Антология экспедиционного очерка

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Источник: Леонтьев Ф.С. В просторах Заполярья (записки натуралиста). Государственное издательство географической литературы. Москва, 1956 г. 

Через два дня я распрощался с учителем. Рано утром к его палатке подъехал верхом на олене одул Илья Щербаков. Он привел шесть вьючных оленей – весь экспедиционный караван. Наконец-то.

Вьючные сумы с грузом попарно размещены на спинах оленей. Нас провожает председатель нацсовета.

– Близ устья Улягана, – говорит он, – лежат наши четыре нарты. Возьми их. Они пригодятся тебе, когда установится санный путь.

Мы благодарим его и направляемся по долине Омолона на юг. Сухощавый Илья великолепно сидит на своем ездовом олене. Он едет впереди цепочки оленей, выбирая наиболее удобную тропу. За оленями, чуть в стороне, бреду я с полевой сумкой на боку. Здесь полное бездорожье. Мы двигаемся по целине.

Мне впервые приходится видеть человека верхом на олене. Езда на нем требует особой сноровки. Седло прилаживается на спине животного ближе к передним ногам. Ноги всадника, согнутые в коленях, слегка сжимают оленью шею. При посадке Илья избегает порывистых движений, он мягко, с большой осторожностью опускается на седло. Человека свыше 60 килограммов олень с трудом поднимает.

Мы подходим к реке. Русло Омолона разделено в этом месте на протоки. Илья верхом на олене тихонько переправляется, ведя за собой весь караван. Перейти вброд глубокую быструю реку – задача не из легких. Стремительное течение сбивает человека с ног, если он не будет крепко держаться на ногах и строго придерживаться намеченного пути. Дно реки – крупный галечник и скользкие камни. Удержаться на них может лишь человек обутый. Перейдя на другую сторону, спешу за караваном.

В это время Илья с оленями входит в другую протоку. Она гораздо шире и глубже первой и подходит местами к коренному берегу. По-видимому, главное русло реки ушло в эту левую, крупнейшую протоку. Дойдя до середины реки, Илья круто изменил направление и двинулся почти параллельно коренному берегу, постепенно к нему приближаясь. На середине протоки я оступился и окунулся в воду с головой.

Илья уже вел оленей по надпойменной террасе реки. Олень, отличаясь твердостью поступи, легкостью и ловкостью, незаменим при переправах через быстрые горные реки. Широкие копыта оленя позволяют ему не только хорошо упираться в дно горной реки, но отлично предохраняют его от погружения в топкие болота. Олень прекрасно плавает.

...С меня ручьями стекала студеная вода, и я начал дрожать от холода. Чтобы согреться и догнать ушедший вперед караван, я ускорил шаг.

Пониженная часть надпоймы переходит в пологий склон гористого коренного берега. Вода, стекая со склона во время таяния снега и в дождливую пору, отчасти застаивается в этих замкнутых понижениях. Почва заболачивается. Поселяется пушица.

Пушица – кочкообразователь. Она живет на своеобразных свайках. Каждая свайка продувается ветром. Место поселения пушицы оказывается хорошо дренированным. Как эти сваи образуются? Молодой побег растения при кущении не выходит из листового влагалища старшего побега и развивается, плотно к нему прижавшись. Получается очень плотный куст в виде кочки. Середина куста самая старая, наиболее плотно прижатая к почве. Окраинная часть куста оказывается немного приподнятой. Происходит перемещение узла кущения на поверхность почвы и постепенное приподнимание молодых растущих частей куста. Так растение приспособляется к летнему переувлажению грунтов.

Излишнему увлажнению днища долины во многом содействует вечная мерзлота. Лишь четверть метра отделяет здесь ледяную броню от поверхности земли. Летом почва прогревается, верхний слой вечной мерзлоты тает и кочкарники превращаются в болото. Заболачивание усиливается и тем, что теплая поверхность почвы непосредственно соприкасается с мерзлым грунтом. В прилегающем к вечной мерзлоте слое почвы происходит усиленное сгущение водяных паров и превращение их в воду.

Пушица образовала очень много кочек, идти по которым – одно мучение. Между кочками – щели мочажин. Приходится прыгать с кочки на кочку. Иногда нога срывается в мочажину и слегка вязнет в мягком дне.

На кочках, помимо пушицы, растут живородящий горец, багульник, иногда кустик карликовой березки, а уже о мхах и лишайниках и говорить не приходится: они прилепились по обочинам кочек, довольствуясь тощим слоем мелкозема, занесенным сюда ветром или животными.

...На ночевку останавливаемся у подошвы горного склона берега реки. Ставим палатку. Олени мирно пасутся на отличных кормовищах, покрытых лишайниками (клядония лесная и другие), травами и кустарниками. На рога каждого оленя надет колокольчик, позванивающий при движениях животного. С колокольчиками олени не потеряются. Впрочем, за ними присматривает Илья.

Я собрал сухих дров, затопил печку, поставил на нее чайник с родниковой водой. Вокруг печки разложил вещи, намокшие во время «купанья» при переправе.

На ночь Илья привязал оленей длинными ремнями к деревьям, выбрав наиболее богатые пастбища.

За чаем он сообщил, что близ устья Олоя живет его жена и брат с семьей. Они по просьбе председателя нацсовета задержались с откочевкой на зимние оленьи пастбища к устью Улягана. Брат Ильи, Иннокентий, подготовил лодку для переправы на правый берег Омолона и ждет нашего прибытия. Дальше мы будем кочевать вместе.

Илья мне нравится. Он доброжелателен и приветлив. В его черных глазах светится детская доверчивость и мягкость. По очертаниям продолговатого лица с острым носом и черным прямым волосам этот худощавый человек похож на индейца. Несмотря на то, что его предки породнились и смешались с окружающими кочевниками – ламутами, в нем можно уловить своеобразные особенности юкагирского типа, этого последнего отпрыска какого-то древнеазиатского народа. Я рассказал Илье о своей предстоящей работе. В палатке тепло и уютно. В долине Омолона я чувствую себя, как дома.

Осень в этом году удивительно мягкая, теплая погода держится необычно долго.

Мы догнали лето и пользуемся его благами для изучения растительности. Однако многие травы уже отцвели.

На хрящеватых щебенчатых почвах весенние травы: сон-трава, ветреница. Их сухие былинки подхватывает ветер, и слышится шелест. Былинки упорно не хотят исчезать с лица земли, хотя их время ушло.

На гольцовой вершине горы много лишайников и седых мхов. Прячутся в ложбинки и под защиту камней подушковидная лапчатка, аренария чукотская и желтовато-зеленый плаун. Теперь можно сравнить растения гольцов и каменистых тундр левого и правого коренных берегов реки.

Вечером, закончив работу, я подошел к краю обрыва у спуска в долину. Далеко внизу, в глубокой пади, виднелась белая палатка. Чтобы сократить путь, решил спуститься вниз по каменной осыпи. Осыпь подхватила меня. Я как бы плыву по шумному потоку, и мне вспоминается почти такой же шум, слышанный на шиверах Омолона. По мере спуска в падь меня все больше и больше охватывает свежесть осеннего вечера. В сумерки подошел к палатке. Рабочий день закончен. Много и хорошо поработал, нашел интересные виды растений. Дневка в этом месте целиком оправдана.

Наутро, едва забрезжил рассвет, мы двинулись по долине и около полудня подошли к месту переправы через Омолон.

Вдоль русла реки здесь растут заполярные ивняковые «джунгли». Стволы деревьев тесно скучены. С трудом пробираемся между ними, то и дело пуская в ход топоры. Кругом смородина-дикуша с темными крупными ягодами.

На противоположном берегу реки видна горная цепь, уходящая вдаль. Это отрог хребта Гыдан. Для переправы на правый берег реки нам придется воспользоваться старой лодкой, по-местному веткой, которую проводник нашел в кустах. Это маленький челнок, выдолбленный из ствола тополя. Она так легка, что ее без всяких усилий можно перенести на плече. Ветка приводится в движение двулопастным веслом.

В воде она невероятно вертка. Сидеть в ней нужно спокойно: того и гляди перевернется. Однако челнок очень легок на ходу и подчиняется малейшему движению весла. Хороший гребец, не утомляясь, может проплыть на ней в час километров 12–15 вниз по течению и лишь вдвое медленнее в противоположном направлении. Ветка, как чайка, скользит по волнам. Если гребец спокоен и не теряет присутствия духа, он может передвигаться на ней и во время ветра. Но тогда нужно зорко следить, чтобы ветка разрезала носом волны. Стоит волне ударить в борт, и лодка перевернется. Особенно она незаменима во время ловли рыбы неводом. Однако я не представляю, как мы на ней переправим на противоположный берег экспедиционное добро. Ведь здесь река глубокая.

Илья развел на берегу огромный костер, и мы напились чаю. Потом олени были развьючены и началась их переправа. Илья выбрал двух самых спокойных и податливых оленей, сел в лодку и на поводу потянул животных к тому берегу. Все остальные олени поплыли за первыми. Олень очень боязливое, но чрезвычайно стадное животное. Привязав оленей, Илья возвратился и начал переправу груза. Малые размеры и шаткость лодки вынуждают перевозить груз частями.

Оттолкнувшись от берега, Илья направляет лодку на середину реки. Посредине Омолона бешеное течение. Оно сильно подхватывает лодку и стремительно увлекает ее вниз. Илья усиленно работает веслом, стараясь преодолеть течение реки. Это ему удается лишь спустя некоторое время, когда лодку отнесло на 200–300 метров от места переправы. Наконец, Илья подогнал ее против течения к месту, где были привязаны олени.

Пока Илья переправлял груз, я осмотрел «джунгли», простирающиеся полосой вдоль реки.

Под пологом ив буйно разросся вейник Лангсдорфа. Много хвощей. На ивах на высоте 2–3 метров заметны следы весенних паводков. Во время весенних разливов вода процеживается через «джунгли», как через решето. Она оставляет много сучьев, коры, обломков смытых выше деревьев, сухие пучки трав, запутавшихся в развилках ветвей. Все деревья покрыты засохшим илом. Человек, прокладывающий в этих дебрях дорогу, быстро покрывается с головы до ног грязью.

Но вот весь груз переправлен. Илья зовет меня. Перед посадкой в ветку он предупреждает: в ней нельзя поворачиваться и браться руками за борта. Нужно сидеть неподвижно на дне, вытянув ноги. Малейшее движение, и челнок может опрокинуться.

Несмотря на примитивность ветки, к вечеру мы без приключений переправились не только через главное русло, но и через две протоки и прибыли к шалашу Ильи на правом берегу Омолона. Нас встретила жена Ильи, Дарья, и его брат Иннокентий.

Мы вошли в шалаш и присели у пылающего костра. Жена Иннокентия, Прасковья, готовила ужин. Дети уже спали.

Островерхая ураса (шалаш) Ильи построена из жердей, установленных в виде конуса, и состоит из двух частей: нижней, цилиндрической, и верхней, конической. Частые перекочевки не совместимы с обширным жилищем. Ураса устроена так, что ее можно легко разобрать и увезти на одном олене. Жерди подбираются, насколько это возможно, легкие и удобные, однако с таким расчетом, чтобы они могли выдержать тяжесть покрывающих их оленьих шкур, с которых обычно снята шерсть.

Дым от костра, разложенного в центре урасы, выходит через отверстие, образованное верхними концами жердей. Огонь поддерживается в костре круглые сутки. Вокруг костра разостланы толстые, покрытые густым мехом оленьи шкуры. Они служат семье постелями.

Меня пригласили переночевать в урасе. Но я не хотел стеснять гостеприимных хозяев и решил поставить свою палатку.

Палатку мы поставили рядом с урасой. Вскоре в печке весело загорелись сухие сучья лиственницы. Из трубы, выходящей коленом наружу через отверстие в переднем полотнище палатки, потянуло дымком.

Ужинали в моей палатке при свете двух свечей. Мои гости по-русски понимают хорошо, а Илья и говорит неплохо. О моей работе он уже знает, и я вкратце повторил о ней Иннокентию и женщинам. Илья рассказывал об Омолоне. Летом он откочевал со своим стадом оленей к истокам правых притоков реки – «на камни», как он говорит. Так он называет горную тундру выше высотного предела леса. Теперь Илья передвигается на зимовки. Рост и развитие растений, в том числе и кормовых, зависит от времени года. Поэтому по сезонам выпасают и оленей, выбирая пастбища с хорошими кормовищами.

Но основное занятие Ильи – охота. Добыча крупного зверя обеспечивает семью пищей на несколько дней. Неутомимо скитается Илья по горам, ущельям с ружьем за плечами, отыскивая добычу.

Зачастую отправляясь на охоту, он не берет с собой еды. Одет он настолько легко, что ночевать в лесу он не может, для него важно найти отдых у своего домашнего костра. Поэтому и семья его всюду следует за ним. Нередко, уходя утром на охоту, он объясняет Дарье, где она должна ждать его вечером. Она поставит шалаш на галечниковой косе, у развилка горной речки, километрах в 20 от этого места. Вечером он придет туда ужинать. Сам же уходит в противоположную сторону. В случае успешной охоты часть добытого мяса немедленно съедают. Излишки мяса режут на мелкие кусочки и нанизывают на палочки для просушки на вольном воздухе. Такое вяленое мясо обычно заменяет сухари к чаю.

– То пешком, то верхом на олене, а зимой больше на широких легких лыжах, подбитых камусом, – так и идет наша кочевая жизнь, – говорит Илья.

Его детские воспоминания связаны с Гремячим камнем. Там его отец, работая батраком, выпасал оленей своего хозяина. Дедушка Ильи похоронен на вершине одной из ближайших сопок. Мальчишкой Илья ловил рыбу на Омолоне и хорошо знает родную реку. Илья еще помнит своего деда. Тот когда-то рассказывал своему внуку о предках.

...Давно-давно одулов (юкагиров) было в этом краю так много, как звезд на небосклоне в ясную ночь. Они населяли большую северную землю от Лены до Анадыря. Теперь осталось только отражение от их многочисленных костров.

– Что же это за отражение? – спрашиваю у охотника.

– Это полярное сияние. Ты его скоро увидишь, – ответил Илья.

В ответе Ильи чувствуется отзвук утраченной, одульской народной легенды. Да и само слово «одул» в переводе на русский язык означает «крепкий», «сильный».

Завтра Илья покажет мне несколько островов, где они промышляют сохатого (лося). Острова интересуют меня прежде всего своей растительностью.

На следующий день с раннего утра мы с Ильей скользим на проворной лодке по Омолону. Извилистое русло реки разделено отдельными протоками и изобилует островами. Маленькие островки своеобразно красивы, а большие не охватишь глазом. Их появление связано с разрушением и смыванием водой участков суши. Река имеет сильный уклон. Ее быстрое течение подмывает берег. Поверхностный слой почвы, переплетенный корнями деревьев, кустарников и трав, оседает и сползает с обрыва в виде своеобразного занавеса. Деревья наклоняются вершинами к реке, и кажется вот-вот обрушатся в воду. Наконец, этот лесной занавес с шумом обрывается и падает в бурлящие водовороты Омолона. Сильное течение подхватывает и тащит его до ближайшей мели.

Обычно ниже подобных подмывных яров все галечники и осередыши сплошь забиты стволами деревьев.

Нередко на перекатах торчат мощные ветви затонувших деревьев. Они равномерно колеблются быстрым течением реки, напоминая своеобразный маятник.

На галечных выносах реки, особенно на поворотах, видны огромные отложения мертвого наносного леса – плавника. Нередко он застревает в лабиринтах проток и рукавов реки в виде беспорядочных многоярусных нагромождений, образуя так называемые заломы.

Вот плывет лиственница, увлекаемая быстрым течением воды. Намокнув, она погружается на дно реки и там постепенно заносится песком и галькой. Потом на этом месте появится песчано-галечниковая мель. Она ежегодно наращивается речными наносами, и постепенно превращается в остров. Пройдет короткое время, и остров зарастет растениями.

Но острова не только рождаются и живут. По соседству с островом в русле реки появляется новая мель, а затем и новый островок. Напористое течение, стесненное преградой, кидается в сторону и устремляется на старый остров. Остров быстро разрушается. Берег непрерывно обрушивается. Растущий на нем лес валится в реку. Размытые почвенные грунты переносятся течением и образуют новую мель.

...Наша лодка проворно скользит по Омолону. Причаливаем к «молодому» островку. Он недавно освободился от воды и уже заселен своеобразным древесным растением – чозенией. Здесь ее называют корейской ивой, или кореянкой. Ее гибкие молодые побеги привлекают внимание темно-красной корой с восковым налетом. Появление корейской ивы – одно из первых проявлений растительной жизни на вчерашних перекатах, ныне ставших сушей. Она быстро закрепляется и потому сохраняется даже во время весеннего затопления, когда другие растения вырываются с корнем из почвы бурным течением Омолона и погибают. Чозения же успешно противостоит водному потоку. Значит, у нее на корнях имеются какие-то приспособления?

Мы с Ильей окопали корень взрослой чозении. Корень оказался очень своеобразным. Он уходит вглубь песчано-галечникового грунта в виде стержня и прочно закрепляется. На уровне грунтовых вод корень дает мощное боковое ветвление. У самой же поверхности почвы у корейской ивы образуется несколько крепких коротких отростков. Они отходят от ствола в сторону под прямым углом и имеют вид якоря.

Стержневой корень и его отростки сплющены. Видимо, такая сплющенность получилась под давлением гальки, когда через нее корень прокладывал себе путь в глубину. Закрепление корней обеспечивает сопротивляемость растения стремительному напору воды и его размывающей силе. Во время разливов реки весной и в период летних и осенних паводков между стволами чозении откладывается песок и суглинистый мелкозем. Уровень наслоений возвышается настолько, что остров не затопляется даже во время сильных разливов.

Мы покинули остров и причалили к берегу реки. Пониженная прирусловая полоса берега, затопляемая весенними разливами, также была занята чозенником. И здесь чозения заякорилась в галечниках и поднялась на высоту свыше 10 метров. Могучие толстые ветви примерно одинаковой длины отходят вверх от стволов под острым углом. Крона напоминает большой зонтик. При малых листьях и слабой облиственности ветвей крона у нее ажурная и потому лучше пронизывается солнечными лучами. Чозения любит солнце, и далеко не случайно ее первые сеянцы появляются на хорошо освещенных галечниках.

На пониженной, прирусловой части берега к кореянке присоединяется русская ива. На полянах обильно растет красная смородина. Местные жители ее не едят, и «дары природы» пропадают. Как огоньки, рдеют ярко-красные плоды шиповника – прекрасного средства против цинги. Подробно рассказал Илье, как им лечиться.

На прибрежной опушке леса пышно растут вейники. На плодородных илистых отложениях, наилках, они разрослись так густо и высоко, что скрывают человека по плечи. Здесь можно заготовить хорошее вейниковое сено и на плоту сплавлять его вниз по течению реки. Вейники проникают под полог деревьев, и здесь к ним присоединяются живокость и сибирский молокан, широколистный кипрей и подмаренник, сибирский костер и бореальная полынь. В подседе сильно разросся хвощ. Под ногами сухие остатки трав и листья образуют рыхлый мертвый покров, приподнятый над поверхностью почвы. Здесь водятся лоси и зайцы.

В этот солнечный день нам с Ильей удалось хорошо поработать. Решили завтра отправиться на другие острова, ближе к противоположному берегу.

Вечером я зашел в урасу Ильи. При свете костра его жена Дарья занималась выделкой оленьей шкуры. Шкуру, обработанную в виде замши, местные жители называют ровдугой. Работа близилась к концу. На короткой доске разостлан край оленьей шкуры. Хозяйка соскабливала шерсть при помощи особого инструмента – круглого железного ножа, вставленного в двуручную деревянную оправу. Упирая в грудь конец доски со шкурой и держась руками за ручки, женщина двигала нож на себя, срезая шерсть.

Над костром висел котел и ярко начищенный чайник. Из котла поднимался пар. По запаху можно было определить, что варилось мясо.

На оленьей постели перед костром сидел Вася – четырехлетний сынишка Ильи. Мальчик с увлечением играл гладкими камешками – галькой и смеялся. На нем надета кухлянка, сшитая из оленьего меха. Маленькие штанишки заправлены в торбазики, перевязанные у колена ремешком. Здесь детей с малых лет воспитывают так, чтобы они были готовы к борьбе с суровой заполярной природой. Мальчиков приучают расставлять охотничьи самоловы, выслеживать и изучать повадки зверьков. Их учат ловить оленей арканом, забрасывая петлю на рога. Девочки рано привыкают шить, приготовлять пищу, всячески помогать семье.

После наших скитаний по реке приятно отдохнуть у костра. В урасе попахивало дымком, хотя дым от костра поднимался кверху и вытягивался наружу через дымоход. Дарья поставила перед нами столик на низеньких ножках. Мы поели вареной зайчатины. Пища местного охотника обычно состоит из мяса тех зверей, которых удается добыть. Оленеводство у одулов развито слабо, и оленину варят очень редко.

Хозяйка принесла небольшой деревянный ящик и вынула из него чашки. Каждая чашка была завернута в мешочек, чтобы не разбить ее при кочевке.

Мы условились с охотником встать завтра пораньше. Выходя из урасы после ужина, я обратил внимание на то, что охотничье ружье хозяина находится вне помещения. Илья объяснил мне, что таким путем здесь предохраняют огнестрельное оружие от порчи. Ружье, внесенное в урасу, отпотевает и ржавеет. Для уменьшения веса ружья ложе и приклад мелкокалиберной винтовки Ильи обструганы.

Утром отправились к пойменному острову, расположенному между главным руслом Омолона и его левой протокой. Остров занят тополевой рощей. Некоторые тополи, растущие на высоком берегу протоки, вытянулись до 25 метров в высоту. Здесь тополь называют осиной. Местные жители очень любят тополь. Даже зимой охотники приносят домой букеты из мелких веток этого дерева. Ветви ставят в бутылки с водой. Позднее почки тополя раскрываются, и жилье наполняется ароматическим запахом. Из тополя изготовляют мелкие лодки – долбленки.

На пойменной террасе реки раскинулась березовая роща. На почве заметны лишь слабые налеты зеленого мха. На полянке среди трав нашли подберезовик. Местные жители используют березу для изготовления полозьев к саням.

После полудня причалили с южной стороны большого острова. Здесь на закрепившихся песках с глубоко залегающей вечной мерзлотой растет прекрасный строевой лес. Высокие (до 25 метров) даурские лиственницы своими кронами образуют сомкнутый полог. Илья стал жевать смолу, выступающую наплывами на стволах деревьев, уверяя меня, что она освежает рот и очищает зубы. Пожевал и я; смола сначала кажется нестерпимо горькой, но, чем больше ее жуешь, тем она становится приятней.

На речных островах, целиком заросших деревьями и кустарниками ивняков, встретили многочисленные следы лосей. Илья показал мне объеденную ими кору на стволах, следы копыт, протоптанные тропинки. Около большого, стоявшего особняком тополя мы нашли обломок рога сохатого. Лось находит в этих лесах обильную пищу, включая грибы, и спасается от гнуса на открытых отмелях и галечных косах. Очень много гнуса появляется в июле. Помимо комаров, особенно досаждает носовой овод, которого лось боится больше кровососущих насекомых. Самка овода подлетает и выбрызгивает лосю в нос свои личинки, которые достигают носоглотки и развиваются там в таком изобилии, что животное может погибнуть от удушья. Лось часто фыркает, чихает, стараясь от них избавиться. Позднее появляются мошки. Они сильно разъедают веки, царапины и раны на ногах лося, набиваются в ноздри, уши. Животные, спасаясь, залезают в воду, выставляя наружу лишь большую голову.

Непривычному наблюдателю очень трудно различить лосиную голову среди торчащих из воды сучьев и корней затопленных, полузанесенных речными отложениями деревьев. И лишь заметное похлопывание большими, очень подвижными ушами выдает присутствие крупного зверя. Охота на лося здесь не запрещена, так как лосей очень много. Охотники почти не посещают эти непролазные дебри, и они превратились как бы в естественные заповедники.

По словам Ильи, в долине Омолона водится и соболь. Но его не так много, и охота на него запрещена.

Работу закончили поздно вечером.

Я был удовлетворен ее результатами. Великолепные строевые лиственичные леса и мощные деревья душистого тополя, березовые рощи, густые «джунгли» древовидных ивняков с их мощным высокотравием и зарослями красной смородины и алданского винограда, красивые рощи чозении резко отличались от однообразных разреженных лесков надпойменной террасы. Оригинальная богатая растительность казалась нездешней и несвойственной суровому Заполярью.

Ужинали в урасе Ильи. Дарья продолжала выделку ровдуги. Смочив очищенную от шерсти оленью шкуру водой, она мяла ее руками. Проделав эту работу несколько раз подряд, женщина покрыла мездру слоем мазки (жидкого состава из оленьей печени) и опять продолжала мять, пока мездра не стала совсем мягкой. Теперь остается лишь просушить ровдугу на ветру.

Ночью, выйдя из палатки, я невольно остановился, привлеченный необычным шумом. Громкие крики множества гусей доносились со стороны соседнего, пойменного озера. Я направился в ту сторону. Вскоре шум ослабел и прекратился. Но не прошло и трех минут, как громкие голоса птиц возобновились с новой силой. Птицы словно стремились перекричать друг друга. Затем послышались взмахи крыльев, и большая стая птиц с криком пронеслась надо мной, словно призывая оставшихся последовать их примеру.

Утром мы собираемся в дальнюю дорогу. До зимнего стойбища нам предстоит пройти немалый путь. После завтрака пригнали небольшое стадо оленей. Среди них находятся и мои вьючные.

К приходу оленей женщины успели свернуть постели. Домашний скарб у них приспособлен к перевозке вьюками. Пожитки укладываются в переметные сумы, сшитые из оленьих камусов, или связываются тонким, но крепким ремнем в аккуратные вьюки. Переметные сумы, или вьюки, перекидывают через седло оленя. Даже мелкая домашняя утварь снабжена крючком или веревочкой для прикрепления к седлу.

Вот с жердей снимают оленьи шкуры. От дыма они приобрели темно-коричневый цвет. Их свертывают полосой и кладут поперек спины вьючного оленя. Жерди разбирают и связывают в два пучка. Каждый пучок одним концом укрепляют на седле оленя, другой конец оставляют на земле – олень стоит, как в оглоблях.

Грудного ребенка Прасковьи уложили в ивняковую корзину – колыбельку, которая крепко привязана ремнями к вьючному седлу. Ее уравновешивает примерно такой же по весу груз.

– Олень – самый смиренный,– поясняет мне Илья. Маленького Васю посадили верхом в седло на спину такого же смирного животного, привязав ремнями к седлу края меховой кухлянки. На других животных разложен домашний скарб и экспедиционное снаряжение, упакованное в брезентовые мешки.

Оленей привязывают длинными ремнями друг к другу гуськом, и мы двигаемся в поход. Бросаю прощальный взгляд на потухший костер.

Ведет караван Дарья, как старшая хозяйка. Она сидит на переднем животном, держа длинную палку. Ею она управляет оленем. Длинной вереницей наш караван растянулся по лиственничному лесу. Деревья растут на расстоянии свыше 10 метров один от другого, и олени не задевают ветви.

...По прибытии на новое место Дарья быстро установит урасу, заготовит дрова, приготовит пищу.

Она шьет и чинит всю одежду семьи, разбирает перед кочевкой шалаш, навьючивает на оленей домашний скарб. Бывают случаи, когда Илья убивает на охоте зверя, но не приносит его сам. Он оставляет в тайге знак и посылает туда Дарью. Она разделывает тушу и доставляет мясо домой.

Погода стоит довольно сухая и прохладная. Пора гнуса прошла: комары, мошки и другие насекомые уже пропали. Тальники оголяются, трава буреет. Кое-где у основания стеблей засохших трав появились зеленые былинки. Зеленого корма становится меньше. Изредка попадаются грибы. Даже находясь под вьюком, олень, увидев невдалеке гриб, отклоняется в сторону и жадно его срывает. В поисках грибов олени при свободном выпасе нередко разбегаются, и пастуху стоит большого труда собрать четвероногих любителей вкусного корма. Особенно много грибов появляется в годы с теплым, влажным и продолжительным летом.

Илья предпочитает двигаться вперед по местам, где еще сохранилась зелень. Но по мере увядания зелени большую роль начинают играть в питании оленей лишайники.

Зимнее стойбище Ильи находится дальше к югу, в низменных лесистых речных долинах. Там оленьи стада защищены от сильных снежных буранов и обеспечены естественными кормами на долгую зиму. К зимовкам нет проторенных дорог. Илья держится правильного пути по еле заметным редким затесам на деревьях, по признакам, понятным лишь ему.

Чем дальше мы отходим от русла Омолона к коренному берегу, тем леса надпойменной террасы заметно ухудшаются. Лиственницы растут в отдалении друг от друга, особенно на местах, не затопляемых весенними разливами. Почва покрыта сплошным моховым покровом. Мох задерживает влагу, затрудняет прогревание и проветривание почвы.

Уровень вечной мерзлоты поднимается ближе к поверхности, не достигая ее на три-четыре десятка сантиметров. По моховому ковру расположились приземистые березки и тальники, изредка курильский чай. В прогалинах между ними вкраплены грушанка, горец, нардосмия и куртины оленьего мха и цетрарий. Ближе к коренному берегу леса заболочены.

У подошвы горных склонов встречаются небольшие сфагновые болотца. На канве сфагновых мхов расшивает узор клюква.

Наш караван продвигается кочкарниками.

Стоит теплый и сухой день заполярного бабьего лета. Светит солнце. Воздух свеж, кристально чист и прозрачен. Словно ажурным золотом, одеты те единичные лиственницы, пожелтевшая хвоя которых еще не успела осыпаться.

Сверху слышатся громкие крики: «кррры-кры-кры... кры-кры-кры-кры».

Над высокой горой с гольцовой вершиной показываются журавли. Почти по прямой линии у них вытянуты вперед длинные шеи и назад протянуты длинные ноги. Стая летит клином. Вот птицы над нами. Они громко курлыкают. На синеве осеннего неба каждая птица отчетливо выделяется. Гляжу на них, словно прощаясь: может быть, это последняя стая. В одной стороне клина десять журавлей, в другой шесть. На одно мгновение передового журавля заслонил его сосед. Число птиц в цепочках клина изменилось: в первой одним журавлем стало меньше, а в другой на одного прибавилось. Передового журавля, летевшего в вершине клина, сменил его сосед. Они поменялись на лету местами.

Одна за другой пролетают четыре стаи. Кажется, будто пролетая клином, журавлям легче рассекать воздух. Может быть, они движутся подобно клинообразному носу лодки, на которой еще вчера мы с Ильей бороздили холодеющее речное зеркало Омолона? Нет, этого нельзя сказать про журавлей. В стае каждый журавль рассекает воздух своими длинными мощными крыльями, образующими воздушные волны. Стадный инстинкт удерживает птиц в одной стае, а полет «в строю» позволяет птицам равномерно взмахивать крыльями, лететь почти на равном расстоянии друг от друга и даже выдерживать одинаковый ритм полета. Располагаясь клином, все птицы видят вожака лучше, и каждая из них избегает воздушных волн, образуемых крыльями предыдущей птицы.

Мелкие птицы летят просто кучей. Их маленькие крылышки едва колеблют воздух.

Замыкавшая стая скрылась вдали, а я все еще стою, и смотрю вслед улетающим птицам.

...Вокруг маленьких озерков, в западинах надпойменной террасы или по днищам пересохших старых проток нам встречаются заросли осоки.

Вечером мы увидели впереди дымок. Илья выбрал место для ночевки и разложил костер. Наш караван остановился у подошвы горного склона.

За день мы прошли около 20 километров. Ознакомление с растительностью надпойменной террасы реки позволило мне окончательно проверить распределение растительных сообществ. Оставалось обследовать коренные берега реки.

Утром мы решили начать подъем на правый склон долины. В поисках более подходящего пологого склона нам пришлось пройти дальше по дну долины около 300 метров. Наконец, начался подъем.

Снизу вверх по склону лесные растительные сообщества последовательно сменяют друг друга. Сухой, хорошо дренированный склон занимает лиственичник с лишайниками в напочвенном покрове. Здесь даурская лиственница находится в более благоприятных условиях, чем на надпойменной террасе. Ни кустарники, ни травы не в силах закрыть множества лишайников – кустистых клядоний.

Выше по склону, особенно в ложбинистой складке вдоль горного перегиба, мы встретили иной лиственичник. Его подлесок из кустарниковой березки привлекает внимание своей темновато-пурпурной расцветкой кустов. Расцветку усиливают багряные листья голубики.

Еще выше – лиственничный лес с подлеском из кедровника, барбарисолистного ивняка и сибирского можжевельника. Лес кончился. Перед нами раскинулись кедровниковые кустарники, эти своеобразные темнохвойные пристанища многих промысловых зверей. У куста кедровника Илья показал свежие следы медведя, совсем недавно лакомившегося здесь орешками. Илья очень заинтересовался, узнав от меня, что настойка из хвои кедрового стланика хорошо помогает при заболевании цингой.

Проверяю показания барометра-высотомера. Оказывается, что мы находимся на высоте 600 метров над уровнем моря.

Оставляем позади заросли кедровников и идем по пятнистой горной тундре. Разнообразные виды лишайников достигают здесь своего предельного обилия: тут кустистые клядонии (все кормовые виды) и светло-серые цетрарии, крупитчатый пепельник альпийский, ажурные темные и светлые алектории, матово-белесые лежачие тамнолии и светло-желтая арктическая дактилина. Лишайники образуют или отдельные куртины, составленные из одного вида, или в тесном переплетении несколько разных видов.

Удивительное растение лишайник. Ютится он там, где, казалось бы, жизнь невозможна. Даже среди камней на щебнистых, горных перевалах, на скелетных почвах или на местах, почти лишенных почвенного покрова, где другие растения жить не могут, он поселяется, довольствуясь крайне скудными «благами» заполярной природы. Как лишайник может питаться там, где питания очень мало и растения не могут внедрить свои корни вглубь? А все дело в том, что лишайник – сожительство двух организмов: гриба и водоросли. Гриб мы видим в лишайнике простым глазом. Водоросли скрыты в теле гриба. Чаще всего это зеленые водоросли. Они находятся преимущественно в верхней части лишайника. Если гриб (его мицелий) достает пищу из почвы, то зеленая водоросль вырабатывает ее из углекислоты воздуха. Подобное обоюдополезное сожительство гриба с водорослью позволяет им жить там, где другие растения голодают.

Не так давно установлено, что в сожительстве гриба с водорослью принимают участие бактерии. Они могут усваивать из воздуха азот, необходимый для жизни растения. Значит, сочетание трех организмов образует то растение, которое мы называем одним словом – лишайник.

Наиболее любимая пища оленей – ягели, особенно клядония оленья. Присутствие ягелей поднимает ценность нагорных пастбищ. Наш караван проходит по этим естественным богатым кормовищам. Здесь свободно гуляют заполярные ветры, разгоняя комаров, и веет прохладой. Своеобразные условия жизни ограничивают рост горнотундровых (альпийских) растений. Виды эти отличаются приземистостью, междоузлия у них обычно укорочены, а маленькие листья сближены и нередко расположены розетками.

При замедленном росте альпийские растения мало расходуют питательных веществ, добываемых из воздуха, и накопляют их в своих тканях; образуются запасы углеводов (сахара) и жиров. Поэтому горнотундровые пастбища оказываются очень ценными кормовищами.

Приближаемся к перевалу. Правее перевала – гольцовая вершина, самая высокая точка коренного берега реки. Вершина, как шапкой, накрыта глыбами камней, обросшими корковидными и накипными лишайниками.

Эти лишайники имеют вид сплошной тонкой корочки или плотных бугорков, а иногда и зернышек. На камне эти бугорки разбросаны по его поверхности или прилегают друг к другу. Разноцветные корочки, бугорки и зернышки крепко срастаются нижней стороной с камнем. Отделить их от камня, не повреждая слоевища, очень трудно. Лишайники, поселяясь на свежеобнаженной поверхности камня, постепенно разрушают камень и образуют первый слой перегноя, на котором могут поселиться более требовательные растения.

Вот они, такие камни. Между камнями скопилась горсточка мелкозема от разрушенных горных пород вместе с перегноем отживших лишайников. На этом мелкоземе растет уже маленькое растение с крошечными листочками. Это камнеломка. Она отцветет и погибнет, но тут же оставит свои созревшие семена. Нередко камнеломки образуют здесь маленькие подушки. Смотришь на такие растения и кажется, будто в почву врыт яркий букет тесно скученных цветков. По мере увеличения слоя мелкозема между камнями появляются проломник, лапчатка, мохнатый незабудочник. В понижениях, закрытых от ветров, образуется пестрый цветущий ковер. Сюда проникают затем драбы, куропаточья трава и всякие другие заполярные растения.

Вдруг впереди я увидел большого зверя. Он двигался вперевалку, пересекая нам дорогу. Илья вскинул к плечу карабин и выстрелил. Зверь подпрыгнул, перекувырнулся, но быстро вскочил и скрылся в скалах. Это была росомаха. Она встречается здесь довольно часто.

Глубоко внизу в отдалении блестит голубая лента Омолона. На той стороне долины высится громадина утеса. Он носит название Гремячий камень. Позади нас продолжается горная цепь Ушуракчан.

Суровая, величавая в своей дикой красоте окружает нас заполярная природа.

После короткой передышки двигаемся дальше. До наступления сумерек мы шли по горнолишайниковой тундре перевала, покрытой темноцветной алекторией, как черным войлоком.

Спустившись по южному склону горной цепи Ушуракчан, мы остановились на ночевку близ ручья, берущего начало в роднике.

После ужина при свете свечи переложил в гербарные сетки собранные образцы заполярных растений, дополнил записи в полевой книжке: подвожу итоги работы прошедшего дня.

Многое мне удалось узнать о реке, о жизни растений и животных, населяющих долину. Главное – о жизни растительных сообществ долины записано. Растительность долины для меня уже не загадка.

Выйдя за дровами, я был удивлен. Рядом с урасой Ильи появилось оригинальное сооружение: очень маленькая палатка из просушенной ровдуги, сшитой в глухой полог. От моей палатки она отличается тем, что не имеет дверей. Внутри ее разложен дымокур: производится продымление ровдуги, чем и завершается ее выделка.

Проснулся с рассветом. Свернул спальный мешок, вынес из палатки печку, вытряхнул из нее горячие угли и залил их водой из ручья. Палатку сниму, когда пригонят оленей с пастбища.

После чая все вышли из урасы и окружили пригнанных оленей. Илья с братом всю ночь дежурили около оленей, поочередно сменяя друг друга.

– Близко бродит медведь, – сказал Илья.

Я помог моим друзьям выловить из стада вьючных оленей.

Вот караван вьючных и ездовых оленей отобран. Остальных снова пустили пастись под надзором Иннокентия.

Быстро навьючиваем животных. Последний взгляд на потухшие угли и на остатки стана, и мы снова, как в предыдущие дни, двигаемся дальше.

Сегодня переправа через Б. Олой. Илья поедет впереди, указывая дорогу. Мы спустились с коренного берега Омолона и идем по мокрым болотам надпойменной террасы. В полдень мы останавливаемся у густых зарослей прирусловых ивняков Олоя – большого правого притока Омолона. Илья слезает с оленя и вооружается топором: Нужна просека, иначе вьючным оленям не пройти через эти плотно сомкнутые дебри. К счастью, они тянутся вдоль русла Олоя неширокой полосой. Судя по стволам и ветвям, покрытым высохшими наилками, как чехлами, заросли заливаются во время весеннего паводка на 2– 3 метра. Под пологом ивовых зарослей в тени и сырости буйно развивается высокотравие – вейники по грудь человеку. Красная смородина, спокон веков никем не собираемая, щедро засевает своими семенами илистые пойменные грунты и образует мощный подлесок.

Слабый ветерок чуть колышет вейниковые соцветия. Невольно останавливаешься и прислушиваешься.

Переправа через Олой прошла благополучно.

К вечеру мы снова вступили на надпойменную террасу Омолона. Среди кормовых лишайников в лесу преобладают цетрарии. Зеленеет прикорневая щетка злаков и мелкие стволики хвоща пестрого. Кое-где мелькают уцелевшие одиночные цветки сибирского молокана в непосредственном соседстве с хохолками спелых плодов, готовых вот-вот разлететься от малейшего дуновения ветра.

Наконец, закончив работу, подхожу к стану. Тут уже воздвигли жилище. Манит к себе веселое пламя костра.

– Садись пить чай, – приглашает Илья. По примеру хозяина сажусь, подогнув под себя ноги.

Две семьи в полном составе расположились на оленьих шкурах вокруг костра. Ярко пылают сухие сучья лиственницы.

На небольшом ящике около Ильи светильник: в плошке, наполненной медвежьим салом, горит неярким огоньком фитилек. Перед нами поставили маленький столик.

После ужина Дарья показала мне изготовленную ею ровдугу. По прочности и мягкости она мало отличается от хорошей замши, но от нее попахивает дымком. Из ровдуги хозяйка сама сошьет брюки мужу и его брату.

...Над рекой навис туман. В заводях, защищенных от быстрого течения, расширяются ледяные забереги. Они очень тонкие и сохранили следы длинных кристаллических игол. Под ногами они ломаются и звенят, как тонкий хрусталь.

За чаем Илья заявил, что в окрестностях отличные пастбища, что необходимо задержаться на денек и подкормить оленей.

Обдумываю, как воспользоваться дневкой. Решил побывать на ближайшей водораздельной горе и сравнить ее растительность с растительным покровом уже исследованных гор, составляющих коренные берега Омолона. Интересно узнать также, какова растительность на сопке – вне благотворного влияния реки. Это исследование требовало свободного дня для захода в сторону от коренного берега реки.

Быстро снарядившись, я расстался с моими друзьями до вечера. В это утро в природе живо ощущалось свежее дыхание осени. Пернатое население долины уже собиралось ватагами. Птичий молодняк научился летать. В поисках корма птицы кочуют: где больше пищи, туда и летят. Наступило время отлета птиц на юг. Неторопливо движутся косяки гусей, станицы уток.

За весь рабочий день мною исхожено по горам не менее 20 километров. Ноги заплетались от усталости, но я был рад, так как нашел ответы на интересовавшие меня вопросы.

Горные лесотундровые пространства покрыты здесь редколесьем из даурской лиственницы. Без единого спутника – дерева другой породы – господствует она в этом краю на водоразделах. И как широко «пользуется» своей свободой: деревья удалены друг от друга на десятки метров. Нижние ярусы растительности оказываются незатененными и сохраняют свой тундровый облик. Невольно привлекают внимание просторные светлые поляны, как вехами обрамленные одиноко стоящими стройными деревцами лиственницы.

Вглядевшись в напочвенный покров полян, различаешь своеобразную плеяду арктических видов: арктоус альпийский, куропаточью траву, ляготис, филлодоце и другие растения.

Все эти заполярники рельефно выделяются на белесоватом фоне светолюбивых лишайников, обильно растущих в прогалинах редколесий.

Разреженность лесотундрового древостоя зависит в первую очередь от своеобразия здешних почв. Деревья растут на холодной почве, подстилаемой на небольшой глубине слоем вечной мерзлоты. Корни деревьев не могут проникать вглубь почвы, а распространяются вширь, встречая на своем пути такие же ищущие простора корни соседних деревьев. Недостаток почвенного питания и малая доступность влаги из холодных почв, лежащих на вечномерзлых грунтах, во многих случаях обусловливают гибель некоторых менее выносливых деревьев и общее изреживание редколесий.

По сравнению с водораздельными гольцами в долине Омолона заметно теплее. Некоторые растения цветут вторично. Старый стебель растения высох, но у его основания появились молодые зеленые листья. Среди них кое-где виднеется маленький цветок. Здесь позднее, чем на водоразделах, сохраняют зелень кустарники, осоки, разнотравие. На междуречных же пастбищах они рано грубеют, желтеют и теряют кормовую ценность.

Вполне понятны намерения Ильи, который по дороге на зимние пастбища не спешит уводить оленей от последней, угасающей зелени.

Дома меня ожидали. Илья уже возвратился с удачной охоты: он даже поставил мою палатку и развел в печке огонь. После ужина долго беседовали. Наконец, он собрался уходить.

 – Завтра очень рано будем кочевать, надо спать, – сказал он.

Мы вместе вышли из палатки. Повсюду необъятные просторы. Шумит тайга, темнеет долина реки, высятся большие молчаливые горы. Высоко опрокинут звездный шатер, и почти над головой сверкает полярная звезда – друг и путеводитель исследователя в его скитаниях.

Я принес в палатку охапку дров и подкинул сухих сучьев в печку. Дрова весело потрескивают. Пламя, словно живое, перебегает многочисленными огоньками по дровам. То спрячется, то неожиданно озарит сушняк. Вот огонь уже пылает, перескакивает и пляшет. Особенно ярко горят дрова в печке, когда палатка стоит «спиной» к ветру и образуется умеренная тяга.

Выйдя рано утром из палатки, я не узнал окружающей природы. Все было в снежном убранстве. На берегах искрились кустарники. Снежинки переливались искрами трепещущего света. Воздух был сухой и слегка морозный. Лужи покрылись тонкой корочкой льда, хрустящей под ногами. По свежей пороше белые куропатки уже успели оставить характерные следы. Но на рыхлом снегу отпечатки лап получаются чуть шире и с неопределенными очертаниями.

Вот на снегу следы белки – два отпечатка впереди и два сзади; передние, длинные полоски оставили задние лапы белки, а задние, короткие – отпечатали передние лапы. Прыжок за прыжком, и белка добралась до лиственницы.

– Фрр-фрр-фрр!

Поднимаешь голову и внимательно всматриваешься. Белка притаилась на самой вершине.

Вершины гор за ночь поседели. После чая мы двинулись в поход по долине Омолона. Путь по кочкам, запорошенным снегом, особенно труден. Ноги, обутые в ичиги (мягкие кожаные сапоги с соломой вместо стельки), скользят и обрываются в отвесные впадины между кочками.

Долина становится более узкой: к реке близко подступают горы. Вдоль уреза воды ледяные забереги увеличились. Осталась узкая полоса фарватера. Пошел редкий снег. Природа кажется задумчивой и даже угрюмой.

Но вот кочки пройдены. Мы подходим к подножию высокой скалы. Она круто обрывается к реке. Карниз над рекой слишком узок для нашего каравана оленей, и мы поднимаемся на гору.

Вскоре лес остается внизу. Вдруг Илья останавливает караван и что-то разглядывает на снегу. Подхожу ближе. Перед огромным кустом кедровника на снегу отпечатки когтей медведя. Следы медведя на первом снегу очень похожи на следы человека в больших валенках или торбазах. Но, пройдя несколько шагов по медвежьему следу, ступая точно по отпечаткам широких лап зверя, испытываешь затруднение. Приходится выворачивать ноги, загребая носками внутрь. Поэтому народ и прозвал медведя косолапым.

Впрочем, медведь кажется косолапым лишь при ходьбе: он становится одновременно то на обе левые, то на обе правые ноги. Когда же он бежит, то делает большие прыжки. На гору он бежит быстрее, чем по равнине: его задние ноги длиннее передних. Благодаря огромной силе и крепким когтям медведь может ловко и проворно лазить не только на деревья, но даже на очень крутые утесы.

По-видимому, хозяин, как его называет Илья, заинтересовался шишками кедровника и выгрызал орешки.

– Мы тут станем на привал, – сказал Илья. – Я пойду промышлять.

Охотник пошел дальше, внимательно разглядывая медвежьи следы.

У подножья скалы мы остановились и развьючили оленей.

Захватив с собой лопату, я пошел на работу.

В лесу с подлеском из кедрового стланика вырыл яму и ознакомился с почвой. Здесь растут плаун-баранец и один из видов кустистых лишайников – клядония тонкая.

Неожиданно на ближайшей лиственице взметнулся кверху темно-серый комок и выжидательно застрял среди кроны. Белка. Ее любопытство пересиливает ощущение опасности. Она спускается вниз, быстро перепрыгивая с сучка на сучок. Очутившись на нижней ветке, она добежала до самого крайнего развилка, остановилась, подняв передние лапы, и, сев на задние, словно застыла. На груди у нее на темно-сером фоне заметно выделяется белое пятно. Любимая пища этого подвижного грызуна – орешки кедровника. Белка заготавливает их на зиму, складывая то в дуплах, то под корнями деревьев, то просто во мху или под опавшими листьями. В этом году невиданный набег белки. Охотников ждет богатая добыча.

Вдали слышен выстрел. Вслед за ним раздался второй...

Стреляют, по-видимому, по ту сторону горы. Неужели Илья, подумал я, прислушиваясь. Минут через пять третий выстрел. Вероятно, охотник выследил зверя.

Я сразу вернулся в стан, и, зарядив карабин, отправился по следам охотника. Его следы чередовались с отпечатками медвежьих лап. Перевалив через седловину между двух сопок, спускаюсь по восточному склону горы. Спуск идет уступами. На границе между полосой кедровников и лиственничного леса следы круто поворачивают на юг. Свернув в том же направлении, прохожу несколько десятков шагов. Вдруг меня кто-то окликнул. Поворачиваюсь и вижу Илью, идущего навстречу.

– Я упромышлял медведя, – сказал он.

Из его рассказа узнаю, что он выследил-таки медведя и поднял его из логовища. Зверь встал и пошел на него. Илья выстрелил почти в упор. Медведь упал, но тут же поднялся и, сопя, рванулся к охотнику. Тот еще раз выстрелил. Медведь упал и ткнулся мордой в снег. Илья подождал и, видя, что зверь не поднимается, осторожно подошел к нему поближе. Признаки жизни еще теплились в животном. После третьего выстрела в голову зверь остался недвижим.

– Скажи Дарье, пусть идет ко мне, – сказал Илья. К вечеру мы по следам пришли к убитому медведю. Илья нас ждал. Он разложил костер и свежевал зверя. Медведь попался большой. Его мех с длинными остевыми волосами имеет густой бурый подшерсток. Медведь залегает в берлогу в октябре. Для устройства берлоги он выбирает место на сухом грунте, среди буреломника или в углублении между корнями деревьев. В горах он находит зимнее пристанище иногда под навесом скалы, в расщелинах или пещерах. Берлогу медведь делает глубокую, дно берлоги устилает мхом, листьями или травой, вход закрывает так незаметно, что обнаружить берлогу можно лишь по свежим следам, если их не запорошило снегом. В снегу остается еле заметная отдушина от дыхания спящего зверя, которая обычно бывает обращена на север. По словам Ильи, медведь понимает, что если сделать отдушину с южной стороны, то в берлогу весной будет затекать вода, которая появится при весеннем таянии снега.

Медведь, залегший в берлогу в долине в начале октября, иногда поднимается и выходит, особенно если бывает потепление. И только к концу месяца или в ноябре ложится на долгую зимнюю спячку до конца апреля. Однажды Илья обнаружил берлогу медведя. Был уже глубокий снег. Над берлогой нависли ветви лиственницы. На них Илья заметил белую кудрявую «бороду». Она образовалась на ветвях от незаметной для глаза струйки пара, выходившей из отдушины. Такая «борода» трудно отличается от обыкновенных снежных хлопьев. Лишь опытный глаз охотника мог ее заметить.

Впрочем, медведь в берлоге не спит по-настоящему, а часто пребывает в дремотном состоянии. Потревоженный очень быстро выскакивает наружу и готов проучить обидчика.

Медведицу с медвежатами поднять из берлоги гораздо труднее. Здешний медведь никогда не нападает на человека и при встрече с ним всегда удирает. Возможно, что миролюбие зверя объясняется обилием в Омолоне рыбы. Ему достается так называемая лощалая (отмирающая) после нереста рыба.

Помимо того, в долине много ягод, съедобных корневищ и корней. Их медведь выкапывает и охотно ест.

По словам Ильи, медведи осенью часто пасутся в кедровниках. Они отъедаются орешками, прежде чем залечь в берлогу. По первому снегу они уходят из кедровника вниз по склонам в лесную полосу гор.

Однажды Илья видел, как медведь гонялся за рябчиками.

В долине Омолона иногда встречаются медведи-шатуны. Они долго бродят по лесу и в зимнюю спячку залегают очень поздно. Такой медведь-бродяга наводит страх на местных кочевников. Сложились даже легенды об его исключительной свирепости и неуязвимости от пуль. Возможно, что шатуны – это те медведи, которые не успели разжиреть за лето и осень и потому вынуждены искать себе пищу за счет зимнего отдыха.

За ужином ели вареную медвежатину. Илья вытащил из ножен свой острый охотничий нож и, захватив зубами кусок мяса, ловко отрезал его от большого куска, зажатого пальцами левой руки. Первый и лучший кусок мяса по обычаю преподносят гостю. Медвежатина оказалась очень вкусной.

– Завтра у нас дневка. Здесь хорошие пастбища, пусть олени отдохнут и подкормятся, – сказал Илья. Я на все был согласен, лишь бы не разлучаться с Омолоном.

Утром ударил морозец. В долине много лесных болот, так называемых рямов. Летом они недоступны, эти топкие зыбуны. Теперь же их ледяная поверхность свободно выдерживает тяжесть человека. Также затянуто льдом пойменное озеро, поблескивающее на солнце. Вдруг мне показалось, будто в отдалении на льду сидит чайка, подошел поближе, оказалось, что птица погибла. Возможно, она отдыхала на воде, незаметно уснула, а вода замерзла настолько быстро, что птице уже не удалось вырваться из ледяной западни. Чайки поздно задерживаются с отлетом. Нередко они улетают, когда все покрыто снежной пеленой. Вместе с ними надолго задерживаются и гагары.

На лесных болотах еще не прикрыты снегом верхушки багульника, подбела и болотного вереска. От раздавленных ягод голубики на снегу остается свежий темно-красный след.

В лесу Илья показал мне на снегу следы лисицы – цепочку ямок. Лиса бежала здесь мелкой рысцой. Отпечатки ее задних лап попадали в следы передних. Следы расположены слегка извилистой тропкой: одна ямка чуть левее, следующая – чуть правее. Вот след прерван: лисица разрыла снег и нашла под ним полевку – обычную зимнюю пищу. Потом лисица, видимо, была чем-то испугана и с легкой рысцы перешла на карьер, сделав несколько прыжков до трех метров в длину.

В пойменном листвяге Илья остановился около большого дерева и поманил меня к себе. На поврежденной коре лиственницы были заметны продольные глубокие царапины, кое-где наполненные смолой. В одной из таких щелей он нашел какую-то шерсть бурого цвета.

– Вот погляди, – показал он, – это метки. Их оставил медведь. Летом мишка выбирает подходящее дерево, становится во весь рост и начинает царапать когтями кору. Царапает он так усердно, что кора виснет лоскутами.

– Зачем же он это делает? – спросил я. На этот вопрос Илья ответить не смог, но он видел однажды медведя за таким занятием. Позднее мне также никто не мог толком объяснить такое поведение зверя, хотя и высказывалось мнение, что, вероятно, оно вызывается летней линькой когтей.

Мы двигаемся по направлению к коренному берегу. На снегу вьется цепочка следов горностая. Его тропинка не сплошная, она часто прерывается: маленький хищник часто ныряет под снег. Там он ищет полевок. В поисках добычи он не прочь залезть и в кучу камней. На снегу расстояние между отпечатками передних и задних лапок горностая иногда доходит до полуметра, а во время прыжков и вдвое длиннее.

Местные охотники не промышляют горностая из ружья. Красивый и прочный мех белоснежного зимнего хищника повреждается от огнестрельного оружия. Зверька ловят черканами – переносными деревянными самоловами. Самолов ущемляет попавшего зверька поперек тела давилкой, которая опускается силой натянутого лука.

Мы проходим близ опушки березняка. На фоне белых стволов, обнаженных от листьев, выделяются темно-красные плоды шиповника.

Вечером поднялся сильный ветер. Он врывается в палатку и задувает в нее рыхлый снег. Пришлось переставить жилище «спиной» к ветру.

За ночь вокруг палатки намело много снегу.

К утру мороз усилился и продолжает свои завоевания. Ледяные забереги на Омолоне еще более расширились к середине реки.

Мы двигаемся по долине в южном направлении. Усиленно долбит кору дятел, уцепившись своими круто загнутыми когтями трехпалых ног за обломанный сучок. Этот лесной отшельник был так увлечен своим занятием, что подпустил меня совсем близко. Хорошо видна его золотисто-желтая «шапочка» на голове и черный затылок. Он прекрасно действует своим долотообразным клювом, извлекая из коры и древесины насекомых – вредителей леса. Голос этой молчаливой птицы мне так и не удалось услышать, так как она быстро улетела. Дятел перелетает на дерево броском, то прижимая крылья к телу, то снова их раскрывая.

Наш караван проходит у подножия скалистого утеса, стеной подступающего к надпойменной террасе. Это один из мощных отрогов хребта Гыдан. На вершине утеса мы ясно видим горного барана. На таком расстоянии он недосягаем. Поэтому нам пришлось ограничиться лишь созерцанием его издали. Местные жители охотятся на него ради хорошего мяса и мягкой теплой шкуры. Охота на чуткого и осторожного зверя возможна лишь с помощью собак, загоняющих его на недоступные скалы, где охотник поражает животного пулей. На высоких скалах баран находит душистый папоротник – «каменный зверобой», альпийскую толокнянку и водянику.

Под вечер мы встретили интересного зверька – летягу. Внешне она похожа на белку, но голова короче и очень крупные глаза. На боках у нее широкая складка кожи, натянутая между передними и задними ногами. И складка, и все тело покрыто густым, мягким мехом серебристо-серого цвета с чуть заметным желтоватым оттенком. Увидев нас, летяга влезла по стволу метра на два выше и замерла, прижавшись к дереву. Сделав две-три такие остановки, она очутилась на вершине лиственницы, уселась на сучок, подобрала складку, сжалась в комок и вдруг кинулась по воздуху к стоящему поблизости дереву. Складка кожи у нее расправилась, и она, планируя, перелетела по нисходящей линии к соседнему дереву и прицепилась к стволу. Летяга, так же проворна и ловка, как белка. Здесь ее не промышляют.

Летяга днем обычно спит в гнезде или дупле дерева, свернувшись и накрыв себя хвостом, а кормиться выходит лишь с наступлением сумерек.

На следующее утро мороз усилился. Еще вчера на реке появились ледяные иголки – кристаллы. Постепенно смерзаясь на поверхности реки, они образовали тончайшую пленку – сало. Живая струя воды и быстрины препятствовали образованию ледяного покрова.

Сегодня мороз сильнее, и пленки сала, смерзаясь, образуют ледяные «блины» чуть побольше ладони. Одни блинчатые ледышки свободно несутся по реке, другие смерзаются в льдины или сталкиваются и крошатся. Льдины выбрасываются течением на край расширенных заберегов и превращаются в валы. Нередко в эти валы с разгона вклиниваются льдины с бортами, которые появились на них от столкновения с другими льдинами. Полоса прибрежного льда становится все шире, а русло постепенно суживается, хотя река и стремится сбросить зимние тенета.

По пути нам часто встречаются белки. Одну из них Илья подстрелил, открыв сезон добычи ценного пушного зверька. Мех очень пышный, шелковистый, темно-серого цвета с голубоватым оттенком, а хвост черный. Белка оказалась около гнезда, находящегося в дупле лиственницы. Гнездо выложено сухой травой, мхами и мягкими прутиками тальника.

На дереве нашли гриб, видимо заготовленный белкой. Она сорвала его с ножкой и защемила в развилке двух расходящихся сучков. Он так прилип к ним, что ветер не может его сдуть. Гриб высох и сморщился. Такими грибами белка питается с наступлением сильных морозов. Осенью и в самом начале зимы белка ведет подвижную жизнь. В гнезде находится лишь ночью. С рассвета до сумерек она бегает в поисках пищи и мало использует свои запасы: бережет их до зимы. В конце декабря белка залегает в гнездо.

Во вторую половину дня мне пришлось скакать по кочкам, и я, поскользнувшись, попал ногой в мочажину – щель между кочками. Дно мочажины замерзло, и нога упирается в ледяную корку. Увязнув одной ногой в мочажине, сразу падаешь, двигаясь по инерции вперед и хватаясь за обмерзшую верхушку соседней кочки.

Миновали кочкарники и очутились перед высоким песчано-галечниковым яром высотой около 15 метров. Это остатки третьей, самой древней террасы реки.

Я познакомился с растительностью речных островов, пойменной и надпойменной террас, коренных берегов Омолона, но третью, древнюю террасу встречаю впервые. Она покрыта лесом из даурской лиственницы с большим запасом лишайников. Здесь в избытке олений мох – клядония. С деревьев спускаются бородатые лишайники: белесовато-серые бриопогоны. В лесу полнейшее безмолвие. Идешь тихо, стараясь не нарушить общего с природой настроения. Вступает в свои права зима. Живой компас – огрубевшая темная и толстая кора деревьев на северной стороне – указывает нам верный путь на юг.

У основания тощей березки замечаю белую куропатку. Она сидит неподвижно. Ее белоснежное оперение совершенно сливается со снегом. Немного заметны лишь ее черные глаза и клюв. Беру ее «на мушку», выстрел, и добыча в руках. Но неожиданно из снега совсем близко поднимаются еще четыре куропатки и улетают. Вижу только их черные перья в хвосте. Этих перьев я у своей добычи сгоряча не заметил.

Благодаря густому оперению ног куропатка хорошо передвигается по рыхлому снегу. Плюсна и пальцы у белой куропатки оперены так густо, что нога напоминает заячью лапу. Зимой эти птицы держатся небольшими стайками. Наевшись ивовых и березовых почек, они зарываются на ночь в снег. При неглубоком снеге держатся около ягодников.

Река не замерзла и на следующий день. Омолон переносит в своих водах с юга на север большой запас тепла, поэтому река замерзает с опозданием. Несмотря на мороз, посредине реки движутся глыбы льда. Они громоздятся друг на друга в каком-то хаосе. Ближе к берегам они застыли в беспорядке, и из-за них уже не видно русла. Слышен только треск ломающихся ледяных глыб. Земля в белом праздничном наряде. Временами ледяные глыбы, плывущие посредине реки, приостанавливаются, встречая преграду в виде заторов. Потом лед прорывается и снова плывет вниз по течению. Ко мне подъезжает Илья. Он подстрелил три белки. Хороший охотник не портит беличьей шкурки и стреляет зверька точно в глаз.

К вечеру мне тоже удалось добыть трех белок – ужин обеспечен. Илья тщательно снял со зверьков шкурки и развесил их на жердях. Сырые шкурки обычно сушат подальше от костра, иначе они покоробятся от огня и потеряют свою ценность.

В урасе Ильи пахло жареными орешками. У костра, на заостренных палочках, поджаривались беличьи желудочки, наполненные серой ореховой массой. Илья переставлял желудочки, и они равномерно подрумянивались. Это одно из любимых лакомств детей.

Вареное мясо белки оказалось чуть сладковатым. Тушку зверька обычно потрошат и укрепляют на заостренной палочке у огня. Вскоре на твердеющей поверхности мяса появляется корочка. Тогда тушку поворачивают к огню другой стороной. Постепенно она оказывается, как в чехле, покрытой сплошной корочкой, которая от огня начинает трескаться. Вокруг распространяется вкусный запах тушеного мяса. Корочка твердеет, подрумянивается, а под ней в собственном соку доходит «тушенка». Ужин готов.

К вечеру мороз усилился.

Следующее утро было ослепительным от яркого солнца, отраженного выпавшим ночью снегом. Ударил 20-градусный мороз. Первый же взгляд на Омолон убедил меня в том, что ледоход на реке остановлен. Ночью река замерзла. Зима вступила в свои права.

Не мешкая, мы собрались в дорогу и покинули «очную стоянку. На месте походной печки осталась проталина с обнаженными заполярными травами и кустарничками. Несмотря на холод, жизнь их теплится под снегом.

Кора ивняков кое-где обглодана зайцами. По свежей пороше прекрасно различимы следы зверьков. Рассматривая их, можно рассказать, что делал зверек. Заяц-беляк спокойно выпасался, двигаясь короткими прыжками. У тальников заяц остановился, поглодал кору кустарника и снова пошел... След тянется все дальше и дальше. Вот заяц вернулся по своим же следам обратно, ямки на снегу участились, они сбивают со следа. На снегу поворот зверька в сторону и снова возвращение тем же путем. Тут след исчез: близко должна быть лежка. Чтобы залечь, заяц сделал сильный скачок далеко в сторону. А вот и ямка под кустом, где лежал заяц. От места лежки свежий тонный след. Заслышав шаги охотника, зверек испугался и пустился наутек.

В другом месте, соблюдая большую осторожность, удалось найти интересную лежку. К ней зайчишка тоже не подходил спокойным шагом, а делал большие скачки в сторону от следа. Лег он в яму также со скачка и притаился. Дальше следов нет, но и зайца не видно. И не удивительно. Зимой у беляка лишь кончики ушей черные. В своей белоснежной шубе он на снегу незаметен. Ложась в снег, он закидывает на спину длинные уши и словно надевает шапку-невидимку. Белое на белом трудно заметить. Заяц вскочил внезапно совсем близко от меня и сразу пустился удирать. Теперь его выручали быстрые ноги. Выстрелил, но неудачно.

По свежей пороше иду дальше. На корейской иве на опушке леса сидит рябчик. Он подпускает на выстрел и становится моей добычей.

Часто встречаются замерзшие болота и озеровидные старицы. На опушке лиственничного леса Илья заметил сидящую на дереве большую птицу. Он осторожно подкрадывается к ней с ружьем, ловко подползая по снегу. При этом он смотрит в сторону. Илья уверен, что, приближаясь к цели, но глядя в другом направлении, он может подобраться к птице поближе. Раздается выстрел. Птица падает.

Караван подходит к правому притоку реки. Большинство своих притоков река принимает с правой стороны. Это объясняется рельефом местности, имеющей общий наклон с юго-востока от хребта Гыдан на северо-запад.

В два часа дня дошли до Орлиного камня – утеса на берегу Омолона, сложенного черными базальтами и разноцветными порфирами. На южном склоне горы прекрасные кормовища, и мы делаем небольшой привал.

– Местные жители, – сказал Илья, – всегда здесь останавливаются со своими стадами.

На привале пришлось поправлять вьючные сумы на спинах оленей: один вьюк свисает слишком низко, другой поднят. Неравномерное размещение груза может вызвать потертость спины у животного. Тогда олень надолго выбывает из строя каравана. В стаде ездовых оленей очень мало. Сделать оленя вьючным не так просто: нужно затратить немало времени.

...Вид на долину отсюда замечательный. С высоты камня, на который я взобрался, открывается широкая долина реки. До отдельных вершин – береговых утесов – не менее 15 километров. В долине хорошо различаются острова, покрытые лиственницей и тополем. Долина запорошена снегом, однако кое-где, к моему удивлению, виднеются темные полыньи еще не замерзшей воды.

Оказывается, река даже к концу зимы не покрывается сплошным льдом и остается местами открытой. Такие незамерзающие, полые места остаются на перекатах даже в самые суровые морозы. Позднее выяснилось, что около таких мест ощущается запах сероводорода, указывающий на выход вод из недр горных пород.

Зимой вблизи таких открытых мест Илья не раз добывал выдру. Она ютится здесь и легко проникает через открытые перекаты и полыньи в воду. Проплывая подо льдом от одного «окна» к другому, зверь легко настигает рыбу. Недостатка рыбы в реке даже зимой не ощущается. О присутствии выдры можно узнать по своеобразному следу: длинной непрерывной борозде, оставляемой волочащимся мускулистым хвостом, когда животное медленно двигается, увязая в снегу.

В расщелине среди скал на вершине Орлиного камня растет золотистый рододендрон. Тут же среди камней торчат сухие стебли сон-травы (прострела) и ветреницы.

Вечером при свете свечи я привел в порядок дорожные отрывочные записи. В палатке тепло. Дверца печки открыта: из нее пышет жаром; уютно потрескивают дрова. Пришли в гости Илья с женой и Иннокентий. Пьем чай. Я читаю моим гостям Пушкина. Пусть тунгус, о котором думал великий поэт сто с лишним лет назад, услышит его стихи на берегах Омолона. В тот вечер прочел несколько стихотворений и «Сказку о золотом петушке». Вышли из палатки поздно вечером. Над долиной светила луна. На палатку и урасу от высокого коренного берега падала длинная тень. На небосклоне ярко сияли звезды; над всеми звездами главенствовала в высоте Полярная звезда.

Следующий день и целую вереницу других мы затратили на преодоление пути к зимним пастбищам у устья Улягана, куда стремился Илья.

Мне никак нельзя жаловаться на погоду. Благодаря редкой в этом краю затяжной осени мне удалось многое увидеть. Основные черты распределения долинной растительности стали известны. Ботанически «белое пятно» на карте растительности стерто. Удалось узнать жизнь реки, побывать не только в разных уголках ее долины, но и на островах, перекатах, старицах. Настало время подумать, как мне отсюда выбраться.

Река замерзла, ее долина и она сама под снегом. Если Илья с братом останутся на зимовке, мне нужны будут вместо них проводники с оленями. Но удастся ли найти таких людей и оленей?

Помимо того, мне нужна зимняя одежда и обувь: идти налегке стало холодно.

Шагаю за караваном, стараясь не отставать. Чем ближе подходим к зимним пастбищам, тем олени идут быстрее, словно знают, что скоро им предстоит отдых и сытные кормовища.

Около трех часов дня мы подошли к устью Улягана. На льду, у проруби, мы заметили человека. Он удил рыбу. Вокруг проруби разбросано на льду десятка три муксунов, затвердевших от мороза. Вот человек быстро выдергивает из проруби шнур: на крючке трепещет очередная добыча. Рыбак снимает муксуна с крючка и кидает на лед. Вместо наживы, над крючком привязан кусочек красной тряпицы. Через 5–10 минут новая добыча.

Мы подходим к рыбаку, Илья говорит с ним по-ламутски. Рыбак сообщает, что недалёко стойбище оленеводов. Караван двигается в указанном направлении.

Рыбак по-русски говорит неправильно, но, видимо, многое понимает. Я купил у него часть улова.

– Приходи ко мне в гости, – пригласил я его. – Моя палатка будет стоять рядом с урасой.

Рыбак закивал головой. На его скуластом лице появилась улыбка.

Уже вечерело, когда по следам каравана я подошел к урасе Ильи. Быстро поставил палатку, развел в печке огонь, и вскоре в котелке забулькала уха. Пришел в гости Илья.

После ужина долго беседовали.

– Как не хочется с тобой расставаться, – невольно признался я охотнику.– Пойдем-ка со мной налегке, а Иннокентий останется с семьями. Тут ведь зимние пастбища, и до весны далеко кочевать ему не придется.

– Ты пойдешь туда, где я не был, – отвечал Илья.– Тебе надо искать других людей. Найдешь тут пастуха и хороших оленей и пойдешь в горы. Там тебе дадут свежих оленей и другого пастуха, а нашего человека с оленями ты отпустишь назад.

– Как же мне найти людей в глухой тайге? – спросил я.

– Людей надо искать по следам, – отвечал Илья. – Найдешь людей – найдешь оленей.

– Слушай, Илья, прошу тебя, помоги мне, пожалуйста. Пойдем со мной до первой встречи с людьми в горах. Оттуда ты успеешь скоро вернуться домой.

Охотник задумался. Прошло несколько минут в молчании. Потом Илья посмотрел на меня и засмеялся.

– Мы с тобой друзья, – сказал он. – Мне надо поговорить с Дарьей и Иннокентием. Будем спать. Завтра я скажу тебе, как дальше будем жить.

Я крепко пожал Илье руку и проводил его до урасы. У меня не было сомнений в том, что при малейшей возможности помочь мне, он непременно сделает это.

Назавтра, несмотря на раннее утро, Ильи в урасе не оказалось. Чуть свет он ушел к людям.

Восходящее солнце встречаю в лесу. Дует легкий ветерок. Деревья стоят неподвижные, слегка запорошенные снегом. Леса молчаливы и спокойны, будто оцепенели.

Повсюду зимние оленьи пастбища. Долина Омолона в этом месте более сухая. Притеррасная часть коренного берега и пологие склоны подступающих гор заняты лишайниковыми  лиственичниками. Лес разрежен и похож на парк. Деревья высотой 10–12 метров растут на расстоянии трех-четырех десятков метров друг от друга. Между ними богатый лишайниками напочвенный покров.

Здесь много кустистых клядоний. Это раскидистые кустики из полых внутри стебельков. Они ветвятся от самого основания и заканчиваются тонко изогнутыми поникшими веточками, как у клядоний оленьей и лесной.

У клядоний альпийской веточки стоят прямо, прилегают друг к другу, образуя своеобразный головчатый пучок.

В сообществе с ягелями обильно растут цетрарии: кукушечья, снежная и исландская. Некоторые кустистые лишайники из других родов живут на деревьях. Они прикреплены к коре своими основаниями и свисают с веток длинными серовато-зеленоватыми, коричневатыми или темными кустиками из тонких ветвящихся нитей. По внешнему виду они напоминают бороду, и нередко их называют бородатыми.

Лишайники, особенно ягели, а затем цетрарии – основной зимний корм оленя. Но в них мало белков и минеральных веществ. Лучшими зимними пастбищами считают такие, где ягели чередуются с подснежными зимнезелеными кормами. Если подснежной зелени мало или она труднодоступна, то олени начинают худеть. Испытывая зимой минерально-белковый голод, олени расходуют то, что они запасли в организме летом. К весне животные имеют истощенный вид. Кожа становится тонкой, слабой. Уже в начале марта шерсть висит на олене клочьями. Линька у таких животных затягивается до июля.

В поисках недостающих в кормах минеральных веществ олени нередко лижут солонцы, каменную соль, пьют морскую воду, едят побуревшие сухие листья тальника, листья березки, веточки морошки, побеги брусники и голубики.

После осмотра зимних пастбищ оказалось, что они богаты не только лишайниками, но и такими подснежными зелеными кормами, как осоки, пушица, луговик, овсяница, арктофила (на берегах замерзших озерков). Эти растения прозябают под снегом, расходуя на дыхание накопленный ранее запас питательных веществ.

Вся жизнь северного домашнего оленя проходит на пастбищах. Рост и развитие растений, в том числе и кормовых, зависят от времени года. Поэтому по сезонам выпасают и оленей, выбирая пастбища с хорошими кормовищами.

Пастбища раскинулись повсюду и особенно по долинам притоков Омолона. Они превосходно защищены от холодных ветров склонами долин и лиственичным древостоем. Снеговой покров в лесу рыхлый и неглубокий. У оленей хорошо развито обоняние, и они по запаху находят нужные им корма и добывают их из-под снега с помощью широких, длинных копыт.

Меня ожидали приятные новости. Илья поговорил с местными оленеводами, и они выделили мне восемь пряговых оленей. Сам Илья согласился откочевать со мной в горы. Там мы заменим этих оленей, и охотник приведет их обратно.

На пологом склоне коренного берега Улягана мы нашли четыре нарты, о которых мне говорил председатель нацсовета. Дальше мы будем кочевать на них. Это были грузовые нарты с полозьями, загнутыми кверху. В таком положении ход нарты среди лесистого бездорожья затруднен.

Лучше было бы иметь нарты с передней дугой, легко принимающей удары о различные препятствия на пути. Нарты нуждались в серьезной починке, и Илья сразу взялся за работу.

Единственным инструментом служит охотнику крепкий нож. Им он подстругивает дерево, просверливает дырки, подрезает ремни. Ремнями, взятыми с собой, он перевязывает расшатавшиеся части нарт.

Вечером ко мне в гости пришел рыбак. Он поставил карабин у входа в палатку и подсел к огню у раскрытой печки. Теперь я мог рассмотреть его лучше, чем на льду реки. На вид ему около пятидесяти лет. Он невысокого роста, но коренаст и широк в плечах. На смуглом лице выдаются скулы. Нос широкий, чуть приплюснутый. На верхней губе очень редкие усы. Кроме них, никакой растительности на лице нет. Особенно хороши были его карие глаза. Они глядели спокойно и как бы наивно. В них сквозило добродушие, но чувствовалась прямота характера и решительность. Он снял малахай и обнажил черные, видимо жесткие волосы.

Одет он был в сильно поношенную куртку из оленьего меха и такие же брюки. На шее виднелся серый шарф, на ногах что-то вроде меховых торбазов.

После ужина он рассказал о своей жизни. Зовут его Коравги. Говорит он тихо, спокойно. Держится скромно.

Живет он на берегу Улягана в шалаше. У него нет ни оленей, ни хозяйства. Раньше он жил на морском побережье и работал батраком у богатого оленевода. От него пришлось уйти: было работы много, а еды мало. Коравги добывает средства к жизни ружьем и рыбной ловлей. Родился он на Большом Анюе. Он помнит своего отца-охотника. Отец, мать и сестра давно умерли.

Помнит он и тот злосчастный весенний день, когда с женой и маленьким сыном спускался на плоту по родной реке в половодье. В тот год воды в реке было так много, что она затопила все острова. Вода мчалась через ивняки и местами заливала всю долину реки.

У одного острова возвышались нагромождения плавникового леса. Они топорщились множеством острых стволов, торчащих навстречу плоту. Течение было настолько быстрое, что Коравги не успел вовремя направить плот в сторону. Плот бросило прямо на залом, придавило водой книзу и поставило на ребро.

Все, сидевшие на плоту, погибли. Коравги случайно выбросило на берег вместе с бревном, за которое он судорожно уцепился.

С тех пор он один. Коравги поник головой и закрыл лицо руками. Чем я мог его утешить?

Время было уже далеко за полночь. Часы летели, а мы сидели у огня перед раскрытой дверцей печки. Говорил больше Коравги, а я его слушал. Он рассказал мне о своей охоте, про встречи с медведями...

В марте прошлого года в низовьях Омолона ему удалось подкрасться с помощью одного домашнего оленя к стаду диких оленей на верный выстрел. Коравги двигался к оленям неспеша и не по прямой линии, а вокруг них, постепенно суживая круги. Он все время прикрывался своим оленем, держа его на поводу, и, наконец, добыл дикого оленя.

В другой раз он «упромышлял дикаря» с помощью шкуры домашнего оленя. За отсутствием естественного укрытия Коравги сел на открытом месте и установил карабин на сошках. Затем он накинул на себя шкуру и, сидя неподвижно, дожидался подхода стада на выстрел.

Обычно охотник, заметив стадо пасущихся оленей, осторожно подкрадывается к нему против ветра, используя для укрытия каждый бугорок, камень или выемку на местности. Нередко на охоте используют маскировочный халат. В засаде охотник ждет до тех пор, пока стадо не подойдет к нему на расстояние верного выстрела. Ждать приходится иногда очень долго, по нескольку часов. Несмотря на то что олени очень пугливы и осторожны, случается, что при падении первого оленя другие разбегаются не сразу, а удивленно смотрят на убитого или раненого. Бывает, что олени даже подходят к нему, но повторные выстрелы разгоняют стадо.

Дикие олени нередко страдают от волка, медведя, росомахи. На уплотненном снегу олени держатся хорошо благодаря широким копытам. Но на рыхлом снегу вязнут и быстро выбиваются из сил. За оленем лучше охотиться осенью, когда он не такой тощий, как весной, и мясо его более вкусно.

Коравги рассказывает, что дикий северный олень зимой держится небольшими стадами на открытых болотах и в полосе каменной тундры, выше высотного пояса зарослей кедровника. Но охотнику приходилось добывать оленя и в листвягах. Там олень, помимо подснежных ягелей, питается бородатыми лишайниками, свисающими с ветвей.

Мясо зверя, добытого летом, отделяют от костей и разрезают на тонкие длинные пластинки. Их развешивают на жердях и окуривают дымом, предохраняя от мух. Мясо вялится на солнце несколько дней. Вяленая оленина очень хороша как холодная закуска.

Потом и я рассказал Коравги о том, что моя работа в долине теперь закончена и мне надо добираться до Малого Анюя, к стоянке нашей экспедиции. Удастся ли мне дойти до него, ведь скоро настанет полярная ночь, а дорогу туда никто не знает.

– Мне известна дорога на Большой Анюй, – вдруг прервал меня Коравги. – Если хочешь, я доведу тебя.

Дело принимало самый неожиданный оборот. Расстояние до Большого Анюя было наименее известным, и предложение охотника меня обрадовало. Теперь я не сомневался в благоприятном исходе моего похода. Когда Коравги стал собираться в свой шалаш, я уговорил его остаться ночевать в палатке. Он устроился на ветках лиственницы около печки, подостлав мой брезентовый плащ и покрывшись полушубком. Мы подкинули в топку побольше дров и легли спать.

Проснувшись утром, я увидел Коравги, сидевшего у печки.

– Пора вставать, – сказал он улыбаясь. Я быстро вскочил и выглянул из палатки. Погода тихая и ясная.

Коравги приготовил чай, я вытащил закуску. С этим человеком я чувствую себя, словно мы с ним старинные друзья и встретились после долгой разлуки. Теперь у меня есть спутники, олени, нарты. Завтра двигаемся дальше.

После чая мы пошли к Илье. Мои спутники принялись за починку нарт, а я пошел к Омолону.

 

Прощай, Омолон!

 

После ледостава на Омолоне горизонт воды продолжает понижаться: кое-где заметно проседание ледяного покрова. Невдалеке, у крутого берега, видны отрывы и опускания льда, примерзшего к береговой полосе в начале ледостава.

Последний взгляд на открытую полоску воды на перекате, и я возвращаюсь обратно. При переходе к пойменной террасе разрослась роща высоких тополей. Я миновал рощу и отправился вверх по долине Улягана. Здесь, как и в долине Омолона, прирусловые заросли ивняков отличаются густотой и непроходимостью. Облетевшая листва закрыта снегом. В такой чаще летом в нескольких шагах ничего нельзя увидеть. На расстоянии каких-нибудь пяти метров случалось подымать с лежки зверя. Только по шуму и треску сучьев можно было определить, в каком направлении скрылся потревоженный зверь.

Теперь эти дебри выделяются лишь однообразной серой окраской стволов. Сейчас здесь еще встречаются рябчики. Пока снег был неглубок, они ночевали на деревьях. По мере увеличения толщи снега они перешли на ночевку в поверхностные снежные ямки.

Вдруг я услышал сильный шум позади. Обернувшись, увидел какое-то огромное черное животное с белыми ногами. Оно бежало рысью вдоль опушки.

Я поднял ружье и стал целиться, но в эту минуту раздался выстрел, и зверь рухнул, убитый наповал. Из чащи выбежал Коравги.

Убитым оказался молодой темно-бурый лось. Шерсть у него гладкая, блестящая и длинная. Особенно бросилась в глаза большая горбоносая голова с очень вздутой верхней губой, сильно нависающей над нижней. Лось весил около 200 килограммов.

По словам Коравги, старые лоси здесь достигают почти вдвое большего веса. Но мясо молодого лося лучше и вкуснее. Я извлек из полевой сумки рулетку и измерил зверя. Длина его от верхней губы до конца хвоста оказалась 215 сантиметров, а высота от края копыта до холки 165. Этакую махину Коравги свалил пулей в сердце с первого выстрела!

Не мешкая, охотник вытащил нож и начал разделку туши. Я сразу понял, что Коравги мастер этого дела. Он работал спокойно, не проявляя ни малейших признаков суеты. Каждый порез последовательно и успешно довершал начатую работу. Сняв шкуру, он разделил тушу на куски: часть мяса он отдаст семье Ильи, а другую возьмет с собой в поход. Несколько кусков лосятины я купил у него на дорогу. Теперь мы были обеспечены свежим мясом.

С таким охотником не пропадешь, подумал я.

Благодаря содействию Ильи мне удалось приобрести теплую одежду, обувь и обеспечить отряд лыжами. Каждый имел теперь широкие охотничьи лыжи, подбитые нерпичьей шкурой. Мои друзья уже привели в порядок нарты. Мы доставили их к палатке.

Ночь была тихая и морозная. Утром мы встали пораньше, как уговорились накануне, поели лосятины, напились чаю. Собрали пожитки и равномерно разложили груз по четырем нартам.

Нарты устроены как бы на шарнирах. Упоры закреплены ремешками и шатаются в гнездах. Олень впрягается при помощи длинного ремня с петлей на конце. Петлю накидывают на шею оленя (у ее основания), пропускают ремень вдоль брюха оленя и привязывают другим концом к нарте.

Наш путь лежит по гладкому льду замерзшей реки к ее истокам – на северо-восток. Коравги, сидящий на передней нарте, придерживается правого берега реки. Я сижу на второй – частично загруженной. Позади нее привязана следующая пара оленей, везущих экспедиционное снаряжение. Илья замыкает «цепочку».

Управлять оленями – дело несложное, но нужна сноровка. Из пары пряговых оленей – лишь первый «понимает» и слушает команду. Он приучен к своему месту в упряжке, и его нельзя запрягать слева.

Обычно оленями управляют тихим посвистыванием и лишь иногда подгоняют их легкой палочкой с костяным наконечником.

Долина Улягана понемногу суживается. Отроги хребта все ближе подступают с обеих сторон к замерзшему руслу. В некоторых местах они пересекают реку и образуют пороги. Один порог похож на водопад. Вода еще не замерзла и с шумом низвергается в ущелье. Внизу она выдолбила впадину, окаймленную льдом.

Мы двигаемся по коренному берегу реки. Подъемы чередуются с понижениями. То и дело приходится помогать оленям вывозить грузовые нарты. Несмотря на легкий мороз, спина у меня мокрая. Из-под шапки скатываются на лоб капли пота. Утоляю жажду мороженой смородиной.

На снегу след мохнатых лапок белой куропатки. След оборвался и видны три-четыре симметричные царапины: птица взлетела.

К вечеру поставили палатку близ скалистого утеса.

Четыре дня мы поднимались по долине от устья Улягана к его истокам. На пятый день долина врезалась в громаду гор и перешла в тесное ущелье с отвесными боками. Часто нависают над головой скалы. В узких проходах – «щеках» – торчат огромные глыбы: здесь хаос льда и камней.

После полудня мы подошли к подножью водораздельного хребта. Подъем был сначала длинным и пологим, а потом оказался крутым. Олени карабкаются, спотыкаясь и порывисто дыша. Нарты иногда срываются вниз. Мы их подхватываем, подпирая плечами. Для облегчения подъема взбираемся зигзагами. Часто останавливаемся, поправляя груз. Наконец, мы на перевале.

Знакомая картина раскрывается перед нами. Прямо на северо-восток, внизу, – глубокая падь, выходящая в долину реки. Хребет тянется огромным гребнем на юго-восток. Видны циркообразные вместилища древних ледников. Отдельные заостренные пики гор и острые гребни горных цепей свидетельствуют о молодом (в геологическом смысле) альпийском рельефе. Видно, что здесь много тысяч лет назад изрядно поработал гигантский ледник. На востоке горная цепь увенчана кекурами, напоминающими диковинных зверей.

Северо-восточный склон перевала оказался не таким крутым, как юго-западный. Наш отряд спустился с гольцов и пересекает полосу кедровников. Это своеобразные стланиковые темнохвойные «леса». Через них прокладываем дорогу топорами. С первым же снегом кедровник полегает: его стволы и ветви прижимаются к земле. У основания ствола нередко образуется несколько изгибов – своеобразные петли. Прикрытые снегом, они служат причиной поломки саней. Ноги человека путаются между ветвями и скользят по стволам. Нужно затратить немало усилий, пока не прорвешься через кольцо зарослей, опоясывающих горные подходы к перевалу. Наконец, мы спустились в лес из даурской лиственницы и остановились на ночлег.

Лес постепенно как бы наполняется таинственным сумраком. По мере угасания дня в лесу наступает полнейшая тишина. Ее не нарушает даже дятел, куда-то улетевший. Неуловимый оттенок торжественности угасающего дня заставил меня забыть о недавних трудностях. В этот вечер особенно чувствовалась близость к природе.

После ужина Илья попросил «сказать Пушкина». Я согласился и прочел друзьям «Деревню».

Теперь, когда я начинаю читать Пушкина, Илья умолкает и внимательно слушает. Коравги готовит крепкую заварку чая и с любопытством поглядывает в мою сторону.

Созвездие Ориона показывало уже далеко за полночь, а мы вели беседу о Пушкине, о его жизни и творениях.

Утром мы находились в истоках реки Кеменджи (по-русски «мамонтовая кость»). В мерзлых грунтах здесь часто находят остатки этого ископаемого животного.

Мамонты были самыми крупными наземными животными четвертичного периода. От современных нам слонов они отличались громадными, сильно загнутыми бивнями и длинной густой шерстью.

Недалеко отсюда, близ р. Березовки (правого притока Колымы), нашли даже целый труп мамонта в сидячем положении. Находка позволила изготовить чучело и скелет мамонта; они хранятся теперь в Зоологическом музее Академии наук СССР в Ленинграде.

–  Динь-динь... – звенят колокольчики на шеях оленей. Мы снова в дороге. Всходит солнце и розовеют косогоры, обращенные на восток. В распадках между горами снег сохраняет еще сумеречные лиловые оттенки.

Вяло перелетают с сучка на сучок толстенькие малоподвижные снегири. Один из них чистит свой короткий и вздутый клюв, слишком крупный по сравнению с небольшой величиной птицы.

Около полудня серебрятся под лучами солнца горы, покрытые снегом. Глядеть на них устают глаза, и невольно отдыхаешь взором на нижних отрезках склонов, покрытых лиственничным лесом.

Великолепное явление природы – лес! Он повсюду на водоразделах представлен здесь одной лишь даурской лиственницей. ...Долбит дятел. Он выстукивает и выслушивает больное дерево, определяя местонахождение ходов короедов.

Вечером мы набрели на маленькую охотничью избушку. В ней и решили остановиться на ночлег. Хотя по сравнению с палаткой избушка выглядит солиднее, но у нее большой недостаток: она построена «по-черному», то есть без дымохода. Спали на нарах, устроенных вдоль стены.

Утром Коравги наколол дров, приготовил сухую лучину для растопки и завернул в ветошь несколько спичек. Все это он сложил на загнетке. На мой недоуменный вопрос Коравги ответил, что приготовленное пригодится усталому путнику. Подобно нам, он придет сюда на ночевку.

Мы быстро увязали груз и, несмотря на мороз, двинулись вперед.

Хороший зимний день, ярко светит солнце, синеет небо. Неподвижны лиственницы, слегка запорошенные снегом. Иногда белка затронет ветку и сверху падает небольшой ком снега. Он задевает при падении за другие сучки, и дерево как бы оживает. Ком снега рассыпается снежной пылью, искрящейся на солнце.

После полудня поравнялись с полыньей. Над ней клубится туман. Он оседает мелкой пылью на прибрежных тальниках и камнях. В рыхлом снегу тонут лыжи. Мы больше идем на лыжах, так как ехать по такому бездорожью – значило бы остаться преждевременно без нарт и обессилить оленей.

Видим стволы ивняков, обгрызенные снизу зайцами. Привольно живется здесь зайцу-беляку. Даже многоснежной зимой широкие лапы позволяют ему без особых усилий передвигаться по рыхлому снегу. В зарослях приземистых кустарников тальника он найдет множество молодых побегов, а если их не хватит, то вдоволь останется коры полярной березки и всяких других растительных кормов. В чаще древовидных ивняков набрел на рябчика. Слышится его отрывистый тонкий свист, нечто вроде «тк-тк». Я осторожно пошел в ту сторону. На одном из сучков русской ивы сидела коричнево-серая птица с небольшим пышным хохолком на голове. Выстрел – и рябчик в охотничьей сумке. Ужин обеспечен.

Наш путь лежит вдоль обрывистого берега, поросшего горной кустарниковой ольхой. С обрыва спускаются извилистые стволы кедровника, и бровка долины кажется кудрявой. Обрывы настолько круты, что снег на них не держится и видны черные и бурые обнажения горных пород.

Мы проходим по снегу, имеющему синевато-сизый оттенок: над снегом торчат веточки голубики с ягодами. После прохода нашего каравана на снегу остаются багряные следы от раздавленных ягод.

Перед нами – новое препятствие: береговая терраса примыкает к горам и путь преграждает высокая скала, снизу покрытая ржавыми лишайниками. Мы вынуждены перейти на лед реки, запорошенный снегом. В некоторых местах лед обнажен, и видно, что в его толщу вмерзли валуны и галька.

Вдали виднеется горная цепь. Отсюда она кажется недоступной. На подходах к ней образовалось много глубоких и узких распадков.

Стали лагерем при закате солнца. Над снежной пеленой кое-где розовел туман. Мягкими фиолетовыми оттенками покрылись теневые склоны гор.

Сегодня Коравги видел следы волков. Обычно волки, совершая длинные переходы, идут гуськом, ступая след в след, и определить их количество трудно. Олени, почуяв приближение волков, становятся очень беспокойными, а иногда разбегаются. Но волки очень хитры и осторожны: чувствуя опасность, они никогда не вылезают из-за укрытия.

Во время вечернего чая охотник рассказал нам, что прошлой зимой в долине Омолона ему удалось поймать песца. Лишь подойдя к капкану, Коравги обнаружил притаившегося зверя. Песец заметался, зашипел, стал фыркать и бросаться на охотника. Этот заполярный бродяга, зажатый дужками капкана, пытался вырваться. Стараясь перегрызть железо самолова, он обломал свои клыки. Снег вокруг был изрыт.

Песец иногда уходит из капкана: он перегрызает себе лапу у самых дужек самолова. Охотнику известен случай, когда песец перекрутил себе лапу и ушел из капкана, но потом снова попал в ловушку.

Песцы чаще держатся у морского побережья. Летом они находят там много пищи: мелких грызунов и особенно леммингов. С прилетом птиц зверь становится тундровым разбойником. Он рыскает по тундре, обнюхивает каждое углубление между кочками, каждый кустарник в поисках гнезда какой-нибудь мелкой птицы, которая в одиночку не может справиться с хищником. Найдя гнездо, песец пожирает яйца, оставляя одни скорлупки, и поедает птенцов, еще не умеющих летать.

В эту пору у птиц начинается линька. У большинства птиц маховые перья выпадают постепенно, и линька затягивается. У других же птиц линька наступает сразу, маховые перья на крыльях выпадают одновременно, и птица теряет способность летать. В это время линные гуси, несмотря на свои крупные размеры, совершенно беззащитны. Они собираются большими стаями, стараясь держаться на воде. Но как только они подплывают к отмели или выходят в тундру, на них нападают песцы.

Коравги утверждает, что песцы нападают на них не сразу. Одни залегают в засаду и прячутся за бугром или камнями. Другие идут медленно, но открыто, оттесняя гусей в нужном направлении. Когда гуси приблизятся вплотную к засевшим в засаду, песцы внезапно бросаются на них, и много линных гусей становится добычей хищников. Конечно, трудно поверить, что хитрость песцов так велика, но Коравги уверяет, что именно так и бывает. Имея такое обилие пищи, песец размножается в тундре, устраивая норы в холмах, а также среди каменистых россыпей в скалах.

С наступлением же зимы для песцов приходит самое тяжелое время, нередко сопряженное с угрозой голодовки. Он совершает иногда далекие странствования, проникая в лесотундру и даже в тайгу.

Наиболее удобным путем служит долина Омолона. Илья заметил, что песец следует на юг за стадами оленей, перегоняемыми с летних приморских пастбищ на зимовки в лесотундру. За оленями кочует, помимо песца, еще волк. Олень, добывая из-под снега корм, оставляет разрытые «копаницы». Этим он невольно помогает песцу добраться до леммингов. Песцу кое-что перепадает от волчьего пиршества после успешного нападения хищника на оленей. Впрочем, песец способен иногда и сам напасть на новорожденного олененка и загрызть его.

Коравги добавил, что мясо песца съедобно и напоминает зайчатину. Но мех, хотя имеет густой подшерсток и хорошо греет, боится влаги.

Я спросил Коравги, бывают ли случаи, когда охотятся на гусей во время линьки не песцы, а люди.

– Теперь у нас таких случаев не бывает. Промысел на линных гусей находится под запретом. Но раньше такие хищнические заготовки разрешались.

Коравги рассказывает, что охота на линных гусей отчасти даже опасна, особенно когда охотники плывут к ним на легких челноках к середине озера. Заметив приближение ловцов, птицы собираются в большую стаю. Эту стаю охотники гонят к тому месту берега, где устроен загон, замаскированный свежими ветвями. Когда птицы замечают опасность, они поворачивают обратно и стараются прорвать цепь челноков, преграждающих им путь. В страхе птицы, подгоняемые другими гусями, нажимающими на них сзади, садятся на легкие челноки. На челноке сидит единственный гребец, вооруженный длинным шестом, заменяющим ему весло. Если нескольким гусям удается взобраться на челнок, очень низко сидящий в воде, они его перевертывают. Не всякий здесь умеет плавать, да и вода большую часть года бывает холодной и не располагает к купанью и плаванию.

Добытых гусей зарывали тут же на берегу, пользуясь близким к поверхности залеганием вечной мерзлоты.

– Такие гуси мало пригодны в пищу: во время линьки они болеют и становятся тощими. Мясо их бывает тогда очень грубым и волокнистым, – закончил свой рассказ Коравги.

Беседа продолжалась до полуночи. Ночь была такая же тихая, как минувший день. Ярко светила луна. Иногда она скрывалась за набегающим облаком. По ту сторону реки стеной стоял безмолвный лес, словно погруженный в глубокий сон.

Утром Коравги пришел с богатой добычей: в капканы, поставленные с вечера, попали две лисицы. Одна оказалась «огневкой» – сверху ярко-рыжая с неясным темным узором и белыми грудью и брюхом. Другая – «сиводушка» с более темной спиной и темно-бурым, почти черным брюшком.

Мы наскоро позавтракали, быстро сняли палатку, уложили нарты, привязав сверху свежую добычу, и отправились вперед.

Горная долина, по которой мы шли до сего времени, соединилась с более широкой долиной Б. Олоя. Река в устье вливается в Б. Олой двумя протоками. Одна из них, более широкая, замерзла. Другая – узкая, стиснутая каменным островком с одной стороны и береговым утесом коренного берега – с другой, заканчивалась водопадом. Вода в этом месте низвергалась с шумом по обледенелому с боков ложу. Внизу вода выбила котловину и сквозь дымку клубившегося над ней тумана было видно, как она бурлила и клокотала.

Мы повернули в долину Б. Олоя. В сумерки разбили палатку на опушке леса, покрывающего галечниковый низменный берег.

После ужина Коравги рассказал нам приключение с его товарищем.

Тот однажды объезжал участок приморской тундры и неожиданно повстречался с белым медведем. После трех выстрелов медведь, видимо, был только ранен и начал уходить. За ним были пущены собаки, а затем и сам охотник бросился в погоню.

Медведь приближался к морю, покрытому горами вздыбленного торосистого льда. Но собаки загнали медведя к обрыву скалистого утеса. Скала возвышалась над морем метров на двадцать. Находясь в безвыходном положении, зверь начал метаться, ища спасения. Охотник торжествовал победу. Он выстрелил в «хозяина Арктики», как его называют приморские люди. Вдруг мишка бросился вниз. Охотник решил, что зверь разбился. Соображая, как бы удобнее спуститься вниз, чтобы снять шкуру со зверя, охотник подошел к краю обрыва и стал внимательно вглядываться в поверхность толстого льда.

К его удивлению, медведя на льду не оказалось. Раздосадованный охотник поднял голову и поглядел вдаль. Лишь теперь он заметил среди торосов неповоротливую фигуру уходившего медведя.

Несколько лет назад белый медведь был убит в низовьях Омолона. Трудно сказать, как он попал туда.

Илья добавил, что мех у белого медведя более короткий, чем у бурого. Жир белого медведя сильно пахнет рыбой (ворванью). Правда, мясо, освобожденное от жира, ворванью не пахнет и считается вкусным. Особенно приятно мясо молочных медвежат, или ососков. Жир у них также не пахнет ворванью. Приморские жители не едят только печень белого медведя: в ней имеются какие-то ядовитые вещества.

Утром было еще темно, когда мы проснулись. Надо было скорее двигаться вперед, чтобы не застала в пути полярная ночь. Мы быстро позавтракали. Пока Илья собирал снаряжение и увязывал нарты, я и Коравги пошли вперед. Ветер закручивает снег воронкой и наполняет воздух снежной пылью. Вскоре нас догнал на оленях Илья.

На следующий день мы достигли того места, где в Олой вливается его левый приток. Направо видна альпийская вершина. Коравги остановился, указывая в сторону одной из скал. В призматический бинокль я отчетливо увидел дикого горного барана с круто изогнутыми рогами.

Коравги с заряженным карабином стал подходить к зверю по склону с подветренной стороны. Наскоро привязав оленей, Илья пошел в другую сторону, отвлекая внимание зверя и тем самым облегчая Коравги подход на расстояние выстрела. Оба охотника шли к зверю не прямо, а как будто, проходя мимо. Вскоре они скрылись за камнями. Мне пришлось остаться у оленей.

Примерно через полчаса в горах раздался выстрел. Однако лишь через час охотники возвратились с добычей. Коричнево-бурый густой мех барана становится на брюхе почти белым. Должно быть, поэтому зверя называют снежным бараном. Стрелять в него пришлось с дальнего расстояния. Заметив приближение Коравги, баран насторожился и некоторое время глядел на человека с любопытством. Этим воспользовался охотник и уложил его с первого выстрела.

Солнце уже заканчивало свой путь по небосклону. Его лучи косо падали на землю, и одни склоны были освещены, а другие уже находились в тени.

Отряд остановился на ночлег. Коравги развел большой костер и принялся свежевать добытого зверя. Баранина оказалась кстати: лосятина вчера кончилась.

Утром на общем совете было решено дать отдых оленям. Дневку я использовал для изучения подснежного развития заполярных растений.

В лесу встретил стаю глухарей. Они сидели под лиственницами, на местах, озаренных утренними лучами солнца, и лакомились ягодами голубики, торчащими над снегом. Мое появление вызвало среди них переполох. Птицы неуклюже поднялись в воздух, шумно и быстро взмахивая крыльями, и, пролетев небольшое расстояние, расселись на сучьях ближайших деревьев примерно на высоте трех-четырех метров над землей. Одного глухаря удалось подстрелить. Он весил свыше трех килограммов.

Тут водится так называемый каменный глухарь. Он чуть поменьше обыкновенного глухаря и отличается от него темной окраской: низ птицы почти сплошь черный.

Вечером записал в дневник некоторые наблюдения и привел в порядок описания растительности. Коравги занят сегодня починкой торбазов. Верх торбазов из оленьего меха изнашивается быстрее крепких подошв из лахтака, или морского зайца. По словам Коравги, шкура лахтака считается самой лучшей для подошв.

Я спросил у охотника, приходилось ли ему добывать лахтака и ел ли он его мясо.

Коравги ответил утвердительно. Мясо лахтака вполне съедобно, хотя и кажется черным на вид, так как очень богато кровью.

Добывать лахтака охотнику приходилось, и не раз, когда он жил на морском побережье. Обычно зверя приходится стрелять на льду. Но подойти к нему на расстояние верного выстрела очень трудно. Он спит чутко и при малейшем намеке на опасность соскальзывает в воду. С воды же его взять нельзя: убитый на воде, он быстро тонет. Поэтому на него охотятся до вскрытия морского льда. При лежке голова лахтака находится вблизи полыньи или продушины во льду. Охотник обычно подходит к зверю против ветра и в одиночку. Надо следить и за положением солнца: лахтак не выносит ослепительного света. Нередко приходится долго обходить зверя, а приблизившись, подползать к нему, все время держа ружье наготове. Хотя шкура у лахтака не такая толстая, как у моржа, однако морской заяц не боится холода. Во время сильных морозов он может спать на льду так долго, что кожа его промерзает.

Однажды весной в сильный мороз Коравги проезжал на собаках по берегу моря. Внезапно собаки рванулись к береговому льду. Недалеко от берега Коравги увидел идущего по льду на своих ластах лахтака. Видимо, зверь долго спал у продушины и «проспал» ее: она замерзла. Лахтак не мог разбить молодой, но очень крепкий лед, и охотнику удалось убить его выстрелом из ружья.

Я с интересом слушаю Коравги. Потрескивают дрова в печке. Горит свеча. В палатке уютно. Охотник закончил подшивку торбазов. Илья тоже приводит в порядок свои торбаза. Подошва на них была еще толще.

– Это подошва из шкуры моржа, – сказал Коравги. – Она толще, но хуже лахтачьей.

Он закурил трубку и рассказал об одной удачной охоте на моржа.

...Морж отстал от своих товарищей, с которыми лежал на льду, и шел к прибрежному ледяному закрайку, к воде. Шел он, грузно переваливаясь с правого переднего ласта на левый. Задние ласты волочились.

Почуяв опасность, морж стал удаляться к морю прыжками. Прыжки он делал крайне неуклюже. Заднюю часть тела, с подогнутыми под нее задними ластами, он подтягивал к передним ластам, выгибая при этом спину. Потом, опираясь на задние ласты и отталкиваясь вверх передними, он рывком выбрасывался всем телом вперед.

Так как передвижение моржа по суше не превышает скорости идущего шагом человека, то Коравги догнал зверя и в упор уложил его выстрелом из винтовки.

По словам охотника, морж, несмотря на свой свирепый вид, животное добродушное, не драчливое. Морж в одиночку может долго плыть вблизи небольшой байдары, разглядывая, что в ней делается.

На добычу моржа Коравги обычно выезжал на большой байдаре в бухту, куда звери заходили из открытого моря. Чаще приходилось встречать их на свободно плавающих льдинах. Морж очень близорук, и к нему охотник приближается на расстояние 30–40 шагов без риска быть замеченным. Но, обладая плохим зрением, зверь отличается прекрасным обонянием и с подветренной стороны никого близко не подпускает.

Однажды Коравги поехал на охоту. Он добрался до середины бухты, где обычно бывали моржи. Здесь он увидел два торчащих из воды бугра. Вдруг один бугор скрылся под водой, откуда сейчас же появилась морда моржа с закрытыми глазами и раздался шумный вздох. Потом морда ушла под воду и на поверхности залива появился прежний бугор – спина спящего зверя. Коравги, выбрав удобный момент, прицелился из ружья и выстрелил. Мгновенно оба бугра скрылись, но вскоре один морж выплыл. Он был ранен. Вторым выстрелом охотник добил зверя.

В другой раз Коравги удалось увидеть моржей, спавших в воде стоя. Над водой виднелись головы с закрытыми глазами, шеи и верхние части плеч. Сон моржей в таком положении охотник видел только один раз на морском побережье. Видимо, стоя моржи спят очень редко, но сон «бугром» – обычное явление. К моржам, спящим на льду, подойти охотнику гораздо легче, чем подкрасться к спящим на воде.

Коравги ни разу не удалось добыть убитых на воде моржат, – их всегда утаскивали на глубину моржихи, незаметно подходившие к ним под водой.

Однажды охотник видел, как несколько моржей окружили тяжело раненного моржа и помогли ему уплыть. Моржи – хорошие товарищи. На этом Коравги закончил рассказ о своих охотничьих приключениях на море.

Багровая вечерняя заря предвещала мороз. Так и случилось. На следующее утро взошло скупое заполярное солнце. Оно светило, но совсем не грело. От него кверху и книзу струились яркие лучи, а по сторонам светились радужные пятна. С каждым днем становится холоднее. Тонкая парусина палатки – почти единственная наша защита от ветра и сильного мороза.

Но местные люди не боятся мороза. В теплой и легкой одежде из оленьих шкур (выпоротков и пыжиков), которые при самых сильных холодах остаются мягкими и не стесняют движений, они легко переносят мороз.

Вместо шубы носят кухлянку (мехом наружу). Ее чаще называют «кукашкой». Это верхняя рубаха широкого покроя из оленьего меха. У нее нет разреза спереди, и надевают ее через голову. В дальнюю дорогу на кухлянку надевают камлейку – широкую рубаху из легкой бумажной материи. Она, как плащ, предохраняет мех кухлянки от порчи и защищает его от снега.

На голову надевают малахай – меховую шапку. Она закрывает уши и под подбородком завязывается шнурком. Малахай заменяет высокий воротник и шапку.

Меховые брюки сделаны из оленьих камусов, то есть из шкуры оленя, снятой с ноги от копыта до колена. К такому меху снег не пристает: волосы шкуры направлены вниз.

На ногах торбаза или короткие, до щиколотки, сапоги мехом наружу. Они тоже сшиты из камусов. Подошву обычно готовят из шкуры лахтака. Торбаза обувают на меховые чулки, надеваемые мехом внутрь на голую ногу. Прежде чем обуть торбаза, в них кладут немного соломы (чаше вейниковой). На короткие голенища торбазов напускают брюки и задергивают их ремешком, продетым в специальной складке. При такой обуви и брюках никакие сугробы не страшны.

В такую одежду, приобретенную на зимовках близ устья Улягана, пришлось сегодня одеться и мне.

Олени везли груз. Мы шли на лыжах.

Долина делает поворот. Вдали открывается вид на высокую островерхую вершину горы. К западу вершина соединяется перемычкой – седловиной – с гребневидной цепью гор.

До нее еще далеко, но мы должны сегодня туда добраться.

Среди дня делаем короткий привал на берегу реки. Около нас лес в снежном убранстве и река, скованная льдом. Дышим чистым морозным воздухом. Мирно пасутся освобожденные от упряжи олени. На месте костра снег растаял, и пятно обнаженной почвы постепенно расширяется. Разглядываю золотистый мох (камптотециум), серебристые цетрарии, темно-зеленые былинки камышкового хвоща.

Вечером мы перешли по льду Б. Олой и стали биваком у подошвы остроконечной горы, замеченной нами утром. Она носит странное название – Емих. Вершина ее, увенчанная пиком, обагрена отблеском зари. Гора круто обрывается в долину, и на ее темно-серых склонах снег не держится.

Оказалось, что во время трудного перехода Коравги потерял свою трубку. Теперь он достал кисет с крепким листовым табаком, откусил край листа и долго жует. Потеря трубки сильно его удручает. Я вспомнил, что у меня есть запасная трубка, которую мне удалось выиграть во Владивостоке в тире. Коравги рад подарку, как ребенок: он пьет чай и курит одновременно. Покурит и снова потягивает густой темно-коричневый напиток. Чаепитие для него – истинное наслаждение.

Ночью я проснулся от страшного холода. Дрова в печке прогорели, и она остыла. Сильный ветер сотрясал палатку. Парусина ослабела и хлопала. Пришлось спешно закрепить палатку, чтобы ее не унесло ветром.

Утром выглянуло солнце, и все окружающие долину горы засверкали снежной белизной. На северном склоне горы Емих раскинулись редкие лиственичники.

Долина горной речки Карбасчана, по которой мы шли, поворачивает на северо-восток. Гора Емих постепенно скрывается за соседней сопкой. Еще видна ее пикообразная вершина, но и она вскоре исчезла.

Вечером мы поставили палатку у безыменного ручья. После трудного пути всегда испытываешь неудержимое желание отдохнуть. Но короткий зимний день быстро кончается, и надвигаются сумерки. Нужно успеть собрать сухих дров, развести в печке огонь, согреть чай и сварить ужин. Лишь тогда с полным правом можно позволить себе отдохнуть после трудового дня и остановить взор на пламени в раскрытой печке.

Каждый раз, когда Коравги начинает закуривать, он признательно кивает мне головой.

После ужина Коравги рассказал нам интересную историю. Это было давно. Он был тогда еще молодым пастухом. В начале лета он выпасал оленей. Утро было ясное, обычное для той поры, когда солнце светит беспрерывно.

Вдруг над лесом показалась огненная громадина. Она сияла, подобно солнцу, и летела очень быстро, постепенно снижаясь. Позади себя она оставляла искры и темный след, расплывавшийся в воздухе. Потом раздался сильный грохот, земля содрогнулась, ветром сбило с ног несколько оленей.

Коравги ничего подобного не видел ни до, ни после этого загадочного явления природы.

– Что это могло быть? – спросил Коравги у меня. Илья тоже с любопытством ожидал моего ответа.

По обстоятельствам, кратко изложенным охотником, выходило, что шла речь о каком-то космическом явлении.

После сопоставления сроков события и места получалось, что речь могла идти лишь о знаменитом метеорите, упавшем в Восточной Сибири в июне 1908 года. Как известно, во время его падения точные приборы ученых отметили сильнейший удар о нашу планету даже в далекой Австралии.

В советское время к месту падения метеорита была послана специальная экспедиция Академии наук. Ученые с большим трудом проникли в чащобы и нашли обгоревший и поваленный лес. Отдельные деревья были вырваны с корнем и отброшены, но метеорит так и не удалось разыскать, несмотря на тщательные поиски.

Охотники были изумлены и попросили рассказать про метеорит побольше.

И я рассказал им еще одну историю. Однажды днем появилось на небе зловещее облачко и что-то со свистом упало на поляну. Прибежал народ. Все увидели большой камень, наполовину врезавшийся в землю. Люди хотели его поднять, но он оказался очень горячим. Спустя некоторое время камень остыл. Это был черный и очень тяжелый метеорит. При полете метеориты нагреваются от трения о воздух и нередко раскалываются с сильным взрывом на мелкие осколки. Иногда они рассыпаются в пыль.

Некоторые метеориты теряют свою скорость в верхних слоях воздуха. Тогда они падают на землю сравнительно медленно и потому сохраняются в виде кусков. Две с половиной сотни лет назад в Тобольске метеорит пробил купол церкви и нанес небольшие повреждения внутри помещения. Были случаи, когда метеориты влетали в жилища.

На следующий день мы повернули в долину левого притока Карбасчана и теперь идем на восток.

Путь по долине горной речки каменист и труден. Расщелины в камнях, занесенные снегом, словно подстерегают и приходится зорко глядеть под ноги. Олени часто спотыкаются. Долина заметно сузилась, зажатая между высокими горами. В замерзшем русле реки видны каменистые глыбы.

Прошли еще несколько километров. Мы решили остановиться на ночь среди гор.

Сегодня 7 ноября. Такой день нельзя заполнить только напряженным трудом. Достал тюк с гербарным добром, упакованным в брезент, и вместо столика кладу его на лиственничные ветки «на полу» палатки. Зажигаем три свечи. Свечи и пылающие в печке дрова освещают наш праздничный стол. Кофе со сгущенным молоком заменяет сегодня обычный чай.

Девять часов вечера. В Москве и в других городах нашей Родины, на Большой Земле, теперь полдень и парад кончился, началась демонстрация. И я рассказал своим друзьям, как в столице отмечают годовщину Великого Октября.

После праздничного пиршества и беседы о великом празднике выхожу из палатки. Темнота ночи нисколько не рассеивается звездами, хотя они кажутся большими и яркими. Ночью шел снег, и теперь палатка кажется вросшей в сугроб. К утру снегопад прекратился, и мы снова тронулись в путь.

Горная долина выстлана камнями. Среди них часто встречаются остроребристые глыбы коренных пород и каменистые россыпи.

Мы с Коравги осмотрели русло реки. Оно здесь, видимо, порожистое, так как лед на реке замерз очень неровно. Кое-где образовались торосы. Решили продвигаться по камням. Пройдя километра два, мы вынуждены остановиться: очередная поломка нарты. После починки снова двинулись вперед. Река делает крутой изгиб. Долина стала совсем узкой, похожей на ущелье.

Часто приходится протаскивать нарты с грузом в обход каменистых глыб. Иногда между камнями встречаются узкие глубокие щели. К счастью, долина расширилась. Но каменистые россыпи теперь выстилают дно долины своеобразными грядами. Взбираться на гряду и спускаться с нее – дело нелегкое.

Наиболее опасные острые камни осторожно объезжаем.

Сначала шли на лыжах, но по камням итти на них почти невозможно. Лыжи сняли и тащим сани, увязая в сугробах. На восемь километров мы затратили почти весь день.

В сумерки остановились на ночлег. Распрягли измученных оленей и пустили их на подножный корм, привязав на длинных ремнях к деревьям. Уставшие животные стояли понурив головы с четверть часа, потом стали добывать из-под снега лишайники; здесь обильно растет цетрария кукушечья.

Мы так устали, что не в состоянии были ставить палатку. Натаскали сучьев и развели костер. Наскоро выпили по кружке чаю с сухарями. Илья поправил дрова и еще раз подбросил охапку хвороста в огонь. Закутались потеплее. Я влез в спальный мешок, не раздеваясь и не разуваясь, лишь очистил одежду и обувь от снега. Уснул сразу и крепко.

Утром проснулся со странным ощущением придавленности и еле поднял голову. Оказалось меня замело снегом. Моих друзей поблизости не было. Видимо, они перевели оленей на новое кормовище. Полузанесенные снегом следы вели в распадок. Я принялся за расчистку нашего лагеря.

Охотники пришли, когда ярко горел костер и закипала в чайнике снеговая вода. Оба они во время сильного снегопада безотлучно находились при оленях: во время бурного снегопада оставлять оленей без надзора нельзя. Не видя поблизости человека, охваченные страхом, они бегут вперед, не разбирая пути, и где-нибудь срываются с обрыва и погибают в пропасти.

Даже на хорошем кормовище, в непогоду, олени часто поглядывают на человека, чтобы убедиться, что они находятся под его защитой. Обычно Илья и Коравги чередуются в своем дежурстве у оленей. Трудно себе представить, что мы делали бы среди этих сугробов, если бы олени убежали.

После завтрака двинулись дальше по долине реки. Проходя через кустарниковый лиственичник, я буквально наткнулся на глухаря. Он спал, закопавшись в снег, под кустом тальника. Сбросив покрывающий его снег, глухарь взлетел, быстро взмахивая крыльями. Полет у него тяжелый и шумный, но непродолжительный. Благодаря этому мне удалось «снять» его с ближайшего дерева выстрелом из карабина. В каких-нибудь ста шагах от меня Коравги добыл другого глухаря.

Глухари неуживчивы и драчливы и потому живут в одиночку. Иногда осенью самцы собираются в небольшие стаи для совместных непродолжительных кочевок.

Забавны красногрудые с серовато-голубой спиной и черной шапочкой снегири и серые снегирихи с такой же черной шапочкой. Они долго держатся небольшой стайкой на одном дереве, медленно и вяло перескакивая с сучка на сучок. Изредка снегири издают незатейливый отрывистый свист вроде «хии-ху-ху», причем первый слог подается на более высокой ноте.

Эти маленькие, но неповоротливые птицы немного оживляются, собираясь перелететь на другое дерево. Тогда слышатся негромкие звуки вроде «жю-жю... жю». Но даже вялые снегири оживляют молчаливый лес.

На следующий день около полудня мы добрались до перевала.

Перед нами предстала горная страна во всем ее величии и красоте. Куда ни посмотришь, повсюду горы. Над массивными горными узлами различаются остроконечные пики и гребнистые хребты.

Прямо на север далеко раскинулись пади, переходящие далее в долину Большого Анюя – ближайшей нашей цели. Но на этом пути серьезнейшее препятствие: между перевалом и той долиной – большие старые гари. Лес и оленьи кормовища там уничтожены пожарами.

Решено обойти гари, пробираясь на восток, хотя отклонение от северного направления намного удлиняло расстояние.

На восток тянется хребет, прорезанный долинами правых притоков Б. Олоя. Не выходя из пределов бассейна этой реки, мы прошли вдоль гребня перевала на восток и начали спускаться в долину Кадарамнана.

Вдруг нарта Ильи опрокинулась. Олень испугался и помчался по склону к обрыву. Илья, поправляя на ходу нарту, поскользнулся и упал, растянувшись во весь рост. При падении он едва успел схватиться левой рукой за нарту и волочился за санями по плотному снегу гольцов, пока не остановил оленя на краю пропасти. Все произошло так быстро, что мы не могли сразу помочь охотнику. К счастью, Илья отделался легкими ушибами.

Спускаясь по скользкому склону, мы сдерживаем оленей. Часто переворачиваются нарты. Подниматься на перевал все же легче, чем спускаться.

На дне долины снега оказалось гораздо больше.

Во второй половине дня я набрел на птичье пастбище возле карликовых березок, растущих вместе с тальниками. На опушке их на снегу заметны следы куропаток, обломки побегов и мелкие почки.

Кадарамнан делает излучину. Долина принимает почти юго-восточное направление. В сумерки остановились на ночевку у подножья коренного берега.

Быстро разбили палатку и приготовили ужин. За день все очень устали и заснули сразу же.

Чуть брезжил рассвет, когда я проснулся. Дрова в печке прогорели. Мои друзья мирно похрапывали. Выбежал из палатки: так и есть – олени убежали. Разбудил охотников, и они сразу же отправились на поиски.

Олени отыскались лишь около полудня. Выяснилось, что животные убежали, почуяв росомаху. Во время нашего дальнейшего продвижения Коравги показал мне обнаруженные им следы зверя. Помимо следов лап, видна яма, куда росомаха, прыгая, попала всеми четырьмя лапами.

Охотник объяснил, что обычно росомаха идет, ковыляя вправо и влево. При этом она своеобразно прихрамывает и кувыркается, иногда прыгает. Такая походка позволяет ей без труда передвигаться по глубокому снегу.

Наехал на рябчика. Он сидел в снежной норе и вылетел оттуда из-под моих ног. Я не успел выхватить ружье и упустил добычу. Пришлось ограничиться осмотром норы. В сильные морозы рябчики выбирают небольшие полянки с наиболее глубоким снегом. Обычно снег в этих лесах бывает рыхлым. Ветер среди деревьев слабый и не уплотняет снеговой покров. Рябчик без труда закапывается в глубокие снежные норы. Он избегает приюта под деревьями, где снег более плотный и смят мерзлыми комками, падающими с ветвей. В такой снег труднее проникнуть, да и нора холодная. А ведь в ней приходится рябчику не только ночевать в глухую зимнюю пору, но и проводить большую часть дня.

В том месте, откуда рябчик улетел, он, очевидно, ночевал, зарывшись в рыхлый снег на глубину примерно около четверти метра. Возле отверстия при вылете птица оставила на снегу следы крыльев. Однако она залегла на ночевку не сразу. Сначала рябчик сел на снег на расстоянии до двух метров от своей опочивальни. Постепенно углубляясь в рыхлый снег и одновременно продвигаясь к месту ночевки в горизонтальном направлении, рябчик несколько раз поднимал голову, пробуя высоту наружной поверхности снега. Поэтому он оставил на ней отверстия – следы головы – в пяти местах.

На пятый день после побега оленей около четырех часов дня Коравги «потянул» носом и заявил, что он различает запах дыма.

Видимо, поблизости жилище. Действительно, вскоре мы, свернув в распадок, подошли к стойбищу.

У большого шатра нас встретил хозяин с домочадцами. Чукотский шатер, или яранга, обращен по обычаю входом к востоку. Внутри большой яранги находится малая теплая палатка, или так называемый полог.

Снаружи яранга конусообразна. Ее остов, или каркас, состоит из потемневших от копоти жердей. Основу остова составляет треножник из прочных и длинных жердей, связанных сверху ремнем. К треножнику подвешен котел для варки пищи.

Конусообразный остов застилают двумя большими кожаными покрывалами, оставляя лишь отверстие для выхода дыма между верхними концами жердей. Обычно покрывала сшиты из мягких выдубленных прокопченных оленьих кож. Края покрывала в одном месте раздвигаются для входа в ярангу.

Хозяин приглашает нас в гости. Внутри яранги горит костер. Хозяйка готовит ужин. Из котла доносится запах вареного оленьего мяса. По примеру хозяина мы отряхиваем кухлянки от снега роговой колотушкой. Ни одну порошинку снега нельзя вносить в полог. Мех боится сырости.

За костром высится полог из зимних оленьих шкур, обращенных мехом внутрь. Полог поддерживается шестами с перекладинами. Сшитые оленьи шкуры, туго натянутые на раму, служат потолком. Боковые меховые стенки свешиваются и оставляют на полу небольшие концы (шлейфы). Эти концы так плотно прижаты меховым полом, что ни одна струя свежего воздуха проникнуть в полог не может. Четвертый (передний) конец стенки полога остается свободным. Он служит входом в спальню, куда приходится буквально вползать, подняв входную полу полога.

Мы очутились в очень небольшой меховой клетушке. Она отапливается и освещается светильником-ночником. Так называется небольшая глиняная плошка, наполненная костным жиром.

За светильником нужно постоянно следить, иначе он чадит.

Спальня ниже роста человека, и стоять в ней нельзя. Мы размещаемся на оленьих шкурах. Они служат и мебелью и постелью. В клетушке никаких отверстий нет. Выйти из нее можно только ползком.

Между нами завязывается беседа. Объясняю хозяину цель нашей экспедиции. В дверь просовывают карликовый столик. За ним появляется хозяйка.

Спустя полчаса ужин в полном разгаре. Оленье мясо едят с большого куска, держа его руками. Хозяин, захватив мясо зубами, отрезает его ножом у самых губ. Таким ножом можно без привычки отхватить губу или нос. Но движения едока быстры и ловки.

В пологе становится жарко, как в бане. Хозяева сняли кухлянки и сидят за столом обнаженными по пояс. Мы сняли дорожную одежду, но все равно изнемогаем от духоты.

После мяса подали большой чайник, и мы пьем густой чай. Закурили самодельные трубки, набитые крепким табаком. Мы решили не стеснять людей и поставить палатку. Поблагодарив хозяев за гостеприимство, выбираемся из полога.

Поднялся сильный ветер. Во время бури прибегают к дополнительному креплению яранги, подпирая остов с подветренной стороны длинным шестом с перекладиной на верхнем конце. Кожаные покровы яранги обвязывают сверху ремнями. К концам ремней иногда привязывают камни.

Общими усилиями быстро раскинули палатку рядом с ярангой.

Утром выяснилось, что примерно в полукилометре отсюда за изгибом долины находится временное стойбище других оленеводов. Они вместе с оленями были на зимних пастбищах. Это и есть те люди в горах, о которых говорил мне Илья у устья Улягана.

Мы пошли туда.

Около горящих костров собрались люди разных возрастов. Некоторые сидели на нартах, другие непринужденно развалились на снегу, словно на мягких креслах, и не обращали ни малейшего внимания на мороз. Видимо, им тепло в оленьих кухлянках.

Независимо от погоды днем они находятся на открытом воздухе. Меховые шкуры для постройки временных жилищ проветриваются на снегу. Лишь к вечеру из них устраивают полог. Наутро полог снова рушат и выбивают из шкур наледеневший за ночь снег. Такая очистка необходима также и потому, что от мехов в пологе набирается немало шерсти.

В разных местах стойбища стояло несколько грузовых нарт на толстых полозьях. Тут же лежали грузные связки оленьих шкур и всякая домашняя утварь, необходимая при кочевке. Рядом с большой грузовой нартой стояла легкая ездовая. Она была собрана из тонких, выструганных ножом жердочек, скрепленных ремешками. Нарта такая легкая, что ее можно взять одной рукой подмышку и нести, не ощущая тяжести.

Илья сдержал свое слово и довел экспедиционный отряд до ближайшего стойбища. Здесь мы переменим оленей и отправимся дальше. Я и Коравги провожали Илью. Жаль было расставаться с человеком, который помог мне преодолеть трудности в походе. За короткое время мы с ним стали друзьями.

Мы крепко обнялись, и Илья с оленями двинулся в обратный путь. На повороте долины он обернулся и помахал нам шапкой.

До сего времени встречу с ним я вспоминаю как одну из самых отрадных в моих скитаниях по Заполярью.

В ожидании свежих оленей я занялся осмотром здешних пастбищ. Невдалеке пасется стадо оленей. На местах, богатых лишайниками, олень сразу же останавливается и начинает раскопки. Запах лишайников он улавливает своим изумительно тонким обонянием даже под снеговой толщей.

Обычно, производя раскопки, олень пускает в ход свои копыта. Но теперь снег еще рыхлый, и животное погружает в него морду, разыскивая наиболее вкусный корм. Сверху торчат лишь уши и рога.

Взрослые животные помогают добывать корм маленьким олененкам, и те охотно пользуются готовыми «копаницами».

После полудня мы получили пряговых оленей. Как и на Улягане, хозяйства здесь мелкие, и каждый оленевод мог выделить нам только по одному оленю. Мы получили восемь оленей. Больше нам и не требуется. С ними пойдет Тынава, брат хозяина стойбища. Он доведет нас до большеанюйских стойбищ и возвратится обратно с оленями. И вот мы снова отправляемся в путь. В этот день мы перекочевали в ближайшую долину горной реки Диргувеем и по ней двинулись к ее истокам прямо на север.

Долина имеет вид огромной, почти замкнутой котловины. По ней шли к перевалу ровно пять дней.

Последние дни стоит невероятная стужа. Низко стелется редкий туман. Солнце всходит тусклое и красное. Задерживается оно ненадолго и опять прячется. Нередко с неба сыплется вместо снега какая-то ледяная пыль, напоминающая туман.

Мы находимся на большой высоте. В этой широкой долине очень любопытно ведет себя лиственница: по мере нашего движения к перевалу она отступает от русла реки к коренным берегам. Близ русла, где, казалось бы, условия жизни растений наиболее благоприятны, остаются лишь приземистые кустарники ивняков и карликовой березы. С каждым километром нашего пути к истокам реки долина поднимается выше, а лиственница взбирается по склонам к краям борта долины и растет там, образуя узкую полоску леса, похожую на карниз. Такие карнизные лески держатся на правом и на левом бортах долины, не выходя на междуречные просторы. Это объясняется, по-видимому, тем, что в замкнутой высокогорной долине, как в озере, застаивается неподвижный холодный воздух. Даже дышать таким воздухом трудно. Пар от дыхания замерзает и превращается в ледяные кристаллы. Если подуть, слышится своеобразный легкий шорох, как бы гудение. Это шуршат при столкновении ледяные кристаллы. На такой стуже железо становится хрупким. Ртуть замерзает, и ее можно рубить. Жизнь на дне долины оказывается невозможной даже для лиственницы, и она карабкается повыше от холодного дна. На карнизе она, конечно, тоже находится во власти жестокой стужи. Ее древесина делается твердой, как железо. Но все-таки в ней теплится жизнь: она дышит. Правда, ее дыхание ослаблено, но не прекращается.

Заполярные растения удивляют нас своими крайними пределами жизни. Особенно изумительны эти пределы у растений, способных переходить в состояние так называемого анабиоза; во время такого сна отсутствуют все видимые проявления жизни, но остается способность проснуться при малейшем изменении внешних условий.

Еще более поразительны случаи возвращения к жизни растений после многих тысячелетий пребывания в вечномерзлых грунтах Заполярья, например «оживленные» стебельки мха, гифы грибов, некоторые сине-зеленые и зеленые водоросли.

На опушке карнизного леска мы вечером решили заночевать. Поднялись по левому склону долины и, выбрав более или менее ровный выступ, поставили на нем палатку.

Утром нас ожидала неприятность. Мы позавтракали до рассвета и, чуть забрезжило на востоке, выступили в поход. Спускаясь со склона, передний олень споткнулся и упал. Задние олени испугались и побежали. Нарты с грузом опрокинулись, и две из них оказались поломанными. Оленей остановили у подошвы склона. Коравги с помощником принялись за починку, а я занялся обследованием карнизного леса.

Большая абсолютная высота долины и суровый климат отражаются на росте деревьев: стволы приобретают сбежистость (кверху быстро утоньшаются), вершины усыхают, древостой сильно изреживается, становится приземистым. Перед нами горное лиственничное редколесье.

Скоро нарты починили, груз, раскиданный по склону, собрали и увязали.

По мере дальнейшего движения к истокам реки долина постепенно повышается. Щеки долины сближаются. Часто попадаются нагромождения каменистых глыб.

Вдруг из-за скалы впереди показался какой-то лохматый коренастый зверь, похожий на медвежонка, но очень пестрый. Он бежал, ковыляя и переваливаясь. Коравги выхватил лежащий на нарте карабин и выстрелил. За первым выстрелом вскоре раздался второй. Зверь перекувырнулся на ходу и остался лежать. Мы устремились к нему: оказалась росомаха.

Росомаха была среднего роста длиной около метра, считая и лохматый хвост. Шерсть у нее длинная, густая, но жесткая и грубая. Туловище рыжевато-бурое, но голова светлее туловища. Своеобразность окраски состоит в том, что по бокам тела от плеч до хвоста выделяется широкая светловатая полоса. Теперь понятно, почему издали росомаха показалась мне пестрой. Ноги с широкими лапами покрыты черными грубыми и блестящими волосами. Мех росомахи идет на отделку одежды и очень ценится среди местного населения.

Коравги знакомит нас с повадками росомахи. Несмотря на свою неуклюжесть, она может взбираться на деревья и там, усевшись на сучьях и плотно прижавшись к стволу, выжидать добычу. Она хорошо передвигается по кручам, хотя движения ее тяжеловаты. Днем росомаха обычно прячется в своем убежище – в расщелинах скал, в каменистых россыпях, под корнями поваленных деревьев или в глубоких снежных сугробах, где прокладывает свои ходы. К ночи выходит на охоту. Впрочем, летом при незаходящем солнце она нарушает свои привычки. Охотники не любят эту хищницу: она часто опустошает их ловушки и похищает припасы. О силе, ловкости и выносливости росомахи здесь сложились даже легенды: будто ей уступают дорогу медведи и волки.

Надвинулись сумерки. Выбрав подходящее место, мы ставим палатку. Коравги при свете костра снимет с добычи шкуру.

Ночью мороз усилился.

На следующий день мы добрались до истоков реки. Около полудня подошли к подножью горы и начали восхождение по склону к перевалу. Подъем ступенчатый, но слишком крутой. Медленно шаг за шагом мы взбираемся к перевальной седловине. И вот мы на перевале.

Первый взгляд на север, к конечной цели трудного пути. Издали видны высокие стены окраинных хребтов. Они поднимаются на горизонте и образуют мощную дугу, похожую на гигантскую подкову.

Мы стоим на вершине, куда поднялись с перевала, и не можем оторвать взор от каменного хаоса гор. Коравги показывает на север, на еле различимую вершину Камень Котлубай. Сколько таких «камней» еще предстоит нам преодолеть?

Делаем на перевале короткую передышку. Лиственница растет здесь приземистыми кустами не выше колена. Ее ветви раскинуты веерообразно и тесно между собой переплетены. Эта «крона» плотно прижата к земле в виде овала или круга. Лесом назвать это карликовое сообщество лиственничного стланика никак нельзя. Перевал сильно обдувается ветрами; здесь почти нет снега и растут войлокообразные лишайники – алектории, как мхом устилающие почву. Да и травы подобрались такие, как арктический проломник и снежная лапчатка, чернеющий остролодочник и сибирский плаунок (селагинелла), образующий плотноватую дерновинку с восходящими веточками.

Выше перевала заснеженные гольцы – высотный пояс горной пустыни. Иначе нельзя назвать эти острые мрачноватые пики, каменные гребни, хаотические нагромождения расколовшихся каменных глыб. Здесь можно наблюдать интересное явление природы: происходит перемещение воздуха и как следствие этого – ослабление мороза. Несмотря на большую абсолютную высоту, на перевале бывает теплее, чем на дне долины.

Я посмотрел на юго-запад и послал прощальный привет Омолону, где провел около четырех месяцев. Мы спускаемся с перевала и вступаем в пределы бассейна Большого Анюя – долину горной реки Алучина.

Здесь немало сугробов, но кое-где виднеется чистый лед, перемешанный с галькой. Решили по возможности двигаться быстрее, чтобы к вечеру успеть добраться до ближайшего карнизного леска. Ленточные, как бы висящие на склонах горной долины лиственичники привлекают нас обилием лишайниковых кормов для оленей.

Первый лесок прилепился на склоне, как ласточкино гнездо. Деревья здесь невысоки, а ветки расположены так густо, что образуют вокруг ствола как бы плетеный чехол. Без топора до ствола не доберешься. Лишайники, ради которых мы сюда пришли, образуют сплошной ковер.

Всю ночь олени питались подснежным кормом. Корм они схватывают из-под снега губами. Летом губы оленя настолько нежны, что животное не может срывать даже загрубевшие злаки, но зимой губы сильно грубеют и покрываются толстым роговым слоем, защищающим их от холода.

Едва забрезжил рассвет, мы были уже в пути. Позади нас видна громада гор, преодоленных нами вчера.

После полудня нам не повезло. Мы попали в горелые места. Лесной пожар уничтожил растительность, но ее возобновление идет полным ходом: появляется карликовая березка и образует густые заросли.

Лишь поздно вечером мы миновали гари и выбрали подходящее местечко для лагеря среди редко растущих лиственниц. Рядом с раскинутой палаткой оказались зеленые пятна сибирского можжевельника, еще не вполне закрытого снегом. Олени сразу же набросились на богатые ягельники из альпийской клядонии. Нередко тут встречается лишайник – пепельник альпийский.

На следующий день – сильный мороз. Часто приходится оттирать нос и щеки. Дыхание захватывает. Раздается сильный треск: лопнул ствол стоявшего неподалеку дерева. Пламя костра на малом привале не поднимается высоко кверху, а стелется по дровам. Создается впечатление, будто пламя «липнет» к дровам. Но странное дело: эти жестокие морозы переносишь гораздо легче, чем слабые морозы с ветром в Подмосковье. Здесь, в бассейне Анюя, нередко ни малейшего ветерка и очень сухой воздух.

Наш маленький отряд двигается по льду реки на север. Тускло просвечивает кумачовое пятно солнца. Вдруг Коравги, ехавший на передней нарте, остановился: лед реки покрыт водой. Над ней туман. В облаках тумана вода разливается, покрывая поверхность льда.

Открытая вода на льду реки никак не гармонирует с окружающей природой. Вокруг все покрыто снегом. Сильный мороз. За нашей спиной река скована льдом, а здесь течет вода, образуя наледь. Наледи в декабре – январе местное, весьма обычное явление. Вода медленно растекается по льду и, остывая, намерзает на нем слой за слоем. За зиму вода может образовать мощные толщи льда. Если на льду лежит снег, вода смешивается с ним, образуя своего рода снежный кисель, который потом замерзает. Наледи как бы подстерегают путников с нартами. Случалось, что на ходу нарта примерзала к наледи.

Обходя наледь, мы повернули в сторону и начали карабкаться по заснеженному склону коренного берега. До сумерек мы не смогли обойти наледь. Пришлось ночевать на неудобном косогоре.

Ночью мороз усилился. Утром он стал еще крепче. Мы продолжали карабкаться по склону вдоль реки; лишь в полдень наледь кончилась, и мы спустились на лед.

Только поздно вечером мы остановились лагерем. Палатку поставили у подножия высокой скалы. Такое местоположение отчасти защищало нас от все усиливающегося ветра. Единственный недостаток – поблизости оказалось мало дров: вокруг было обширное болото. Впрочем, и собранного нами сушняка могло хватить на ночь, если его расходовать не особенно щедро.

Ночью поднялся сильный ветер и стало очень холодно. Пришлось встать, чтобы подкинуть в печку побольше дров.

С рассветом мы были разбужены воем ветра. Он обрушивался на палатку, как бы проверяя, прочно ли она держится. Парусина с шумом хлопала под его напором, и палатка вздрагивала. Казалось, ее вот-вот подхватит ветер и сорвет с места. Мне не хотелось лишаться нашего удобного пристанища. Пришлось вылезать наружу и укрепить палатку, привязав ее веревками и ремнями к соседним деревьям.

Утром ветер превратился в пургу. Он яростно потрясал наше убежище, и, если бы оно не было закреплено, нам бы не сдобровать. С невероятной силой ветер подхватывал снег, превращал его в мельчайшую снежную пыль и гнал с громадной скоростью по долине. Хорошо натянутая парусина гудела.

За тонкой стеной палатки мы чувствовали себя как дома, и метель лишь убаюкивала нас своей бесконечной песней. Но снежная пыль проникла внутрь помещения, и стало еще холоднее. Топливо подходило к концу. Нужно было искать дров.

Тогда мы с Коравги вышли на поиски. Дикая стихия разыгралась не на шутку. Она нагромоздила большие сугробы. Ветер завывал. Снежная пыль, будто тончайшими иглами, больно секла лицо. Вдруг сильным порывом ветра меня чуть не кинуло на землю: снег несло сплошной стеной.

Мы повернули влево к реке и после долгих поисков случайно набрели на сухой, сломанный бурей тополь, лежащий на берегу. Набрав сухих сучьев, мы понесли их к палатке.

Пурга утихла лишь к вечеру.

На следующий день выдался сорокаградусный мороз. Мы двигались по льду реки и радовались, что до наступления полярной ночи сможем покрыть значительную часть нашего пути на север. Но в полдень издали заметили над рекой туман. Нетрудно было угадать, что мы опять приближаемся к наледи.

– Опять река кипит, – сказал Коравги. И действительно, эта «кипящая» вода напоминает горячий источник, когда над ним поднимаются пары. Там горячая вода, соприкасаясь с холодным воздухом, образует пар. Здесь в трескучий мороз «теплая» вода (с температурой чуть выше нуля) соприкасается тоже с холодным воздухом. Немудрено, что и тут пары из наледной воды сгущаются в морозном воздухе в туман. На таких небольших речках наледи возникают с наступлением сильных морозов. Лед на реке утолщается и сверху нажимает на дно, оставляя там для прохода воды лишь узкую щель. Отток воды, поступающей с верховьев речки, затрудняется, особенно когда дно реки подстилается водоупорной горной породой. Под давлением образующегося льда щель для прохода подледной речной воды становится очень узкой. Вода, не имея выхода, выжимается на поверхность, заливает лед и покрывающий его снег. По мере поступления она намерзает поверх льда слоями, образуя наледь. Но ледяной покров реки продолжает расти и книзу и, наконец, вплотную прижимается ко дну реки. К концу зимы наледь заполняет всю долину.

Нередко наледи достигают такой мощности, что они долго сохраняют в слоях льда зимний холод и мало поддаются лучам даже летнего солнца, оставаясь до августа среди зелени окружающих лесов. В случае же своевременного таяния от наледей остаются лишь островки льда. Они не мешают пробуждению растительности. Островки льда, тающего медленнее снега, долго увлажняют окружающую растительность и способствуют разрастанию трав.

Обходя наледь, мы долго не могли найти подходящего места для ночлега и потому задержались в пути. Палатку ставили уже в темноте у подножия каменной стены берега. Она так отвесно поднималась, что снег на ней не держался. Олени устали и нуждались в отдыхе и хорошей подкормке. Мы решили устроить здесь большую дневку.

На следующий день я решил выяснить состояние некоторых кормовых растений, добываемых оленем во время зимнего выпаса.

Отойдя от палатки и случайно обернувшись, я увидел, что наверху утеса, у которого мы приютились, прошедшие метели намели огромный сугроб. Как снежный козырек, он свисал над долиной, угрожая обвалом.

– Нужно непременно переставить палатку, – подумал я и решил пораньше закончить работу. По дороге пришлось предупредить об опасности Коравги и Танава.

День выдался на редкость ясный и безоблачный, но очень морозный. В полдень нами наблюдалась любопытная картина.

Через небосклон перекидывалась ярко сверкающая «арка» радуги. По сравнению с радугой средних широт она отличалась необычайной резкостью солнечного спектра.

Такая «морозная» радуга вызывается здесь появлением в атмосфере очень мелких кристалликов льда, имеющих треугольную форму. В этих крошечных «призмочках» и преломляются лучи заполярного солнца при необычайной прозрачности воздуха, низкой температуре и полном отсутствии облачности.

Возвращаясь с работы, я еще издали заметил, что сугроба наверху уже не было. Подхожу к палатке. Она погребена под большой кучей снега. Пришли мои спутники, и мы начали раскопку. Пришлось переселиться на другое место.

Только через двенадцать дней нам удалось дойти до Большого Анюя. Там меня ожидали неприятные новости. Самая главная из них – почти полное отсутствие надежды на быстрое получение ездовых оленей. Попытка привлечь другого проводника вместо закончившего свою работу Коравги также оказалась неудачной: никто из немногих людей, бывших в это время поблизости, не соглашался отправиться в такую даль. Удрученный, возвращался я от председателя нацсовета к палатке, где лежал мой экспедиционный груз и остатки продовольствия.

У палатки ожидал меня Коравги. Он встретил здесь своего друга детства Дулгана. Тот с семьей собирался кочевать на зимние пастбища. Видимо, на него рассчитывал охотник, соглашаясь идти со мной до Большого Анюя. Дулган находился здесь уже трое суток и откочевывал сегодня. Коравги хотел присоединиться к нему, и я поспешил рассчитаться с проводником.

На прощанье я предложил Коравги попить чаю. Огонь в печке весело пылал. Мы сидели с охотником и тянули крепкий напиток. Наконец, он поднялся и протянул мне руку.

– Прощай, Коравги, – сказал я. – Счастливой тебе жизни. Спасибо за твою работу.

Охотник крепко пожал мне руку. Мы расстались. В тот же день он откочевал в западном направлении.

Танаву я отпустил домой с оленями еще утром и теперь задумался, как быть дальше. Нужно было найти какой-то выход.

Совершенно случайно я получил помощь. Выручил меня работник разъездной фактории Тихон Щербаков.

Разъездная фактория – большое удобство для населения глубинных уголков края, удаленных от районного центра. Местным охотникам не нужно оставлять промыслы и отправляться за сотни километров покупать огнестрельные припасы, продовольствие, товары. Разъездной агент примет пушнину и тут же снабдит кочевника самым необходимым.

Успешно завершив свои дела, он возвращался теперь обратно. По дороге он еще раз завернул в стойбище за кормом для ездовых собак.

Мы оказались знакомыми. Он встречал наш пароход.

Щербаков сразу же принялся увязывать на своей объемистой нарте мое экспедиционное снаряжение. Вскоре мы мчались на собаках к месту назначения – в Островное.

– На таких мохнатых «рысаках» мы к концу декабря, возможно, и «доскачем» к стану экспедиции, – сказал Щербаков.

Декабрь по сравнению с более ранними месяцами поражает замиранием жизни заполярной природы.

Леса пустынны и молчаливы. Ни троп, ни следов зверей не видно. Зайцы зарываются в снег и проводят там большую часть времени. Белка почти не выходит из гнезда, хорошо сохраняющего тепло. Хищные звери бродят мало и в ловушки попадают редко. Глухари и рябчики, зимующие в лесу, подкормившись почками деревьев, особенно древовидных ивняков, бросаются с размаху в рыхлый снег и погружаются в него, точно в воду. В это время они очень вялы и тяжелы на подъем. Рыба тоже не ловится. Она дремлет на дне глубоких омутов. Заполярная природа безмолвствует, погрузившись в сонную неподвижность.

На Большом Анюе мы встретили огромную наледь. Эта наледь отличается от тех, какие мы видели ранее.

Ледяной покров вспучился посредине реки в виде кургана и взломался. Вода хлынула поверх льда и по склону кургана стекала к берегам, затопив прибрежный лес; деревья оказались погруженными в лед на полметра и выше.

В последние дни и солнце очень мало радовало нас своим появлением. Оно едва показывалось, низко стояло над горизонтом, чуть озаряя необозримые заполярные просторы. Мы старались полностью использовать чрезвычайно короткий день, отправляясь в путь с рассветом и двигаясь все светлое время.

...Совсем необычно сегодня солнце. Огромный диск оторвался от горизонта и медленно двинулся на запад. Края диска разорваны и напоминают чудовищные языки застывшего пламени. Через час светило склоняется к закату. Горные вершины, покрытые снежными шапками, окрасились в лилово-фиолетовый цвет. И вот солнце уже начинает медленно погружаться за горизонт.

Назавтра солнце показалось в этом году последний раз. Мы жадно глядим на него, словно прощаясь с любимым существом. Здесь отчетливее, чем в умеренных широтах, чувствуешь мощь солнца и его живительную силу. Около часа оно двигалось вдоль горизонта и, словно обессилев, скрылось, так и не оторвавшись от него. Но над тем местом, где светило погрузилось, вырос огромный столб; он долго двигался к западу, следуя за невидимым солнцем, и постепенно терял свою яркость.

В течение нескольких дней после наступления полярной ночи мы ежедневно наблюдаем лишь слегка зардевший небосклон. И с каждым днем отблески все больше бледнели.

Несмотря на наступившую полярную ночь, мы продолжаем наше движение на север. Наш путь освещают только луна и звезды.

В неуклонном продвижении на север нам помогают и сполохи. Сегодня они полыхают зыбкими лучами, скользя по темному небу, и как бы причудливо извиваются с севера на юг. На севере сполохи начинаются узкими светлыми лентами с неясными очертаниями. В зените и к югу они расширяются, превращаясь в розовые лучистые полосы. Лучи непрерывно играют и переливаются различными оттенками: синими, фиолетовыми, ярко-красными.

В промежутках между цветными полосами видно темное небо с мерцающими звездами. Где, помимо Заполярья, увидишь такую незабываемую красоту природы?

В горной долине Орловки мы набрели на старую охотничью избушку (поварню) с плоской крышей и единственным маленьким окном. Мы выгребли снег, занесенный ветром сквозь неплотно закрытую дверь, и заткнули дыры в стенах пучками вейниковой соломы. Вскоре в печке потрескивали дрова.

Пора подумать и о собаках. Тихон развязал прикрепленный на задке нарты мешок с рыбой. Все двенадцать псов сразу же вскочили на ноги и умильно глядят на него, покручивая хвостами.

Тихон называет по имени каждую собаку и бросает ей корм. Она подпрыгивает, стараясь схватить свою долю на лету. Нередко рыбу, предназначенную одной собаке, перехватывает другая, не соблюдая очереди. Тогда Тихон окриками «наводит порядок». Чем меньше остаётся нерозданных рыб, тем спокойнее становятся собаки.

Каждый мохнатый едок получил по три мерзлых сельдятки – местное название сибирской ряпушки (корегонус). Собак во время поездок обычно кормят вечером, спустя час после остановки на ночлег.

При очень долгой дороге собак иногда подкармливают в пути, кидая им по одной рыбе, или по кусочку мяса – не больше.

После ужина собаки свернулись мохнатыми клубочками на снегу и погрузились в дремоту. Естественные пушистые шубы хорошо предохраняют их от холода.

Закончив кормежку, мы вернулись в избушку.

За день мы проехали около пятидесяти километров. По хорошей дороге можно подвинуться и на большее расстояние. Но мы едем по целине да еще при свете луны.

Наша собачья упряжка, как и всякая в этой местности, состоит из двенадцати собак и длинной узкой нарты. К нарте привязан длинный ремень – потяг. Вдоль потяга парами (по одной с каждой стороны) вделаны петли на таком расстоянии, чтобы пристегнутые к ним собаки не мешали друг другу во время езды.

Немудреная собачья упряжь, или алыки, переходит к концу в короткий ремень с палочкой. Палочка закладывается в ременную петлю потяга. Алыки сшиты по размерам собаки из нерпичьей шкуры.

Обычно Тихон запрягает дюжину собак цугом или «елочкой» и голосом управляет их движением, направляя в ту или иную сторону. Заставить такую свору собак работать с полным напряжением сил на протяжении многих часов – не простое дело, особенно по бездорожью. Собаки понимают каюра. Каюр называет по имени каждую провинившуюся собаку, и она сразу же прибавляет ходу, если до этого времени отставала.

У каждого каюра имеется прикол (оштол), или крепкая палка. На утолщенном конце палки, окованном железным кольцом, вделан крепкий металлический шип. Прикол нужен для торможения нарты, особенно при спуске с крутых склонов и для остановки нарты.

На нарте можно ехать даже по весеннему льду с трещинами, между которыми показалась вода. Передовые собаки с хода бросаются в воду, увлекая остальных. Не останавливаясь, собаки рвутся вперед и выскакивают из воды. Длинная нарта также не прекращает движения. Ее передок, опустившись на секунду в трещину, мгновенно выносится собаками на лед уже на ту сторону. Собаки, мелко перебирая лапами, мчатся к следующей трещине, отряхиваясь на ходу после купанья в холодной воде, и нарты проносятся дальше. На каких других животных можно успешно преодолевать такие рискованные пути по бездорожью?

О собаке заботятся, за ней следят, чтобы она не поранила себе лапы. Чуть только на лапе появляется ранка и собака начинает кровянить след, каюр достает из кармана заблаговременно приготовленные собачьи башмаки (в виде мешочков) и бережно надевает их на лапы животного, подвязывая шнурками так, чтобы они не свалились.

Между тем в чайнике закипела снеговая вода. Пока я заваривал чай, Тихон готовил ужин. Он принес с мороза большую рыбину и чуть погрел ее у огня. Потом вытащил острый нож, взял рыбу за хвост, поставил ее головой на доску и срезал с нее чешую вместе с кожей, а затем принялся настругивать. Тонкую стружку рыбы, или строганину, обычно едят с солью. Строганина из чира оказалась вкусной, и мы хорошо поужинали.

За чаем Тихон рассказал, что строганину у них дома едят, предварительно обмакнув в «соус» из уксуса, горчицы, перца и соли. Мороженая рыба, особенно последнего лова, не только отлично сохраняется, но и удерживает приятный вкус, если ее покрыть ледяной оболочкой. Для этого ее обмакивают в воду. На морозе вокруг рыбы тотчас же образуется ледяная пленка. Делают это несколько раз, пока рыба не покроется слоем льда.

Около полуночи я вышел из поварни. Над скованной морозом землей застыл холодный отяжелевший воздух.

На северной половине неба играют сполохи, образующие огромную светлую дугу. Под ней темнеет небо с мерцающими яркими звездами. Цвет дуги постепенно переходит в пурпурный. От верхней части дуги по всем направлениям отходят пучки длинных, непрерывно переливающихся лучей, и она приобретает вид гигантского веера. Пурпурный цвет переходит в ярко-фиолетовый. Но не прошло и четверти часа, и дуга уже не испускает новых лучей. Лучи постепенно бледнеют и гаснут. Вместо дуги полярного сияния остается неясный свет, быстро слабеющий. Вот свет дуги совсем потух. Полярная ночь кажется теперь еще темнее.

Среди ночи меня разбудил какой-то гул. Временами гул ослабевал, но затем снова возобновлялся. Тогда наша избушка словно вздрагивала и от двери тянуло холодом. По-видимому, началась морозная буря. На отяжелевший морозный воздух налетает откуда-то ветер. Толчки и последующий гул – это первые усилия ветра, который еще не может всколыхнуть сгущенный морозный воздух, застоявшийся в долине. Но толчки повторяются более часто и продолжительно, и гул становится более ровным и непрерывным. Значит, охлажденный воздух «тронулся», и его тяга теперь ощущалась нами, несмотря на теплый олений мех зимней одежды.

Утром, выйдя наружу, мы не нашли собак. Их замело и накрыло снежным одеялом. Под ним собаки мирно спали. Тихон разбудил их. Они отряхнулись от снега и, сладко позевывая, потягивались на передних лапах.

Едва мы сели на возок, собаки со свежими силами понеслись во весь опор. При быстрой езде нарта сильно раскачивается, накреняясь набок, словно парусное суденышко от ветра, и может опрокинуться, если каюр не успеет предугадать этого. Он сидит боком с правой стороны нарты, позади вертикально приделанной к нарте дуги, поставив ноги на полоз. Вот нарта наклоняется вправо. Тихон вскакивает и становится на полозья слева. Держась за дугу, он перевешивается на левую сторону, тем самым уравновешивая наклонившуюся нарту. Если нарта затем наклоняется влево, каюр мгновенно оказывается на правом полозе и, нагибаясь, выправляет нарту. При подъеме на косогоры мы быстро выскакиваем из саней и дружными усилиями помогаем собакам, подталкивая нарту. Собаки чувствуют помощь и работают усерднее. Из-за бездорожья нам приходится часто бежать рядом с нартой, иногда держась за дугу.

Обычно в упряжке собака бежит легкой рысцой со скоростью не более шести-восьми километров в час. Во время хода нарты собаки нередко перескакивают на другую сторону потяга, так как нуждаются в перемене места: у собаки, бегущей справа от потяга, устает в пути правое плечо, а у ее напарницы – левое. Иногда Тихон подбадривает собак. Они слушают его внимательно и отвечают по-своему: то повиливанием хвоста, то тихим повизгиванием. Особенно собаки оживляются, когда Тихон начинает что-то петь. Он веселит их, и они ускоряют бег.

Мороз усиливается. Термометр показал –40°. Холод проникает в меха, и тогда приходится соскакивать с нарты и бежать рядом с нею, стараясь согреться. Собаки, ощущая облегчение, пускаются вскачь. В этом состязании «наперегонки» животные быстро одерживают победу, и мы, запыхавшись, снова вскакиваем в сани.

Полная луна серебрит снег.

Вечером на стоянке удалось быстро поставить палатку: поблизости оказались две рядом стоящие лиственницы. Мы просунули длинную жердь в рукав палатки и концы ее подвязали к деревьям. Висящие на жерди, как на перекладине, «полотнища» оттянуты в стороны и прикреплены завязками к соседним деревьям и к нарте. Труба железной печки пропущена через отверстие в жести, вшитой в переднюю стенку. Железная печка быстро нагревает в палатке воздух.

Мы с Тихоном расправились со вторым чиром. Нарта облегчается с каждым днем. У меня появляется уверенность, что на наших собаках мы скоро будем у цели. Здешние ездовые собаки славятся своей выносливостью далеко за пределами края.

Эти двенадцать псов никак нельзя назвать обезличенной собачьей сворой. Они отличаются друг от друга, по словам Тихона, не только внешним видом, но и характером.

...Приятно видеть умного передового Серого. В упряжке он работает весело, быстро перебирая сильными лапами. Лихо натянув свою постромку, он увлекает своим рвением остальных собак.

Очень добродушен большой лохматый пес Еремка. Но почуяв след какого-нибудь зверя, он способен сбить всю упряжку в сторону.

Крупный Кудряш очень смышлен и прилежен, но весьма флегматичен. Свое обычное спокойствие он теряет лишь при кормежке.

Полная противоположность ему – пес Ушастый. Он бурно реагирует на все, что вокруг него происходит. Успокаивается он на самое короткое время, и то после изрядной трепки, полученной от своих более уравновешенных соседей, которым он надоедает.

Самый ленивый в упряжке – Кудлатый. Лень сочетается в нем с большой хитростью и увертливостью. Пользуясь своей силой, он непрочь отнять одну-две рыбы у более слабой собаки, если та зазевается. Свой корм он проглатывает мгновенно. Однажды Тихон угостил пса Мигая костью. Невдалеке лежал Кудлатый и, видимо, спал. По крайней мере он и ухом не повел, когда Мигай, получив кость, принялся за угощение. Тихон с недоверием посмотрел на Кудлатого, зная, что безмятежность и кротость не свойственны четвероногому хитрецу. Поэтому, спрятавшись за дверью, Тихон осторожно поглядел в дверную щель. Он увидел, как Кудлатый стремительно вскочил и молча набросился на Мигая. Тихон поспешил на помощь, но было уже поздно: Кудлатый с отнятой добычей кинулся наутек. Пришлось Мигая подкормить дополнительно.

Собаки Микитка и Мальчик питают друг к другу самую нежную дружбу. Если их привязать в разных местах, они скулят и воют, находясь же рядом, ведут себя очень спокойно. Между ними бывают и потасовки, но они редки и быстро забываются.

Ночью опять играют сполохи. Над головой образовался светлый купол. Сверкают разноцветные лучи, как бы перелетающие с необыкновенной быстротой по всем направлениям небосвода. Они перекрещиваются и образуют удивительные сочетания красок.

Понемногу купол начинает блекнуть, и вот уже зимний мрак вновь окутывает безмолвную землю.

Утром едва Тихон успел выйти из палатки, как его чуть не сбил с ног сорвавшийся с привязи Серый. Пес стал на задние лапы, а передние положил Тихону на плечи и лизнул лицо. После этого довольный пес стал прыгать и всячески выражал свой восторг. Его серебристо-серая окраска шерсти и торчащие острые уши напоминали полярного волка.

Тихон обошел остальных собак и каждую приласкал. Достаточно собаку погладить, почесать за ухом, потрепать загривок, и она мгновенно успокаивается. Но не получив от хозяина своей доли внимания, она визжит, рвется с привязи, огрызается на соседей и даже может подраться с более счастливой собакой. Каждый пес любит ласку – единственную после кормежки награду за свой тяжелый труд.

Перед отправлением в путь Тихон облегчил ход нарт, устроив своеобразные ледяные подполозки. Полоз натирается мокрым куском оленьей шкуры до тех пор, пока слой льда не оказывается достаточно толстым, гладким и блестящим. На таких полозьях нарта скользит гораздо легче и быстрее.

Собаки одним махом сдвинули нарту и сразу помчались галопом. Их пыл постепенно остывал, и спустя полчаса они бежали ровной рысцой. Потом рысца стала постепенно замедляться.

Передовой Серый, стараясь сохранить быстроту движения всей упряжки, неустанно нажимает на алык и изредка повизгивает. Из его открытой пасти свешивается язык, вырывается учащенное дыхание. Остальные собаки, следуя примеру передовика, стараются подтянуться. С высоты возка хорошо видны усилия пушистых комочков с поднятыми кверху хвостами и быстро мелькающими лапами.

Но вот все собаки начинают уставать. Нередко та или иная собака кидается в сторону, на ходу быстро хватает снег и снова нажимает на алык. На усталых псов уже не действует пример прилежного передового.

Тихон покрикивает на самых ленивых, обычно запрягаемых в конце упряжки, и действует приколом. Ленивый пес взвизгивает и туго натягивает постромку. Теперь вся упряжка работает дружно.

Местность сильно пересечена, ехать трудно, и нам приходится бежать рядом с нартой, помогая четвероногим друзьям. Собаки не переносят часто меняющейся нагрузки. Они меньше устают, если тянут нарту безостановочно. И мы стараемся избегать остановок и зорко следим, чтобы нарта плавно неслась вперед, увлекаемая собаками.

Когда собаки очень устали, Тихон отвязывает и спускает Серого. Умная собака рванулась вперед и побежала, отделяясь от упряжки все дальше и дальше. Тогда и остальные псы, на время забыв усталость, ускоряют ход, стараясь его догнать.

Короткий привал. Собаки получают по одной мерзлой сельдятке. Пока я увязываю нарты, Тихон на лыжах уходит вперед. Псы рвутся за ним, и мне с трудом удается их сдерживать.

Тихон уже далеко, когда я пускаю упряжку по его лыжне. Упряжка с визгом несется за человеком. Вот мы его догоняем. Каюр пропускает упряжку вперед и ловко прыгает на нарту. Псы продолжают мчаться вскачь. Наш путь лежит вдоль высокого скалистого берега реки. Порывами дует ветер и заметает лед реки. Собаки несутся по ровному льду, полузанесенному снегом, а за ними стремительно катятся нарты.

Сквозь меховые наушники шапки до меня доносятся какие-то неясные звуки. Прислушиваюсь. Ветер ударяет в отвесные скалы, и они поют. Каждый утес, отдельный выступ скалы, принимая на себя порывы ветра, издает своеобразное гудение. Радость движения вперед, кажется, разделяет со мной и заполярная природа.

Долина горной реки ведет нас строго на север. На обрывистых береговых обнажениях можно различить причудливо смятые складки горных напластований. Ширина реки постепенно убывает. Мы на дне ущелья. В одном месте высокий берег как будто расщеплен на три узкие скалы, стоящие отдельными утесами.

Средняя скала нависла над ущельем. Сверху с нее свешивается снеговой козырек, готовый рухнуть в любую минуту.

Мы «нырнули» под нависшую скалу и благополучно миновали ее. Вскоре ущелье осталось позади, и долина стала расширяться.

Невесть откуда появился заяц. Тихон приказывает собакам взять влево.

– Кух-х-х! Кух-х-х! – кричит он, но псы его не слушают. В них проснулся неудержимый охотничий азарт, и они мчатся за зайцем. С большим трудом Тихону удалось справиться с упряжкой.

Но вот и ночлег.

После кормежки собак и ужина мне пришлось заняться починкой одежды. Перед сном выхожу из палатки проведать собак. Сытые, они мирно спят.

Ночь тихая. Над нами высоко мерцает звездный шатер. На небосклоне четко вырисовывается линия хребта, уходящего на восток.

Вдруг появляется бледный зыбкий луч. Вокруг него возникают другие. Они как бы струятся и расширяются. Вот они образовали уже складки гигантского занавеса. Занавес переливается радугой красок и, словно от ветра, колышется. С востока и запада, а позднее и с юга на него устремились новые лучи. Они то робко проникают вперед, то отступают обратно. Вот все лучи как бы остановились в зените, образовав там ярко окрашенное облако.

Полярное сияние – захватывающее явление заполярной природы. Глядишь на него и не можешь оторваться. Каждую минуту – новая сказочная игра света. Тут именно игра света, а не цвета, хотя свет переливается всеми цветами радуги.

Благодаря полнолунию мы проехали большое расстояние. Наш путь близится к концу. Корм для собак на исходе.

Постоянное вскакивание с нарты во время дороги и бег рядом с ней изрядно нас изматывают. После длинного перехода мы сегодня особенно это почувствовали. Однако я не мог удержаться от соблазна поглядеть и сегодня полярное сияние. Оно меняет свои формы не только каждый день, но ежеминутно. Нынче на небе как бы развеваются огромные пурпурно-розовые знамена, вытканные светлыми и золотыми блестками. Кажется, будто они колышутся ветром, хотя стоит полнейшее безветрие, обычное для сильных морозов. Знамена, словно отороченные лучистой бахромой, свертываются и снова расправляются.

Особенно живо и разноцветно играет полярное сияние около полуночи.

На следующий день мы подошли к последнему перевалу. Около получаса ходили мы с Тихоном по гребню водораздельного хребта в поисках подходящего спуска. Сильный ветер на гребне перевала уплотнил снег, и идешь по насту, не проваливаясь. Наконец, остановились у занесенной снегом высокой осыпи. Круче не видно конца.

Нам было ясно, что удержать сани на таком склоне почти невозможно. Однако иного выхода не было.

Для уменьшения скольжения Тихон обмотал один полоз саней цепями.

Спуск оказался небезопасным. Едва оторвавшись от гребня, мы мгновенно понеслись вниз. От быстрого движения поднялся вихрь снега. Собаки словно летели на крыльях. Каюр тормозил нарты изо всех сил, налегая телом на прикол, который чертил по склону кривые глубокие линии, вскапывая снег. Но, несмотря на это, нарты неудержимо скатывались вниз.

Вдруг раздался резкий скрежет; я ощутил сильный толчок и почувствовал, что мы на санях несемся по воздуху. Потом очутился лежащим на спине в сугробе снега в полном одиночестве. Надо мной на темном небосводе лишь мерцали далекие звезды. Вскочив на ноги, я стал вглядываться в ближайшие сугробы. В одном из них, ближе к склону горы, завязла стоявшая на земле нарта. Тихона нигде не было, и он не отозвался на мой голос.

Прошло несколько неприятных минут в поисках моего спутника. Наконец, я увидел его, подходившего с противоположной стороны. Он хромал и морщился от боли, держась за бедро.

Тут же выяснилась и причина полета. Оказалось, в нижней части склона был уступ. Перед ним следовало с наибольшей силой задержать бег саней, тогда все обошлось бы благополучно. Но удар, полученный Тихоном от прикола, наскочившего на камень, был настолько сильным, что у каюра «из глаз посыпались искры», и он уже не в состоянии был сдержать сани. С уступа, как с трамплина, нас подкинуло на полном ходу в воздух.

Мы поспешили к собакам. Они лежали у нарт, свернувшись клубками. Каюр оглядел и ощупал каждую собаку, но ничего страшного не обнаружил.

Подняв нарты и распутав постромки, мы двинулись дальше. Позади нас круто взбегал очень высокий косогор. Вершина горы даже не различалась. Не верилось, что нам удалось благополучно скатиться оттуда вместе с нашими четвероногими друзьями.

И снова продвигается вперед наша нарта. Проехав километра четыре, мы достигли долины Эломбала. Там раскинули палатку.

Поздно вечером, перед сном, мы вышли из палатки проведать собак. Запорошенные снегом, они спят после тяжелого перегона, видны лишь кончики ушей.

Всю ночь дул шквалистый ветер. Снег несся с каким-то стеклянным звоном.

Утром мы разбудили собак. Они неохотно поднялись, отряхнули от снега пушистые шубы и завыли.

Под самый конец пути, уже в долине Малого Анюя, выдалась безлунная ночь. Мы пробивались через снега при звездах. На нашем пути встретилась полоса «убродного» – сухого рыхлого снега, словно пух покрывающего речной лед. Собаки проваливались в нем по брюхо и с большим трудом тащили нарты. Иногда собаки так погружались в снег, что видны были только головы с высунутыми языками да торчащие кверху хвосты.

Наши четвероногие друзья окончательно обессилели. Пришлось нам самим работать в упряжке вместе с ними. Общими усилиями мы долго преодолевали уброд.

Неожиданно он сменился голым льдом: ветер начисто вымел отсюда снег.

Из последних сил мы двигались к цели. Едва сани останавливались, собаки в тот же момент ложились на снег, свернувшись клубочками. Даже Тихону было трудно их поднять. Животные жалобно глядели в глаза. Каюр прошел вдоль упряжки. Он поднял на руки каждого пса и приласкал. Умные животные, словно поняв необходимость продолжать путь, натянули постромки и напрягли последние силы.

Нас самих качало от усталости, но мы не собирались раскидывать палатку и делать привал.

В этот «вечер» под Новый год, по расчетам Тихона, мы должны были достигнуть цели. Корм собакам кончился. У нас тоже иссякли продукты. Оставался единственный выход – двигаться вперед.

Так мы плелись еще несколько часов. В непроглядной дали едва различались силуэты гор, подступающих к долине Малого Анюя.

Собаки окончательно выбились из сил. Они высунули языки и пригнули головы к самому снегу. Мы сами тащили нарту.

Но вот передовые собаки стали принюхиваться, поводя ушами. Они что-то почуяли и забеспокоились. От них беспокойство передалось и другим, менее чутким собакам.

Вдруг Серый радостно завизжал и скакнул вперед, глубоко забирая лапами по снегу. За ним рванулась вся упряжка. Усталость как бы исчезла. Собаки радостно визжали и во весь опор мчались по снегу замерзшей реки. Тяжело дыша, мы бежали за нартами, выбиваясь из последних сил.

Вдали показались огоньки Островного. Эти огоньки обещали не только уют жилья, тепло и горячий чай, но и означали завершение «Омолонского похода».

Собаки напрямик неслись к «большому привалу».

Последний взгляд на Полярную Звезду, служившую нам путеводным огоньком среди заполярных просторов, и мы подъехали к экспедиционному домику.

Как его не узнать? Ведь на своих плечах пришлось грузить этот домик на борт «Ермака». Сколько воды утекло с тех пор!

После жарко натопленной бани мы присоединились к товарищам по экспедиции за новогодним столом.