут я оказался в еловой пади – широком логу, сплошь поросшем елью.

Эта падь была обозначена на карте, и маршрут нашей экспедиции должен был пройти через неё.

Моих товарищей здесь ещё не было. Усталый, присел я на старый, полусгнивший пень и стал ждать. Но время шло, а караван не появлялся. Тогда я решил отправиться сам на розыски каравана, надеясь, что он где-то совсем близко. Пытался бежать, но ноги запутывались в траве и я постоянно падал.

Из-под ног чуть не на каждом шагу вылетали глухари и, тяжело хлопая крыльями, отлетали с полметра в сторону и снова садились.

По пути встретил новый вид борца – высокого растения с грязнофиолетовыми цветами. Этот вид раньше нам нигде не встречался. Остановился, выкопал для гербария несколько экземпляров.

А признаков каравана всё ещё не было. Я попробовал кричать, в надежде, что меня услышат и откликнутся. Но только дикие горы, передразнивая меня, откликались глухим эхо.

Оставаться и ждать на одном месте было бесполезно. Я вынужден был продолжать свой путь. Вышел в долину незнакомой речки, на берегу которой стоял марал. Он спокойно пил воду. Но мне было не до него. Я торопился разыскать исчезнувший караван. Скоро заметил, что иду не туда, куда надо. Вернулся назад. Но старый след был потерян, и я вышел к небольшому моховому болоту, на котором зеркальными осколками блестела вода.

Крякали утки, проносились стаи гусей. Высокой темно-зеленой стеной стояли вокруг вековые кедры и ели.

Я метался в разные стороны. Но караван словно исчез под землёй.

Холодные капли пота выступили на лбу: я понял, что сбился с пути и заблудился, затерялся среди безбрежной тайги. Положение серьёзное. Надо что-то срочно предпринимать.

У меня с собой не было ни компаса, ни ружья, ни спичек. Я до хрипоты кричал, свистел, звал товарищей, но всё безрезультатно.

Солнце садилось. Его лучи окрашивали верхушки деревьев в кроваво-красный цвет. Казалось, что, объятая пламенем, горит тайга.

Измученный, сел на пень отдохнуть. Скоро солнце совсем скрылось за лесом. На небе одна за другой загорались звёзды. Мне показалось, что луна с усмешкой смотрит на меня.

Я не на шутку призадумался. Вспомнился университетский товарищ, геолог Иван Чернов, погибший где-то в горах Забайкалья. Он, как и я, во время работы отстал от каравана и заблудился в горах. Несколько дней, голодный, бродил он по безлюдным горам в надежде выбраться из них. Но это ему так и не удалось. Поиски пропавшего геолога ни к чему не привели.

Правда, духом я не падал.

Боясь окончательно запутаться в тайге, решил переночевать, где захватила ночь, чтобы утром продолжать поиски.

Около огромного кедра устроил из сухой хвои и мха постель и уснул. Но какой это был сон! Часто просыпался, тревожила неизвестная обстановка, дикая тайга. Всю ночь вокруг раздавались какие-то странные шорохи и звуки. Среди ночи вдруг почувствовал, что около меня кто-то стоит. Осторожно приподнявшись, заметил черный силуэт небольшого зверя, величиной с собаку. Пошевелился, чтобы взять лежавшую рядом палку. Зверь метнулся в сторону и исчез среди деревьев. Уснуть больше я уже не мог и, прислонившись спиной к кедру, не смыкая глаз, просидел до утра. С восходом солнца тайга ожила. Стрекотали дрозды, перелетая с одного дерева на другое, посвистывала иволга, трещала кедровка, дятел долбил своим крепким, как долото, клювом по стволу дерева.

Солнечные лучи, подобно золотым стрелам, пронизали густые кроны деревьев и упали на траву.

В ключике с ледяной водой умылся, вытряхнул из кармана куртки мелкие, как порох, крошки хлеба, перемешанные с мусором, закусил черемшой и снова отправился на поиски.

Весь день пробродил по тайге. И опять безрезультатно. Опять настала ночь и заставила ночевать в тайге. Я чувствовал себя настоящим пленником тайги.

На этот раз для большей безопасности забрался на кедр, привязал себя к стволу и так прокоротал всю ночь.

Следующее утро было холодным и туманным. Моросил мелкий дождь. Но ждать улучшения погоды некогда. По стволам деревьев, обросшим с северной стороны мхом, установил страны света и, ориентировавшись, взял курс на юг, куда должен был, по моим расчётам, направиться караван. Маршрут экспедиции мне хорошо был известен.

Через густые непролазные заросли буйно разросшегося иван-чая, высокое таёжное разнотравье открытых полян, через бурелом прокладывал я свой путь.

В густом пихтаче столкнулся с рысью, опасным хищником, напоминавшим большую кошку. Зверь ощетинился и сделал попытку броситься на меня. К счастью, в руках у меня оказалась большая палка, и я отпугнул зверя.

Идти с каждым километром становилось всё труднее: кровяные мозоли на ногах причиняли неимоверную боль. Опираясь на суковатую палку, прихрамывая, цепляясь одной рукой за высокую траву, с трудом выбрался на вершину высокой горы и осмотрел местность, но ничего не было видно из-за тумана. Я хотел было уже спускаться вниз, как заметил на юге густой столб дыма, высоко поднимавшегося в серое небо. Через минуту-другую до моего обострённого слуха донёсся ружейный выстрел, потом второй и третий. Когда стал спускаться с вершины горы вниз к подножью склона, снова услышал выстрел, а потом протяжное, громкое «э-э-э!..»

Скоро среди деревьев показался Умбеков. Я радостно бросился к нему. Через четверть часа мы с ним были в лагере.

Около палатки горел костёр, огромный столб чёрного дыма высоко поднимался в небо. Ни Виталия, ни Нины в лагере не было. Умбеков дал обусловленный выстрел, и вскоре из тайги вышли мои друзья, вернувшиеся из очередного поиска.

Встреча была горячей. Товарищи наперебой расспрашивали меня, боясь за моё здоровье.

Подкрепившись жирной козлятиной, отхлёбывая из жестяной кружки чай, я подробно рассказал о трёхдневном блуждании по тайге. В свою очередь мне сообщили, что всё это время весь состав экспедиции непрерывно занимался поисками.

Оказывается, моё отсутствие заметили довольно быстро. Сразу же приняли меры. Меня звали, стреляли из ружей, но я ничего не слышал. Лошадь моя одиноко бродила вокруг лагеря. Её появление и подсказало, что со мной что-то случилось. Когда было использовано всё, а меня не нашли, в лагере разожгли громадный костёр, чтобы дымом дать знать о местопребывании бивуака.

 

Небесные зубья

 

Когда я окреп, караван снова пошёл. Моё приключение многому научило не только меня, но и моих друзей. Все стали благоразумнее, и без особой надобности никто никуда не отлучался.

19 августа мы подошли к верховьям Белого Июса. На горизонте замаячил хребет Тегир-Тыш, или Небесные зубья. Белые, как рафинад, снежные вершины хребта действительно напоминали гигантские зубы какого-то фантастического животного.

Казалось, что эти снежные вершины совсем близко от нас, просто рукой подать, но мы проходили километр за километром, а хребет был всё так же далёк.

Весь день без отдыха шли и шли, но так и не достигли обманчиво близких гор.

На высоте 1350 метров миновали границу леса, представленную низкорослым кедром и лиственницей. Огромные каменистые россыпи широкими потоками медленно сползали с вершин гор, препятствуя расселению древесной растительности.

Только к вечеру следующего дня, обессиленные походом, поднялись мы на остроконечные вершины хребта.

Нина, достав из вьючной сумки барометр-высотомер, объявила:

– Две тысячи метров!

Мы находились в наиболее высокой части Кузнецкого Алатау. Здесь, в верховьях Белого Июса, несколько южнее верховьев Томи, находятся три главных вершины: Челбах-таскыл высотою в 2084 метра, Сотне-таскыл – 2031 метр и Анзас-таскыл, поднимающийся на высоту 2100 метров над уровнем моря.

Погода испортилась. Подул ветер, стало холодно, как зимой. Из низко опущенных серых облаков, словно из пульверизатора, брызгала мелкая водяная пыль.

Мы идём по вершине хребта. Ноги увязают в толстом, напитанном влагой лишайниковом ковре.

В кажущемся однообразии высокогорной тундры мы обнаружили десятки видов цветковых растений. Но какие это были крохотные растеньица! Миниатюрные, со стеблями длиной в два-три сантиметра камнеломки, куропачья трава – дриада и другие почти не были видны в мохово-лишайниковом покрове.

Монотонный растительный покров высокогорной тундры оживляли только цветущие растения альпийских лугов. Пологие склоны синели от массы цветущих крупноцветных альпийских фиалок и аквилегий. На небольших лужайках золотились дружно цветущие дороникумы – красивые представители семейства сложноцветных, несущие большую жёлтую корзинку. То там, то здесь мелькали бледно-лиловые альпийские астры, оранжевые головки огоньков, темно-синие колокольчики генциан.

Нелегка жизнь альпийских растений на вершинах хребтов, поднимающихся в заоблачные выси. Миниатюрные папоротнички, спасаясь от стужи, прячутся в глубоких ущельях гор, селятся в трещинах скал. Защищаясь от беспрерывных холодных ветров, прижимаются к земле ивы, распластав по её поверхности свои тонкие ветви.

Характерное растение тундры – дриада – многолетний кустарничек с деревянистым стеблем прячет от стужи свои стебли и листья в толстом мохово-лишайниковом ковре. Немало альпийских трав покрылись пушистыми белыми волосками, как шуба, прикрывающими нежные органы растения от холода. Мы так увлеклись исследованием высокогорной растительности и гербаризацией, что не заметили, как стало темнеть. Солнце скрылось за снежными вершинами гор. Потускнела и посерела тундра, сгустилась бездонная глубина неба. Только на снежных вершинах хребта Тегир-Тыш играл розовато-лиловый отлив заката.

Когда мы возвращались в лагерь, нам встретились четыре незнакомых всадника.

Первым заметил их Виталий.

Всадники оказались томичами. Мы пригласили их в наш лагерь, угостили ужином, чаем.

Нигде так не ценится гостеприимство, как в безлюдных местах. Разговорились. Наши гости охотно рассказали о своей работе. Уже два месяца скитаются они по скалистым кручам. В одном высоком, загорелом парне я неожиданно узнал своего старого школьного товарища – Костю Бродского, с которым не виделся уже лет восемь.

Как он изменился! Мне не хотелось верить, что сидящий передо мной у костра возмужалый парень и есть тот самый хрупкий, нежный Костя, которого в школе ребята иногда дразнили «маменькиным сынком».

По окончании школы я поступил в университет, а он – в горный институт. Защитив дипломный проект, Костя Бродский работал два года в Якутии, а потом был направлен в Западную Сибирь.

Гости в свою очередь подробно расспрашивали нас.

Они оставались с нами до утра.

 

Липовый лес

 

На следующий день мы рано утром снялись с места и направились на юго-запад. Товарищи выехали раньше. Бесконечной вереницей уходят караваны высоких гор в голубую даль. Воздух чист и прозрачен, как хрусталь. Кругом безлюдье и тишина. Лишь иногда порывы ветра доносят шум сбегающих с гор речек.

На западном склоне Алатау встречается черневая тайга. На сотни километров тянутся глухие дремучие леса. Кедр, ель, пихта – главные породы тайги – образуют необозримые массивы угрюмого леса.

Здесь, на территории Горной Шории, среди черневой тайги встречается липовый лес, занимающий огромную площадь в полтораста квадратных километров.

Липовый лес располагается в верховьях быстрых горных речек Чёрный Мигаш, Тамал и Малая Теш. Под кронами стройных, высотою до тридцати метров лип, попадается растение копытень с характерными кожистыми почковидными, несколько напоминающими след лошади листьями. По соседству с ним растёт ясменник душистый с мутовкой темно-зеленых листьев. Раскинула свою метёлку овсяница гигантская. Все эти травянистые растения, как и липа, больше в Сибири нигде не встречаются. Но как они оказались в горах Кузнецкого Алатау? Какая судьба забросила их сюда?

Замечательный русский учёный-ботаник Порфирий Никитич Крылов, посетивший липовые леса много лет тому назад, первый раскрыл загадочную тайну их произрастания, разгадал причины появления в черневой тайге Кузнецкого Алатау липовых лесов.

Он пришёл к выводу, что липа, как и некоторые другие, отмеченные нами раньше растения, представляет здесь остаток пышных лесов, покрывавших Сибирь в далёкое доледниковое время.

Сотни тысяч лет назад, в третичном периоде истории земли, Кузнецкий Алатау, Алтай, как и вся Сибирь, были покрыты широколиственным лесом. Здесь росли липа и клён, шумели дубовые леса, много было яблонь и ясеня. Стволы деревьев оплетал виноград. Вместе с этими породами произрастали и наши хвойные деревья – ель, пихта, кедр, лиственница, а из лиственных – берёза, ольха.

Климат всей Сибири был тогда мягкий и влажный. Но затем климатические условия резко изменились. С севера двинулись льды. Наступила Великая зима, как образно назвали учёные ледниковый период.

Мощные ледники словно обожгли своим холодным дыханием сибирские просторы. Древесные породы, спасаясь от морозов, отступали на юг. Здесь, вдали от ледников, и нашли они надёжное убежище. Но не все древесные породы спаслись от наступления Великой зимы. Многие из них в тяжёлом единоборстве с суровым климатом погибли. Не выдержал тяжёлых климатических невзгод могучий богатырь – дуб, погиб и нежный виноград. От роскошной древесной растительности широколиственных лесов, некогда произраставших на просторах Сибири, сохранилась лишь липа.

В глубоких долинах рек Алатау, защищенных от холода, липа в течение многих тысячелетий переносила ледниковый период и сохранилась до наших дней. А вместе с ней дожили до нас и сопутствующие липовым лесам травянистые растения. В первых числах сентября, закончив свою работу, наша экспедиция возвратилась в родной город. Снежные вершины Кузнецкого Алатау, дремучие леса, по которым мы прошли многие сотни километров, остались далеко позади.

 

В Приангарской тайге

Мы плывём по Ангаре

 

Ангара бушевала. Ветер вздымал на реке огромные волны, которые с шумом морского прибоя обрушивались на берега; заливая их водой. Местами, подмытые кромки берега, вместе с росшими на них деревьями, обваливались в реку.

Белогривые волны, следуя одна за другой, продолжали свой яростный штурм, и казалось, что Ангара старается вырваться из своего тесного ложа, зажатого высокими скалистыми берегами.

Мы стоим на скалистом мысу и с тревогой смотрим на разбушевавшуюся реку. Холодные брызги долетают до нас, хотя мы на высоте десяти метров над водой.

Вторые сутки наша экспедиция вынуждена сидеть на берегу и ждать, когда успокоится непокорная река, чтобы продолжать по ней своё плавание по направлению к селу Братскому.

До начала шторма на реке всё шло хорошо. За плечами у нас уже остались сотни пройденных на лодке километров. С риском для жизни мы преодолели немало опасных порогов, обошли коварные водовороты глубиной в несколько десятков метров. Такие водовороты могут мгновенно поглотить не только лодку, но речной пароход.

По нашим расчётам, через неделю мы могли добраться до конечной остановки, откуда экспедиция намеревалась идти на север, к Подкаменной Тунгуске, уже сухопутным путём.

Но погода неожиданно испортилась.

– Андрей Петрович, – обратился я к лоцману, – когда же поплывём?

– Скоро, должно быть... Ветер стихнет, ну и Ангара успокоится. – Затянувшись трубкой, лоцман через минуту добавил: – Тесно, вишь, реке-то здесь. Вот она и мечется. На простор просится. А силища у неё большая.

Как бы подтверждая эти слова Андрея Петровича, налетевшие волны с грохотом обрушили тонны воды на берег. Мыс затрещал.

Ветер дул с прежней силой. Огромные толстые стволы лиственниц раскачивались, как лёгкие былинки трав. Ветер в кронах деревьев гудел долго и протяжно.

Вдруг почти у наших ног с грохотом обвалилась подмытая водой большая глыба земли. Мы, как ужаленные, отскочили от опасного места.

Пошёл дождь. Пришлось укрыться в палатке, расположенной невдалеке от реки.

Весь остаток дня и всю ночь шёл проливной дождь, дул сильный ветер. Андрей Петрович ночью часто просыпался, вставал, подтягивал верёвки палатки, сильнее вколачивал колья, к которым они были привязаны, и только после этого снова ложился спать.

Прогноз нашего лоцмана, прирождённого синоптика, стал сбываться. К утру ветер стих, а к обеду прекратился и дождь. Река мало-помалу успокоилась.

После завтрака мы разобрали палатку, уложили свою кладь в лодку и отчалили от берега.

Течение сразу же подхватило наше судёнышко и быстро понесло вниз по реке. Лоцман дал лодке нужное направление и выбрался в фарватер реки. Ангара уносила нас на своих стремительных волнах всё дальше и дальше в неведомые просторы. Вода была холодной, как в глубоком колодце, но настолько прозрачной, что на глубине в несколько метров мы различали на дне мелкую цветную гальку.

По обоим берегам реки раскинулась мрачная тайга. Зажатая среди гор река течёт в ней, как в трубе.

На корме лодки, рядом со мной, поджав ноги, сидит Иванчук, студент-первокурсник, коллектор экспедиции. Чуть дальше от него – Костин, ботаник, высокий, загорелый парень, только что окончивший университет.

Андрей Петрович своим крепким басом затянул популярную песню про Волгу и Стеньку Разина. Настроение у всех было радостное, и мы стали подтягивать, вглядываясь в стройные лиственницы с шапкой светло-зеленых крон. Воздух пропитан здоровым смолистым запахом.

Но скоро ландшафт изменился. На пологом левом берегу появились степи. Только по правобережью ещё тянулись сплошные массивы леса.

По временам среди деревьев выглядывают крыши домов сёл и деревень. Почти к самой воде подходят сенокосы и поля. Слышался гул тракторов. По берегу пробегали автомашины, фыркали мотоциклы, ржали лошади. Взад-вперёд сновали люди. На ангарских берегах, некогда пустынных и диких, кипела жизнь.

Здесь на реке всё чаще встречаются острова, то крохотные, величиной, кажется, с ладонь, то большие, растянувшиеся на несколько километров. Более четырёхсот островов встречается на Ангаре.

Я склонился над путевым дневником. Иванчук, закинув в реку леску, сосредоточенно следил за поплавком. Вот поплавок запрыгал, и леска натянулась, как струна.

– Тащи, тащи скорей! – кричит Костин.

Иванчук с силой дёрнул. Над поверхностью воды блеснула серебристая спина тайменя, но леска не выдержала. Вильнув хвостом, рыба ушла в воду.

Всё это случилось так быстро, что рыбак не успел даже опомниться.

Но Иванчук не унывал. Через минуту он смастерил новую удочку и принялся за прежнее занятие.

Ангара кишмя кишела рыбой. Особенно много в реке тайменя, ленка, хариуса.

Скоро мы нагнали огромный плот. Тысячи брёвен медленно плыли по реке, загораживая её чуть не до половины. На плоту стояла небольшая избушка. Дымился костёр. Сплавщики леса приветливо махали нам руками, пока мы обходили их.

– Посмотрите, какой замок! – заметил Костин, показывая на высокий мыс, вынырнувший из-за поворота реки.

Действительно, перед нами высился причудливый мыс, отдалённо напоминавший средневековый замок. Под влиянием выветривания, скалистый берег как бы превратился в сооружение, созданное рукой архитектора.

Щёлкает затвор ФЭДа, и довольный Иванчук прячет свой фотоаппарат.

Миновав мыс, выезжаем на широкую водную гладь реки. Берега расступились, и перед нашим взором сияла позолоченная лучами заходящего солнца великая сибирская река.

Прорезая у села Лиственничного Приморский хребет, Ангара стремительно несёт свои воды из озера Байкал к Енисею. Пробив на своём пути скалы, прорезав хребты, Ангара проложила путь дальше среди дремучих диких лесов. Это – одна из самых быстрых рек в мире.

Под вечер мы увидели, как с одного острова на другой через реку перебирался лось. Он плыл по течению. Над водой выделялась только его голова, увенчанная красивыми рогами. Мы долго следили за животным, пока оно не достигло зелёного острова. Отряхнувшись, лось скрылся в густых зарослях кустарников.

На другой день мы были у Заярска – большой пристани и села на правом берегу реки.

Село Заярское встретило нас тоже гружёными зисами, мотоциклами, звоном железа в мастерских авторемонтных баз.

Из Заярска узкая лента тракта ведёт на Лену. По этой дороге в глубь приангарской тайги забрасываются всевозможные грузы: продовольствие, промышленные товары, горючее, строительные материалы, начиная от проволоки, кровельного железа и кончая цементом.

Через час к пристани причалил голубой пароход из Иркутска.

Разноголосым потоком выплеснулись из кают и с палубы парохода пассажиры. Среди них мы заметили геодезистов с теодолитами, укреплёнными на огромных штативах. Пассажиров с тяжёлыми рюкзаками, чемоданами и узлами был много.

На пристани стоял немолчный говор. Слышался смех, радостные восклицания встречающих.

...К селу Братскому, основанному под именем Братского Острога ещё в 1631 году, на двадцать один год раньше Иркутска, мы подплыли 4 июля.

Ангара здесь расширяется. Нередки пологие увалы, занятые сосновыми борами. У самой воды ажурным кружевом вьются кусты смородины.

Андрей Петрович, попыхивая неизменной трубкой и глядя на широкую водную гладь реки, говорит:

– Да, славная река Ангара. Мало таких на свете. Весной, когда она разольётся, кажется – целый океан.

– А знаете, откуда появилась Ангара? – в упор спросил нас лоцман. И, не дождавшись ответа, приступил к рассказу.

Мы подвинулись поближе.

– На далёком востоке, – начал Андрей Петрович, – среди высоких гор и непроходимой тайги жил старик Байкал. Всю жизнь он мечтал иметь дочь. И вот родилась у него Ангара. Отец в ней души не чаял, всё готов был сделать для неё. Девочка росла, стала взрослой девушкой. Всего у неё было вволю, только друга не было... Так и не знала бы она, что такое друг, если бы не подслушала однажды разговор двух чаек о красавце Енисее, свободно гуляющем где-то далеко за тысячи вёрст. И так разговор этот встревожил душу девушки, что она за глаза полюбила незнакомого красавца. Полюбила и решила во что бы то ни стало повидаться с ним. Долго просилась Ангара у Байкала. Но грозен был старик. Ни за что не хотел отпустить свою дочь. И вот в одну из тёмных ночей она сбежала. Проснулся утром Байкал и видит, что дочери нет.

И пустился старик вдогонку за дочерью-беглянкой. По всей её дороге разбросал огромные камни, целые горы швырял под ноги.

Но Ангара была сильной и смелой девушкой. Одни камни, лежавшие на её пути, разбросала, через другие перебежала и так добралась до Енисея. – Я передаю только содержание легенды. Старик же рассказывал её так красочно, что мы слушали его, как завороженные.

За бортами лодки тихо плескалась вода. Нам казалось, что ангарские волны шепчут о своей любви к Енисею.

...Ниже села Братского Ангару перегораживает один из самых больших и опасных порогов – Падунский. Река здесь течёт в узкой долине, и течёт с большой быстротой.

За несколько километров до порога мы отчётливо услышали отдалённый, грозный шум.

Уложив поплотнее вещи, поудобнее разместившись, мы приготовились к переходу через порог.

А он был всё ближе и ближе.

Андрей Петрович с большим багром в руках, словно часовой с винтовкой, зорко смотрит вперёд.

Течение заметно усиливалось. По реке пошли большие волны, захлёстывавшие лодку. Водяные брызги дождём летели в лицо. Мы уже не плыли, а летели прямо в пасть ревущего порога.

– Держись, ребята, крепче! – крикнул лоцман и приготовился к поединку с разбушевавшейся рекой.

Шум с каждой минутой нарастал, переходя в оглушительный рёв. Вода вокруг лодки клокотала и кипела, как в котле.

С шестом в руках я стал рядом с лоцманом.

По движению губ Иванчука вижу, что он что-то говорит. Но что – разобрать нельзя ни слова. Рёв воды заглушал малейший звук.

Ныряя по волнам, будто по ухабам, наша лодка летела прямо на камень, еле черневший над водой. Мне показалось, что сию секунду она разобьётся вдребезги, Иванчук закрыл лицо руками.

Но в самый критический момент Андрей Петрович ловким и сильным движением багра вовремя оттолкнулся от камня, и мы стрелой пролетели мимо него.

То глубоко ныряя, то взлетая на гребень волны, лодка, захлёстываемая водой, неслась вперёд. Огромный водяной вал обрушил на наше судёнышко добрую тонну ледяной воды. С головы Иванчука смыло кепку.

Мы лихорадочно принялись вычерпывать котелками и вёдрами воду и выплёскивать её за борт.

Подгоняемая быстрыми волнами, лодка пробкой выскочила из камней на широкий речной простор. Шум стал стихать, течение замедлилось. Ещё несколько минут, и мы выбрались из опасной зоны.

Иванчук выжал свою гимнастёрку. Промокшие до последней нитки, мы последовали его примеру.

...В небольшой приангарской деревеньке, затерянной среди океана дремучей тайги, мы нежданно-негаданно встретились с гидрологами. Их было человек десять – молодых здоровых ребят, с загоревшими, обветренными лицами. Сразу было видно, что в тайге они не первый месяц.

И лишь начальнику экспедиции, инженеру Кречетовичу, было не менее пятидесяти лет.

Атлетическая фигура начальника с ног до головы была затянута во всё кожаное: большие яловые сапоги, чем-то напоминавшие сказочные семимильные скороходы, кожаные брюки, кожаная куртка. На голове красовалась хромовая фуражка.

Разговорились. Иван Николаевич живо заинтересовался работой нашей экспедиции. А когда я познакомил его с нашим планом, он охотно рассказал и о своих.

Ангара – единственная река, вытекающая из Байкала, призвана сыграть огромную роль в развитии этого края. Её энергетические ресурсы поистине беспредельны. Она изобилует множеством больших порогов: Падунским, Шаманским и другими.

Иван Николаевич с увлечением говорит о строительстве гидроэлектростанций. Мы словно видим, как на тысячи километров разбежится по проводам электрический ток по всей приангарской тайге. В приречных сёлах и деревнях, в далёких стойбищах эвенков немеркнущими звёздами вспыхнут лампочки Ильича, заливая светом далёкий, заброшенный в прошлом край.

Долго-долго в этот вечер слушали мы повесть инженера Кречетовича о будущем Приангарья, о фабриках и заводах, которые должны возникнуть здесь, о новых железнодорожных магистралях, по которым побегут скоростные электровозы.

...С сожалением расставшись с гидрологами, мы поплыли дальше, к деревне Чедобец – конечному пункту нашего путешествия по Ангаре.

 

Через тайгу

 

На огромном пространстве водораздела Ангары и Подсменной Тунгуски раскинулась бескрайная тайга. Сотни тысяч гектаров покрыты здесь дикими, нехожеными и неезжеными первобытными лесами. Весь водораздел занят трудно проходимым Енисейским кряжем, круто обрывающимся к Енисею и полого поднимающимся на восток.

Деревню Чедобец с эвенкийской тайгой связывает единственная дорога, по которой нам и предстояло ехать. Здесь мы наняли лошадей, с помощью Андрея Петровича разработали маршрут. Было решено подняться вверх по долине реки Чедобец, дойти до Кежемской заимки, а отсюда выбираться к верховьям речки Воскоби и по ней спуститься к Подкаменной Тунгуске.

Четырнадцатого июля с восходом солнца мы выступили. По долине Чедобца тянутся заболоченные еловые леса. Эта река, как и многие другие реки Приангарья, – типично горная, изобилующая порогами и быстринами. В её устье расположена древняя терраса, густо поросшая сосновым лесом с примесью лиственницы сибирской.

Под сенью вековых деревьев разрослись перистые папоротники с длинными сложными листьями. Между папоротниками виднелись и другие травы. По склонам гор тянулись ели с пирамидальными вершинами.

Когда наш караван проходил под широкими кронами деревьев, Иванчук вдруг остановил свою лошадь.

Через минуту мы увидели в его руках какое-то растение. – Что это? – спросил он, протягивая мне свою находку. Это была даурская лилия, о которой я много читал, но которую до сих пор ни разу не видел. Она принадлежит к числу редких растений, распространена только восточнее Енисея, в Даурии и на Дальнем Востоке.

Лилия обращала на себя внимание крупными кроваво-красными цветами и представляла несомненный интерес как декоративное растение. Её с успехом можно использовать в наших садах, парках и городских скверах.

...В полночь я внезапно проснулся. Около палатки, звеня колокольцами и громко фыркая, метались лошади. Вместе со мной поднялся и Андрей Петрович.

– Волки! – бросил он мне и, выхватив из костра горящую головешку, скрылся в кустах. Головешка ярким факелом вспыхнула за деревьями и растворилась в темноте.

Схватив свой винчестер, побежал и я. И сразу же около меня метнулась в сторону большая чёрная тень. Не целясь, я выстрелил.

– Сегодня надо держать ухо востро, – сказал вернувшийся Андрей Петрович. – Волков здесь тьма.

Спать в эту ночь мы уже не могли. Волки бродили где-то невдалеке от лагеря. Лошади всё время фыркали и жались к костру.

Но, – удивительное дело, – наши товарищи так крепко спали, что даже не шелохнулись при звуке выстрела. Когда на следующее утро мы сообщили им о ночном инциденте, они оба – и Иванчук, и Костин – долго не хотели нам верить.

...По глубоким логам, поросшим еловым лесом, по горам и водоразделам рек с их сосново-лиственничной тайгой шёл наш караван по намеченному маршруту.

Впереди с топором в руках шагал проводник, ведя свою лошадь на поводу. Он на ходу расчищал путь, делал засечки на деревьях и часто останавливался, поджидая караван.

Зверей и птиц в этом диком, необжитом крае было так много, что мы не успевали стрелять. Пробираясь через лесные дебри, мы вспугивали стаи рябчиков, прятавшихся по кустарникам, поднимали глухарей. Непуганые птицы отлетали в сторону на два-три метра и снова садились.

В полдень наткнулись на оленя. Быстроногий зверь сделал сильный прыжок вверх, перемахнул через поваленное бурей дерево и скрылся. Иванчук, оставив лошадь, схватился за ружьё и углубился в тайгу. Нужно ли добавлять, что скоро, обескураженный, он вернулся ни с чем.

На нашем пути всё чаще и чаще попадались вывороченные с корнями лиственницы. Ямы под их корнями были доверху наполнены холодной водой. В одну из таких ям и попал, свернув с тропы, незадачливый Иванчук. Мы только услышали, как что-то тяжёлое бултыхнуло в воду.

Вытащили его, промокшего до нитки, перепуганного после холодной ванны. Зато он стал с этой минуты много осторожнее.

Попадаются на пути и обширные, в несколько десятков квадратных километров, гари. Из-за буйно разросшегося кипрея выглядывают горелые стволы некогда росших здесь кедров. Почва устлана горелыми ветками и углём.

Несколько лет назад здесь бушевал огонь, уничтоживший на огромных площадях первобытную черневую тайгу. Гари с течением времени стали зарастать. Вначале здесь поселился кипрей, образовавший густые и высокие травянистые заросли. На третьем-четвёртом году появилась ива, за ней берёза и осина.

Пройдя стадию берёзово-осиновых травянистых лесов, гарь через берёзово-лиственничные формации снова переходит в черневую тайгу. Возвратятся сюда и кедр, и ель. Но этот процесс восстановления первобытной растительности протекает очень медленно. Пройдёт немало десятилетий, прежде чем уничтоженные огнём кедры и ели завоюют себе прежнее место под солнцем.

...Лес расступился, и мы оказались в густых зарослях – ерниках, образованных кустарниковой берёзой. Высота этих зарослей не превышает и двух метров. Но когда мы вошли в них, из-под ног лошадей поднялись целые стаи рябчиков. Их было так много, что они беспрерывно кружились над нами. Иванчук взялся было за ружьё, но в спешке стрелял невпопад.

А за кустарниковыми джунглями нас ждал широкий заболоченный лог.

Андрей Петрович, оставив караван, пошёл разведывать путь.

Долго бродил он по болоту и вернулся весь вымокший.

– Придётся обходить, – доложил он.

Караван тронулся в обход. Почти весь день пришлось нам идти по гарям. Только к вечеру, обогнув заболоченный лог, мы вышли на основное направление и после длительной остановки начали подъём вверх по речке Пуне – одному из притоков Чедобца.

Снова лиственнично-сосновый лес мало-помалу перешёл в черневую елово-кедровую тайгу, настолько густую, что без топора нельзя было сделать и десяти шагов.

Деревья, увешанные серыми прядями лишайников, придавали ландшафту какой-то особенный, причудливый вид. Это впечатление только усиливали основания стволов, облепленные теми же лишайниками и мхами.

Поиски ценных видов растений продолжались своим чередом.

Как-то, разбив лагерь на берегу горной речки, мы отправились на обычную экскурсию в лес. Под зелёной крышей сомкнувшихся крон высокоствольных, мачтовых деревьев лежали кустарники – ярус подлеска. Ещё ниже располагался третий ярус – травянистая растительность.

Мы определяем высоту деревьев, записываем состав древесных пород, их ярусное расположение. Тщательно исследуем травянистую растительность.

Но на этот раз работа была довольно быстро прервана. Иванчук, занятый выкапыванием растений, наклонился к земле и вскрикнул:

– Скорее! Сюда!

Со всех ног бросился Костин, подбежал и я. На лице коллектора был написан явный испуг.

– Что такое?

– Смотрите. – Иванчук показал нам совершенно свежие следы зверя. По свежему отпечатку нетрудно было определить, кто их оставил. А через несколько минут в густом малиннике мы увидели и самого медведя. Иванчук попятился назад, но зверь, увидев нас, сейчас же скрылся в кедраче.

Куда интереснее была встреча на обратном пути в лагерь с даурской розой.

Это растение представляет собой кустарник, высотою до метра, с прямостоячими, сильно ветвистыми стеблями. Ветви – тонкие, жёсткие, покрытые бурой корой. У основания их расположены шипы.

Весь куст был усыпан крупными темно-розовыми цветами.

Исцарапав до крови руки, мы срезали с куста несколько веточек и заложили их в гербарную папку.

В другой раз в пути экспедицию настиг дождь. Мы продолжали идти, надеясь, что ненастье скоро пройдёт. Но дождь не переставал. Поднялся туман...

Впереди ничего не видно. Идём почти вслепую, натыкаясь на деревья и бурелом. Не заметили, как очутились в логу, где раскинулось замаскированное ивами и жидким березняком огромное болото.

Кое-как выбравшись из трясины, повернули вправо и стали подниматься вверх по лесистому склону. Однако из-за непролазного бурелома вынуждены были опять отклониться в сторону.

Потеряв ориентировку, мы окончательно сбились с пути и неожиданно выехали в долину незнакомой, заросшей кустарниками, речки. Где-то невдалеке на перекатах шумела вода.

Проехав километра два вниз по течению, мы вдруг увидели дома. Перед нами вырос посёлок, о существовании которого мы даже не подозревали. Во всяком случае, на нашей карте он не значился.

Когда мы подъехали к посёлку, навстречу высыпала толпа ребятишек – русские и эвенки.

Среди огромных деревьев резко выделялся большой дом из свежеструганных брёвен. Над железной крышей развевался красный флаг.

«Школа» – прочитали мы на вывеске. Невдалеке от неё гудели провода высокой мачты местной радиостанции.

За ребятами вышла невысокая девушка-эвенка. Поздоровавшись с ней, мы остановились и стали расспрашивать дорогу на Подкаменную Тунгуску. Девушка хорошо знала местность и подробно объяснила, где и как лучше пройти.

Из её дальнейшего рассказа мы узнали, что она – местная учительница, год назад окончившая факультет народов Севера в педагогическом институте, что ещё совсем недавно здесь стояли берестяные чумы эвенкийского стойбища. Строительство в тайге началось всего два года назад. Немудрено, что топографы ещё не успели занести новый посёлок на карту.

...Узкая лесная тропинка привела нас к речке Дадыкта, левому притоку Воскоби, принадлежащей уже к бассейну Подкаменной Тунгуски.

В тайге, на берегах Дадыкты, среди обычного таёжного разнотравья, мы нашли немало вечнозелёных растений – грушанку, снабжённую толстыми и плотными листьями, переносящими суровые сибирские морозы, бруснику, а по торфяным болотам – клюкву, тоже принадлежащую к вечнозелёным представителям растительного мира.

Вечнозелёные растения в суровой сибирской тайге – очень интересное явление. В самом деле, для чего постоянная листва растениям, живущим в холодном климате, при котором жизнедеятельные процессы в их организме, в том числе и зелёных листьях, могут проявляться в течение четырёх-пяти месяцев. Ведь большую часть года зелёная листва не только бесполезна для них, но и вредна! Она нужна растениям, которые живут в тёплом климате, где листья функционируют почти круглый год.

Ответ нам уже знаком. Сотни тысяч лет назад климат обширной Сибири был мягким и тёплым. Там, где сейчас зимой бушуют снежные бури и трещат леденящие морозы, росли благоухающие магнолии, купаясь в солнечных лучах, шелестели листвой могучие дубы; кудрявые кроны клёнов и лип переплетались с листьями винограда и яблонь.

Высоко подняв к горячему голубому небу свои вершины, сплошной стеной стояли кедры и ели, пихта и сосна.

Именно в то далёкое время и расселились по всей Сибири вечнозелёные деревья нашей тайги и росшие под их широкими кронами грушанка, брусника, клюква.

Но когда на смену тёплому климату пришёл ледниковый период, когда на обширную сибирскую равнину грозной лавиной двинулись льды, теплолюбивые широколистные породы не устояли. Только небольшой липовый лес уберёгся от стужи в укромных убежищах Кузнецкого Алатау.

Хвойные деревья оказались более жизнестойкими. Но такой собрат их, как лиственница, приспосабливаясь к новым климатическим условиям, приобрела способность сбрасывать свою вечнозелёную хвою. Вечнозелёную листву имели раньше голубика и черника. Но в результате приспособления к холодному климату их листва превратилась в однолетнюю.

Невольно вспоминается описание тайги, данное замечательным русским учёным, исследователем растительности Сибири П. Н. Крыловым: «Кому приходилось бывать среди типичной тайги, например в дремучем пихтово-еловом лесу, тот, конечно, испытывал особое ощущение, вызванное его угрюмой и величественной картиной, увеличиваемое ещё своеобразным гулом ветра, скользящего между плотной хвоей. Впечатление несравненно сильнее у того, кто знает, что, проникая в такую тайгу, например, из берёзового леса, он проникает из современной нам обстановки в обстановку седой старины, существовавшую уже в те отдалённейшие времена, когда на земле не было ещё человека».

Наше путешествие окончилось. Две тысячи листов гербария, множество образцов семян и плодов дикорастущих полезных растений собрали мы за время этого похода. Среди них немало ценных видов, которые могут найти своё применение в народном хозяйстве. Многие виды, после их тщательного изучения в лабораториях института, послужат материалом для селекции.

Оттого и радостно так на душе. Оттого и светятся так глаза моих спутников, с которыми прошёл я этот тяжёлый путь по малоизведанным просторам Сибири.