Антология экспедиционного очерка

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Источник:  Сдобников Василий Михайлович. По тайге и тундре. Издание второе, переработанное и дополненное. Государственное издательство географической литературы, Москва, 1956 г.

 

В Хибинах

В техникуме, где я учился, преподаватель географии Сергей Иванович Сергель устраивал каждое лето дальние лодочные экскурсии.

Сначала экскурсиями руководил сам Сергей Иванович, но желающих поехать с каждым годом становилось все больше и больше и включать их в одну экскурсионную группу было уже невозможно. Поэтому руководителями некоторых групп назначались наиболее опытные и авторитетные студенты.

Где только ни побывали наши экскурсанты! По Волге, Каме, Вишере, Чусовой, по Днепру, Дону, Азовскому морю, Сырдарье и по Мариинской системе скользили их легкие лодки. На веслах, под парусом, бечевой, на шестах — всеми способами продвигались они вперед.

Экскурсии оставили у многих неизгладимые впечатления и переживания, запавшие в душу на многие годы. Это было действительное, а не книжное изучение географии и ознакомление с просторами нашей Родины, с ее многообразной природой и естественными богатствами, с ее неисчислимыми селениями, городами.

Нужно сказать, что это были не совсем обычные поездки. Сергей Иванович требовал, чтобы каждый экскурсант в зависимости от его склонностей изучал какую-либо отрасль географии или этнографии посещенного района. Одним поручалось изучение и сбор коллекций по фауне и флоре района, другие изъявили желание собирать минералы, третьи — изучать труд и быт населения, типы построек и пр. Были и «свободные художники» и даже «писатели», которые должны были запечатлеть в художественных образах экскурсию и красоту окружающей природы.

Все собранные материалы привозились в техникум, их обрабатывали, и они поступали в кабинет географии, где служили наглядными пособиями для студентов при прохождении курса географии.

Многим эти экскурсии привили любовь к путешествиям, к научно-исследовательской работе и для многих определили весь дальнейший жизненный путь.

Все участники приобретали на экскурсиях массу разных практических навыков: уменье управлять лодкой, грести, ходить под парусом, ставить палатку, разводить костер в любую погоду, готовить пищу. Эти навыки, безусловно, небесполезны для каждого.

Я был участником некоторых из этих экскурсий, и именно это обстоятельство привело меня вскоре на географический факультет Ленинградского университета.

В 1925 году техникум был окончен, и весной того же года сданы приемные экзамены в университет. До начала занятий оставалось три месяца, и их хотелось использовать для какой-нибудь дальней поездки. Таким же желанием горели и два моих товарища.

Сергей Иванович посоветовал нам обратиться в Ленинграде к академику А. Е. Ферсману, который занимался тогда исследованием Хибин.

Дело в том, что в 1924 году вышла увлекательная книга А. Е. Ферсмана: «Три года за Полярным кругом»; автор ярко и красочно описывал природу Хибин, их необычайные богатства и исследовательскую работу, которую вели там минералогические отряды, руководимые А. Е Ферсманом.

А. Е. Ферсман горячо призывал советскую молодежь к изучению родной природы, ее минеральных богатств, в особенности богатств Севера.

Воспользоваться этим призывом и предлагал нам Сергей Иванович.

— Может быть, — говорил он, — Ферсман включит вас как технических помощников в один из хибинских минералогических отрядов, и вы сможете побывать в этих замечательных местах.

Участие в настоящей научной экспедиции было для нас мечтой, ради которой согласны были выполнять любую порученную нам работу.

Солнечным июньским утром мы вышли из дверей Московского вокзала на площадь Восстания в Ленинграде.

Нам хотелось полюбоваться на город, в котором были впервые, город, носящий имя великого Ленина, и мы зашагали по Невскому, не воспользовавшись трамваем, чтобы доехать до Минералогического музея Академии наук, где, мы знали, работал А. Е. Ферсман.

Вот и музей. С некоторым душевным трепетом открываем двери и поднимаемся на второй этаж. Людей не видно. Мы оглядываемся по сторонам, не зная, куда направиться. Но на наши шаги из дверей лаборатории выходит молодой человек и спрашивает, что нам угодно.

— Нам нужно бы увидеть Александра Евгеньевича, — говорит один из нас.

— Александра Евгеньевича нет, но он скоро будет. Пройдите к ученому хранителю музея, Владимиру Ильичу Крыжановскому, — и лаборант проводил нас до дверей его кабинета.

Владимир Ильич, человек средних лет, приветливо здоровается и спрашивает, зачем пожаловали в музей. Оказывается, музей в тот день был закрыт для посетителей, но мы не обратили внимания на объявление на дверях. Извинившись, объясняем, что пришли в музей не для его осмотра, а к А. Е. Ферсману.

— Тогда вам придется немного обождать, — сказал Владимир Ильич и поинтересовался целью нашего прихода.

Несколько сбивчиво и путано, как всегда бывает, когда что-либо объясняют сразу два-три человека, рассказали, кто мы такие, откуда, почему и зачем приехали в Ленинград. Не забыли, конечно, сказать и о книге Ферсмана «Три года за Полярным кругом».

— Ах, вот оно что! — воскликнул, улыбаясь, Владимир Ильич и предложил нам сесть и подробнее рассказать обо всем.

Не прошло и пяти минут нашей беседы, как в коридоре послышались быстрые шаги, и в комнату вошел Ферсман. Для нас наступила решающая минута.

Поздоровавшись со всеми, Ферсман вопросительно взглянул на Крыжановского.

— А это, Александр Евгеньевич, помощники к нам приехали, — отрекомендовал нас Владимир Ильич.

— Помощники, да еще такие молодые! Вот это замечательно! — воскликнул Ферсман.— Ну, расскажите, в чем дело, — продолжал он, обращаясь к нам.

Мы повторили свой рассказ и закончили его просьбой позволить нам принять участие в Хибинской экспедиции.

Конечно, не упустили случая упомянуть, что участие в путешествиях для нас не новость, что уже плавали в лодках по Волге, по Дону и были даже на Северном Урале. Там нас удивило разнообразие всяких камней, которых много собрали и привезли с собой.

При упоминании о камнях Ферсман заметно оживился. О камнях он мог слушать и говорить сколько угодно и всегда с огромным интересом. Вся его жизнь была посвящена изучению минералов.

Александр Евгеньевич поинтересовался каждым из нас в отдельности и особенно вопросом, кто кем собирается стать в дальнейшем.

Когда он узнал, что я поступил на географический факультет (А. Е. Ферсман был тогда его деканом), то спросил, какая же специальность меня там привлекает. Я ответил, что интересуюсь изучением животного мира.

— Значит, птичником собираетесь быть, — сказал он с легкой иронией и как бы сожалея о том, что могут быть люди, для которых существуют вещи более интересные, чем минералы. Он посоветовал мне обратиться в Зоологический музей Академии наук к Ф. Д. Плеске за необходимыми указаниями.

Нас с первого же момента поразила та кипучая энергия, которая чувствовалась в этом человеке. Несмотря на свой высокий рост и мощную фигуру, Ферсман удивлял своей живостью. Он быстро двигался, громко говорил, был очень жизнерадостен.

Вскоре после встречи и знакомства с нами он пригласил нас посмотреть минералы и провел по всем залам Минералогического музея.

А. Е. Ферсман с увлечением рассказывал о минералах, и каждый из них оказывался чем-либо замечательным. Для нас, еще мало что повидавших на свете, посещение музея было целым откровением. Не верилось, что недра земли, той земли, которая обычно представляется как чередование песков и глин, таят в себе такую красоту и такое богатство форм и красок.

Окаменевшей ключевой водой сверкали перед нами огромные друзы кристаллов горного хрусталя. Чистейшей густой синевой южного неба, когда на него смотришь в солнечный день из-за какого-нибудь укрытия, светился лазурит. Зеленые озимые всходы злаков напоминали большие куски малахита, и окаменевшими каплями чистейшей крови казались рубины.

Нас поразили огромные, сверкающие золотистым блеском кристаллы пирита, и именно этот минерал мы приняли за золото. И удивились, увидев настоящее золото; это были невзрачные, бесформенные куски желтого металла, совсем не имевшие ослепительного блеска пирита. Нет возможности перечислить все богатства красок, которыми обладают разные минералы. Сюда нужно ходить и любоваться на них, так же как любуемся хорошими картинами.

Эта короткая экскурсия по залам музея оставила у нас незабываемое впечатление.

Вернувшись с Ферсманом в его кабинет, снова попытались узнать, можем ли рассчитывать на участие в работах минералогической экспедиции.

— Ну, а что вы умеете делать? — спросил он нас. Мы ответили, что умеем грести и управлять лодкой, носить грузы, собирать камни, разжигать костры, варить обед.

Увидя такое необычайное разнообразие наших талантов, Александр Евгеньевич улыбнулся и, видимо, остался доволен.

— Хорошо, — сказал он, — я зачислю вас техническими помощниками в отряд Гутковой. С этим отрядом вы можете дважды пересечь Хибины и поможете ему в переноске грузов к Умбозеру. Там никакого транспорта нет, и грузы приходится носить на себе. Выезд в Имандру назначен на послезавтра. Поезд отправляется в 23. 30. Будьте к этому времени готовы.

Поблагодарили Ферсмана и распрощались с ним. Нашей радости не было границ. Подумать только: нас зачислили в настоящую научную экспедицию, которой руководит академик Ферсман!

...В хлопотливых сборах незаметно прошли два дня, и к назначенному сроку, за час до отхода поезда, мы были уже на вокзале. Над городом повисла призрачная «белая ночь».

Всю дорогу, почти не отрываясь, смотрели на мелькавшие за окном вагона пейзажи. Чем дальше к северу, тем ночи становились светлее.

С нашим отрядом ехали на производственную практику два студента — один из Горного института, а другой с географического факультета Университета. Как-то в разговоре с географом я задал ему наивный, но занимавший меня тогда вопрос. Я спросил его, зачем нужно готовить на географическом факультете так много географов, если почти вся Земля, в том числе и наша страна, буквально вдоль и поперек изъезжена многочисленными учеными-путешественниками и описана в большом количестве разных книг. Мне представлялось, что в области географии все в основном уже изучено и что будущим географам делать как будто уже и нечего. Владимир Николаевич — так звали студента — только рассмеялся на мой вопрос и начал мне доказывать, что в области географии многое еще как следует не изучено, что сделаны лишь первые общие и часто поверхностные описания.

— Для будущих географов, — говорил он, — непочатый край работы по углубленному изучению разнообразной природы нашей огромной страны.

И вот мы на станции Имандра. По левую сторону от железной дороги раскинулось большое заполярное озеро, за которым синеет темная щетка хвойных лесов, по другую высится Хибинский горный массив. Это именно массив, а не хребет. Огромная глыба кристаллических пород выдвинулась из глубины земной коры много миллионов лет назад...

Хибины, по словам академика А. Е. Ферсмана, это природный минералогический музей, которых не много встречается на земном шаре.

Часто встречались темно-зеленые, почти черные и продолговатые кристаллы эгирина, вишнево-красные эвдиалиты, сфены, золотистые лампрофиллиты. Реже попадаются рамзаит, мурманит, лопарит. Последние три минерала встречаются только в Хибинах.

Такое скопление редких минералов у поверхности земли отчасти объясняется тем, что ледник, опускавшийся со Скандинавских гор, был наибольшей мощности. Он стер верхние, более рыхлые напластования и обнажил породы, которые в других местах обычно скрыты под более поздними наслоениями.

Но не все эти красивые минералы составляют главное богатство Хибинских гор, главную их славу. Славу Хибин создают апатиты. Их огромные месторождения начали эксплуатироваться по инициативе Сергея Мироновича Кирова. Из апатитов вырабатывают минеральные удобрения, необходимые для повышения урожайности наших полей.

Имандра — одно из крупнейших озер нашего Заполярья. Больше чем на 70 километров поезд идет вдоль восточного его берега. Но оно почти вдвое длиннее, и южная его часть уходит далеко на запад.

Озеро замечательно своей сложной формой и причудливыми очертаниями берегов. Оно или убегает вширь на десятки километров или суживается настолько, что становится похожим на широкую реку. Много заливов и бухт встречается по его берегам, а по самому озеру разбросаны большие и малые острова.

Для тренировки в хождении по горам и для ознакомления с природой Хибин мы, прежде чем отправиться в большой основной поход, сделали несколько экскурсий на ближайшие горные вершины.

Вначале ходили вместе с сотрудниками отряда, хорошо знакомыми с этими местами по прежним поездкам. У них учились искать ценные и редкие минералы и иногда приносили находки, которые приобщались к научной коллекции. Вскоре стали делать самостоятельные экскурсии в горы.

Ознакомились с ущельями и кручами, которые нам предстояло преодолевать, с густыми хибинскими туманами, которые возникают, когда на вершину набегает облако и приходится останавливаться, чтобы нечаянно не свалиться в пропасть.

Во время экскурсий бродили по склонам, спускались в каменистые ложа ручьев, разбивали молотками горные породы и выбирали крупные кристаллы минералов.

К обеду возвращались в лагерь, который представлял собой кусок брезента, натянутый на большие валуны.

Пока варился обед, рассматривали и этикетировали минералы, затем завертывали каждый из них в бумагу. После обеда снова лазили по обрывам, снова стучали молотками, и сумка за спиной делалась все тяжелее от богатой добычи.

Когда незаходящее солнце снова начинало подниматься, возвращались к лагерю на ночевку. Вообще всякий распорядок, к которому люди привыкают везде, где день сменяется ночью, у нас был нарушен. Иногда не спали по полутора суток, и как-то не хотелось совсем спать. Иногда спали по 14-15 часов подряд. Ложились по утрам, вставали по вечерам и работали ночью, хотя на самом деле никаких ночей и вечеров не было, а был все время день. Пробыв в горах суток двое-трое, возвращались на станцию, нагруженные тяжелыми сумками с минералами.

Не только собирали минералы, но и охотились, снимали шкурки с убитых птиц, собирали гербарий, рисовали. Но вот окончился и период подготовки к походу. Отшумели грозные в паводок, но недолговечные горные ручьи. Настал день, когда наш отряд должен был выступить в поход.

Каждому из нас было свешано на безмене по 30 килограммов груза, состоявшего из консервов, круп, сахара и других продуктов, необходимых отряду, а также из экспедиционного снаряжения. Все это было аккуратно уложено в большие заплечные мешки с широкими ремнями.

К вечеру, когда дневная жара стала спадать, отряд выступил в путь. Сразу же пришлось надеть противокомарные сетки: в тихий вечер комары нападали с невероятным ожесточением.

Нам предстояло пройти вдоль северной окраины Хибинского массива, преодолеть перевал в северо-восточной его части, спуститься в долину реки Майвальты, бегущей в Умбозеро, и пройти вдоль нее до самого устья.

Здесь-то и почувствовали, какую трудную задачу нам предстояло выполнить. Тяжелые заплечные мешки неодолимо пригибали к земле. Лямки натирали и резали плечи. В накомарнике было жарко и душно, но откинуть или снять его не было никакой возможности — лицо моментально покрывалось роем комаров.

На привале я проделал опыт — снял замшевую перчатку и выставил руку на съедение комарам. Через две минуты кожи на руке не было видно, она вся почти моментально покрылась сплошной серой пеленой комаров.

Комары были ужасны, и, если бы они вдруг пропали, половина тяжести спала бы с наших плеч. Они ухитрялись кусать нас, пробравшись в брезентовые сапоги, в которые были заправлены брюки.

Но как и всякая трудность, наше положение по мере накопления опыта не стало нам казаться таким трудным. Научились подкладывать под лямки рюкзаков одеяла или другие мягкие вещи и сразу почувствовали заметное облегчение.

Но снимать с плеч мешки на коротких перевалах было уже нельзя — много времени уходило на их надевание, которое требовало посторонней помощи. Оказалось, что можно отдохнуть и не снимая мешков. Достаточно было сесть, привалиться спиной к какой-нибудь поваленной сосне и опустить на нее мешок, его тяжесть исчезала и можно было расправить плечи.

Во время ходьбы научились переносить главную тяжесть мешка то на одно, то на другое плечо, а это также давало отдых.

Все же идти было тяжело, и мы часто останавливались на короткие привалы, которые почти не давали отдыха. Наконец, солнце, поднявшееся высоко и снова наполнившее тайгу духотой и зноем, заставило нас остановиться на долгий отдых.

Сбросив с плеч давившие нас мешки, быстро разожгли костры и в их дыму сняли накомарники.

Сварили походный обед, состоявший из вермишелевого супа с мясными консервами и каши, вскипятили большой чайник и, подкрепившись, улеглись спать.

Хотя неподвижная тайга дышала зноем, мы закутались от комаров в одеяла и снова надели накомарники. Поворочавшись некоторое время, заснули мертвецким сном под гнусавый комариный концерт.

Перед этим тщательно затушили и залили водой наши костры. Редкая, прокаленная солнцем тайга, где под деревьями скопилось много сухого мусора, могла вспыхнуть как порох от малейшей оставшейся искры.

Проснулись, когда солнце уже снова клонилось к западу. Выпили чаю, надели свои мешки и тронулись дальше.

Кстати о чае. Нигде он не бывает так приятен и вкусен, как в походах. И в жаркой степи, и в тайге, и в холодной тундре — всюду потребность в нем во время походов очень велика, что зависит, конечно, от повышенной потери влаги организмом. Пьют его в это время в неимоверном количестве. Две пол-литровые кружки считаются весьма скромной дозой.

Тропа, которая должна была привести нас к цели, еле заметна, и ее приходилось скорее угадывать. Тропу иногда пересекали какие-то другие тропы, проложенные, вероятно, оленями.

Но мы быстро научились угадывать нашу тропу. Еле заметные нарушения травяного или мохового покрова, слегка сбитая кора на деревьях, лежащих поперек пути, вывернутые из гнезд камешки, обломанные сучки на деревьях указывали, что шагать нужно именно в этом направлении.

Затески на деревьях, расположенные в 30-50 метрах одна от другой и сделанные года два назад, успели настолько потемнеть, что едва отличались по цвету от коры деревьев, и на них мы не смотрели, но в особенно трудных случаях, когда никакие другие признаки не указывали направление тропы, прибегали к помощи затесок и тщательно их разыскивали.

Эти поиски облегчались благодаря тому, что общее направление нашего похода было нам хорошо известно. Лес, по которому мы шли, состоял из сосен и елей с незначительной примесью березы. Встречалась ива и рябина, изредка осина. В лесах много ягод — черники и брусники, а также грибов.

Нас удивило, что стволы многих сосен были перекручены по спирали, причем, если смотреть от комля (нижняя, основная прилегающая к корню часть), стволы были закручены по часовой стрелке. Вначале мы думали, что причиной закручивания стволов был ветер. Но оказалось, что в группах деревьев одного примерно возраста у одних стволы были закручены, а другие росли нормально.

Эта особенность в строении стволов так и осталась для нас загадкой, и, насколько известно, загадкой она остается и для ученых-лесоводов.

Иногда попадались сухие светлые боры, почву которых устилали пушистые ковры белого ягеля — любимого корма оленей. Он хрустел и рассыпался под ногами в порошок, будучи высушен солнцем.

Второй день похода, несмотря на усталость, перенесли легче. Плечи и спина привыкли к тяжелой ноше, и появилась некоторая сноровка. На привалах старались, сидя у какого-нибудь дерева, положить ноги повыше, на кочку или другое дерево. Тогда усталость в ногах проходила быстрее.

Через 15-20 минут поднимались и снова брели дальше, чтобы через полчаса устроить новый привал.

Когда взошло солнце, мы вышли из лесу и стали углубляться в горы. Начался подъем к перевалу.

Поднимались глубокой и сухой долиной горного ручья, поток в котором шумит только весной. Сейчас никакого ручья нет — он уже спел свою недолгую песню и замолк до новой весны или до больших осенних дождей.

В горах комары исчезли, дул легкий ветерок, и мы с огромным облегчением сбросили с себя ненавистные накомарники.

Долина ручья была сплошь завалена большими камнями, и нужно было проявлять много ловкости, чтобы с тяжелыми мешками за плечами сохранять равновесие, прыгая с камня на камень. Падение или неосторожный шаг грозили тяжелыми ушибами и даже переломом ноги. Но все обошлось благополучно, и к пяти часам утра наша группа подошла к высшей точке перевала.

Как два горных стража, стояли по сторонам перевала две огромные скалы, поднявшиеся ввысь на 200 метров.

За скалами начинался спуск, который должен был привести нас в долину реки Майвальты, бегущей к цели нашего путешествия — в Умбозеро.

Но до реки было еще далеко. Лишь к семи часам утра достигли того места, где среди камней начинал журчать небольшой ручеек, а по берегам его появились небольшие корявые березки. Здесь зарождалась река Майвальта, ниже превращавшаяся в глубокий и бурный поток.

Нам нужно было дойти до настоящего леса, чтобы собрать достаточное количество дров для костра. Прошло еще два часа, прежде чем мы выбрали подходящее место для нового ночлега.

И вот снова трещит костер под старыми вековыми соснами, и снова висят над ним наши походные, черные от копоти котлы и чайники.

Забывались все тяготы, жара, гнус, непомерно тяжелые мешки. Все жались к весело потрескивавшему костру.

Почему так притягательно действует костер, особенно ночной? Мало, вероятно, найдется людей, которые были бы равнодушны к тому, чтобы посидеть где-нибудь на берегу реки у огонька.

Чтобы оценить значение костра, в особенности ночного, достаточно провести ночь под открытым небом без костра. Мне приходилось это делать в тундре во время круглосуточных дежурств в оленьих стадах. Какой долгой, утомительной и неуютной кажется такая ночь. И какой уют воцаряется сразу, как только костер затрещит и бросит вверх тысячи сверкающих искр и живые языки пламени.

Тогда тьма отодвигается в стороны и очерчивается светлый круг. И кажется, что никакая уже опасность не может угрожать из окружающей тьмы, что костер поставил перед ней неодолимую преграду. Да так оно отчасти и есть — человек у костра в какой-то мере защищен от нападений диких зверей.

Ароматный дым костра пробуждает какие-то смутные воспоминания и переживания. Ведь известно, что именно запахи больше всего способны воскрешать в памяти давно прошедшие и забытые события. Не потому ли и ночной костер так располагает к воспоминаниям о прежних путешествиях?

Погода благоприятствовала нашему походу. Было тепло, светило солнце, и мы ни разу не мокли под дождем. К несчастью, воздух был совершенно неподвижен. А так хотелось, чтобы дул даже слабый ветер, который прижимал бы к земле комаров.

Надеясь к утру следующего дня дойти до Умбозера, мы после отдыха в семь часов вечера уже снова выступили в путь. Нашу тропу вскоре пересекла быстрая река, вытекавшая из горного озера. Сжатое со всех сторон высокими горами, оно казалось огромной светлой чашей, наполненной хрустальной водой. По берегам озера сверкали на солнце небольшие песчаные пляжи.

Речку перешли вброд в самом ее начале. Ледяная вода обжигала ноги.

Шли всю ночь, и, наконец, в третьем часу утра вдали показалась синеющая гряда новых гор, отделенная от нас широким водным пространством. Это было Умбозеро, и там кончался наш путь.

Подойдя к самому устью реки, увидели на другом берегу два чума. Около них не было заметно ни малейшего движения — очевидно, все спали.

Эти чумы принадлежали владельцу небольшого стада оленей — саами Петру Галкину. С ним у нашего отряда была старая договоренность о переброске людей и грузов на другой берег озера. С огромным облегчением сбросили в последний раз нашу невероятно тяжелую ношу. Казалось удивительным, что мы смогли пронести эту ношу через Кольскую тайгу и горные кручи на расстояние в 75 км.

Закричали хором, стараясь разбудить спавших в чумах. В ответ вначале послышался лай собак, а затем показалась фигура мужчины, который некоторое время всматривался в нашу сторону. Мы снова закричали: «Ло-о-дку, ло-о-дку!» — и эхо ответило нам в свежем утреннем лесу.

Вскоре к нашему берегу причалила небольшая лодочка, в которой сидел Петр Галкин. Это был невысокий черноволосый мужчина, без шапки и в одной рубашке, несмотря на то, что утро было очень прохладным.

Приветливо поздоровавшись с Галкиным, справились, все ли у него благополучно.

— Все хорошо. Я вас уже давно здесь жду, — ответил Галкин.

Он некоторое время внимательно осматривал каждого из нас и, наконец, спросил:

— А где же Александр Евгеньевич, почему его не видно?

Мы сказали, что Александр Евгеньевич не поехал в Хибины, так как собирался в новое путешествие — в Среднюю Азию.

На лице Галкина выразилось явное огорчение тем, что ему не пришлось снова увидеть Ферсмана. Видно, крепкую дружбу сумел заронить Александр Евгеньевич в душу этого человека.

Маленькая лодка не могла вместить всех людей и грузы, поэтому переправлялись по два человека. Вскоре переправа была закончена, и к двум чумам прибавились две небольшие палатки.

Стойбище было расположено на небольшом мысу, вдающемся в озеро и поросшем густыми елями и соснами, под которыми расстилался изумрудный ковер мхов и травы. Это был один из очень живописных уголков Кольской природы.

Отдыхали целый день. Невыразимо приятно предаваться безделью после утомительного похода. Бродили по берегу озера с его кристально чистой водой и под конец прогулки развели на берегу озера большой костер.

Рано утром простились с Галкиным и с членами отряда, которым предстояло работать на другом берегу озера в Ловозерских горах (или, по-местному, тундрах). Начальница отряда выразила надежду, что еще раз совершим этот поход уже самостоятельно, чтобы пополнить запасы продовольствия. Эту надежду мы оправдали.

Обратный путь был легок и приятен. Нас не тяготили ужасные заплечные мешки: теперь в них был лишь трехдневный запас продовольствия. Путь нам был хорошо известен, а бич Кольских (и вообще таежных) лесов — комары — стал исчезать.

Для ночлега выбирали густой ельник (на случай дождя), и на опушке его раскладывали из сухих бревен костер, с таким расчетом, чтобы он долго тлел.

В августе солнце стало закатываться за горизонт, и над тайгой и горами опускалась сумеречная ночь.

Варили походный ужин, кипятили чай, а затем долго сидели у костра, вспоминали прежние свои поездки и мечтали о будущих.

Когда короткая летняя ночь начинала светлеть, ложились на пушистый и мягкий моховый ковер и засыпали крепким сном. Так как погода стала более прохладной, а комары почти исчезли, мы изменили порядок движения и шли днем, а ночами отдыхали.

Иногда ночной костер доставлял во время сна серьезные неприятности, что, впрочем, зависело от нашего неумения выбирать дрова для костра. Мы собирали всякие сухие дрова и не знали, что ель для этой цели не годится. Она дает много искр и небольших раскаленных угольков, с треском отлетающих в стороны. Поэтому к концу похода одежда у всех получила дополнительные украшения в виде дырок, прожженных углями во время сна.

На третий день вернулись на нашу базу на озере Имандра. Здесь отдыхали двое суток, а затем, вновь наполнив заплечные мешки, отправились в далекий, но уже хорошо знакомый путь.

Второй поход на Умбозеро был последним. Мы благополучно доставили туда груз. Теперь отряд до осени был обеспечен всем необходимым. В последний раз распрощались с Галкиным и без особых приключений вернулись на базу. Здесь тщательно упаковали наши коллекции минералов и отправились сначала в Мурманск, а затем в бывший Александровск (теперь Североморск), чтобы посмотреть там знаменитый морской аквариум, устроенный директором биологической станции известным гидробиологом В.Г. Клюге. В огромных стеклянных ящиках, через которые непрерывным потоком журчала морская вода, колыхались морские лилии, плавали морские звезды, рачки, рыбы и живыми цветами расцвечивали каменистый грунт разнообразные морские черви. Миниатюрные скалы были усеяны колониями усоногих рачков — морских желудей.

На другой день мы взяли билеты на поезд Мурманск — Ленинград.

 

По таежной реке

 

Алдан — одна из красивейших рек Советского Союза. В верхнем и среднем течениях она протекает по горной стране. За свою жизнь река выработала огромную долину. Местами коренные берега, подступавшие к самой реке, поднимаются на 400 м и выше. На четырех террасах располагаются громадные известковые скалы, белеющие среди зелени прибрежных лесов. Они похожи на какие-то сказочные замки. Один из участков реки, где этих скал особенно много, называют «Дворцами».

В мае 1928 года наш верхнеалданский отряд прибыл в Иркутск. Отсюда должны были попасть в Качуг — небольшой город на верхней Лене.

От Иркутска до Качуга проложено шоссе и имеется автомобильное сообщение. Вскоре на двух легковых почтовых автобусах мы со всем своим громоздким багажом отправились в путь.

Леса сменялись степями Бурят-Монголии с их широкими грядами возвышенностей и редкими деревушками. Избегая пыли, шофер сворачивал с шоссе и пускал машину прямо по степи. Кажется, что она идет по асфальту: ни ям, ни ухабов, ни тряски.

По направлению к Качугу беспрерывным потоком идут грузы. Годовой грузооборот дороги уже в то время исчислялся десятками тысяч тонн. Сейчас он неизмеримо возрос. Приблизительно на половине пути — перевал из бассейна Ангары в бассейн Лены. Дальше дорога круто идет под уклон. За перевалом внезапно и резко изменилась погода. Исчезло солнце, небо покрылось тяжелыми, осенними облаками, и подул колючий норд-ост. Здесь начиналось царство Лены, и издалека уже чувствовалось дыхание скованного льдом океана. На вторые сутки отряд прибыл в Качуг.

От Качуга начинается пароходное сообщение по Лене. Правда, одна из величайших рек в мире здесь еще так мала, что по ней могут ходить лишь небольшие, почти игрушечные пароходики. Но и пробежала она до Качуга всего лишь 200 километров, а ей предстоит еще путь почти в четыре с половиной тысячи.

Между Качугом и Усть-Кутом, откуда начиналось регулярное пароходное сообщение по реке, курсировал в то время лишь один небольшой пароходик «Первенец». Ожидать его приходилось по несколько дней. Желающих ехать на север и грузов было очень много.

Некоторые, не желая терять дорогого времени, покупали лодки, грузили свой багаж и отправлялись на них в 500-километровый путь до Усть-Кута. Наш отряд не мог купить лодки, да и не было уверенности в том, что эти «независимые» путешественники попадут в Усть-Кут раньше нас.

Только на пятый день нашего ожидания пришел снизу «Первенец» с пассажирской баржей на буксире. Забегали, засуетились пассажиры, на пристань потянулись подводы с мешками, тюками и ящиками. Но и эта суета и спешка были напрасной; только через три дня в холодное пасмурное утро мы, наконец, распрощались с Качугом.

Чем дальше наш пароход уходил на север, тем все меньше были заметны признаки весны. Где-то позади остались ясные теплые дни, весеннее солнце. На берегах стали встречаться огромные, еще не растаявшие льдины, а кое-где в распадках забелел снег.

Шумит за кормой холодная свинцовая Лена. Гуляет по палубе северный ветер, загоняя пассажиров в каюты. Но стихнет к вечеру ветер, выглянет солнце, и один за другим появятся на палубе пассажиры.

Дремучими лесами поросли высокие, крутые берега Лены. Забытыми, одинокими башнями высятся на берегах угрюмые серые скалы. В тишине вечера доносятся с берега переливчатые звоны толстых льдин, рассыпающихся на длинные тонкие кристаллы. Яркими красками одевает Лену заходящее солнце. Один за другим развертывает перед нами свои суровые пейзажи великая Угрюм-река.

По реке плывут плоты и утюгообразные карбасы с грузами в Якутск. Они торопливо отходят в сторону, заслышав гудок парохода. На плотах горят костры, слышатся песни и смех.

Каждую весну целые караваны карбасов отправляются с верховьев Лены в далекий, тысячекилометровый путь.

Ни одному из них не суждено вернуться обратно, так как в Якутске их всех разломают и распилят на дрова или употребят по другому назначению. Вот почему все они сколочены на скорую руку из грубо обтесанных бревен.

Ведут эти карбасы опытные лоцманы, в совершенстве изучившие реку и все ее опасные места. А опасных мест немало на далеком пути.

В самые темные ночи опытный лоцман безошибочно угадывает фарватер реки (сигнальные ночные огни на Лене были тогда редки и находились лишь на самых опасных местах), но ни один лоцман все же не застрахован от разных неприятностей и несчастий, таящихся на большой реке. Иногда карбасы садятся на мель. Некоторых постигает еще более печальная участь: на бурных порогах они разбиваются о скалы и камни. Погибают десятки и сотни тонн ценнейших грузов. Жалкие скелеты этих разбитых карбасов часто можно было видеть на берегах Лены.

Пароход наш и по течению идет с черепашьей скоростью — всего лишь по десяти километров в час. Он тащит за собой три громадные, нагруженные до отказа баржи. Кроме того, много времени теряется на остановки у селений и дровяных складов. Пароход тогда вместе со своим «хвостом» должен ловко повернуться и встать против течения.

С нетерпением ждем прибытия в Витим, там пароход избавится от своих неповоротливых спутниц.

Но всему бывает конец, и на десятый день нашего плавания по Лене пароход бросил якорь у селения Саныяхтах, где наш отряд должен был высадиться, чтобы добраться до Алдана уже другим путем. Мы с радостью покинули теплые, обжитые, но уже порядком надоевшие каюты; впереди маячил заманчивый путь на Алдан по неведомой якутской тайге.

Селение Саныяхтах раскинулось на левом берегу Лены, вблизи устья небольшой речки того же наименования. Кругом огороды, поля, а дальше леса на многие сотни километров.

Жители гоняют плоты и карбасы, работают на разгрузках, осенью уходят в леса промышлять белку, а зимой занимаются извозом — перевозят на Алдан грузы.

На противоположном берегу Лены располагалась резиденция и товарная база треста Союззолото, от которой начиналась тропа на Алдан. На базе большие товарные склады, магазин и несколько жилых и рабочих помещений. Летом здесь постоянно работали артели грузчиков.

Зимой, когда замерзали бесчисленные таежные болота, речки и ключи, эти грузы перебрасывались в Томмот, а отсюда в Незаметный — столицу Алданских золотых приисков (теперь город Алдан). Летом грузов по тропе не возили, и только партии золотоискателей пробирались по ней на Алдан.

Вот почему для движения грузов амурский тракт (от станции Невер Амурской железной дороги), хотя он длиннее, являлся более удобным.

В то время Алданские прииски занимали у нас первое место по добыче золота. Они бурно развивались, и всяких грузов требовалось так много, что и таежная тропа с Лены играла важную роль.

В Саныяхтахе наш отряд столкнулся с неожиданными затруднениями. Уже несколько дней нас ожидал здесь присланный из Якутска табун из 24 лошадей. Лошадей прислали почти без фуража, а подножного корма еще не было. Мало было у нас и продовольствия. Но вскоре эти затруднения были устранены, и 14 июня наш отряд, в составе 18 человек и 24 вьючных лошадей, выступил в путь.

Первые десять километров, пока дорога шла глубокой и глухой падью (долина ручья), прошли сравнительно хорошо. Чтобы не утомлять лошадей и дать им возможность постепенно втянуться в работу, решили проходить вначале небольшие расстояния. На ночь остановились у небольшого зимовья, отстоящего от Саныяхтаха всего лишь в 12 километрах.

По всей тропе насчитывалось около десятка зимовий, причем летом почти все они пустовали и не играли никакой роли в обслуживании тропы. Зато зимой их роль важна и ответственна. Тогда зимовья становились единственными местами в тайге, где идущие с грузом обозы могли приютиться на ночь, возчики обогреться и получить корм для лошадей.

Зимовье представляет собой помещение самого примитивного типа. Это простая постройка, сложенная из плохо отесанных бревен, с бревенчатым потолком, засыпанным землей. Постройка без крыши, так как надобности в ней зимой никакой нет. В стенах крошечное оконце (зимой в них вставляются куски льда, вместо стекол), внутри имеется грубый, суковатый (да и тот не везде) пол, по стенам нары, а в углу печь из камней – такова обстановка этой таежной «гостиницы».

Но не следует забывать, что в Якутии находится «полюс холода» и морозы нередко доходят до — 60° С и больше. Поэтому для людей, идущих с обозом, очень важно в конце дневного перехода попасть в теплое помещение. А теплом эта неказистая избушка обеспечивала людей вполне, так как тайга начиналась у самого зимовья, и дров было всегда вволю.

Вечером к нашей стоянке подошел местный житель с 5-го зимовья, находившегося почти на другом конце нашего пути. Мы угостили его чаем и хотели подробно расспросить о предстоящей нам дороге.

Но человек, очевидно, и сам был очень рад, что встретился в глухой тайге с людьми, и начал рассказывать, не дожидаясь наших расспросов.

Он живет в тайге уже пятый год. Попал сюда из Вятской губернии, когда гремела слава о золотых богатствах Алдана.

Но на приисках ему не повезло: попадались плохие делянки. Пришлось голодать и в конце концов совсем бросить работу и отказаться от надежды на быстрое обогащение.

Он подробно описал нам дорогу, все ее опасные и трудные места. Его указания сослужили нам впоследствии очень хорошую службу, и мы с благодарностью вспоминали об этом первом человеке, который встретился нам в тайге.

Между прочим, он сильно поколебал наши надежды на возможность охоты и пополнение таким путем наших скудных продовольственных запасов. По его словам, до 1925 года в здешней тайге было много глухарей. Но затем, после суровой зимы, большое количество этой птицы погибло, и сейчас она редкость. Часто здесь встречается медведь, но об охоте на эту «дичь» с нашими одноствольными дробовиками нечего было и думать. Как оказалось впоследствии, свежие следы медведей попадались часто, но не было ни одного случая, когда кто-либо из нас увидел самого зверя. Очевидно, медведи здесь очень пугливы. Мы часто потом встречали в прибрежных ягодниках совершенно свежие экскременты, оставленные медведем и состоящие из полупереваренных ягод голубики, черники или брусники. Но я ни разу не слышал даже малейшего шума и треска сучьев, которыми, казалось бы, должен был выдать себя удиравший медведь при моем приближении.

...Утро встретило нас ярким солнцем и веселым пением птиц. Тайга жила своей деятельной и хлопотливой жизнью. Гулко разносилось кукование кукушки и стуки дятлов. Раздавались тревожные крики соек и кукш. Высоко в воздухе слышалось «блеяние» бекаса.

Тропа была сравнительно сухая, и наш караван бодрым шагом углублялся в тайгу. Свежие отпечатки больших когтистых лап на тропе говорили о том, что недавно здесь прошел медведь. Вот шаги его приняли какой-то беспокойный характер, увеличились, и след исчез в тайге. Возможно, что «хозяина» тайги обеспокоил шум нашего каравана.

Тайга совсем не производила того мрачного и гнетущего впечатления, о котором приходилось иногда слышать или читать. Скорее она напоминала наш оживленный летом среднерусский лес. Однако уже вторая половина дня принесла нам жестокое разочарование.

Началось с широкой пади, которую нужно было перейти. Пади — это долинки небольших речек и ручьев, поросшие большей частью тальниками и ельниками. Наличие вечной мерзлоты мешает этим речкам углублять свое русло, и они, разлившись вширь, текут по траве множеством мелких ручейков. Грунт очень топкий, и ни одна лошадь, переходя падь, не обходилась без того, чтобы не покупаться по брюхо в жидкой плавучей грязи. Люди перебирались, прыгая с кочки на кочку. Впоследствии таких падей пришлось перейти великое множество, но эта первая принесла особенно много хлопот. Пробившись с полчаса и выкупавшись в грязи, караван выбрался, наконец, на другой берег и расположился отдохнуть.

Но сразу же за падью начиналась марь — таежное болото, тянущееся иногда на десятки километров. Только теперь мы начали ясно сознавать, какую трудную и тяжелую задачу предстояло выполнить, чтобы достичь цели — берегов Алдана.

Под горячими лучами летнего солнца вечная мерзлота здесь оттаивала все глубже и глубже. В лесу под моховым покровом она едва оттаяла, но на черном полотне дороги, где солнечный луч действует сильнее, уровень ее опустился уже на полметра. Оттаявшая мерзлота превращается в полужидкий плывун, заполняющий дорогу. Во всех направлениях дорогу переплетают корни лиственниц. Лошади в них путаются, вязнут, ежеминутно падают, опрокидываются на спину и царапают себя.

Нашему каравану эта марь тоже не обошлась даром. Многие лошади поранились, причем одна так сильно распорола пах, что весь остальной путь шла без груза. Было уже совсем темно, когда последние части каравана подтянулись к реке Толбе и расположились на ночь у небольшого тунгусского поселка Торатумул. Прикинув на съемочном планшете пройденное расстояние, я получил потрясающую цифру. Оказалось, что за 14 часов нами было пройдено всего 20 километров.

Тунгусский поселок насчитывает всего семь дворов. Тунгусы осели здесь совсем недавно, три-четыре года назад. При этом им была оказана правительственная помощь.

Вокруг поселка имеются небольшие огороды и расчистки для лугов, но главным занятием все-таки осталась охота.

...На другой день рано утром двинулись в путь.

На р. Толбе брода нет, коней пришлось развьючить и пустить вплавь. Люди и вещи были перевезены в лодке.

Переправа длилась около четырех часов. Ночь застигла нас в пути. В темноте караван двигался еще медленнее, но необходимо было дойти до зимовья; только там могли найти воду и корм для лошадей.

Уже алела на востоке утренняя заря, когда мы подошли к зимовью.

В тайге температура по ночам часто опускалась ниже нуля, поэтому некоторые из нас, желая погреться в первых лучах солнца, забрались спать на плоскую крышу зимовья. Я проснулся от нестерпимой жары. Солнце стояло уже высоко, и от раскаленной крыши несло жаром, как от печи. Здесь сделали дневку. Целый день занимались починкой одежды и обуви, просматривали и просушивали подмоченные вещи.

К вечеру к зимовью подошла большая партия золотоискателей, идущих на Алданские прииски.

Чтобы не идти в самую жару, мы поднялись в час ночи и, вместо того чтобы выступить в поход, несколько часов искали своих лошадей. Они были найдены в семи километрах от стоянки в одной пади. Тайга дала еще один урок. Больше не пускали лошадей в тайгу, предварительно не спутав их. Только в 4 часа двинулись дальше.

Снова бесконечной чередой потянулись мари, пади.

Караван на этот раз сильно растянулся. Первые части его пришли на привал в 10 часов утра, тогда как остальные подтянулись только к 5 часам вечера. Такая же картина наблюдалась и в предыдущие дни. Все это зависело от умения вьючить и вести лошадей.

...Идем по тайге шестой день.

Сегодня пропал начальник отряда и один из сотрудников. Обнаружилось это только вечером, когда отряд остановился на ночную стоянку. Очевидно, это результат неуменья ориентироваться по следу. С пропавшими была одна лошадь, но никаких запасов продовольствия.

Только на следующее утро возвратился рабочий, посланный на розыски и напавший на след заблудившихся. Они отошли от главной дороги влево по одной полузаросшей тропе, которая попалась нам вчера утром. Рабочий проехал по этой тропе километров десять, кричал, стрелял из ружья, но никакого ответа не получил.

Пока не поздно, то есть пока заблудившиеся не ушли далеко, необходимо было отправить на розыски второго человека. Этот человек должен был поехать вперед, выйти на реку Ботому, отыскать след пропавших и поехать по этому следу. Караван тем временем двинулся за ним.

Поиски увенчались успехом. Заблудившиеся, выйдя на Ботому, отправились не вверх по реке, как бы следовало сделать, а вниз, и, пройдя километров 30, свалились у самой дороги, измученные голодом и двумя бессонными ночами. Здесь и нашел их посланный на розыски.

Дальнейший путь отряда продолжался по установленному порядку. Вставали в час или в два ночи, часа два уходило на сборы, пили чай, ели традиционные макароны с маслом и двигались дальше. Когда день был очень жаркий, комары, слепни и мошка нападали целыми тучами, мы останавливались на обеденный привал.

27 июня отряд подошел к реке Амге. Отсюда недалеко уже и до Алдана.

Перевалили невысокий Амгинский хребет. Амга не пробежала здесь еще и десятой части всего пути, но уже приняла вид солидной и спокойной реки. Медленно катятся ее глубокие, темные воды.

Мы решили переправить лошадей в лодке, которая, как нельзя кстати находилась тут же, на берегу. Но только подошли к лодке и хотели спустить ее на воду, как с противоположного берега раздался громкий крик, и небольшая лодочка с сидящим в ней человеком быстро направилась к нам. Это был якут — хозяин лодки. Он заявил, что за перевоз должны уплатить 15 рублей.

— Почему так много?

— Вас много, лошадей много, вы — люди богатые, — ответил якут.

Переправа через реку длилась недолго, и скоро караван уже шагал на приступ последнего перевала.

По своему обыкновению я, не дожидаясь, когда навьючат всех лошадей, ушел вперед. Дорога сразу же пошла на крутой подъем, который, впрочем, продолжался недолго, и уже через пять километров впереди показалось перевальное дерево. Такие деревья часто встречаются на перевалах якутских дорог. От окружающих деревьев отличаются своим необычным видом — все они увешены множеством самых разнообразных предметов: и разноцветными лоскутками материй, конскими хвостами, черепами разных животных и т. п. Все это развешено на ветвях деревьев, и почти каждый якут, проезжая мимо, считал своим священным долгом оставить что-нибудь в дар «горному духу» или «духу перевала». Неважно, что в дар идет пустая спичечная коробка! Вероятно, этот обычай довольно широко распространен, так как подобные деревья мне приходилось встречать и у бурят в степях юго-восточного Забайкалья.

Последние 15 километров караван шел сплошным болотом.

Но вот дорога круто пошла вниз. Начался спуск в долину Алдана. Он длился недолго. Как бы почуяв отдых, лошади быстро шли вперед.

И вот сквозь ветки мелькнуло что-то ослепительное, и перед взорами отряда развернулся Алдан.

Громадной серебряной змеей вьется Алдан. Сверкает на солнце своей блестящей чешуей. А по бокам, застыв в немом изумлении, теснятся толпы высоких утесов и скал.

Тропа выходит к тому месту, где Алдан делает крутой поворот. Ударившись о каменный выступ утеса, он круто поворачивает и уходит на юго-восток, к лиловым вершинам Алдано-Учурского хребта. Берега его круты.

Здесь впервые перед нами появляются характерные геологические особенности Алданского плато: гряды высоких лысых гольцов.

Отдыхать отряду долго не пришлось. Продовольствие было на исходе и надо было спешить. Отряд сразу начал приготовления к отправлению в город Томмот, лежащий в 80 километрах ниже по Алдану.

Груз решили сплавить до Томмота на плоту, а лошадей порожняком перегнать по берегу. Уже на следующий день быстро нагрузили плот; оттолкнули его от берега и тронулись в путь. До Томмота предполагалось плыть без остановок день и ночь. Вначале все шло хорошо, и плот после тропы доставлял такое удовольствие, как праздничный день после долгой и тяжелой работы. Но вот кто-то заметил, что плот начал оседать. Через несколько часов убедились, что плот действительно оседает и чем дальше, тем быстрее. Были приняты срочные меры. О высадке на берег никто не хотел и думать. Прежде всего изолировали от воды вещи. Для этого разрубили несколько жердей наката и устроили небольшое возвышение. Затем стали следить за течением и направлять плот по фарватеру с тем, чтобы как можно скорее добраться до Томмота.

Вскоре начали сгущаться сумерки и послышался шум порога. Хотели причалить к берегу, заночевать, так как о характере порога не имели ни малейшего представления.

Но... причаливать было уже поздно. Пока думали, плот подошел к началу порога, и отвести его к берегу с помощью рулевого весла было уже поздно. Плот, сделав правильный поворот, понесся дальше. Вот он достиг порога. Как щепочку, его подхватила первая волна и тотчас же передала остальным. Плот запрыгал. Растерявшийся рулевой выпустил из рук весло, плот круто повернулся и пошел в сторону... Пока его общими усилиями выравнивали, порог уже шумел позади.

Подходя к Томмоту, плот уже вершка на четыре был погружен в воду; сухим оставалось только место, где лежали вещи.

Другая часть отряда вместе с лошадьми передвигалась по берегу. Большую часть пути нам пришлось идти без всяких троп, по галечниковым косам и узкой полоске прибрежных лугов. Ежеминутно перед глазами раскрывались все новые и новые пейзажи. Раздвинув берега, широкой лентой убегал вдаль Алдан.

С обеих сторон его сжали каменные громады берегов с причудливыми башнями и известковыми дворцами.

Гулко, как под сводами громадного здания, раздавался стук копыт и наши голоса. Уже зажглись на небе первые звезды.

Недалеко от места стоянки на берегу виднелись две легкие лодочки. Они свидетельствовали о наличии поблизости человеческого жилья. И действительно, углубившись немного в лес, мы услышали лай собак, а затем увидели жилище.

Это была небольшая избушка с крошечными оконцами и плоской крышей. Вокруг избушки были развешаны сети, сушились на солнце рыба и шкура сохатого. Перед нами было типичное жилище лесного охотника.

Работавшие у дома женщины с двумя маленькими девочками при нашем приближении моментально скрылись в избушку.

По-тунгусски умел говорить только один из нас. «Продовольственные» разговоры выяснили, что хозяйка может нам продать немного сушеной сохатины, то есть лосиного мяса.

Сразу за стоянкой берег небольшим обрывом отвесно падал в воду. Подходивший к самому берегу лес был так густ, что даже человек, не говоря уже о лошади, с большим трудом пробирался сквозь цепкие ветви. Отряду нужно было совершить громадный крюк, взобраться на плато и поверху обойти злосчастный берег. Тунгус, живущий здесь оседло уже несколько лет, упорно отвечал, что тропы для обхода неудобного берега нет и что он ее не знает.

Наконец, ему, очевидно, надоели наши назойливые упрашивания, и он ушел домой. Но не прошло 10 минут, как тунгус поспешно возвратился и заявил, что проведет нас кратчайшим путем. Такой быстрой перемене в его поведении, по-видимому, были обязаны супруге, которой дороже были интересы хозяйства, чем тайны лесной тропы.

Караван быстро собрался и тронулся в путь. Минут через пять, с трудом пробравшись сквозь ветви, мы вышли на полузаросшую тропинку, а через полчаса неприступный берег был позади. Поблагодарив и расплатившись с проводником, двинулись дальше и вечером достигли Томмота.

Город Томмот основан в 1925 году. В то время он являлся административным центром Алданского округа.

Замечательным украшением города являлась высокая набережная с естественной аллеей из громадных сосен, оставленных здесь при рубке леса.

На противоположном берегу располагалась резиденция Союззолота, от которой начиналась дорога в приисковый центр.

В Томмоте отряд задержался; еще не готовы были лодки, нужно было продать лошадей, а главное дождаться парохода из Якутска, на котором должны прийти наши продовольственные посылки.

Прошло десять дней, а о пароходе ни слуху, ни духу. Не иначе как ждет где-нибудь «большой воды». Решили не ждать, а, закупив некоторое количество продовольствия, покинуть Томмот и начать работу.

В распоряжении отряда было три больших лодки, из которых одна (самая большая) имела в длину 14 метров, в ширину около 2 метров. Кроме того, для быстрых перебросок с берега на берег имелись еще три небольшие лодочки, называемые ветками. Устройство их самое простое: две доски составляют борта, а третья дно. Размеры: длина около 6 метров, а ширина около 85 сантиметров. Эти ветки благодаря своей легкости, быстроходности и большой устойчивости широко распространены по рекам Якутии. Гребут на них не парными, а двухлопастными веслами. В лодке помещается до трех человек. Самая большая лодка являлась «домом» отряда. В ней находилось все снаряжение и собранные материалы. Чтобы защитить вещи от дождей, над лодкой была устроена крыша из брезента, натянутого на согнутые прутья.

Перед отрядом стояла задача — исследовать часть долины Алдана между Томмотом и устьем реки Учура на протяжении 400 км. Необходимо было дать полную картину этого района, его геологического строения, растительности, лесных и почвенных богатств. Главное внимание должно было быть уделено участкам, пригодным для земледелия. Эти участки необходимо было детально описать, исследовать и составить топографические планы.

Работали мы с большим подъемом. С утра все расходились по своим участкам. Почвовед с ботаником отправлялись описывать почву и растительность. Лесоводы с пилами и топорами уходили в лес закладывать пробные площадки, описывать их и к вечеру привозили на стоянку трофей своей работы — «модельные деревья» (кружки, выпиленные из дерева на определенном расстоянии один от другого), необходимые для дальнейшего анализа древесины. Геолог с длинным геологическим молотком и горным компасом шел на обрывы и обнажения. Он возвращался вечером с полным мешком минералов и горных пород. На моей обязанности лежала съемка планов участков колонизационного фонда. С планшетом, компасом и анероидом я с утра исчезал в тайге и возвращался на стоянку, когда уже ярко в темноте горел наш вечерний костер.

Главная лодка, после того как все уходили на работу, спускалась на несколько километров вниз и там останавливалась до следующего утра. Чтобы не терять времени на обед, каждый брал с собой банку мясных консервов, хлеба или сухарей. Вместо чая пили алданскую воду. В качестве десерта к нашим услугам было огромное количество разнообразных ягод. Голубика, брусника, малина, черная смородина, знаменитый алданский виноград росли в изобилии.

Собираясь вечером у костра, мы делились новостями и результатами работы и составляли планы на следующий день.

***

Алдан великолепен. Чистый, холодный, вьется он среди сплошных дремучих лесов. Ширина его здесь не более полукилометра. Он зажат высокими, крутыми берегами, поднимающимися на 400 и более метров.

Взберешься на такой берег и стоишь очарованный величием и красотой невиданной прежде картины. Кругом леса, леса... Лесное зеленое море убегает в голубую даль. Застывшими каменными волнами кажутся беспрерывные гряды увалов и сопок. Мелкой рябью дрожит над тайгой нагретый солнечный воздух. Ослепительно сверкающей лентой блестит Алдан, и крошечными пятнами представляются отсюда его большие острова.

Цепляются за скалы последние клочки утреннего тумана и исчезают бесследно, согретые горячими лучами. Тишина. Изредка доносится ритмичное постукивание машины и резкий лязг цепей. Это работает землечерпалка. Немного ниже видны палатки нашего отряда. Кое-где, в укромных тенистых местах, среди скал, в глубоких долинах белеют следы суровой якутской зимы, ледяные поля, или наледи. Существование их связано с промерзанием небольших речек; промерзая на мелких местах до дна, они закупоривают свои русла. Прибывающая вода ищет выхода, прорывает лед и разливается по его поверхности. Так как приток воды не прекращается, то за зиму нарастают громадные наледи.

На девятый день достигли устья реки Тимптона, впадающей в Алдан на 50 км ниже Томмота. Тимптон — один из крупнейших притоков Алдана. Необычайно быстрое течение, частые пороги и перекаты, обилие громадных подводных камней, усеивающих русло, делают его совершенно непригодным для судоходства. Только редкие смельчаки пытаются по нему плавать.

Погода установилась великолепная. В то время как в низовьях Алдана почти беспрерывно шли дожди, здесь стояли ясные и жаркие дни. Отряд, получивший из Томмота все необходимое, спешил использовать благоприятное время, работа шла полным ходом.

Громадное удовольствие доставляли вечерние часы, когда после трудового дня выйдешь из тайги, отыщешь свою маленькую лодочку и оттолкнешься от берега.

Медленно спускается теплая ночь, загораются в небе крупные звезды, и река затихает, согретая за день горячими лучами. Только из боковых долинок дует прохладный ночной ветерок и будоражит мелкой рябью зеркальную гладь реки. Грудь наполняется сильным и острым чувством какой-то беспричинной, почти детской радости. Просто радуешься тому, что живешь, здоров и бодр, плывешь по ночной реке, что кругом так много интересного. Бесследно исчезает куда-то дневная усталость. Забываешь о том, что Алдан глубок и широк и имеет бурные пороги с коварными подводными камнями. Плывешь на лодке, ничего не разбирая, охваченный одним порывом — плыть как можно быстрее. Случалось, налетишь на порог, замелькают по сторонам громадные камни, одетые в нежные кружева пены, дно лодки стукнется раз-другой о что-то твердое, и через минуту вновь вылетишь на тихую и спокойную гладь реки.

Иногда, долго не видя огней стоянки, выстрелишь в темный берег и долго слушаешь, как просыпаются и заговаривают густым раскатистым гулом скалы, ущелья и долины. Через минуту-две те же скалы и ущелья принесут ответный сигнал со стоянки. По звуку определишь, далеко ли еще плыть, и соответственно с этим наляжешь на весла.

Но вот последний поворот, и вдали замигал огонек костра. Вот он все ближе и ближе, уже видны около него какие-то тени. Не иначе как Антон Иванович заваривает бесподобный кирпичный чай. Стоп... Приехали. Лодка мягко толкнется о берег. Вокруг костра сидит наша веселая компания и посматривает на черные котлы и огромный ведерный чайник. Но кое-кто еще не вернулся, и поэтому священнодействие с котлами и чайником задерживается.

Изредка попадались нам стойбища тунгусов — великолепных знатоков леса и звериного быта.

За свои многолетние скитания по тайге они накапливают массу интереснейших наблюдений, часто весьма ценных в научном отношении. О сохатом один тунгус рассказывал, что в жаркие дни, когда редкая тайга дышит зноем и в ней негде укрыться от палящих лучей, лось выходит к реке купаться.

Из-за этой привычки лося купаться среди жаркого дня я попал раз в довольно забавную историю. Работая в лесу на съемке участка, вышел к реке, чтобы замкнуть полигон, и решил немного освежиться. Недолго думая, разделся и вошел в реку. Недалеко находилось стойбище тунгусов. Тунгусы сразу заметили меня и решили, что это купается лось. Один из них взял винтовку и начал «скрадывать лося». Только подкравшись поближе, он понял свою ошибку.

Река для лося не представляет никакого препятствия. Лену лось переплывает без всякого труда.

Кроме лося и белки, тунгусы часто охотятся на кабаргу, причем оригинальным способом. Из бересты делается особый пищик. Тунгус садится где-нибудь среди скал и... раздается крик молодой кабарги, потерявшей мать. Звуки далеко разносятся по лесу, и если есть поблизости кабарга, она обязательно прибежит к этому месту.

Добывают медведя, северного оленя, лисицу, беляка, изредка рысь и росомаху. На медведя устраивают ловушки из толстых бревен.

Тунгусы занимаются также рыболовством. У одного тунгуса были довольно большие запасы рыбы, нечто вроде рыбного лабаза. Помещался лабаз в береговой пещере, где благодаря мерзлому грунту холодно, как в леднике. Здесь же был устроен и садок для живой рыбы. То, что не помещается в садке, сохраняется в замороженном виде.

Иногда в тайге приходилось встречать покинутые тунгусские стойбища. В некоторых из них попадались своеобразные постройки, состоявшие из двух или трех врытых в землю столбов, на которых лежали перекладины. Иногда в качестве столбов служили деревья, обрубленные на высоте человеческого роста. Сверху на перекладины положены ветви, а на них оленьи кости. Вначале такие постройки были для нас загадкой, и только впоследствии удалось выяснить, что они имеют связь с рождением ребенка. День рождения человека в семье тунгуса отмечается праздником и пиршеством, к которому закалывают одного или двух оленей. Кости съеденных животных кладутся на этот навес, чтобы их не попирала нога человека.

Один раз удалось встретить остатки медвежьего праздника. Судя по костям, тунгусы скушали здесь весьма солидного медведя. Но что самое интересное — череп был посажен на срубленную лиственницу. На конце лиственницы были оставлены две деревянные рогульки и между ними помещался череп.

Медведь у тунгусов пользовался особым почетом, и с ним у них связано было представление о «боге охоты». А так как охота была и остается главным занятием этого народа, то и неудивительно большое почтение, которое оказывалось медведю. Неуважение к остаткам убитого медведя могло навлечь гнев «бога охоты», который, по представлению тунгусов, мог воплощаться иногда в медведя.

Поэтому череп убитого медведя и помещали на какой-нибудь столб или срубленную лиственницу и поворачивали «лицом» к востоку, то есть туда, где, как они полагали, живет «бог охоты». Остальные кости медведя также бережно собирали, связывали и вешали на дерево. При этом произносились разные заклинания и обращения к «богу охоты» и к убитому медведю, в которых просили их не «сердиться» за сделанную ошибку. Эти отжившие уже верования тунгусов интересны как пример тесной связи религиозных представлений народа с его производственной деятельностью.

С каждым днем уменьшалось расстояние до устья реки Учура — конечного пункта нашего рабочего маршрута. Близился конец нашей работы.

Уже примчались с далекого Полярного моря первые вестники суровой зимы — холодные ветры. Зарделась осенним румянцем листва редких берез и осин. Бесследно исчезли ясные, жаркие дни и теплые ночи. По ночам туже приходилось стягивать полы палаток и теплее закутываться в одеяла.

Начался дождливый период. Редкий день обходился без дождя. Алдан стал совершенно неузнаваем. Он вздулся, посерел; его чистые, как хрусталь, воды приняли грязный, глинистый цвет. Бесконечными вереницами проносились по его волнам большие, вырванные с корнем деревья, пни и разный мусор. Поднимавшиеся снизу тунгусы рассказывали, что на Учуре настоящее наводнение. Непрерывные дожди настолько подняли его уровень, что он затопил огромные площади и принес с собой массу леса.

Реки Якутии, благодаря наличию вечной мерзлоты, вообще отличаются нерегулярными и стремительными паводками. Мерзлота, будучи водонепроницаемой, способствует тому, что главная масса дождевой воды стекает в ручьи и реки, почти не просачиваясь в почву, поэтому достаточно даже небольшого дождя, чтобы вызвать быстро

нарастающий паводок. Так, например, наш лагерь 28 августа был в несколько часов затоплен быстро вздувшейся рекой.

Произошло это так. По обыкновению только главная, самая большая лодка ставилась на ночь на прикол, то есть привязывалась к вбитому в землю колу. Остальные лодки просто втаскивались наполовину на плоский берег.

Так поступили мы и в этот раз. Никаких ночных дежурств у нас не было.

Дождь моросил весь день и продолжался вечером. Все рано забрались в палатки. Мы, правда, заметили вечером, что вода в реке начала медленно прибывать, но не придали этому значения и не приняли мер предосторожности. За это и поплатились.

Было пасмурное сырое утро, когда мы начали выходить из палаток. Первым по обыкновению поднялся наш завхоз Антон Иванович.

— Товарищи, лодки пропали, — вдруг прокричал он на весь лагерь.

Все моментально всполошились и, не успев одеться, выскочили из палаток. Нашим глазам представилась неприглядная картина. Палатки, поставленные вечером на полтора метра выше уровня воды, теперь стояли у самого ее уреза. Двух лодок как не бывало, их унесло, причем на одной из них находились все наши кухонные принадлежности. Наш «дредноут» качался на волнах в семи метрах от берега. Две другие большие лодки, несмотря на то, что были привязаны к камням, постепенно продвигались вниз и уже отошли от палаток на порядочное расстояние. Течение тащило их вместе с камнями.

В нашем распоряжении оставалась лишь одна «ветка», вытащенная вечером высоко на берег. На ней отправились за пропавшими лодками. К счастью, их унесло недалеко и прибило к берегу в небольшой излучине. После этого случая мы все лодки на ночь втаскивали на берег и прочно укрепляли.

Особенно настойчиво подгоняло нас к скорейшему окончанию работ плачевное состояние наших продовольственных запасов, о чем в один прекрасный день сообщил завхоз отряда. Продуктов должно было хватить не больше как на пять дней, да и то при самых скромных аппетитах. К счастью, до Учура оставалось не более 30 километров, но это мало успокаивало, так как от Учура до ближайшего селения, где можно найти хлеб и мясо, было не менее 400 километров.

Вечером долго обсуждали у костра создавшееся положение и вынесли глубокомысленное решение, что «утро вечера мудренее». Уже хотели разойтись по палаткам, как вдруг вдали послышался вой пароходной сирены и показались огни идущего снизу парохода. Моментально созрел план действий: во что бы то ни стало постараться остановить пароход и именем якутской комиссии уговорить капитана отпустить нам за наличные деньги некоторое количество продуктов. Быстро навертели на длинные палки тряпки, вымочили их в керосине и, размахивая факелами, понеслись по берегу навстречу пароходу. Двое с таким же факелом сели в лодку и также направились навстречу пароходу. Последний замедлил ход, и послышалось в рупор капитанское «приветствие»:

— Какого черта ночью по реке шатаетесь...

С лодки крикнули:

— Товарищ капитан... нельзя ли... мы, видите ли, экспедиция... продукты...

— Пароход остановить нельзя, завтра иду обратно и возьму вас на баржу, — послышалось в рупор.

Затем еще раз взвыла сирена, чаще и чаще захлопали по воде колеса, и пароход стал удаляться. За ним черными тенями пронеслись две громадные баржи. Так плачевно окончилась наша «пиратская» попытка.

На следующий день пароход действительно нагнал нашу флотилию, и капитан любезно приглашал нас на пароход плыть в Якутск. Но увы... нас сгубили последние 15 км, которые оставались до Учура и которые нужно было обследовать. Пришлось от любезного приглашения так же любезно отказаться. Если бы мы знали, что влечет за собой этот отказ в дальнейшем, то, вероятно, его бы не последовало.

Наконец, добрались до Учура. Перед нами открылся вид на реку, такую же широкую и мощную, как сам Алдан. Быстрота течения невероятная. Когда на другой день некоторые из нас попробовали было подняться на «ветках» немного вверх, лодки, подобно щепкам, были отброшены назад.

На Учуре нам нужно было закончить свои работы, взять последние образцы почв, горных пород, анализы древесины, составить последние планы и т. п.

Два дня прошли в работе. Затем начали увязывать, упаковывать собранные материалы и готовиться к отплытию. Три большие лодки были пришвартованы друг к другу — получился удобный и устойчивый плот. На одну из лодок водрузили большой ящик с песком, приделали к нему рогульки, и получилась превосходная плавучая кухня. Только, к сожалению, готовить на этой превосходной кухне было почти нечего. В главной лодке расставили ящики и мешки так, чтобы на них удобно было спать, так как предполагали двигаться без остановок и день и ночь. Исправили уключины, запасли на дорогу сухих дров и быстро двинулись в путь.

Все запасы провизии были съедены. Оставалось только изрядное количество гречневой крупы, но... подмоченной керосином. Вначале гречневая каша упорно не хотела лезть в рот, казалось, что жуешь керосиновый фитиль, но постепенно принюхались, и скоро в котле не осталось ни крошки.

Лодки, подгоняемые течением, быстро неслись вперед. Мелькали берега, обнаженные деревья. Алдан, приняв в себя Учур, превратился в нечто озероподобное. Где-то далеко в тумане осеннего дождя маячили его берега, которые после Учура стали низкими и пологими.

Не довольствуясь силой течения, решили установить дежурства для гребли. Живее и громче бурлила вода за кормой, когда первая пара гребцов дружно налегла на весла. Теперь лодка шла со скоростью 10 километров в час. Не прошло и 10 часов с момента отплытия, как впереди на правом берегу показались строения фактории.

Фактория оказалась открытой, но, увы... кроме гречневой крупы ничего там не оказалось.

У фактории заночевали.

Утром на третьи сутки показалось Петропавловское. Здесь должны были распрощаться с лодками и на пароходе следовать в Якутск. Крестьяне села сообщили, что вскоре должен прийти пароход из Нелькана.

Занялись окончательной просушкой и упаковкой собранных материалов.

Потянулись скучные дни ожидания. Трудно было после палаток и свежего воздуха привыкать к помещению. Неудержимо тянуло на воздух, в лес, на речные просторы. Трехмесячная жизнь в палатках на лоне природы заставила полюбить все, что связано с этой жизнью. Стало понятным, почему тунгус меняет свой новый дом на кочевой шалаш.

На шестой день приехал из Якутска в Петропавловское представитель якутского пароходства. Он был уполномочен задержать ожидаемый из Нелькана пароход и направить его вверх по Алдану. Там два парохода не могли справиться с огромным количеством грузов.

Решили идти в Якутск вьючным способом, что, конечно, было не очень приятно, так как у всех еще жили в памяти воспоминания о Саныяхтахской тропе.

От Петропавловска до Якутска считается около 500 километров, причем проселочная дорога идет только от селения Амги.

Дня через два мы уже шагали за караваном.

Стояли тихие и ясные осенние дни. Лес оделся в яркий осенний наряд. Огненно-золотистые задумчиво стояли громадные корявые лиственницы. Казалось, что грустят они по уходящему теплому лету. Мелкой дрожью шелестели ярко-красные, малиновые и оранжевые листья осин. Цветистыми коврами расстилались внизу пушистые таежные мхи. Самый воздух, казалось, светился золотистым светом. Совсем исчезли комары и мошки. Тропа была сухая и удобная. Лошади шли легко, так как почти весь груз был оставлен в Петропавловском до парохода.

По пути встретили несколько типичных якутских юрт.

Внутри юрт по стенам устроены широкие лавы (нары). В центре своеобразный глиняный камин. Короткая прямая труба способствует тому, что почти все тепло уходит вон. Непосредственно к юрте примыкает хотон, или хлев, наполненный скотом.

На пятый день, пройдя 250 километров, отряд прибыл в Амгу. Здесь познакомились с одним древним старичком, близким другом В. Г. Короленко, который, будучи в ссылке, провел в Амге много времени. Старичок - известный слесарь. К нему издалека приходят охотники лечить тяжкие болезни своих столетних шомполок, берданок и кремневок.

В Амге наняли подводы, и через три дня отряд был в Якутске. Поспели как раз вовремя: через три-четыре дня на последнем пароходе отправились вверх по Лене в Усть-Кут. Выше пароход уже не шел. Нужно было пересаживаться на знакомого нам «Первенца». Но пароход окончил свои рейсы, испугавшись «шуги», которая образуется на дне реки вследствие большого охлаждения. Кристаллики льда, достигнув известной величины, отрываются от донных камней и поднимаются вверх. Если морозы усиливаются, шуга увеличивается и смерзается, образуя сплошной ледяной покров. Если же наступает теплая погода, то шуга быстро уходит, и река принимает обычный вид. В это время можно двигаться вперед в лодках на бечеве.

В Усть-Куте скопилось большое количество пассажиров, желающих попасть в Качуг. Так как подобные истории случаются на Лене довольно часто, то местные жители построили большие крытые лодки, в которых и переправляют пассажиров вверх. Лодку на длинной бечеве тянет обычно пара лошадей. В нанятой нами лодке места было много, и к нам присоединился геологический отряд Московской горной академии, возвращавшийся из Бодайбинского района.

Первый день двигались очень хорошо. День был теплый, и только редкие льдинки напоминали о шуге. Но ночью ударил мороз, и количество шуги стало быстро увеличиваться. Лошади с трудом тащили лодку сквозь сплошную ледяную кашу. Пришлось нанять вторую пару.

Вскоре появилась другая забота: стали часто садиться на мель. Обходить мели на бечеве было совершенно невозможно. Мели часто тянулись чуть ли не до середины реки. Приходилось тогда отвязывать бечеву и браться за шесты. Иногда только после долгих усилий удавалось преодолеть препятствия.

Мороз крепчал и доходил по ночам уже до 15°С. Так как не всегда удавалось к вечеру дойти до селения, то часто ночевали прямо в лодке.

Самым мучительным было вставание. Еще горели на небе звезды, и рассвет чуть брезжил, а возчики уже собирались к отплытию. Было страшно вылезать из теплой постели на 15-градусный мороз. В лодке поднимались невообразимые кряхтенья, вздохи, оханья. Один за другим вылезали люди из своих нор, посылая проклятия по адресу ранней якутской зимы.

Лодка за ночь так примерзала, что приходилось пускать в дело топоры, чтобы высвободить ее из ледяного плена.

Эти намерзающие за ночь кромки льда по берегам, или, как их здесь называют, забереги, чрезвычайно тормозили наше движение. Лед намерзал иногда метров на десять от берега. Лодка должна была идти чуть не по середине реки, что, конечно, очень уменьшало ее скорость. Добрались до деревни Скокнино. Здесь уже забереги достигли огромных размеров, а по середине реки непрерывным потоком шла шуга. Перед нами возникла возможность засесть в деревне Скокнино и дожидаться санного пути.

— А когда он установится, этот санный путь?

— А кто же его знает, — отвечал обычно какой-нибудь бородатый дядя, — в позапрошлом году об эту пору уже вовсю ездили на санях, а вот в прошлом снегу не было до 1 ноября.

Мучительно хотелось, чтобы этот год был похож на позапрошлый.

От нечего делать стали составлять проекты, как двигаться дальше, не дожидаясь зимы.

Какова же была наша радость, когда на следующее утро забереги не только не прибавились, но даже совсем почти исчезли. Шуга пропала. Ярко, по-весеннему светило солнце.

Возчик был быстро найден. Мы погрузились в лодку, и снова зазвенели о борта тонкие льдинки.

До Жигалова, где должно было кончиться наше путешествие «во льдах», оставалось еще около 300 километров. Необходимо было спешить, чтобы снова не замерзнуть. Плыли день и ночь. Погода установилась теплая, шуга и забереги исчезли бесследно. В сутки проходили в среднем около 50-60 километров.

23 октября, на восьмой день по выезде из Усть-Кута, добрались, наконец, до Жигалова. Прошло уже почти полгода с тех пор, как мы плыли вниз по Лене. Через два дня ударил мороз, шуга заполнила реку, и Лена встала.

Но теперь нас это не беспокоило: от Жигалова в Качуг мы двинулись по грунтовой дороге.

 

В Тундре

 

Второму отряду Великой Северной экспедиции, организованной в 1732 году, поручалась опись северного побережья Сибири на запад от устья Лены и вокруг Таймырского полуострова до встречи с первым отрядом, идущим от устья Оби. Таким образом, этот отряд должен был обследовать самый северный, а следовательно, и самый трудный участок северного побережья Сибири.

Отряд возглавлял лейтенант В. Прончищев, а после его смерти — лейтенант X. Лаптев. В состав отряда входили штурман С. Челюскин, геодезист Чекин, команда судна, солдаты.

Три попытки обойти Таймыр с востока морем не увенчались успехом и закончились гибелью во льдах дубельт-шлюпки «Якутск», на которой отряд совершал свои плавания. Поэтому было решено дальнейшую опись берега вести сухопутными маршрутами.

К этому времени опись побережья Таймыра была сделана до мыса Стерлегова на западе и до мыса Фаддея — на востоке. Оставалась неописанной самая труднодоступная часть побережья.

После невероятных лишений и трудностей и эта задача была выполнена. Наиболее тяжкие испытания выпали на долю Челюскина, которому предстояло сделать опись берега от мыса Фаддея на востоке до устья р. Нижней Таймыры на западе, где Челюскин встретился с Лаптевым. Челюскин с честью выдержал испытание. Его подвиг увековечен в названии самого северного мыса Европейско-Азиатского континента.

Достижения Великой Северной экспедиции были огромны. Экспедиция впервые нанесла на карту совершенно неведомые северные окраины Сибири и сообщила первые сведения о природе и населении этих далеких окраин.

После такой длительной и дорогостоящей экспедиции интерес к северным окраинам заглох на долгое время. Лишь в 1842 году, то есть спустя сто лет после Великой Северной экспедиции, Академия наук направляет на Таймыр профессора Киевского университета (впоследствии академика) А. Ф. Миддендорфа.

По санному пути Миддендорф доехал до становища Коренного на реке Хете, а отсюда, вместе с кочевавшими здесь нганасанами, дошел до верховьев реки Верхней Таймыры. Спустившись по этой реке до Таймырского озера, Миддендорф, несмотря на позднее время, продолжал свое продвижение на север и спустился по р. Нижней Таймыре до ее устья. Таким образом, Миддендорф повторил некоторые сухопутные маршруты Таймырского отряда Великой Северной экспедиции.

Используя в качестве транспортных средств оленей и лодку, он сумел в одно лето, здесь такое короткое, пересечь весь Таймыр с юга на север и вернуться обратно. На обратном пути экспедиция потерпела на Таймырском озере аварию, во время которой погибла значительная часть собранных коллекций. Сам Миддендорф тяжело заболел и чуть не погиб от болезни и голода, живя в течение 19 дней один под лодкой на берегу пустынной реки и ожидая помощи.

Будучи широко образованным натуралистом, Миддендорф, несмотря на короткие сроки, собрал богатые и разнообразные материалы о природе тогда мало известного края. Его описания природы Таймыра и сейчас еще, через 100 с лишним лет, поражают своей широтой и глубиной и не потеряли своего научного значения. Ему одинаково были не чужды геология, ботаника, зоология и даже этнография, и по всем этим разделам он оставил очень содержательные и глубокие исследования.

Экспедиция Миддендорфа — это единственная экспедиция, которая после Великой Северной посетила внутренние части Таймыра и занималась их исследованием. Все другие дореволюционные экспедиции, а их было очень немного, занимались лишь попутным и кратковременным исследованием окраин Таймыра, главным образом, северных и юго-западных.

После Великой Октябрьской революции на Таймыр пришли новые, советские люди и территория его подверглась всесторонним исследованиям.

Северный Таймыр — одна из немногих на территории СССР обширных областей, никогда не подвергавшихся в прошлом постоянному воздействию человека. Даже те древние обитатели Арктики, которые в далекие доисторические времена жили в землянках по берегам арктических морей и занимались охотой на морских зверей, оленей, белых медведей и птиц, а также рыболовством, даже и они не проникли на Таймыр, хотя и подошли к нему вплотную как с запада, так и с востока.

Не проникли сюда и более поздние народы, населившие тундру и приручившие дикого северного оленя.

Да и трудно было сюда проникнуть. Поперек всего полуострова пролегает дикий пустынный горный хребет Бырранга со своими мрачными ущельями и склонами, заваленными хаотическими нагромождениями огромных угловатых камней. На 200 километров протянулось и встало преградой Таймырское озеро, в плавание по которому опасно пускаться в утлой ненецкой колданке — легкой лодке, которую ненцы летом всегда возят с собой.

Правда, озеро можно перейти весной по льду. Но тогда осенью нужно долго ждать его замерзания, а в это время наступает уже полярная ночь с ее пургой и сильными морозами. Да и после этого нужно пройти еще сотни километров, чтобы достигнуть пределов леса, где обычно и зимуют таймырские оленеводы.

Кроме того, и пастбища северного Таймыра настолько бедны кормами, что на них не прокормить крупные стада домашних оленей. Очень бедны эти пастбища и лишайниками. Лишь дикие олени, пасущиеся летом очень разрозненно, могут существовать на этих пастбищах. Но и они вынуждены уходить отсюда на зиму в более южные районы.

Самое же главное препятствие заключается в том, что на северном Таймыре нет кустарникового топлива, которым, как известно, отапливает свои жилища почти все кочевое население тундры.

Таким образом, как бы самой природой северный Таймыр был превращен в естественный заповедник, где до сих пор сохранились десятки тысяч диких северных оленей.

Но не только оленями богат Таймыр. На лето сюда прилетают десятки тысяч черных казарок, гуменников, белолобых гусей, гаг, гагар, морянок. Здесь, на приволье, никем почти не тревожимые, проводят они лето, выводят птенцов, линяют, а окрепнув и умножив свои стаи, улетают на места зимовок. Масса куропаток, куликов, чаек, пуночек, подорожников, крачек, поморников прилетает ежегодно на Таймыр, и всем здесь хватает места и пищи.

Здесь размножается летом большое количество песцов, которые осенью и зимой растекаются к Енисею и Хатанге, на морские берега, а также на морские льды.

 

***

Если ехать по тундре с юга на север, то можно заметить, как меняется природа этой географической зоны. Вначале будут попадаться вдоль рек небольшие еловые или лиственничные лески, вскоре они превратятся в узкие ленточки деревьев и затем исчезнут совсем. Лесотундра останется позади.

Дальше пойдет полоса кустарниковых тундр. Заросли кустистой березы, ольхи, различных ив и карликовой березки будут встречаться не только по долинам рек, но также и на междуречьях и около озер. Чем дальше к северу, тем кустарники будут все ниже и реже, и состав их скоро изменится. Исчезнут кустистая береза и ольха, и останутся лишь ивняки и заросли карликовой березки.

Наконец, мы достигнем таких мест, когда пропадут и кустарники, и только карликовая полярная ива, прячущая во мху свои крошечные стебельки, будет встречаться нам до берегов Ледовитого океана. Эта полоса, лишенная кустарников, и носит название арктической тундры.

Такова картина смены подзон в европейских и западносибирских тундрах.

Если мы будем продолжать наше движение на север в области Таймыра, который далеко выдвинут к северу по сравнению со всей остальной тундрой, то вскоре попадем в область арктических пустынь и полупустынь. Большая часть площади здесь представлена почти бесплодными участками каменистой, щебнистой или пятнистой тундры.

Здесь ютится самая жалкая растительность, почти не возвышающаяся над поверхностью почвы. Она состоит из мелких мхов, осок, злаков и так называемых «накипных» лишайников, покрывающих камни разноцветными пятнами. Много голых пятен, лишенных всякой растительности.

Таймыр — единственное место на территории материковой тундры СССР, где можно встретить арктические пустыни. Встречаются они также на арктических островах, таких, как Новосибирские, Северная Земля и др.

Арктические пустыни и полупустыни — это, если можно так выразиться, самые пустынные в мире пустыни.

Известно, что южные пустыни и полупустыни сравнительно богаты жизнью. Там для животных и растений не хватает воды. Но уж если вода есть (в оазисах), жизнь, в особенности растительная, достигает большого расцвета. Даже вдали от оазисов встречается много мелких животных — роющих грызунов, ящериц, змей, насекомых. По данным академика А. Е. Ферсмана, в почвах Средней Азии на одном гектаре можно встретить до 24 миллионов разных животных организмов (включая сюда насекомых, червей, пауков и пр.).

Арктической пустыне далеко до такого богатства жизни. И все же животный мир арктических тундр и пустынь довольно разнообразен. На первый взгляд кажется непонятным, за счет чего же может существовать здесь животное население?

Дело прежде всего в том, что арктические пустыни не сплошь покрывают всю площадь тундры. Так, например, на северном Таймыре они занимают лишь не больше трех четвертей всей площади тундры. Остальная площадь занята пушицево-осоковыми и кустарничковыми тундрами. Это «оазисы» в арктической пустыне. Они вклиниваются в нее небольшими участками по долинам рек и ручьев, вблизи озер и тундровых болот.

Вот эти участки и обеспечивают летом существование всего животного населения арктических тундр.

Существенное значение имеет также то обстоятельство, что многие виды в Арктике, не встречая большой конкуренции, размножаются в огромном количестве. К их числу относятся комары, мошки и другие насекомые и их личинки, а также лемминги, белые куропатки, зайцы и др. Эти массовые размножения обеспечивают существование в арктической тундре большого количества хищных и плотоядных животных, таких, как песцы, горностаи, хищные птицы, чайки, поморники, кулики, утки и др.

Звери, птицы и даже насекомые не безразличны к разным типам тундры. Они поселяются в таких местах, где им обеспечено более или менее сносное существование.

После арктических каменистых пустынь, почти совершенно безжизненных, самые бедные животной жизнью участки приурочены к сухой возвышенной пятнистой или щебнистой тундре. Здесь около половины всей площади занято пятнами голой земли, а остальная площадь покрыта очень редкой и скудной растительностью (мхи, куропаточья трава, жесткие осоки и злаки).

В такой тундре совсем нет кочек и негде скрыть даже маленькое гнездо. Поэтому из птиц никто не гнездится. Насекомые почти отсутствуют. Только изредка можно встретить рогатого жаворонка. Очень редки и норки леммингов.

Возвышенная пятнистая тундра вполне может быть названа арктической полупустыней. И летом, когда тундра полна жизни, такие ее участки, иногда очень обширные, поражают своей безжизненностью. На них не только никто не живет, но и посещают эту тундру птицы и звери очень редко. Здесь не увидишь рыскающего песца, и редко-редко пронесется в своем стремительном полете поморник или проплывет белая сова. Только по окраинам пустынных участков, там, где начинается какой-нибудь ручеек или имеется кочковатое торфяное болото, можно встретить леммингов, а также куропаток, куликов и других птиц.

Гораздо более богаты жизнью долины рек и низинные участки тундры, которые не обязательно должны быть сырыми. На таких участках, занятых пушицевой тундрой, гнездятся почти все кулики, куропатки, гуси, гаги, лапландские подорожники. Тут чаще встречаются лемминги как обский, так и копытный, которые занимают более сухие и возвышенные места.

Чем же привлекают зверей и птиц долины рек и ручьев? Во-первых, растительность в таких местах достигает наибольшего развития и разнообразия, что и привлекает сюда летом оленей, гусей, куропаток, леммингов. Во-вторых, обилие кочек и сравнительно густая и высокая растительность создают хорошие укрытия для гнезд, а леммингам позволяет устраивать в кочках свои норки и гнезда. Немаловажное значение имеет и то обстоятельство, что именно по долинам рек и ручьев, на солнечных склонах, раньше всего появляются весной проталины. Наконец, в долинах рек теплее, чем на междуречьях, мерзлота здесь оттаивает глубже, а влияние холодных ветров не так заметно. То же самое можно сказать про озерные котловины.

Обилие птиц и леммингов вблизи рек и озер привлекает сюда хищных птиц, песцов, поморников, чаек.

Почти исключительно по берегам ручьев и небольших рек делает свои норы песец. Более удобных мест для рытья нор в тундре нет. Поэтому не будет преувеличением сказать, что как в арктической, так и в более южной кустарниковой тундре жизнь летом сосредоточена главным образом вблизи рек, ручьев и озер. Значение этих местообитаний еще более возрастает в связи с тем, что ряд птиц (чайки, поморники, утки, гаги, кулики и др.) питаются водными организмами и только на водоемах линяют гуси и утки.

У некоторых птиц существует еще более тесная привязанность к местообитаниям определенного типа. Так, например, гнезда кулика-галстучника можно встретить только по галечным и песчаным берегам рек и озер. На низменных травянистых или высоких и обрывистых берегах гнезда галстучника искать бесполезно. Этот кулик настолько тесно привязан к галечным берегам, что гнезда свои устраивает на голой гальке, не выстилая их ничем.

Сапсан и канюк чаше всего устраивают свои гнезда на высоких обрывистых берегах или скалах и опять-таки вблизи рек и озер. Здесь же всегда можно найти и гнезда белых сов.

Только в крупнокаменистых россыпях, где есть пустоты и расщелины между камнями, вьют гнезда пуночки.

Чайки вдали от моря гнездятся по берегам крупных рек и озер, но охотно они заселяют и острова, стремясь обезопасить свои гнезда от песца, что, впрочем, им не всегда удается.

Главным образом по берегам рек и озер надо искать гнезда горностая. Он выбирает для этого обрывистые или каменистые берега, в которых можно найти необходимые укрытия. Полярного зайца-беляка можно встретить в арктической тундре в холмистой местности, сильно изрезанной ручьями и оврагами.

При достаточном опыте лишь по одному характеру местности можно безошибочно заключить, какие виды зверей и птиц здесь могут быть встречены.

Приуроченность зверей и птиц к разного рода местообитаниям приводят к более равномерному заселению территории, пригодной для жизни. Несмотря на это, больше половины площади арктической тундры в отношении животного мира фактически остается пустыней.

Арктическая тундра — это почти предел наземной растительности в ее распространении на север. Дальше, на островах, лежат самые бесплодные полярные пустыни, покрытые ледниками или каменистыми россыпями с чахлыми лишайниками. В арктической тундре еще встречаются более или менее обширные участки, где мохово-травянистая растительность образует сплошной, сомкнутый покров. Дальше на север и такие участки исчезают и растения представлены лишь отдельными небольшими пятнами.

Из кустарников в арктической тундре произрастает полярная ива. Но какой жалкой и чахлой выглядит она!

Когда видишь арктическую тундру поздней осенью или ранней весной, кажется, что здесь не может быть никаких цветов. Но вот наступает лето...

В конце июля разгар цветения растений. В это время на солнечных местах, на теплых песчаных склонах по берегам озер и рек можно увидеть настоящие цветники. Золотистым цветом горят крупные цветы сиверсии, полярного мака, лютиков, одуванчиков и камнеломок. Розовым цветом распускается мытник, а в теплое лето и иван-чай. Кусочками арктического неба, упавшими в тундру, кажутся голубые цветы полярной незабудки. Цветут астрагалы, паррии, куропаточья трава, калужница, звездчатка и многие другие цветы.

 

***

В начале весны, когда мы вылетали из Москвы, стояла чудесная погода. По-летнему припекало солнце, зеленели сады и парки, в небе клубились и таяли редкие кучевые облака.

Послав прощальный привет отдаляющейся Москве, мы поплотнее закутались в меховые куртки и приготовились к длительному полету. Ровным и чистым звуком, как туго натянутые струны, гудели четыре мотора нашего самолета. Он быстро набирал высоту. В самолете тесновато. Двадцать пять пассажиров и несколько тонн груза разместились в нем. Но мы готовы примириться с теснотой, только бы побыстрее попасть к месту работы.

...Плывут внизу леса, квадраты полей, светлые ленты уже вскрывшихся рек. Еле различаются с огромной высоты населенные пункты. Их узнаешь по геометрически правильным линиям и по кубикам домов, отбрасывающих темные тени.

Вот самолет пошел над сплошной пеленой облаков. Освещенная солнцем, эта пелена похожа на необозримое поле, устланное пушистой белой ватой, которую колеблет легкий ветер.

Когда самолет, идя на посадку, прорвал облака, то внизу уже сгущались сумерки. На поверхности тундры крутилась поземка, скрывая опознавательные знаки аэродрома. Но опытный пилот даже в вихрях крутящейся снежной пыли сумел отыскать аэродром и мастерски приземлиться.

Выйдя из самолета, мы очутились совсем в ином мире: вместо весеннего Подмосковья, такого теперь далекого, — глубокая зима. Кругом снег, который еще и не начинал таять. Малейший ветерок гонит поземку, а при сильном разыгрывается пурга. Но первое впечатление обманчиво. Весна пришла и сюда. На другой день сияло яркое солнце, пели пуночки, весело звенели первые весенние капели.

 

«Весна света»

 

Середина марта. Начались чудесные дни ранней весны, или, по меткому выражению знатока родной природы М. М. Пришвина, «весны света». Они особенно дороги для полярников, проживших долгую зимнюю ночь.

Солнце подолгу не сходит с небосклона, заливая тундру и горы ослепительным светом. С каждым днем светлого времени прибывает. Уже сейчас солнце поднимается настолько высоко, что все живое начинает чувствовать тепло его лучей.

Кругом сверкающая белизна снегов. Глазу почти не на чем задержаться. Лишь кое-где темнеют из-под снега большие камни да мрачные черные скалы семи останцев, вытянувшихся в одну линию, четко выделяясь на фоне снега и напоминая караван гигантских верблюдов в залитой солнцем пустыне. Полярники так и прозвали эти останцы «верблюдами», снабдив каждого из них своим порядковым номером. И часто на вопрос «Где был?» некоторые отвечали: «Ходил к четвертому «верблюду» посмотреть капканы».

Далеко на севере воздушными и невесомыми, чуть подернутыми голубоватой дымкой, высятся уходящие в облака вершины горного хребта. В бинокль можно различить глубокие ущелья, высокие скалы и плоские, как бы срезанные вершины. В морозном призрачном мареве колышется и убегает вдаль необъятная тундра.

Весна всюду хороша. Она знаменует пробуждение природы, расцвет новой жизни. Но особенно хороша весна на далеком Севере, в арктической тундре, потому что приходит она на смену утомительно долгой и однообразной зиме с ее пургой, полярной ночью и жестокими морозами. Начало апреля. На южных скатах крыш в солнечные дни уже начинают вырастать сосульки, термометр показывает лишь 6° мороза. В северной части небосклона в полночь не исчезает заря.

Тундра начинает оживать. Появились одиночные куропатки. Чаще стали встречаться следы песцов. Можно заметить их парные следы: песцы заботятся о продолжении рода.

Изредка на снегу встречаются бисерные цепочки следов лемминга. Яркое весеннее солнце выманивает и его из темных подснежных коридоров, в которых он провел зиму.

Можно увидеть на снегу и цепочки следов горностая, обрывающиеся у норок леммингов. Этот очень проворный хищник благодаря своему тонкому туловищу проникает в норки леммингов и настигает зверьков под снегом.

Метель и пурга случаются реже. Ветру все труднее становится поднимать в воздух тучи снега, так как солнце, поднимающееся с каждым днем все выше, начинает так припекать поверхность снега, что даже и при 10-градусном морозе она начинает подтаивать. А к вечеру этот подтаявший слой смерзается в твердую корку наста. Таким образом, ветер не в силах поднять в воздух снежную пыль ни днем, когда снег с поверхности влажный, ни ночью, когда он покрыт ледяной корой.

Но каждый год перед началом таяния снега бывают очень сильные ветры, что связано, вероятно, с изменением температурного режима. Эти сильные ветры очень благоприятны для первых поселенцев арктической тундры — куропаток, гусей, оленей, так как ветры оголяют от снега большие участки тундры и облегчают животным доступ к корму.

Сегодня был как раз такой ветер. Там, где на восточных склонах всю зиму лежал плотный слежавшийся снег, сейчас появились почти голые места. Процесс сдува плотного снега состоит не только в уносе мелких частиц снега, но также и в разрушении и в разрыхлении плотной снеговой массы. Удары бесчисленного количества мелких кристалликов снега, гонимых ветром, медленно, но неуклонно делают свое дело. Они раздробляют плотный снег настолько, что ветер способен подхватить его и унести дальше, сделав из него новое орудие своей разрушительной работы. Поверхность снега после сильного ветра весной бывает изъедена и источена узкими и глубокими бороздами, вытянутыми в одном направлении. Местами видны большие заструги. Некоторые из них имеют интересную форму. Нижняя часть выдута ветром, а верхняя свисает в виде тонкого и изогнутого козырька, конец которого касается земли.

Я долго ломал голову над вопросом, почему многие кустарники в тундре как бы подрезаны сверху искусным садовником. Их верхние ветки оканчиваются на одном уровне. Если какая-нибудь тонкая ветвь поднялась выше, то она, как правило, сухая и кора на ней ободрана. Теперь стало понятно, что этим «искусным садовником» являются ветер и снег. Те ветви, которые поднимаются весной над поверхностью снега, обречены на неминуемую гибель.

Сильный морозный ветер высушивает их не хуже любого самума пустыни, а бомбардировка бесчисленным множеством снежных кристалликов отделяет кору и истачивает тонкую древесину.

Поэтому многие ели в лесотундре, стоящие на открытых местах, имеют странную форму. Нижние ветви их, закрытые снегом, опустились до самой земли, образуя почти непроницаемый для ветра шатер. Выше ствол на некотором расстоянии почти лишен ветвей — они уничтожены снежными метелями.

К этим естественным шалашам как нельзя более подходит распространенное среди оленеводов название «куропаточий чум». Так в шутку выражаются в тех случаях, когда кому-либо приходится зимой ночевать под открытым небом. Тогда говорят, что ночь провели в куропаточьем чуме. Еловыми шатрами пользуются также куропатки и зайцы для укрытия от непогоды — я часто находил здесь следы их пребывания.

Утром и днем было пасмурно и тихо. Ночью пошел дождь, подул сильный юго-восточный ветер, и началась подвижка льдов.

На озере водяные забереги, доходившие в ширину до 150-200 метров, исчезли. Лед начал двигаться к западу, но задерживаемый каменистым мысом, расположенным вблизи нашей базы, начал образовывать торос.

Многотонные льдины громоздились одна на другую, обрушивались с грохотом вниз, а на их место ползли все новые и новые ледяные массы. За 40 минут у мыса образовался ледяной «хребет» длиной до полкилометра и высотой в 12-15 метров.

Это было величественное зрелище. Беспрестанно на торос наползали новые льдины, хотя он стал уже довольно высоким. В напиравших на торос льдах чувствовалась невероятная сила. Трудно себе представить, какой огромной величины достигает давление морских льдов в подобных случаях. Если здесь на озере сила ветра (то есть трение воздуха о поверхность льда) прилагается на протяжении нескольких десятков километров, то на морях эта величина исчисляется сотнями километров. Следует иметь в виду, что поверхность озерного льда почти ровная, а торосы редки и невысоки. Поверхность же морского льда почти сплошь изборождена грядами высоких торосов, и потому ветер действует на морские льды с гораздо большей силой.

Основания наших домов превышают уровень воды в озере не больше чем на два с половиной – три метра. От уреза воды дома расположены в 30 метрах. Если ветер будет продолжать дуть с той же силой, может случиться, что наши дома будут срезаны льдинами, как карточные домики, или завалены ими. К счастью, этого не случилось, так как ветер вскоре утих.

По берегам озера часто можно видеть громадные камни весом по нескольку тонн, вывороченные льдинами из почвы и передвинутые на 10-15 метров дальше от берега. Невольно напрашивается мысль о том, каким бы огромным и сравнительно постоянно действующим источником энергии мог бы послужить ветер, если бы был найден способ концентрировать его силу с больших пространств и превращать ее в механическую энергию, то есть заставлять двигать машины. Очевидно, должны быть сконструированы какие-то ветроуловители.

К концу «весны света» появляются первые микроскопические проталины, или, как мы их называли, «арктические парнички». Почему-то они чаще всего встречаются на каменистой или щебенчатой почве и образуются главным образом около кустов сиверсии. Это растение раньше других в Арктике распускает весной свои крупные золотистые цветы.

Сиверсия — многолетнее растение. Несмотря на свою «травянистую» природу, отдельные кусты сиверсии, по вычислениям профессора Б. А. Тихомирова, насчитывают свыше 150 лет жизни. За такой долгий срок около куста скапливается очень много отмерших гниющих частей, которые с наступлением весны начинают выделять тепло. Около кустика в снегу образуется небольшая камера. Снег над камерой, подогреваемый и сверху и снизу, превращается в тонкую и прозрачную ледяную пластинку, и парничок готов. Под ледяной пластинкой, как под стеклом в настоящем парнике, растение развивается очень быстро.

И неудивительно, что когда еще 80 % площади тундры покрыто снегом, а по ночам бывают 10-градусные морозы, на первых проталинах уже желтеют первые цветы сиверсии.

Арктические парнички — удивительный пример чрезвычайно тонкого приспособления растения к суровым условиям Арктики. По существу благодаря парничкам сиверсия удлиняет свой вегетационный период на две-три недели по сравнению с другими растениями арктической тундры.

Обилие перегноя вокруг корневищ сиверсии и развивающееся в нем тепло привлекают сюда червей и насекомых. Здесь часто можно встретить дождевых червей, личинки насекомых, жуков, которые, вероятно, тут и зимуют.

 

«Весна воды». Лето в тундре

 

«Весна света» приходит постепенно, к ней привыкаешь. Но «весна воды», как правило, приходит внезапно. И только эту весну воды, то есть превращение огромных масс снега и льда в говорливые воды ручьев и рек, можно назвать настоящей весной. Уже середина июня. Еще несколько дней назад казалось, что весна забыла посетить наш далекий край. А сейчас уже лепечут свою незатейливую песню первые ручьи. За один день, если несколько часов подряд моросил весенний дождь, глубокие снега осели, сильно размякли и освободили обширные участки тундры. Еще день-два, и в тундре зашумят ручьи и реки; она станет непроходимой.

Разливы арктических рек и ручьев своеобразны. Вода здесь появляется вначале на поверхности снега и льда. Когда ее скопится достаточно много, образуется поток, который с каждым днем становится все более бурным. Потом уже взламывается лед. Впрочем, ледяной покров бывает лишь на самых крупных реках. Большинство же небольших рек и ручьев так пересыхает к осени, что ни о каком ледоставе на них не может быть и речи.

Еще вчера в вершине ближайшего к нашему лагерю ручья появилась на поверхности снега вода. Сегодня она быстро, на глазах, продвигается вперед. К вечеру поток достиг озера, и с этого момента ручей зашумел.

В некоторых ручьях, в которых долины особенно забиты мощными надувами снега, вода прорывает узкие коридоры с отвесными стенками высотой до двух-трех метров. Иногда в крутых оврагах, где снега за зиму скапливается очень много, вода прорывает под снегом туннель. После спада весенних вод снег в таких оврагах сохраняется еще долгое время. Под снегом виден темный туннель, по которому струится небольшой ручеек.

Мне приходилось бывать во многих местах нашей тундры в разное время года. В воспоминаниях она чаще всего представляется мне весенней, зеленеющей и залитой солнцем.

Между тем солнечных теплых дней в тундре весной и летом бывает не так много. Преобладает пасмурная, часто дождливая погода, туманы, холодные ветры. Зато с какой радостью человек встречает там теплый солнечный день! Всюду шумят ручьи, со всех сторон доносятся крики и песни птиц, справляющих свой брачный праздник. Трудно передать все разнообразие голосов токующих куликов, поморников, куропаток, пуночек. Надо прожить долгую полярную зиму, чтобы проникнуться очарованием весенней арктической тундры.

С необозримых просторов Тихого и Атлантического океанов, с побережий теплых морей и рек, из сумрачных тропических лесов прилетает на свою родину большинство тундровых птиц.

Каждый день прибывают новые пернатые гости, и каждую птицу встречаешь, как друга, с которым долго был в разлуке. Молчаливая до этого тундра оглашается разнообразными песнями птиц.

Солнце пригревает настолько сильно, что впору принимать солнечные ванны. Температура воздуха на поверхности проталин достигает на солнце 25°. Теплый воздух струится над нагретой землей. Рядом, на теневой стороне кочки, холоднее почти на 20°, а под 30-сантиметровым слоем снега — 6°.

Там и здесь торчат на кочках самцы куропаток в своих белоснежных нарядах. Все чаще слышны их крики, которыми они сопровождали свои токовые взлеты. Куропатки необычайно подвижны в это время года и не знают ни минуты покоя. Самки уже заметно изменили свой наряд на летний, который так хорошо гармонирует с желтовато-зеленым фоном весенней тундры. Они или кормятся тут же около своего защитника, или подыскивают подходящее место для гнезда.

Вдали над широкой проталиной парят два канюка и высматривают свою самую желанную добычу — лемминга. Среди кочек, целиком скрывшись в редкой и невысокой траве, шныряют парочки лапландских подорожников, крошечных пташек, для которых тундра, как и для пуночек, стала родным краем. Иногда прозвенит короткая трель пуночки, этой всегда бодрой и неутомимой птички, первой вестницы весны на Крайнем Севере.

Всюду видны летающие над тундрой поморники, и горе зазевавшемуся или выбежавшему на снег леммингу. Не успеет он и оглянуться, как зловещая тень промелькнет над ним и хищный поморник опустится рядом. Лемминг яростно защищается, визжит, ложится на спину и скалит на поморника свои острые резцы, но все напрасно. Два-три удара большим крючковатым клювом, еще момент... и лемминг подброшен в воздух и тут же исчезает в широко раскрытом клюве поморника.

Издали доносятся пронзительные крики чаек, не поделивших добычу или завидевших врага вблизи своих гнездовий и поднявших тревогу.

Вдали на озере показалась вереница диких оленей, не спеша бредущих на раздольные летние пастбища.

Птиц еще мало. Но с каждым днем прилетает какой-нибудь новый вид, и недалеко то время, когда полчища пернатых гостей, променявших Голубой Нил и каспийские лиманы на наш гостеприимный Север, хлынут в тундру и расселятся по ее бесчисленным озерам, рекам, равнинам, болотам, чтобы провести короткое, полное хлопот лето.

Но недолго длится это очаровательное время. Проходит две-три недели, и пора песен кончается.

Почти все птицы прилетают к берегам Ледовитого океана, уже разбившись на пары. Не теряя времени, они подыскивают места для гнезд. Поиски места и устройство гнезда здесь дело несложное. Не надо, как в лесу, искать подходящее дупло или вить искусное гнездо на ветвях деревьев и кустарников; любая достаточно сухая кочка пригодна для этого. Гнездо у большинства арктических птиц (куликов, поморников, чаек, куропаток, гагар и др.) устроено очень просто. В травянисто-моховой дернине птица делает небольшое углубление, которое устилает сухими травинками, прошлогодними листьями полярной ивы, иногда лишайников, — и гнездо готово.

Только пуночки, лапландские подорожники, гуси и гаги делают гнезда более искусно. Пуночки и подорожники свивают гнездо из сухой травы и выстилают мелкими перышками. Гуси выстилают гнездовую лунку пухом.

Но вот самки уже отложили яйца и приступили к насиживанию. У некоторых видов птиц самка и самец высиживают их попеременно. Так делают некоторые виды куликов и поморников. В начале насиживания птицы в самые теплые часы дня покидают гнезда и удаляются на кормежку. Яйца у большинства птиц имеют обычно пеструю зеленовато-бурую окраску (кулики, поморники, чайки, гагары и др.), и заметить такое гнездо, даже будучи в двух-трех шагах от него, очень трудно, настолько хорошо окраска яиц сливается с общим фоном летней тундры. Птицы к концу периода насиживания уже не так часто покидают гнездо.

Среди тундровых куликов есть виды, у которых насиживание яиц и воспитание птенцов выполняет только самец, например, у плосконосого плавунчика. Замечательно, что самки этих куликов крупнее самцов, окрашены ярче и во время токования именно они «ухаживают» за самцами, а не наоборот. После откладки яиц самки покидают гнезда, собираются в небольшие стайки и кочуют по тундре, занимаясь разыскиванием корма.

Гусям, гаге и белой сове сохранить гнездо от врагов труднее. Их крупные белые яйца далеко видны с воздуха. Но гуси надолго не покидают гнезда, не уходят от него далеко, зорко наблюдают за воздухом и обычно замечают малейшую опасность, грозящую их потомству. Черные казарки и гаги, удаляясь от гнезда, прикрывают яйца своим пухом. Что касается белой совы, то лишь волк и песец могут отважиться напасть на ее гнездо, но для песца такая попытка может кончиться плачевно.

Наблюдения над жизнью животных в тундре имеют, конечно, много преимуществ по сравнению хотя бы с лесом. Здесь все открыто, все на виду и не нужно долго выискивать какое-нибудь гнездо в ветвях и дуплах или норку среди древесных корней. Но, с другой стороны, и сам наблюдатель не может нигде укрыться, он тоже на виду. Его сразу же замечает какая-нибудь пичужка, начинает беспокоиться, кричать и поднимает тревогу. В результате все окрестное животное население настораживается, прячется, улетает, затаивается.

С момента образования первых проталин появились ранние тундровые цветы. Первой зацвела сиверсия. Вслед за ней зацветают незабудки, седум, одуванчики, полярный мак, астрагалы, куропаточья трава.

Со спадом весенних вод кончается весна. И хотя снега еще очень много, а по глубоким оврагам и у крутых склонов он может пролежать и до нового снега, большая часть площади тундры уже свободна от него.

Начинается арктическое лето.

В тундре нет резкой грани, разделяющей весну и лето, и о переходе весны к лету, да и от лета к осени можно говорить лишь условно. За начало лета можно принять исчезновение снега на большей части тундры, а за его конец — первые морозы и снегопады в конце августа.

Зацветают все тундровые цветы. Яркие ковры полярных маков, куропаточьей травы, лютиков, астрагалов, незабудок и одуванчиков устилают сухие речные террасы, пологие солнечные склоны и бугры-байджараки. Гудят над цветами огромные тундровые шмели, а на венчиках качаются маленькие мушки — любительницы сладкого нектара.

Смолкают постепенно весенние токовые голоса птиц. Все живое спешит использовать короткий период тепла и света, чтобы вывести и выкормить потомство до наступления новых холодов.

Солнце ласково греет и круглые сутки заливает тундру ярким светом. Легкая зыбь плещет о каменистый берег озера. В лицо веет теплый, насыщенный ароматами трав и цветов ветер, а на небе клубятся и тают громады кучевых облаков, медленно плывущие на запад.

Незабываемы бесконечные дали, сливающиеся на горизонте с голубым небом, кристально чистые, изумрудные воды арктических рек и озер и ни с чем не сравнимое ощущение простора.

Особенно очаровательны летом ночные часы, когда природе положено погружаться в темноту. Здесь в это время светит бледное полуночное солнце. Чем-то величественным веет тогда от тундры, от ее тишины и покоя. В призрачных далях, подернутых легким жемчужным туманом, тонут и исчезают далекие горы, острова, высокие и низменные берега озер.

В эти часы хорошо бродить по тундре, слушать одинокие голоса птиц, следить за стаями гусей, летящими на озера, и смотреть на ковры ярких арктических цветов, раскрывающих навстречу солнцу свои венчики. Хочется полной грудью вдыхать этот живительный, бодрящий, лишенный пыли воздух.

Как ни велико количество птиц, прилетающих на Север, тундра так обширна, что вся птичья армия, расселившись по гнездовьям, становится малозаметной.

Только на птичьих базарах, встречающихся в Арктике на островах и скалистых материковых берегах, можно увидеть большие скопления птиц да во время линьки гуси и морянки тысячами собираются на реках и озерах.

Многие, иногда даже очень обширные участки тундры поражают своей безжизненностью. Проходишь километр за километром и, кроме редких подорожников и вездесущих леммингов, не видишь больше ни птиц, ни зверей, хотя на первый взгляд такая тундра и не отличается от той, где гнездящиеся птицы встречаются часто.

Вначале такое неравномерное распределение гнездящихся птиц являлось для меня загадкой, и лишь позже я понял, что причиной этому является снег, вернее — время его исчезновения весной. Птицы прилетают на Крайний Север, когда проталин еще мало и больше половины площади тундры покрыто снегом. Между тем наступают сроки откладки яиц, и птицы волей-неволей должны выбирать для гнездования только те места, где сошел снег. Участки, на которых долго лежит снег, остаются пустыми. И только если год «лемминговый», такие участки тундры посещают поморники, чайки, канюки и песцы.

Не больше двух-трех недель длится время, которое с полным правом можно назвать летом. Тогда обычно стоит теплая часто солнечная погода, а температура воздуха в самые жаркие дни достигает 20-25° тепла. Но это самое приятное время года в тундре отравлено комарами.

С массовым вылетом, который приходится на вторую половину июля, комар становится бичом тундры. Перчатки и противокомарная сетка помогают мало, да и работать в них неудобно. Как великого благодеяния ждешь ветерка, но он должен быть достаточно сильным; слабый ветер не оказывает на комаров почти никакого влияния.

Нет избавления от комаров и в лагере. Как бы тщательно ни были заделаны все отверстия в палатке, часа через два-три она оказывается полной комаров. Проснувшись, видишь на стенках и крыше палатки сотни маленьких кровопийц, раздувшихся от крови. Выгонишь их с помощью полотенца на волю, а к утру палатка снова полна комарами.

Лучшим средством от комаров на время ночевки в лагере является простой марлевый, а еще лучше более прочный бязевый полог. С помощью бечевки и булавок полог легко укрепить на любом месте, у каждого куста, у воткнутых в землю палок, а также внутри палаток. В безупречно поставленный полог не проникает ни один комар.

Однажды нас очень мучили комары, и мы забрались от них в палатку. Дружными усилиями изгнали комаров из палатки, «задраили» все отверстия и лазейки и успокоились, надеясь отдохнуть.

Но вот заныл один кровопивец, затем другой, третий. С каждой минутой их становилось все больше, и скоро в палатке стало так же несносно, как и на открытом воздухе.

Тогда мы открыли полы палатки. И тут совершилось чудо. Комары устремились на свет и все до единого вылетели из палатки. На них повлиял, очевидно, легкий ветерок, который шевелил полы палатки. При отсутствии ветра комары из палатки не вылетают. Кроме того, это было в такой местности, где комаров вообще мало. Там же, где их очень много, эта мера вряд ли окажет на них действие.

К счастью, «комариная» пора длится недолго, да и в период массового вылета комаров бывают дни с сильным ветром, который мешает им подняться в воздух.

...Двадцатое августа. Половина двенадцатого ночи. Солнце зашло, и наступили светлые сумерки, но и они значительно светлее самых «белых» ночей в Ленинграде. Однако жизнь не прекращается.

Вот пронеслась вдоль берега стая мелких куличков, и вслед за ними, в том же направлении, пролетела большая полярная чайка. Тишина нарушается лишь мелодичным плеском зыби, набегающей на галечный берег. К утру, вероятно, будет мороз.

Арктическая тундра даже в пору расцвета жизни — весной и в середине лета — не отличается обилием голосов животных и вообще звуков. Сейчас тундра почти безмолвна. Изредка доносятся голоса поморников, поднявших тревогу, или жалобные стоны гагар.

Завидев людей, прокричат пролетающие гуси, и снова воцаряется тишина. Самые оживленные места в конце лета — это ручьи, реки и озера. Здесь все время раздается журчанье струй, плеск волн, оживленные голоса птиц.

Все чаще и чаще видны стаи гусей, летящих на запад стройными цепочками и треугольниками. Это начало отлета. Значит, лето подходит к концу.

 

Осень и зима

 

Конец августа. Догорает короткое арктическое лето. Незаметно и постепенно подкрадывается осень. Нет больше теплых солнечных дней. Хмурое небо, частые дожди, холодные ветры, а в горах уже выпал снег.

С сентября начинаются снегопады, но первый снег обычно исчезает после потепления. Бывают годы, когда снег выпадает и тает по нескольку раз, тогда равнинные тундры превращаются в сплошные болота. Наконец, сильный мороз сковывает землю, и тундра покрывается сплошной белой пеленой и замирает до новой весны.

В конце лета один за другим покидают свою родину, ставшую такой неуютной, весенние гости. Первыми начинают улетать кулики. Уже в начале августа их кочующие стайки направляются на юг. В тундре остаются те из них, у которых потомство еще недостаточно окрепло для далекого пути. Вскоре и они улетают. Куликам предстоит путь в несколько тысяч километров, и неудивителен их ранний отлет.

Вслед за куликами исчезают поморники, гуси, канюки и сапсаны. Пуночки и подорожники тоже собираются в стайки. Они сначала кочуют по тундре, останавливаясь на кормных местах, а затем улетают на юг.

Дольше всех задерживаются гагары и чайки. Уже выпадает снег, и вода в озерах начнет замерзать, а они все еще не решаются пуститься в дальний путь. Бывали случаи, когда чайки задерживались около домов, где их привлекали отбросы пищи, так долго, что погибали в первую же пургу. Однажды глубокой осенью я увидел на озере серебристую чайку. Она спокойно сидела на зеркальной поверхности льда. Подойдя ближе, я обнаружил, что чайка давно погибла, будучи скована льдом. Очевидно, вода замерзла настолько быстро, что спавшая на воде чайка не могла вовремя вырваться из ледяного плена.

Но вот птицы улетели. Теперь в тундре редко можно увидеть сову и последние запоздавшие стайки тундровых куропаток.

Лемминг готовится к долгой зимовке. Впрочем, зима не так уж страшна леммингу. На зиму он перебирается ближе к ручью, где сохранился зеленый корм и слой снега более глубок. А зимовать под снегом несравненно теплее, чем на его поверхности.

...Сегодня выдался приятный солнечный день. Неяркое солнце слегка пригревает, как ранней весной. Слабый ветер чуть колышет траву и с еле слышным шорохом пробегает по зеленеющей в ручье поросли молодой пушицы, качая ее белоснежные головки. Озеро застыло в неподвижности, и лишь местами его поверхность, где пробегают полосы ряби, искрится на солнце. Кое-где на озере темнеют еле заметные точки плавающих гагар.

Тихо в тундре. Только изредка доносятся крики отлетающих на юг гусей. Иногда с водной глади озера слышится визг гагар. Вот слышно и тихое посвистывание подорожников.

Появилось много песцов. Их часто встречаешь не только в обычные часы охоты — ранним утром и вечером, но и днем. Живой, неутомимый и прожорливый песец долгими часами шныряет по бесчисленным кочкам, болотам и оврагам тундры, выискивая лемминга.

Для песцов наступают тяжелые времена. Птицы все почти улетели, леммингов тоже осталось мало, поэтому так смело набрасываются песцы на туши убитых оленей, не смущаясь близким присутствием людей. Вчера наш лучший охотник Веня Чулков убил двух оленей и начал снимать с них шкуры. В это время из тундры прибежали два песца и уселись в 20 шагах от него в ожидании поживы. Когда обработка одного оленя была закончена и Чулков перешел к другому, находившемуся в нескольких метрах от первого, песцы сразу же подбежали к оленьей туше и начали ее «обрабатывать» по-своему.

Чулков кричал на песцов, отгонял их, бросал в них камни, но безуспешно. Песцы отбегали на несколько шагов и затем снова возвращались к туше оленя. Брошенный в них камень песцы принимали за подачку; они бросались за ним и обнюхивали его.

Не всегда мы успевали убрать на ночь туши убитых оленей, тем более что их приходилось носить на плечах за несколько километров. Некоторые туши песцы так «обрабатывали» за ночь, что нести домой, кроме костей, было уже нечего.

Появилось много белых сов. Они перед отлетом на юг, так же как и песцы, собираются на северном берегу озера. Белые или серо-белые изваяния этих крупных красивых птиц часто можно заметить на вершинах небольших холмиков.

Леммингов почти совсем не видно. Огромная армия поморников, сов, канюков, песцов, волков, и горностаев за лето так опустошила тундру, что встретить лемминга теперь удается редко.

Летают еще последние комары и мошки. Покраснели листья карликовой березы, желтеют листья ивы. Не видно цветов. Пройдет еще немного времени, и солнце надолго скроется за горизонтом, а над однообразным белым саваном тундры, вздымая тучи снежной пыли, засвистит арктическая пурга.

Как приятны эти последние солнечные тихие дни!

Быстро и неотвратимо приближается зима. Ночи становятся продолжительными, в 8 часов вечера приходится зажигать свет.

Пустили бензиновый моторчик с динамо, и в нашем доме засверкали электрические лампочки, внося в жизнь полярников уют и комфорт.

...Конец сентября. После сравнительно долгого периода пасмурных и ненастных дней с дождем и снегом и обязательно с ветром установилась хорошая погода. От восхода и до заката на небе сияет неяркое осеннее солнце, бросая последний прощальный привет тундре. Тонкая пленка молодого льда на озере местами разрушена торошением и разбита на мелкие куски, выброшенные на поверхность нетронутого льда. Точно кристаллы хрусталя, блестят они на солнце, а колеблющийся нагретый воздух заставляет дрожать эти блики, и кажется, что в озеро упали тысячи мерцающих звезд. Это мерцание озера, возникающие в солнечной дали миражи и глубокая тишина, изредка нарушаемая шорохом движущихся льдин, производят впечатление чего-то нереального.

Тундра кажется безжизненной. Не видно ни птиц, ни зверей. Прошла на юг основная масса оленей, бредут последние небольшие стада. За оленями прошли и их «пастухи» — белесые тундровые волки.

Улетели чайки и поморники, еще на днях летавшие у наших жилищ. Улетели и пуночки. Заметно меньше стало сов, и песцы, еще недавно наводнявшие тундру, встречаются редко. Правда, заметить песцов и сов стало труднее. Выпавший снег не закрыл целиком низкую растительность и создал фон, на котором трудно увидеть сильно побелевшего песца и серую сову. Солнце даже в полдень бессильно растопить тонкий слой выпавшего снега.

В середине ноября дни быстро идут на убыль. Светло становится только в 10 часов утра, а уже в 3 часа снова наступают сумерки. Солнце, вернее его отражение (благодаря рефракции), в последний раз мы видели 8 ноября. Верхняя его половина показалась на полтора часа в виде расплывчатого красного диска, плывущего в морозном тумане. В следующие дни в полдень были видны только красные и розовые зори. Они с каждым днем становились слабее и скоро пропали совсем.

Последние зори — наиболее красочное явление в северном небе, вообще бедном красками. Они окрашивают облака в сочетание розовых, красных, зеленоватых, голубых и серых тонов, которые быстро гаснут. Отблески зари ложатся на снег розовато-золотистыми оттенками, более нежными, чем окраска розовой чайки.

Уже с 3 часов дня зажигаются звезды, а несколько позже начинают свою бесшумную, таинственную игру огромные бледно-зеленые полотнища северного сияния. Оно здесь не бывает ярким и расцвеченным всеми цветами радуги, каким его приходилось видеть в других местах Севера. Обычно оно имеет вид бледно-зеленоватых или беловатых занавесей, находящихся в непрерывном движении и изменении. Иногда в отдельных местах образуются как бы сгущения, светящиеся более ярким светом.

Впервые мы наблюдали северное сияние на южном небосклоне, невысоко над горизонтом. Теперь оно передвинулось ближе к зениту.

Поверхность тундры зимой напоминает застывшие беспорядочные морские волны. Снег в тундре непохож на снег лесной полосы. По этому снегу можно не только легко и свободно ходить без лыж, но и ездить на тяжелых вездеходах с грузом, и он почти не проваливается под тяжестью. Из такого снега легко напилить правильные бруски для снежных построек.

Огромные, снежные пространства настолько чисты и однообразны, что, кажется, не только человек, — даже черная букашка может быть замечена на ослепительной поверхности снега очень далеко. Но это самообман. Почти полное отсутствие перспективы как линейной, так и воздушной так ново, что глаз, привыкший видеть предметы и оценивать расстояния в мизерных перспективах лесной полосы, с трудом привыкает к этим безграничным далям. Черная скала или большой камень, находящийся в пяти-шести километрах, кажутся расположенными рядом, совсем близко, и невольно думается, что и человека за пять километров увидишь на чистейшем снегу так же хорошо, как и огромную скалу. И нужно много раз убедиться в ошибочности такого представления, чтобы постепенно привыкнуть к новым масштабам. Уже за три километра человек на снегу даже при солнечном освещении превращается в еле заметную точку, которую иногда, при особых условиях освещения, можно и совсем не заметить без бинокля.

Чистота воздуха зимой исключительная. В ясную лунную ночь отчетливо виден противоположный берег озера, отстоящий от нас на 18 километров.

С озера доносятся глухие звуки, напоминающие отдаленную артиллерийскую стрельбу. Это бывает, когда вслед за сравнительно теплой погодой наступает сильный мороз и трескается лед.

Самое неприятное время — когда бушует пурга, особенно если она свирепствует несколько суток подряд. Пурга вселяет какое-то неясное чувство тревоги. Отдаляться в пургу от дома рискованно, так как можно быстро потерять направление и не вернуться домой, даже находясь от него в 50 шагах.

Идти против сильного ветра очень трудно, а часто и совсем невозможно. Морозный ветер обжигает лицо, прерывает дыхание и грозит моментальным обморожением. Кожу колют острые кристаллики сухого снега, ветер пронизывает насквозь, забираясь в мельчайшие отверстия одежды. В очень сильный ветер человек не в состоянии преодолеть сопротивление воздуха и удержаться на ногах. Пурга свирепствует уже вторые сутки. Скорость ветра хотя и не превышает 20 метров в секунду, но в воздухе крутится такое большое количество снежной пыли, что в десяти шагах человек становится невидимым. Снежная пыль сразу же набивается под ватную куртку и за воротник, облепляет лицо, моментально на нем тает, а мокрое лицо начинает мерзнуть.

Дышать и смотреть навстречу ветру почти невозможно, а смотреть по ветру тоже плохо — завихрение снежной пыли забивает глаза. Очки тоже быстро покрываются инеем, и сквозь них ничего не видно.

Страшно в такое время очутиться в пути далеко от жилья. Спасти может лишь теплая одежда и отсиживание в снегу.

В пургу лучшей одеждой является малица, а на ней совик. При короткой куртке необходимо, чтобы она снизу стягивалась. На голове лучше всего иметь шлем, который закрывал бы всю голову, кроме глаз.

Ориентироваться во время пурги можно только по направлению ветра. В помещении пурга напоминает о себе непрерывным шумом за окном и унылым вибрирующим воем, который издает антенна на крыше дома.

Но проходит день-другой, пурга начинает постепенно стихать и, наконец, прекращается совсем. В небе снова видны звезды и затейливая игра северного сияния. Пользуясь затишьем, люди откапывают занесенные снегом окна и двери. С наступлением предвесенних зорь в периоды затишья можно уже делать небольшие экскурсии в окрестности базы для осмотра капканов и наблюдения за жизнью зимней тундры. С этого времени ночь быстро идет на убыль.

Шестого февраля впервые показалось солнце. Оно поднялось из-за горизонта примерно на треть своего диаметра большим красноватым шаром и через десять минут снова скрылось.

Появлению солнца все были несказанно рады. Теперь мы уже знали, что оно будет показываться каждый день и на все более долгий срок.

Полярной ночи пришел конец!

 

Пешком по тундре

 

Лучшими в наших условиях способами передвижения по тундре были лодочные и пешеходные экскурсии.

Но лодка служила главным образом для переброски отряда с одного места на другое, тогда как во время пешеходных экскурсий выполнялись основные работы по изучению растительности и животного мира тундры.

Пешеходные маршруты дают возможность посетить и описать самые разнообразные местообитания животных и внимательно и неторопливо выяснить состав животных, пополнить коллекцию, произвести учет зверей и птиц, сфотографировать их в естественной обстановке и выполнить массу других работ и наблюдений, сделать которые в иных условиях невозможно. И поэтому каждый свободный от других работ день я старался использовать для экскурсии, уходя иногда на восемь-десять часов. Но такие длительные экскурсии очень утомляют.

Особенно интересны были экскурсии вдоль рек и ручьев.

Все более или менее значительные по величине тундровые ручьи, обладающие весной и летом достаточно мощным потоком, имеют русло, сплошь покрытое валунами и галькой.

В середине лета, когда спадают снеговые воды, по такому каменистому ложу струится небольшой ручеек, который заметно оживляется только после дождей.

Очень приятно бродить по руслам таких ручьев, поднимаясь вверх по течению, за каждым поворотом возникают новые и новые пейзажи. Кажется, что углубляешься в неведомую страну.

Да так в сущности оно и было. Мы действительно работали в неизведанной стране, которую никогда не посещали даже нганасаны со своими оленьими стадами.

Экскурсии вдоль ручьев обычно более богаты наблюдениями, так как здесь чаще всего встречаются четвероногие и пернатые обитатели тундры.

Кроме того, на этих экскурсиях бываешь скрыт от птиц и зверей, встречающихся по сторонам пути и в долине ручья. К ним можно подойти очень близко, спрятавшись за склоном, бугром или большим камнем.

На участках сырой равнинной тундры каждый сухой бугор представляет для некоторых зверей и птиц определенную ценность, и здесь чаще всего можно встретить следы их пребывания.

Поверхность бугров заросла вейником, мятликом и другими злаками, что довольно резко выделяет их среди окружающей тундры, имеющей зелено-бурый оттенок.

В таких буграх, земляных и торфяных, любят поселяться лемминги. Участь этих поселенцев незавидна, так как на этих же буграх часами сидят белые совы и поморники. И леммингу, как говорится, носа нельзя показать из норки, чтобы не быть схваченным этими хищниками.

Бугры, как правило, изрыты норками и ходами леммингов, и часто вершины их разбиты на отдельные кочки с отвесными стенками обнажившегося торфа.

Весной бугры — излюбленное местопребывание самцов куропаток. Тут они совершают брачные церемонии и дерутся из-за самок. Поверхность бугров усеяна обычно большими кучами куропаточьего помета. Иногда валяются и остатки куропаток в виде крыльев и обглоданных костей, а кругом развеяны их белоснежные перья. Это, несомненно, следы охот сапсана, песца, белой совы или канюка.

Бугры привлекают белых сов как удобные места для высматривания добычи. Дремлющие совы нередко становятся добычей песца.

Только в сухих буграх (но не торфяных) вблизи рек и ручьев устраивает свои норы песец. Но на таком бугре уже ни сова, ни поморник, ни чайка садиться отдыхать, а тем более устраивать гнезда права не имеют.

Поверхность бугров усеяна так называемыми погадками. Погадки — это небольшие колбасы, состоящие из непереваримых частей пищи (кости, шерсть, перья, когти), которые хищные птицы отрыгивают по мере надобности. По черепам и другим костям, а также по шерсти и перьям можно определить, какие виды животных стали жертвами хищных птиц. Разбор погадок дает очень много для изучения питания хищных птиц. По содержимому погадок можно хорошо изучить и состав мелких грызунов, населяющих ту или иную местность.

Песец, рыская по тундре в поисках корма, не упустит случая забежать на каждый, попавшийся на его пути бугор и обнюхать его. Весной он не преминет оставить тут свою «визитную карточку», как это делают наши собаки у каждого столба или камня.

Так как «сторожевые» бугры посещают из года в год, то со временем здесь накапливается большое количество органических удобрений, которые непрерывно поступают в почву. Благодаря этому, а также хорошему прогреву почвы растительность на буграх развивается более пышно, чем в окружающей тундре.

Некоторые бугры и особенно те, на которых устроены песцовые норы, невольно обращают на себя внимание. Среди однообразной буро-зеленой тундры, тянувшейся на целые километры, вдруг встречается клочок земли, напоминающий цветочную клумбу. Буквально не веришь своим глазам. Густая и высокая трава, резко отличающаяся своей свежей зеленью от окружающей тундры, покрывает такие бугры. Из травы выглядывают золотисто-желтые цветы полярного мака, лютиков и одуванчиков и белые цветы куропаточьей травы и звездчатки. С сожалением покидаешь такой бугор, напоминающий луга средней полосы в пору их цветения.

Местами в тундре встречались грибные места. Удивительно, как далеко на север проникают грибы, причем не только несъедобные, но и вполне пригодные в пищу. Под 75° северной широты попадались участки, где в изобилии росли подберезовики, и мы набирали их целыми ведрами. В жареном или маринованном виде они были очень вкусны и вносили приятное разнообразие в наше меню.

Из несъедобных грибов всюду встречались всем известные белые шарики дождевиков и другие грибы, названий которых я не знаю. Все это были поганки.

Интересно, что дальше к северу подберезовики перестали попадаться. Пытаясь найти причину этого, мы обратили внимание на то, что и карликовая березка, в зарослях которой только и росли эти грибы, дальше 75° к северу не идет. Очевидно между этими двумя растениями на севере существует тесная связь, хотя в наших лесах подберезовики можно найти всюду, даже под хвойными деревьями. Кто-то удачно подметил, что арктические грибы «выше леса», в котором они растут. Это действительно так. Карликовая березка стелется по земле, а гриб возвышается над ней. Как и в средних широтах, грибы здесь появляются лишь во второй половине лета.

Совершенно исключительное изобилие грибов я встретил летом 1953 года под самым Полярным кругом в устье реки Оби. Небольшие поляны в чахлом сосново-лиственничном леске буквально были усыпаны подосиновиками, сыроежками, черными груздями, горькушками и другими съедобными грибами. Но, к сожалению, грибы в большинстве были червивые. И ножки, и шляпки их были источены личинками разных насекомых. В этом сказалась, очевидно, продолжительная сухая и теплая погода. Лето 1953 года было здесь настолько теплым, что еще в середине августа многие люди купались в Оби, хотя в это время прекращают купанье даже в средних широтах.

Домашний северный олень — почти единственный потребитель грибов в тундре. Интересуется ли ими дикий олень, неизвестно. Не удалось также выяснить, употребляют ли их в пищу лемминги.

По берегам реки Нижней Таймыры нам часто попадались куски плавника. Однажды мы нашли кусок большой лиственницы, диаметр которой достигал 40 сантиметров. Обычно же куски плавника были мельче.

Нам было хорошо известно, что река, где был найден этот плавник, безлесна на всем своем протяжении. Даже больше того, мы знали, что верховья этой реки расположены севернее границы леса не меньше чем на 200 километров.

Как же попали сюда эти многочисленные остатки деревьев? Очевидно, прежде граница леса распространялась на север значительно дальше, чем сейчас. Но это было возможно лишь при более теплом климате. Вероятно, это было в сравнительно недавнем прошлом, так как древесина на севере хотя и медленно, но все же гниет и разрушается, и не могла она много тысячелетий пролежать на поверхности земли.

Интересно, что остатки стволов лиственницы были встречены даже на высоте 50-60 метров над уровнем реки.

Изредка во время экскурсий по тундре приходилось встречать так называемых залетных птиц, то есть таких, которые попали в несвойственную для них область. Одной из таких птиц была розовая чайка, встреченная однажды на морском побережье.

Розовая чайка — одна из наиболее удивительных птиц Советской Арктики. Замечательна она прежде всего окраской своего оперения, свойственной взрослым особям. Сверху оперение у этих чаек окрашено в сизый дымчатый цвет, обычный для чаек вообще. Голова и вся брюшная сторона окрашены в нежный розовый цвет.

Но не только своим красивым оперением интересна розовая чайка. Долгое время оставалось загадкой, где же находятся места гнездования этой редкой птицы. Ее видели и добывали в разных частях Арктики, но никто не знал, где же родина этой птицы. И только в 1905 году наш известный орнитолог Сергей Александрович Бутурлин открыл гнездовую область розовой чайки.

Эта область оказалась небольшой и была расположена среди кочкарных низин дельты реки Колымы. Трудно сказать, почему именно низовья реки Колымы (а также Индигирки) были избраны розовой чайкой как единственные места гнездования на всей обширной территории Арктики. Известно, что в негнездовое время она занимает очень широкую область. В явлениях распространения животных еще много для нас неясного.

Розовая чайка — одна из немногих птиц, проводящих зиму на обширных просторах Северного Ледовитого океана. Здесь чайки ведут кочевой образ жизни, придерживаясь полыней и разводий, и кормятся мелкой рыбой и рачками.

К числу интересных по своему распространению птиц Арктики относится также исландский песочник, краснозобик, белая и вилохвостая чайки и некоторые другие.

Исландский песочник — небольшой кулик, окрашенный сверху в черно-бурые тона с рыжеватыми пестрянками, а снизу в яркий ржавчатый цвет. Гнездится этот кулик в Гренландии, на островах Канадского архипелага, на Шпицбергене. В пределах нашей Арктики места гнездования исландского песочника до 1901 года не были известны.

Удалось их обнаружить другому русскому ученому — А. А. Бируле — участнику Русской полярной экспедиции 1900-1903 годов.

Оказалось, что этот кулик гнездится у нас только на северо-западном побережье Таймыра и на Новосибирских островах.

Чем объяснить такую разорванность области гнездования этого вида и незначительную ее величину? Возможно, что гнездовой ареал (т. е. область распространения вида в период гнездования) исландского песочника является реликтовым, то есть остатком когда-то большого ареала.

В прежние геологические эпохи, еще задолго до появления на Земле человека, птицы уже населяли Арктику. Были эпохи, во время которых суша на многие сотни километров простиралась к северу от современной береговой линии, когда Таймыр и Новосибирские острова составляли одно целое. Вполне возможно, что в эти эпохи ареал исландского песочника был сплошным и простирался далеко к северу от современных мест гнездования. Затем наступило море, затопило большую часть поверхности северной суши и разъединило Таймыр и Новосибирские острова. Это затопление сохранило от прежнего ареала лишь самую незначительную его часть, которая к тому же оказалась разъединенной морем.

Еще более ограничен гнездовой ареал у краснозобика. Этот маленький куличок гнездится только на Таймыре и на Новосибирских островах. Поражает огромное несоответствие величины летнего и зимнего ареалов этого вида. Зимой краснозобик распространен в тропической Африке, в Индии, в Индокитае, на Малайском архипелаге и в Австралии, причем всюду он не является редкой птицей. Таким образом, зимний ареал краснозобика в десятки раз превосходит по площади летний.

Казалось бы, что при таком положении краснозобик должен встречаться в местах гнездования в очень большом количестве. В действительности этого нет. Причина заключается в том, что много краснозобиков не долетает до места гнездования и проводит лето в более южных районах, где они, однако, не гнездятся. Много их остается также в местах зимовок и не улетает на север.

Бродя по тундре, нередко приходилось наблюдать, как отдельные особи птиц, принадлежащих к одному и тому же виду, заметно различались особенностями своего поведения.

Так, например, большинство тулесов, гнезда которых мне удавалось находить, держалось от меня на почтительном расстоянии и свое беспокойство выражало только тревожными криками. Но некоторые особи пытались активно отводить от гнезда. Они близко подлетали ко мне, опускались на землю и бежали в сторону от гнезда. При этом кулики часто останавливались, приседали, ложились на бок и поднимали вверх одно крыло.

Такие же различия в поведении замечались у ржанки и глупой сивки, или хрустана.

Во время посещения гнездовых колоний серебристых чаек большинство особей летало с тревожными криками высоко над головой. Но изредка среди них попадались чайки, которые пикировали на меня, снижаясь до двух-трех метров над головой и издавали при этом громкие крики, резко выделяющиеся из общего шума.

Самые резкие различия в поведении около гнезда существуют у поморников, но об этом рассказано будет дальше. Белая сова также обнаруживает индивидуальные различия в приемах отведения от гнезд. Как правило, при приближении человека к гнезду, белая сова улетает прочь и садится в отдалении. Некоторые при этом издавали крики, напоминавшие глухое уханье. Лишь в одном случае белая сова более активно защищала гнездо. Она пикировала на меня, низко проносясь над головой. В другом случае белая сова пыталась отводить от гнезда. Когда я находился у гнезда, она подлетала, садилась шагах в 30 и, распустив крылья, старалась уханьем привлечь мое внимание.

Индивидуальные различия в поведении птиц одного и того же вида — явление вполне реальное и не зависящее от времени суток, погоды, степени насиженности яиц и других моментов. Мы знаем, что у взрослых птиц, а также зверей одного и того же вида и пола различие существует даже в таких признаках, как величина, вес, окраска и пр. Тем более они возможны в таком менее устойчивом признаке, как поведение.

Большие изменения в картину весенней тундры и поведение животных вносят резкие перемены погоды.

Когда тепло и тихо и над тундрой сияет солнце, она полна весеннего оживления, которое не прекращается даже в самые поздние ночные часы. Висят в воздухе и распевают на разные лады токующие кулики и лапландские подорожники, с громкими визгливыми криками проносятся стайки поморников, верещат рассерженные лемминги, трещат над токовыми кочками самцы куропаток, и в разных направлениях снуют над тундрой гуси.

Но вот скрылось солнце, подул холодный ветер и повалил снег. И веселого оживления как не бывало. Тундра притихла, и кажется, что птицы покинули ее.

Но это неверно, птицы все здесь. Они лишь попрятались в укромные места и ждут тепла и солнца.

Весенние возвраты холодов обычно непродолжительны. Но все же бывают годы, когда весенние холода вносят значительные нарушения в жизнь тундровых зверей и птиц. Таким, например, был 1949 год. Запоздалая холодная весна и летние холода вызвали запаздывание в развитии многих птиц. И осенью, когда уже выпал снег и начались морозы, я встречал в тундре еще нелетных птенцов черных казарок, поморников, крачек, куликов, покинутых родителями. Было ясно, что эти поздние выводки обречены на гибель.

Особенно долго держался у наших домов один молодой кулик-краснозобик. До тех пор пока галечный берег залива еще не был покрыт снегом, кулик мог находить кое-какие крошки корма, оставшиеся после разделки рыбы.

Странное зрелище представлял собой этот житель жарких тропиков на фоне тундры, покрытой снегом, и при морозах в 5-10°. Он даже перенес первую арктическую пургу, когда в течение десяти часов дул сильный ветер и падал густой снег. В это время на галечном заплеске, где кормился кулик, намерзли толстые глыбы льда.

Я думал, что кулик, воспользовавшись попутным ветром, улетел на запад. Но оказалось, что он во время пурги скрывался где-то среди бочек и поздно вечером вынырнул оттуда, чтобы покормиться. Не найдя корма на привычном месте, он долго бегал около корыта, из которого кормили собак, и собирал здесь крошки. Затем он исчез и больше не появлялся. Было ясно, что этот кулик еще не был подготовлен для дальнего перелета.

 

В горах

 

Во время каждой экскурсии в окрестности нашей базы взор невольно обращался на север. Там наполовину скрытые широкой полосой предгорий видны скалистые мрачные вершины горного хребта, рассеченные глубокими и узкими ущельями. В ясные солнечные дни эти вершины блестят пятнами снега, а в пасмурную погоду высятся темными громадами, за которые цепляются облака.

Желание совершить поход в горы было очень большое. Туда влекло нас не только любопытство, как оно влечет каждого в новые, неизведанные места. Для ботаника важно было проследить смену растительных формаций по мере подъема в горы, а у меня была своя, не менее интересная задача. Нужно было выяснить, что же представляет собой в отношении животного мира этот хребет, куда еще не ступала нога человека и название которого десятки раз прочитывалось на карте. В глубине души теплилась надежда и на то, что, может быть, там удастся найти другой конец нити, которая тянется от Чукотских гор и соединяет две крайние точки распространения снежного барана. Была также тайная надежда найти в горах колонии пищухи.

До гор, по нашим подсчетам, было около 40 километров, но пускаться в такое путешествие было еще рано из-за весенней распутицы. Бесчисленные ручьи и реки, которые позже совсем пересыхают, сейчас шумят буйными многоводными потоками.

Наряду с повседневной работой мы все же стали готовиться к походу: подбирать облегченное снаряжение, определять минимальный рацион, тренироваться в ходьбе с грузом. Так незаметно наступили последние дни июля, когда решено было начать наш поход.

Был теплый пасмурный и безветренный день. Комары нападали с таким ожесточением и так их было много, что накануне пришлось срочно заняться изготовлением накомарников.

Маршрут был составлен с таким расчетом, чтобы примерно на половине пути, около ручья Гусиного — левого притока реки Заячьей, устроить основной лагерь, от которого уже налегке сделать поход в горы на три-четыре дня. В случае надобности — вернуться в лагерь на Гусином, пополнить запасы продовольствия и снова уйти в горы.

Чтобы облегчить ходьбу с тяжелыми мешками и избежать дневной жары, вышли в 7 часов вечера и через два часа подошли к речке Угольной. Здесь устроили привал и, подкрепившись чаем с сухарями, снова двинулись в путь.

Наша небольшая группа, состоящая из четырех человек, уже в первые часы похода приняла определенный порядок, который не нарушался до самого его конца.

Впереди шагал еще молодой, но испытанный в арктических бурях Веня Чулков. Он был родом из Шенкурска, откуда немало вышло славных полярных мореходов, и за свои 35 лет около 15 провел в Арктике. Ему знакомы были ледники и айсберги Земли Франца-Иосифа, птичьи базары Новой Земли и зверобойный промысел в Горле Белого моря.

Следующее место в нашей колонне принадлежало мне. Я не могу идти так быстро, как Чулков, так как часто останавливаюсь, смотрю в бинокль на сидящих или пролетающих птиц, рассматриваю следы, норки, кости, погадки и записываю наблюдения в дневник. Но я не задерживаюсь так долго на одном месте, как ботаник Борис Анатольевич Тихомиров, который, увидя интересный цветок или какую-нибудь невзрачную былинку, останавливается, снимает с себя мешок, полевую сумку, бинокль, фотоаппарат — одним словом все, что его отягощает, достает из мешка большой охотничий нож и приступает к священнодействию: осторожно выкапывает былинку, стараясь не повредить ни одного корешка, долго любуется ею, неизменно вспоминает одного своего коллегу, который, будучи в этих местах, не сумел найти эту былинку, и, наконец, бережно укладывает ее в одну из своих папок. Но этим, однако, дело далеко не кончается. Борис Анатольевич еще долго ползает вокруг на коленях, стараясь обнаружить все новые и новые экземпляры найденной былинки, и не встанет до тех пор, пока последний из них не окажется в папке. Только тогда он вспоминает, что находится в длительном походе и что уже добрый час прошел с тех пор, как он задержался на этом месте. Осматриваясь по сторонам и определяя, в какую же сторону ему надо идти, он, наконец, замечает вдали наши фигуры и с сожалением покидает свою стоянку, обогатившую ботаническую науку новым открытием.

Между Борисом Анатольевичем и мной маячит фигура помощника ботаника — Окмира Агаханянца. Интересы похода и молодые ноги несут его вперед, а необходимость быть вблизи своего руководителя тормозит это движение, и в результате он оказывается между мной и ботаником.

Так двигались часа четыре, пока впереди не показались два небольших озерка, расположенных рядом в низменной мокрой тундре. В тундре очень часто можно встретить озерки, не имеющие никакой котловины. Ровная поверхность тундры вдруг переходит в поверхность озера, лежащего на том же уровне. Такие озера больше всего любят линяющие гуси, так как по берегам их много хорошего сочного корма.

Линные гуси оказались и тут. Наша группа находилась от озера на расстоянии не менее километра, а гуси уже заметили нас и, словно по команде, устремились на середину озера и сбились там в плотную стаю. В ней было не меньше 200 гусей, большинство которых составляли белолобые казарки и среди них были единичные гуменники.

Мы не упустили возможности пополнить наши продовольственные запасы. Убитую дичь ощипали, выпотрошили и, подкоптив над костром, сложили в естественный погреб, вырытый в снежном забое под береговым обрывом ручья Гусиного, в долину которого спустились сразу после охоты. Здесь кончился первый этап нашего похода. Нужно было подыскать подходящее место для лагеря.

Левый берег ручья тянулся километра на два крутым, почти отвесным обрывом до 25 метров высотой. Правый берег был низменным и пологим, на нем белели огромные снежные забои.

Решили разбить лагерь в долине ручья на прибрежной гальке под обрывом. Вдоль ручья дует легкий прохладный ветер, и это должно гарантировать лагерь от обильного скопления комаров. В случае же сильного ветра некоторой защитой будут береговые уступы.

Вскоре на гальке уже белела небольшая парусиновая палатка, а вокруг был в беспорядке разбросан разный походный скарб. В стороне дымил небольшой очаг, сделанный из камней.

Пока варится обед и кипятится чай, мы с Борисом Анатольевичем записываем впечатления и наблюдения, сделанные в походе, препаратор расправляет и укладывает в папки собранные растения.

А в это время на другом берегу ручья разыгралась одна из сцен, которые так часто можно видеть в тундре в пору появления птенцов. Небольшой, чуть крупнее воробья кулик-плавунчик, обладатель совсем еще крохотных птенцов (чуть больше наперстка), очевидно, решил, что пора приучать их к жизни взрослых куликов. Ему нужно было ознакомить птенцов с водой и обучить умению плавать. Инстинкт безошибочно вел плавунчика к ручью, но достичь желанной воды было невозможно: путь преграждал высокий снежный обрыв. Преодолеть это препятствие птенцы не могли. Взрослый кулик долго с беспокойством бегал по краю обрыва, ища удобного спуска, который так и не был найден, и плавунчик вынужден был увести свое потомство обратно в тундру.

После бессонной ночи и длительного похода клонило ко сну. Поэтому сразу после обеда (это было в 5 часов утра) все забрались в палатку. Нас разбудили монотонные звуки, с которыми капли дождя ударяли в палатку. Она протекала. Мы прикрыли палатку с наветренной стороны куском парусины и этим обезопасили себя от воды.

Сплошная серая пелена дождевых облаков, из которых, не переставая, моросил мелкий дождь, затянула весь небосклон. Не было никаких признаков скорого прекращения непогоды. Не желая подвергать себя риску лишиться последней защиты от холода — ватной одежды (сырая она почти бесполезна и требует очень много времени для

просушки), мы не выходили из палатки и занялись каждый своим делом.

Дождь продолжался до вечера, затем стал постепенно стихать; на западе в просветах облаков показалось чистое небо. Надеясь на скорое улучшение погоды, рано легли спать, чтобы утром как можно раньше подняться и выйти в поход.

Даже здесь, «на конце света», под 75° северной широты, в солнечный теплый день в палатке жарко и душно. Правда, вина в этом отчасти лежит и на нас, так как ложимся спать в ватниках, шапках и меховых чулках, а сверху покрываемся еще брезентовыми плащами.

Но иначе и нельзя; несмотря на конец июля, ночи, то есть те три-четыре часа, когда солнце занимает самое низкое положение, бывают прохладными.

Солнце еще не закатывается за горизонт, но уже начало скрываться за вершинами горного хребта.

Комаров хотя и много, но они потеряли свою прежнюю силу и нападают не с такой яростью, как в прошлые дни. В небольшом количестве попадается мошка, но никаких неприятностей она пока не доставляла.

Утром на чистом, безоблачном небе сверкало яркое солнце, на траве блестели капли дождя, а от мокрой нагревшейся гальки на берегу ручья поднимался легкий пар. Все предвещало хорошую погоду.

Быстро закончив сборы, снова двинулись в путь. День был жаркий, и нас мучили комары, но недолго. По мере углубления в предгорья комаров стало меньше, и, наконец, они исчезли совсем.

Чем ближе подвигались к горам, тем больше сокращалась площадь, занятая растительностью и увеличивались в размерах пятна голых каменистых россыпей. Заметно изменился и состав фауны. Почти совсем исчезли куропатки, ржанки, лапландские подорожники, меньше стало поморников и других птиц. Наоборот, число сов увеличилось, и их белые неподвижные изваяния можно было видеть на склонах окружающих нас возвышенностей. Увеличение количества сов казалось странным; в связи с сокращением площади, покрытой растительностью, должно было сократиться и количество леммингов, а следовательно, и сов.

На вершине одной пологой возвышенности впервые заметили дикого оленя. Его одинокий изящный силуэт четко выделялся на фоне неба. Больше оленей нигде не было видно. Должно быть, где-то еще дальше к северу пасутся эти животные, сумевшие приспособиться и к горным кручам Саян и Хингана, и к просторам равнинной тайги, и к арктической тундре.

Чаще стали встречаться мрачные и причудливые склоны траппов. Как руины древних замков огромной высоты и размеров, стоят они по сторонам нашего пути и кажутся несокрушимыми твердынями, над которыми не властно время. У подножья этих величественных памятников природы невольно начинаешь говорить тише.

Часов в 5 вечера подошли, наконец, к заветной цели нашего похода — к южному склону хребта. Даже после того как глаз постепенно, по мере приближения к возникающей перед нами картине привыкал к ней, все же она приковывала к себе внимание. В лучах вечернего солнца золотились и розовели вершины двух огромных гор, придвинувшихся почти вплотную одна к другой. Между ними темным и мрачным провалом, в котором уже сгущались сумеречные тени, зияло узкое ущелье. От наших ног в глубину ущелья убегало извилистое озеро, покрытое еще льдом, хотя июль уже был на исходе. Лишь на окраинах озера блестели полосы чистой воды. В некоторых местах лед подходил вплотную к берегу и был настолько крепок, что по нему можно было ходить, но местами он был сильно изъеден и так тонок, что мог не выдержать тяжести человека.

Обходя подозрительные темные пятна, мы метров на 100 отошли от берега и заглянули в небольшую полынью. Раньше я никогда не видел ничего похожего на ту картину, которая возникла перед нами. Сначала ничего нельзя было разобрать, кроме голубоватого мерцания, исходившего из глубины озера. Солнечные лучи, проникая под лед около берегов, где была полоса чистой воды, пронизывали водную толщину и сообщали ей непередаваемый изумрудно-голубой мерцающий оттенок. Вода в озере совершенно чистая и прозрачная, мути неоткуда было появиться. В озеро же не впадала ни одна река, а само оно десять месяцев в году находилось подо льдом, и, следовательно, всякая примесь, если и была в воде, должна была за это время осесть на дно. Пристально всмотревшись, мы начали различать дно, лежащее на большой глубине и усеянное, как нам казалось, мелкими камешками. Как зачарованное подводное царство, где все застыло в абсолютной неподвижности, покоилось под нами эта ни с чем не сравнимая голубая пучина. Но и здесь была жизнь. Изредка проплывали в глубине или непосредственно подо льдом крупные рыбы.

Смастерив из бечевки и камня примитивный лот, опустили его в полынью и измерили глубину. Она оказалась равной 21 метру. И это в 100 метрах от берега, тогда как до противоположного берега было не меньше 500. Какая же огромная глубина должна быть на середине озера! Но туда пойти не решились, опасаясь провалиться под лед. Это озеро назвали Прозрачным.

Тающие льдинки у берегов, колеблемые легким ветром, издавали негромкий, но очень мелодичный звон, напоминавший звон хрустальных подвесок у люстр. Иногда с озера доносились шорохи двигавшихся под нажимом ветра льдов. Над озером клубился туман.

Солнце клонилось все ниже, стало прохладно, и пора было подумать о ночлеге. Палатку поставили на берегу озера, на полосе прибрежной гальки, где было суше, чем на траве.

Ночь в горах была очень прохладной, и мы поднялись рано, изрядно продрогнув в своей палатке. Виноваты были сами, так как не захотели тащить сюда оленьи шкуры, которые служили нам постелями и спасали от холодной и сырой почвы. Пришлось спать почти на голой земле, подстелив под бок рюкзаки, освобожденные от поклажи. На следующую ночь решили обезопасить себя от холода и потому, сразу же как только встали, начали с помощью ножей вырезать из углублений в почве куски торфяного дерна. Просохнув за день, этот дерн оказался очень хорошей мягкой подстилкой и до некоторой степени заменил нам оленьи шкуры.

Впоследствии оказалось, что дерн после хорошей просушки — приличное топливо для костра и вполне позволяет сварить на таком костре обед, что мы и проделали с успехом, когда иссякли принесенные запасы топлива.

Еще с вечера решено было посвятить следующий день восхождению на самую высокую вершину этой части хребта. Сразу же после завтрака отправились в путь. Вскоре начался подъем, который по мере продвижения становился все круче. Подъем с южной стороны оказался трудным, а с западного и восточного склонов из-за их крутизны забраться на гору было совсем невозможно.

Почти от самого подножья гора совершенно лишена растительности, и склоны ее усеяны сплошными каменистыми россыпями, состоящими из крупных и угловатых обломков горной породы.

Склоны представляют собой почти голую каменистую россыпь, на которой изредка, да и то лишь в нижней части, встречаются крошечные лужайки скудной растительности. Одиночные кустики сиверсии, полярного мака, незабудок, а также небольшие коврики мхов и лишайников — вот почти и весь скудный набор горной растительности.

Но даже и здесь почти среди голого камня видны норки и дорожки лемминга, этого неутомимого и бесстрашного зверька, освоившего тундру до последних ее пределов.

Перескакивая с камня на камень, мы довольно быстро поднимались вверх, ожидая за каждым уступом увидеть вершину горы. Но уступ за уступом оставались позади, а вершина все еще не показывалась. Наконец, последний уступ, и перед нами плоская, как бы срезанная вершина горы, усеянная местами крупными глыбами камней, а местами — мелким щебнем. Это было море сплошного голого камня.

Из крупных камней соорудили трехметровый гурий (столб, сложенный из камней), в ясные дни хорошо видимый за 30-35 километров.

Когда покидали лагерь, внизу был полный штиль, а наверху дул сильный холодный ветер. Во время тяжелого подъема мы разогрелись, но резкий ветер быстро охладил нас и заставил плотнее застегнуть куртки.

К северу возвышенность сходила почти на нет, так как соседнее сухое ущелье упиралось своим северным концом в озеро Прозрачное, обрываясь очень крутым и высоким уступом. Этот уступ преградил нам путь.

Конец озера был глухим. У него не было второго истока, как мы предполагали вначале. Своим северным концом озеро упиралось в каменистый вал, высотой почти в 100 метров, расположенный поперек ущелья и напоминающий гигантскую насыпь. У западного конца вала высилась скалистая гора. Отдельные колонны и башни поднимались на высоту многих десятков метров. Дальше к северу раскинулась волнистая равнина, за которой снова видна горная цепь с белеющими на ней пятнами снега.

С вершины горы перед нами открылась огромная панорама. Далеко на юге, за синеющей полоской озера, в лиловом тумане тонет его южный берег, находящийся от нас в 60 километрах. На восток и на запад убегают темно-серые громады горного хребта. Блестят зеркальца небольших озер в оправе ярко-зеленых лужаек. Синеют извилистые ленты бесчисленных рек и ручьев, а на склонах гор и в глубоких ущельях белеют пятна снега, которому, видимо, так и не суждено растаять за лето.

Пара гагар, плававших на озере у подножья горы, кажется с высоты двумя крошечными точками, едва различимыми в бинокль. Серебристые чайки, пролетавшие изредка над озером, замечались только потому, что их белое оперение, сверкавшее на солнце, составляло резкий контраст с темным фоном соседней горы.

Уже при первом взгляде на эти бесплодные вершины, скалы и ущелья для меня стало ясно, что снежного барана в этих горах нет.

Казалось, что нет никакой органической жизни в этом царстве холода, ветра и камня. Но первое впечатление вскоре рассеялось — жизнь проникла и сюда. На камнях пестрели разноцветные пятна накипных лишайников. Небольшая бабочка порхала, еле поднимаясь над поверхностью камней, и пряталась в расщелины между ними, чтобы не быть унесенной ветром.

Правда, никаких других растений, кроме лишайников, расцвечивающих каменные глыбы яркими узорами, здесь не было.

Изредка попадаются сброшенные рога оленя. Кое-где видны следы пребывания куропаток и зайца-беляка. Для чего беляку понадобилось забираться так высоко — понять трудно. Может быть, он спасался от преследования, но могло быть и так, что резвые молодые ноги, требующие движения, несли и несли этот пушистый комок, тем более что в гору для этого замечательного зверька бежать легче, чем под гору.

Свой узорчатый след оставила и белая сова. Непонятно, зачем залетела сюда эта пушистая, любящая подремать на кочке хозяюшка тундры.

Неожиданно послышались тревожные крики сапсана, гулко раздававшиеся в ущелье. Этот хищник любит устраивать гнезда на высоких скалах. Он обеспокоен нашим соседством и громко выражает свое недовольство.

Пора было возвращаться назад. Сложив второй гурий на северном конце вершины, спустились в соседнее ущелье и по сухому его ложу двинулись в обратный путь.

На дне ущелья нам часто попадались скелеты леммингов. Это были, несомненно, следы их массового переселения, происшедшего несколько лет назад, в год изобилия этого грызуна. Лемминги пытались пересечь хребет, и все погибли, не пройдя и половины пути.

Если почти безжизненны вершины и склоны гор, то про озеро в ущелье и вытекающую из него речку этого сказать нельзя. В самом озере водится рыба, хотя оно десять месяцев в году покрыто льдом. Крупных рыб мы видели неоднократно, пытались оглушить их из ружья и принести в подарок нашему ихтиологу, но это нам не удалось. О наличии в озере рыбы можно было догадаться и не видя ее. На озере постоянно держались и ныряли гагары, а эти птицы питаются только рыбой, и там, где ее нет, они долго держаться не будут. За рыбой же сюда прилетают и белые полярные чайки и даже крачки. На песчаном берегу озера видны следы волка, песца, оленей и гусей.

Таким образом, горный хребет в целом не такое уж пустынное место, как это показалось нам с первого взгляда.

На другой день мы покинули эти живописные места и после пятичасового похода вернулись в лагерь на ручье Гусином.

Возвращаясь на основную базу, наша группа отклонилась в сторону от маршрута и задержалась у каньона реки Заячьей. Река прорвала здесь мощный кряж известняка и течет в глубоком ущелье. Каньон поражает своим мрачным величием. Причудливой формы скалы и отвесные стены обрываются к реке, которая несется вниз бурным, пенистым и шумным потоком. В стенах ущелья кое-где зияют отверстия пещер.

Трудно поверить, что под 75° северной широты можно встретить такие замечательные лужайки, какие мы нашли в долине реки Заячьей. Здесь на ровных и сухих террасах, под защитой высоких обрывистых берегов развивается настолько пышная растительность, что просто не веришь своим глазам. Лужайки пестрят таким обилием различных цветов, что кажется, будто попал в одну из наших центральных областей. Видно много желтых и лиловых цветов астрагалов, голубых незабудок, бледно-желтых, почти белых, дриад и ярких, огненно-желтых сиверсий. На восьмой день мы вернулись на базу.

 

 

 

На озере

 

Ясным и теплым августовским вечером мы отправились в самую дальнюю нашу экскурсию — в восточную часть Таймырского озера, на северном берегу которого приютилась наша главная база.

Туда нас должен был завезти катер. Оттуда предполагалось вернуться в лодке вдоль северного берега озера, который должен быть обследован.

День выдался жаркий для этих широт. Это был один из тех последних летних дней, на которые суровое арктическое лето так скупо. Некоторые из нас просто изнывали от жары и все собирались купаться, но так и не собрались. Страшила вода, обжигающая ледяным холодом.

Ни малейший ветерок не рябил поверхность озера, и оно лежало перед нами, как огромное зеркало. Даже собаки, несмотря на свою нелюбовь к купанью, забрели в воду и чувствуют себя там, по-видимому, неплохо.

С самого утра продолжалась сутолока и суета сборов. Кроме биологов, этот же катер должен был захватить топографов, гидрологов, а также кинооператоров. Грузов было так много, что они не уместились на катере и были сложены в трех лодках, которые взяли на буксир.

Стремясь избежать мелей, катер шел очень осторожно. Наш капитан Михаил Александрович зорко всматривался вдаль, стараясь по цвету воды и другим признакам определить фарватер. Это тем более необходимо, что мы по существу плывем в девственных водах, которые никогда еще не бороздили не только катера, но и утлые «колданки» нганасанов.

К полуночи, когда солнце на севере коснулось далеких вершин горного хребта, заметно посвежело, что заставило нас надеть ватные фуфайки. Мы не знали, что нам больше уже не придется их снимать за всю экскурсию ни днем, ни ночью. Девятое августа, день начала плавания по озеру, было последним летним днем. Дальше нас ожидали хмурые пасмурные дни с частыми дождями — предвестниками близкой осени.

Ранним утром подошли к конечному пункту нашего путешествия — северному берегу обширного залива Яму-Байкура. Горы вплотную подступили к озеру, и их мрачные почти черные склоны окутывал легкий туман, а вершины золотились в лучах восходящего солнца.

В заливе заметили огромную стаю линных гусей, в которой преобладали белолобые казарки. Мы нуждались в свежем мясе и решили сделать небольшой запас.

Катер, развернувшись, быстро нагнал уплывавшую стаю, с борта прогремело несколько выстрелов, и 15 штук подстреленных гусей закачались на волнах.

Подобрав добычу, пристали к берегу и быстро установили небольшую сеть. Осмотрев ее через час, вынули из сети около десятка довольно крупных сигов и чиров.

Пока варилась уха и жарились гуси, сделали небольшую экскурсию вдоль речки, впадающей в залив, вблизи устья которой остановился наш катер. Несмотря на свою малую мощность, речка разрезала горный хребет своей глубокой долиной почти до основания. Реке понадобилось много тысячелетий, чтобы проделать эту титаническую работу.

Экскурсия имела хорошие результаты: на берегу реки я нашел челюсть древней вымершей лошади, которая жила в межледниковую эпоху, во времена мамонта, шерстистого носорога и мускусного быка.

После завтрака выбрали на западном берегу залива место для строительства новой базы. Отсюда должно начаться в дальнейшем исследование восточной части полуострова.

Медленно движется катер. Мы тщательно осматриваем в бинокль близкий берег, стараясь найти подходящее место. Оно должно удовлетворять двум основным условиям: не должно заливаться вешними водами и вблизи должна быть расположена бухта, пригодная для зимнего отстоя катеров.

Двигались часа два и, наконец, нашли то, что было нужно. Глубокая небольшая бухта, окруженная длинной и узкой галечной косой, сообщалась с озером нешироким проливом, а берег был ровный и достаточно высокий.

Вдоль уреза воды тянулся мощный галечниковый вал, воздвигнутый в результате работы льдов во время весеннего половодья. Вал прорезала небольшая речка, в устье которой образовалась обширная сырая низменность, усеянная мелкими озерками.

Сделали экскурсию на эту низменность, и нас поразило обилие разных птиц. На озерах плавали линные гуси, гаги-гребенушки с выводками, гагары, морянки. По берегам озер виднелись стайки краснозобиков, веретенников, ржанок и других куликов, многие из которых спали, подвернув голову под крыло.

Над одним из озер вилась большая стая крачек, которые все время пикировали на воду и что-то выхватывали оттуда. Над низменностью летали серебристые чайки и поморники, а вдали на бугре сидела белая сова, зорко высматривая жертву.

Пополнили нашу коллекцию птиц, внеся выстрелами большой переполох в эту мирную обстановку. Впрочем, тревога быстро улеглась, и птицы вскоре вернулись к своим занятиям.

На некоторое время задержались здесь для киносъемки.

Катер с людьми был снят на кинопленку на полном ходу и на большой волне, которую капитан устроил в тихой бухте путем крутых разворотов своей «посудины».

Когда было покончено с киносъемкой, катер направился в обратный рейс. На месте будущей базы сложили из камней большой гурий, хорошо видный с озера.

У основания большого полуострова Туруза-Молла был намечен пункт, в котором должен был высадиться биологический отряд, то есть ботаник, зоолог и два препаратора.

На старом шверботе высадились на берег и помахали шапками вслед удалявшемуся катеру. Отсюда должно было начаться обследование северного берега озера.

Быстро поставили палатки, затащили в них вещи и разожгли примус. Солнце надолго скрылось за дальним горным хребтом, прохладно, и к утру можно было ждать первого заморозка.

Тундра была молчалива, но не потому, что птицы исчезли, а потому, что с наступлением первых сумеречных ночей птицы на темное время прекращают свою активность. После ужина легли спать, чтобы на следующее утро начать свою работу.

Утро встретило нас тихой пасмурной погодой. Противоположный берег озера был скрыт в тумане. Вода в озере заметно убывала, и наш швербот за ночь целиком оказался на суше. Опасаясь возможности дождя, надели брезентовые плащи и отправились по своим делам.

Меня еще с вечера заинтересовала небольшая гряда возвышенностей, расположенная в полутора километрах к северу и увенчанная каменистыми вершинами. Над ней с тревожными криками, выдававшими присутствие гнезда, летала пара сапсанов. Найти это гнездо я и поставил своей ближайшей задачей.

Но, подойдя к возвышенности и взобравшись на ее вершину, я никаких сапсанов не обнаружил, хотя с вечера точно заметил место, над которым они летали. Я стал тщательно осматривать в бинокль все выступы очень крутого склона, надеясь увидеть гнездо. Ничто не указывало на его присутствие, хотя я и был уверен, что оно где-то здесь.

Лишь после того, как спустился по крутому склону метров на 20, рискуя упасть вниз, я увидел за большим камнем гнездо сапсанов и в нем два яйца. Это меня очень удивило. Я готов был увидеть пустое гнездо или птенцов в нем, но только не яйца. Было уже 11 августа. К этому времени у сапсанов птенцы, как правило, уже большие. Очевидно, это была или очень поздняя или вторичная кладка, и сапсаны хорошо сделали, что покинули ее.

Инстинкт их не обманул, и если бы даже птенцы и вывелись, родители не успели бы их выкормить до отлета птиц и наступления холодов, и птенцы все равно погибли бы.

Я не смог взять яйца, так как спуск к гнезду был очень опасен и грозил падением с большой высоты.

На вершине лежали большие и хорошо окатанные гнейсовые валуны причудливой формы. Они были источены дождями, морозом, ветром и снегом, и некоторые из них напоминали огромные полурасклеванные птичьи яйца. Крепкий снаружи камень оказывался с одной стороны разрушенным, причем это разрушение проникло далеко вглубь. Камни распадаются на крупные ребристые зерна, которые сплошь устилают вершину горы.

Вдоль гряды на запад тянется глубокий овраг с отвесными стенками, сложенными плотным и чистым песком. На другой стороне оврага виднелась песцовая нора, вырытая в отвесной стенке. Было непонятно, как песец смог вырыть нору, не имея никакой точки опоры. И только перебравшись на другой берег, понял в чем дело.

Ручей ежегодно подтачивает рыхлые песчаные берега, и они обваливаются большими глыбами. Последний обвал как раз и захватил часть песцовой норы, и в недалеком будущем ей предстояло совсем исчезнуть. Нужно, однако, сказать, что такие случаи бывают редко, и песцовые норы служат, как правило, многие десятилетия.

На обратном пути я встретил на берегу ручья пару длиннохвостых поморников с двумя большими, уже летающими птенцами. Никакого беспокойства поморники при моем приближении не проявили. Но стоило, однако, появиться вблизи серебристой чайке, как оба с яростью набросились на нее и начали отгонять.

Уже вблизи лагеря застрелил на берегу озера двух незнакомых мне до сих пор куличков. Это оказались молодые камнешарки, вид очень редкий в глубине тундры, но обычный на морском побережье. Таким образом, и эта экскурсия оказалась небесполезной и принесла кое-что новое.

На полуострове Туруза-Молла мы стояли еще два дня, и за это время обследовали окрестности лагеря. На третий день решили переместиться на новое место. Наш переход облегчался благодаря попутному ветру, который позволял поставить парус. Как оказалось, швербот прекрасно мог идти под парусом.

Спустив швербот на воду, сложили в него свои пожитки и в 12 часов покинули лагерь. Вначале шли на веслах, но затем поставили парус, и наш швербот сразу рванулся вперед.

Уже в пути сделали короткую остановку на небольшом островке, видневшемся на середине озера и заинтересовавшем нас какими-то необычайно высокими травянистыми растениями с желтыми цветами, которых нигде больше не видели. Кроме того, на острове была небольшая колония серебристых чаек, и нам хотелось выяснить ее размеры и количество птенцов.

Хотя ветер был довольно сильный и на середине озера шла крупная волна, наш швербот держался прекрасно. Все же волны изредка забрасывали в лодку свой гребень, но мы быстро вычерпывали воду.

Бежали под парусом со скоростью 10-12 километров в час и уже через полтора часа были около островка. Однако попасть на островок нам не удалось, хотя до него буквально оставалось «рукой подать».

Завернув лодку за западную, подветренную сторону островка, рулевой распорядился убрать парус и сесть за весла. Но несмотря на все наши старания, приблизиться к островку оказалось невозможным. Ветром нас относило все дальше и дальше, и, убедившись в бесполезности своих попыток, мы снова поставили парус и поплыли дальше на запад, направляя лодку к северному берегу озера.

Впоследствии нам все же удалось побывать на этом низменном и ровном песчаном островке, на котором гнездилось около полсотни серебристых чаек. Гнездовье было, несомненно, очень древнее. Бесчисленные поколения чаек, удобрявшие почву своими экскрементами, совершенно изменили поверхность островка. На песке образовался мощный слой перегноя, и на нем выросла густая трава, достигавшая полуметровой высоты. Здесь преобладал седум, в густых зарослях которого прятались пуховые птенцы чаек. Таким образом, и в данном случае чайки своей жизнедеятельностью создали для себя более благоприятные условия существования.

На следующий год я встретил на реке новый небольшой островок, тоже занятый чайками. Это был скалистый островок, метров на 50 возвышавшийся над рекой. На плоской вершине островка лежал слой мощного перегноя, поверхность которого покрывала густая заросль седума.

Мы вскоре достигли берега и пристали к низменному песчаному островку в устье небольшой речки. Тут нам суждено было простоять, почти не вылезая из палатки, двое с половиной суток. После нашего прибытия на остров ветер усилился, затем полил дождь, который с небольшими перерывами продолжался двое суток. Наши ватники и ватные брюки промокли еще в лодке, когда приходилось помогать рулевому в управлении лодкой. Маленький руль при боковом ветре не оказывал на лодку почти никакого влияния, и нос ее упорно поворачивало по ветру. Лишь помогая рулевому двумя веслами с кормы, мы могли удержать лодку в нужном направлении.

Уже при дожде была поставлена палатка, причем сразу же обнаружилось, что дождевая вода превратила в лужу то место, на котором она стояла. Попробовали поднять грунт в палатке, подбрасывая туда песок, но и из этого ничего не вышло. По-прежнему пол в палатке был похож на кисель из песка и воды, в котором вязли ноги. В довершение всего палатка наша протекала.

Наконец, догадались взять из лодки настил и положить его в палатку. Таким образом, снизу изолировали себя от воды. Обезопасить себя от воды сверху было проще — на протекавшую палатку накинули вторую, имевшуюся у нас. Получилось сносное убежище, в которое мы и забрались в мокрой одежде. Так как сухой одежды у нас в запасе не было, то пришлось мокрые брюки и ватники сушить на себе, что и было выполнено в течение двух суток. В перерывы, когда переставал дождь, успевали вскипятить чай. Горячей пищи не варили, ограничиваясь холодными мясными консервами.

Только на третьи сутки смогли покинуть этот островок. Было сыро и холодно. Поэтому каждый из нас с удовольствием брался за весла, когда наступала его очередь грести.

Остановились у высоких песчаных обрывов, подступивших почти вплотную к озеру. Обрывы были прорезаны ручьями, имевшими в устье совершенно отвесные берега. Под мощными обвалами песка местами были погребены большие снежные наносы, глубина которых достигала одного метра. Под давившей на него тяжестью снег превращался в лед.

Вдоль подножья обрывов тянулась узкая полоска песчаного берега, поросшая редкими кустиками злаков. Здесь явственно была заметна оленья тропа. Олени предпочитали обходить обрывы именно по этой узкой прибрежной полосе.

При обследовании песчаных яров нас удивило обилие здесь оленьих костей. Часто встречались и следы пребывания волков. Было несомненно, что волки осенью, когда оленьи стада подходят к озеру, устраивают засады на оленей. Место для этого удобное. Олени, прижатые обрывами к берегу, могут спастись только в озере, но не всем это удается сделать.

Обследовав окрестности каждой стоянки в радиусе шести-десяти километров, передвигались на новое место. Наконец, наступил день, когда решено было возвратиться на базу. До нее оставалось около 30 километров.

С востока дул свежий попутный ветер, и мы не хотели упустить хорошей возможности еще раз пробежать под парусом и быстро попасть на базу. Наскоро проглотив завтрак, сняли лагерь, погрузили вещи и поставили парус. Дул порывистый ветер, и наш неуклюжий на вид швербот летел временами, как птица, и мы не сразу заметили опасность, быстро приближавшуюся к нам. От одного мыса далеко в озеро уходила подводная коса, над которой кипели буруны. Обходить косу было уже поздно, да и нельзя было ставить лодку бортом к волне. Но коса грозила большой неприятностью. Лодка могла сесть на мель и опрокинуться, набрать воды. И в том и в другом случае это означало бы гибель коллекций. За себя мы не опасались, так как надеялись выйти по мелководной косе к берегу.

Рулевой, насколько позволяла возможность, направлял лодку дальше от берега. Пенистый вал приближался с невероятной быстротой. Наконец, настал решающий момент. Все приготовились сразу выпрыгнуть из лодки в воду, если она застрянет на мели, но, к счастью, все обошлось благополучно. На короткий момент швербот действительно застрял на косе, но следующая большая волна подняла его, и бурун остался позади.

Остальной отрезок пути прошли без приключений, и через час мы были на базе.

 

Северные олени

 

С первого взгляда кажется странным, что на крайне скудных пастбищах арктической тундры, где большие пространства заняты голыми пятнами земли, а основными растениями являются несъедобные мхи, могут существовать такие крупные растительноядные животные, как дикие северные олени. Другое дело более южная, так называемая типичная тундра, где развито оленеводство. Там растительность богаче и имеются большие площади лишайниковых пастбищ, дающих оленям хороший корм зимой.

И тем не менее в арктической тундре местами много тысяч диких оленей. Часть из них проводит в ней круглый год, и даже на этих скудных пастбищах олени так жиреют летом, что слой жира на крупе достигает шести сантиметров толщины.

Но хорошо здесь оленям только летом, да и то, если лето холодное, с частыми ветрами, которые не дают подняться в воздух полчищам гнуса. Если же лето жаркое, то миллионы комаров с яростью набрасываются на животных.

Но это еще полбеды. От комаров олень может спастись быстрым бегом, к которому он так же привычен, как птица к полету. Он может уйти на вершины возвышенностей и гор, где почти всегда дует прохладный ветер, отгоняющий комаров.

Мучительное время начинается для оленей с появлением оводов.

На оленей как на домашних, так и на диких нападают два вида оводов — кожный и носовой. Первый из них распространен на Севере до берегов Ледовитого океана, и избавлены от него лишь те олени, которые обитают на далеких северных островах, таких, как Шпицберген, Новая Земля, Северная Земля, Новосибирские острова. Носовой овод далеко на Север не проникает, и олени, пасущиеся в арктической тундре, избавлены от его нападений.

В популярной литературе можно встретить указание на то, что оводы кусают. Это грубейшая ошибка. Кусают животных слепни, мухи, комары, мошки. Оводы никого не кусают. Если бы какой-нибудь овод и захотел укусить оленя и попить его крови, он не мог бы этого сделать, так как ротовые органы у него недоразвиты.

Несмотря на это, олени приходят в сильнейшее беспокойство при первом же появлении оводов. Сотни слепней и тучи комаров не могут вызвать такого беспокойства, какое возникает при появлении нескольких оводов. Олень инстинктивно чувствует в оводе своего страшного врага и принимает все меры к тому, чтобы от него избавиться.

Кожный овод откладывает свои яички на шерсть оленя, приклеивая их к волосам. При этом овод никогда не приклеит яички к старому линяющему волосу, обязательно выберет для этого молодой.

Через некоторое время из яичек появляются небольшие личинки, которые пробуравливают кожу оленя и поселяются под ней до нового лета. Они необычайно жиреют, и к весне каждая личинка достигает величины лесного ореха.

Можно догадаться, какой страшный вред приносят оленям эти личинки, если у многих оленей их бывает до 500-800 штук. Личинка девять месяцев в году живет за счет оленя, и питательных веществ, накопленных ею, хватает и для крылатой формы.

С появлением проталин личинки вылезают из-под кожи и падают на землю. Здесь они окукливаются, и с наступлением теплых дней из них появляются оводы, готовые снова откладывать яички на оленях.

Каждая личинка пробуравливает себе весной отверстие в коже, которое долго не заживает. Личинки располагаются на пояснице и крупе оленя, то есть там, где летом откладывается больше всего жира.

Носовой овод действует иначе. Он не откладывает яичек, а прямо выбрасывает из своего брюшка в ноздри оленя маленькие, подвижные личинки с крючками-зацепками. Благодаря этим крючкам личинки, попав на слизистую оболочку носовой полости оленя, удерживаются на ней и продвигаются в область носоглотки.

Олень принимает энергичные меры, чтобы освободиться от личинок. Он фыркает, вдыхает пыль, трется ноздрями о землю. Но все это помогает мало. Личинки укрепляются в носоглотке оленя и живут на ней до новой весны, а затем выпадают, окукливаются и снова из них вылетают оводы, готовые к нападению.

Сильно зараженные личинками кожного и носового овода олени худеют, болеют, а более слабые погибают.

Комары и оводы — одна из причин, почему олени уходят ранней весной на север, ближе к берегам Ледовитого океана, где больше прохлады.

Дикие олени уже в марте, с наступлением светлых дней, начинают покидать зимние пастбища и постепенно двигаться на север.

Вначале идут стада важенок, которые стремятся вовремя попасть на привычные отельные места. За важенками движутся стада быков, а в конце проходят наиболее слабые, истощенные и больные олени. Одновременно уходят на север и неизменные спутники оленьих стад — тундровые волки.

Летом дикие олени пасутся одиночками или группами в пять-шесть голов, причем самки (важенки) держатся отдельно от быков. Даже своих прошлогодних телят важенки отгоняют от себя перед началом отела, и второгодки присоединяются к быкам или бродят где-нибудь поблизости от своих матерей.

Однажды я видел важенку с очень маленьким теленком, родившимся не раньше как день или два назад. Несмотря на свой молодой возраст, теленок уже резвился во всю и всем своим поведением показывал чрезвычайное довольство жизнью. Он то носился быстрым галопом взад и вперед, не удаляясь, впрочем, далеко от матери, то останавливался, как вкопанный, а затем снова бросался в сторону. Через каждые пять минут он подбегал к матери и на время припадал к вымени. Важенка, не переставая, щипала траву.

Вдруг из ближайшей лощины показался теленок-второгодок и тоже направился к матери, чтобы попробовать ее вкусного молока. Увидев его, важенка выставила вперед рога и направилась навстречу второгодку. Тот вынужден был вернуться на прежнее место.

Олень — большой лакомка. Он не похож в этом отношении на наших домашних травоядных животных, которые, как бритвой, снимают всю траву на лугах. Олени любят летом щипать понемногу, но обязательно самый разнообразный корм. Поэтому больше всего летом они и любят пастись около ручьев и рек, где как раз и встречается самое богатое разнотравье. Стадо никогда не задерживается долго на одном месте. Оно беспрерывно передвигается, и длина дневного маршрута крупного стада домашних оленей летом составляет 20-30 километров.

В конце лета разрозненные группы диких оленей и одиночки начинают объединяться в более крупные стада по нескольку десятков голов. Постепенно стада все более укрупняются, и олени начинают двигаться на юг.

Эти стада, встречая на своем пути какое-нибудь препятствие (например, большое озеро), скапливаются иногда в таком количестве, что прохождение их представляет грандиозное зрелище, напоминающее массовое переселение антилоп в Восточной Африке или бизонов в прериях Северной Америки до завоевания ее европейцами.

В течение нескольких дней подряд идут эти стада вдоль северного берега озера. В разгар хода бывает два-три дня, когда проходит основная масса оленей. Тогда они идут почти беспрерывным потоком, и каждое стадо следует за своим вожаком.

Соединение оленей в крупные стада осенью имеет большой биологический смысл и также направлено к процветанию вида. В октябре у оленей происходит гон и оплодотворение самок. И если бы они не образовывали крупных стад, многие важенки могли бы оставаться яловыми.

В связи с этим очень интересен тот факт, что взрослых самцов в стадах диких оленей оказывается значительно меньше, чем взрослых важенок, хотя и те и другие рождаются почти в равном количестве.

Куда же исчезают взрослые самцы? Ответ на этот вопрос дают наблюдения. Оказывается, самцы относительно чаще, чем важенки, попадают на зубы волку — сказывается их сильное истощение осенью, после гона. Кроме того, самцы более беспокойны и менее осторожны, чем самки, чаще выходят на окраину стада, где их как раз и подкарауливает волк. Имеет значение также и то, что взрослых самцов, как наиболее крупных животных, охотники выбирают первой мишенью.

Нельзя не признать, что эти обстоятельства в конечном счете тоже очень полезны для благополучия вида, так как для его процветания важнее, если в живых останется больше самок, которые дадут потомство.

Это и наблюдается в стадах диких оленей.

Взрослые самцы во время гона преображаются. У них сильно утолщается шея, глаза наливаются кровью, а нрав делается воинственным. В стадах домашних оленей нередки случаи, когда самцы бросаются даже на людей. Быки почти перестают кормиться и озабочены только тем, чтобы побольше собрать в свои стада важенок, удержать их в повиновении и не допустить посторонних самцов. В это время можно видеть схватки между быками. Иногда такие драки приводят к гибели обоих соперников, которые, сцепившись своими ветвистыми рогами, не могут их потом расцепить. Большинство самцов, особенно молодых, не вступает в бой, а убегает, как только заметит, что на них мчится разъяренный хозяин стада. Двигаясь на юг, стада достигают, наконец, зимних пастбищ и разбредаются по тайге до новой весны, когда ее могучий зов снова заставит их двинуться в дальний путь на север.

На зимних пастбищах олени также держатся небольшими стадами, но, однако, более крупными, чем летом.

Укрупнение стад зимой по сравнению с летом полезно в том отношении, что молодняк не всегда способен прокопать глубокий и плотный снег и добраться до корма. Молодые олени пользуются в этих случаях услугами более сильных взрослых оленей и копаются в тех местах, где они уже пробили в снегу глубокие траншеи.

Удивительным чутьем обладают олени. Как бы ни был глубок снег, ни один олень не станет раскапывать его в том месте, где корма нет. Пустые, поросшие мхом поляны, замерзшие и покрытые снегом озера олень проходит, не задерживаясь ни на минуту. Но как только олень выйдет на то место, где есть корм, он сразу же начинает раскапывать снег. Лишайники, которыми олень главным образом и кормится зимой, издают запах. Вот этот запах, хотя и очень слабый под толстым слоем снега, олень и улавливает своим тонким обонянием.

Не всегда олень раскапывает снег копытом. Если снег рыхлый и неглубокий, олень просто запускает в него морду и под снегом разыскивает нужный ему корм. Голова целиком скрыта в снегу, и наверху торчат только уши и рога.

Выносливость диких оленей поразительна. Однажды крупный бык был ранен в левую заднюю ногу, причем кость была перебита. Пуля повредила также мышечную ткань правой ноги. Уходя от преследования, олень бросился в озеро и переплыл пролив шириной в пять километров, хотя дул сильный встречный ветер и на озере грозно бушевали волны. В другом случае у оленя была перебита пулей правая передняя нога, которая болталась и мешала ему бежать. Но олень так быстро уходил, что охотник не мог его догнать даже на собачьей упряжке. Некоторые раненые олени переплывали озеро шириной до 20 километров.

Ежегодно весной в тундру приходят из лесов тысячи оленей. И эти стада оставляют здесь следы своего пребывания в виде белеющих там и сям костей. В большинстве случаев эти кости — результат нападения волков.

Однако оленьих костей в тундре не так много, как можно было бы ожидать, учитывая исключительную их долговечность. За те тысячелетия, в течение которых в тундре существовали олени и волки, поверхность ее, казалось бы, должна быть усеяна костями, тем более что каждый год олени сбрасывают рога. На деле этого нет. Оленьи кости встречаются довольно редко. Заинтересовавшись этим вопросом, я начал доискиваться причин и обнаружил, что прирост растительной массы и почвообразовательный процесс в тундре идут хотя и очень медленно, но беспрерывно. И этого вполне достаточно, чтобы похоронить бесчисленные скелеты погибших оленей и их сброшенные рога. Постепенно они засасываются в жидкий плавун, обволакиваются растительностью и исчезают с поверхности почвы.

Олени очень пугливы и осторожны. След машины на снегу, даже спустя несколько дней после того как она прошла, олени переходить не решаются. Подойдя к такому следу, олени долго топчутся на месте, неизменно оставляя кучки своих «орешков» на снегу, и в конце концов идут вдоль следа. Это рассыпание «орешков» повторяется настолько неизменно, что заставляет и здесь предполагать какой-то биологический смысл. Вероятнее всего, это происходит из чувства опасности.

Там, где быстрота бега или полета — единственное средство спасения, каждый лишний грамм веса снижает шансы на выигрыш. Поэтому и волк старается освободиться от проглоченной пищи и отрыгивает ее, когда за ним мчится погоня. С испуга освобождается от пищи медведь. Так же ведут себя чайки и другие птицы на колониях и базарах, когда появляется человек. Целый дождь белых извержений падает тогда на голову непрошенного гостя; так и у оленя чувство опасности автоматически вызывает опоражнивание кишечника.

Почти единственным зверем в тундре, от которого олень должен спасаться бегством, является волк.

И если бы успех волчьих охот на оленей зависел только от состязания в быстроте бега, волкам пришлось бы очень туго. Успех их нападений зависит прежде всего от внезапности, а также от способности волка делать огромные прыжки, к которым олень неспособен. Видят олени хорошо, но лишь на близком расстоянии. Безошибочно распознать врага на далеком расстоянии они могут только чутьем. Во время оленьих охот нередко приходилось замечать, как теленок обращал в паническое бегство большое стадо оленей.

Происходило это так. Теленок, у которого убита мать, держится некоторое время около ее трупа и даже возвращается к этому месту, после того как труп уберут. Отбившись от своего стада, теленок некоторое время находится в одиночестве. Но вот невдалеке появляется новое стадо, откуда доносится рев телят и важенок. Теленок немедленно бросается на эти звуки, может быть, надеясь найти там свою мать. Но как только олени завидят бегущего к стаду теленка, среди них возникает невероятная паника, мгновенно охватывающая все стадо. Стадо бросается в противоположную сторону, а теленок изо всех сил старается его догнать. Рано или поздно ему удается присоединиться к какому-нибудь стаду, но только в том случае, если олени смогут его почуять. Эти случаи доказывают, что олени даже на близком расстоянии не отличают зрительно теленка от волка и пугаются так же, как если бы это в самом деле был волк.

Красив дикий олень на бегу. Голова вскинута вверх, так что рога почти лежат на спине, передние ноги далеко выбрасываются вперед. Во всей фигуре бегущего оленя чувствуется легкость и точность движений, совершаемых без всякого заметного напряжения.

Олень не такое уж безобидное животное, как это может показаться с первого взгляда. Однажды на раненого оленя, лежавшего около каменистой россыпи, пыталась напасть росомаха, внезапно выскочившая из-за камней. Несмотря на то что олень был тяжело ранен, он сразу же поднялся на ноги и принял оборонительную позу, направив на росомаху свои рога. Хотя дело было весной, когда мягкие рога оленя никакой угрозы для росомахи не представляли, все же и этого оказалось достаточно. Росомаха, сделав несколько прыжков вокруг оленя, вскоре убежала. Следовательно, для взрослого здорового оленя росомаха не опасна. Другое дело маленькие телята или больные и беспомощные олени, которые не могут оказать сопротивления. Эти олени становятся жертвой росомахи.

Только в Арктике, да и то не везде, а лишь в некоторых ее районах, дикий олень встречается еще в значительном количестве.

Излишне доказывать, насколько важно сохранение дикого оленя. Это важно, во-первых, с точки зрения сохранения природных богатств нашей родины, во-вторых, только дикий северный олень способен существовать на скудных пастбищах арктической тундры, непригодной для оленеводства. А площадь этих пастбищ исчисляется сотнями тысяч квадратных километров.

Сохранив дикого оленя и правильно используя его запасы, мы получим возможность постоянно иметь в Арктике дополнительный источник свежего мяса.

 

Охота на оленей

 

Дикий северный олень во многих районах нашей Арктики имеет важное значение в хозяйстве местного населения: его вкусное мясо идет в пищу, из шкур шьют одежду.

В настоящее время на оленей охотятся с помощью огнестрельного оружия. Но так было не всегда. Ружья, особенно нарезные, появились на Севере сравнительно недавно, люди же населяют Крайний Север много веков. Как же они их добывали?

Кое-где на Севере и до нашего времени сохранились старые способы охоты на оленей. К числу таких способов относится прежде всего охота с манщиком. Манщик — это прирученный олень-самец.

Осенью, когда у оленей начинается гон и быки группируют около себя важенок, манщик пускается в дело. На его рогах укрепляется ременная петля, и охотник осторожно подпускает его к стаду диких оленей. Но в каждом стаде есть уже свой хозяин и часто не один, поэтому, как только манщик приблизится к стаду, навстречу ему выходит самый сильный дикий бык.

Сцепившись рогами, олени стараются побороть один другого. В результате, на рогах дикого оленя неизбежно затягивается ременная петля. В этот момент из укрытия, находящегося поблизости, выскакивает охотник и приканчивает свою жертву. Затем разыскивает новое стадо диких оленей, и повторяется та же история.

Такая охота требовала много времени и, конечно, не могла принести большой добычи, но была проста, доступна и пользовалась широким распространением. При раскопках в Арктике стоянок людей, живших там еще до нашей эры, найдены предметы, указывающие на применение манщика.

Эти люди не занимались оленеводством, и манщики были единственными прирученными оленями. Манщиков, несомненно, выращивали из новорожденных телят диких оленей. Возможно, что таким путем и шло приручение северного оленя и так было положено начало оленеводству.

Новорожденные телята нередко теряют своих матерей, которые погибают от волков, болезней и других причин. Маленького теленка берут в чум, подкармливают хлебом и другими продуктами. Не все кормленки выживают, но уж если останутся в живых, то становятся ручными животными.

Такой олень часто вертится вблизи чума в ожидании подачки, которую всегда и получает, являясь всеобщим любимцем. Часто авка, как его называют ненцы, прибегает к чуму даже из далеко пасущегося стада. За своей кормилицей авка буквально ходит по пятам.

Иногда доставляет он и некоторые неприятности. Будучи большим любителем хлеба, муки, круп и других продуктов, авка нередко забирается в плохо увязанные тюки с продуктами, но его так любят, что прощают и эти выходки.

Из других древних способов охоты на диких оленей следует отметить еще один — при помощи лука-самострела. Кое-где на Севере, на границе леса и тундры, сохранились древние примитивные изгороди, которые тянутся иногда на 15-20 километров. В этих изгородях через определенные промежутки оставлены небольшие проходы, около которых устанавливали осенью, перед приходом оленей с севера, луки-самострелы.

Олень, подходя к изгороди и видя в стороне открытый проход, устремляется в него и при этом задевает сторожевую струну, сделанную из сухожилия оленя и протянутую поперек прохода. Сейчас же спускается настороженный лук, который установлен с таким расчетом, чтобы стрела пронзила туловище оленя.

Олень редко уходит от самострела невредимым. Большей частью он получает смертельное ранение и вскоре падает. Сила удара стрелы очень велика: если она не задела какую-нибудь кость, то пробивает оленя насквозь, и железный наконечник ее показывается с другой стороны. За этот наконечник стрелу и вынимают из оленя.

Некоторые охотники еще лет 30-40 назад добывали таким путем за осень до сотни оленей.

К числу старинных способов охоты относится также и применение ременных сетей.

Сеть устанавливалась на кольях и имела вид раструба с постепенно расходящимися сторонами. От концов сети отходил ряд воткнутых в землю кольев, на концах которых развевались гусиные крылья — так называемые махавки. Назначение этих кольев — отпугивать оленей и направлять их в загон.

Эта охота требовала много людей. Специальные гонщики должны были направлять стада, идущие с севера, с таким расчетом, чтобы они не миновали загона. За рядами кольев, с наружной стороны загона, укрывались другие люди. Их задачей было не дать оленям, попавшим в загон, уйти из него сквозь ряды кольев. Наконец, группа людей, вооруженных копьями, скрывалась у самого конца загона. Задача этих людей — перебить копьями оленей, попавших в загон.

С помощью загона и сетей можно было добыть гораздо больше оленей, чем самострелом. Этот способ массовой добычи оленей в настоящее время запрещен.

Но самым массовым из старых способов охоты являлась, несомненно, охота на переправах.

Из года в год олени, возвращаясь осенью из тундры в лесную зону, идут почти по одним и тем же путям. Эти пути были хорошо известны охотникам. Примерно в одних и тех же местах переправлялись олени через широкие реки, большинство которых должны были преодолевать вплавь. Вот на таких-то местах переправ и караулили охотники приход оленей.

В это время старались не шуметь, не стрелять и держали собак на привязи. Чтобы не упустить момент появления оленей, каждый день к реке высылались разведчики. Они сидели, укрывшись на берегу, с самого рассвета до сумерек. На ночь дежурных не выставляли, так как в это время олени не переправляются.

Первые стада переправляются в сравнительно тихую погоду. Но во время массового хода, и особенно при запаздывании, олени переправляются в любую погоду, даже в сильный шторм, когда охотники не решаются выплывать на поколку в своих утлых лодочках, боясь перевернуться. Случаи гибели охотников были нередки.

Больше всего начинает переплывать оленей, когда после дней с хорошей погодой наступает ненастье или мороз. В таких случаях, когда теплая погода сменяется резким похолоданием, большинство оленей переправляется через реку по льду.

При переправе по недостаточно окрепшему льду олени иногда проваливаются и погибают, не имея возможности выбраться на лед. На гладкий лед олени идут очень неохотно и предпочитают лед, покрытый снегом.

Находили оленей, вмерзших в лед. Замечено, что «сухой» (т. е. нежирный) олень дольше держится в воде и в конце концов выбирается на окрепший лед и выходит на берег. Жирный олень может продержаться в воде не больше 12-18 часов, и если к этому времени не успеет выбраться, то погибает, так как у него, как говорят охотники, «замерзает жир».

Для переправы олени выбирают места реки с медленным течением, с наличием прибрежных отмелей и с удобными подходами к берегам.

Одновременно могут переправляться сравнительно мелкие стада. Самые большие из них достигают 200-300 голов и очень редко 500 голов. Во главе стада обычно идут важенки с телятами, одна из которых является вожаком стада. За ними идут яловые важенки, молодняк, а в хвосте стада взрослые самцы.

Стадо переправляется в определенном порядке, олени плывут рядами и не путаются. Но во время поколки порядок нарушается, олени наскакивают один на другого, сцепляются рогами, причем некоторые тонут.

Вожак осторожно подходит к реке, нюхая воздух, осматриваясь и прислушиваясь.

Но тихо и пустынно на осенней реке. Вожак, конечно, не может заметить, что с противоположного берега, из прибрежных зарослей, за стадом с напряженным вниманием следит несколько пар глаз. Вот вожак вошел в воду, и за ним сразу же двинулось все стадо.

Дождавшись, когда все олени войдут в воду и стадо достигнет середины реки, охотники на легких быстроходных лодках выплывают из укрытий и окружают стадо. Его стараются направить вверх по реке, рассчитывая на скорую утомляемость оленей.

Вначале охотники сильно шумят, кричат, стараются испугать и остановить стадо. При подходе к стаду шум прекращается, так как иначе возбужденные олени могут разбиться на мелкие группы и поплыть в разные стороны, что испортит охоту.

Каждый охотник вооружен длинным острым копьем. Не переставая, колет он одного за другим обезумевших от ужаса оленей. Мало кому из них удается вырваться из окружения и доплыть до другого берега.

Когда стадо начинает подплывать к берегу, стараются колоть оленей, плывущих в голове стада и заворачивают стадо снова в реку.

Колют оленей, подплывая к ним с правой стороны, стараясь попасть копьем под последнее заднее ребро. При хорошо направленном копье олень бывает убит с одного раза.

В том случае, когда переправляется большое стадо и олени плывут растянутой группой, охотники с обеих сторон плывут параллельно стаду. Когда охотников много, то часть из них на двух лодках выходит в голову стада и направляет его по середине реки.

Вначале стараются колоть взрослых самцов, как наиболее крупных и жирных, а затем бьют без разбора.

Малоопытные охотники и женщины остаются на берегу. Их задача — не давать оленям выходить на берег.

Трупы оленей медленно плывут вниз по реке. Благодаря густой шерсти, волоски которой наполнены воздухом, убитые олени не тонут.

Охота прекращается, когда на воде не останется ни одного здорового оленя. После этого охотники добивают раненых и подбирают убитых. Последних связывают веревками и буксируют к берегу штук по 12 на одной веревке. На берегу женщины и подростки начинают разделку оленьих туш.

Охота наплаву была очень добычливой. Случалось, что за день добывали до 200 оленей при четырех кольщиках и нескольких береговых загонщиках. Двое хороших охотников закалывали за день до 130 оленей. Обычно же за день добывали около 30-40 оленей.

После разделки туш мясо режется на тонкие ломти, которые подвешивают в урасах над очагом и коптят. Сушат (вялят) мясо и на солнце. Кости мелко дробятся, вывариваются, и с полученным жиром варят вяленое мясо. Замороженные туши убитых оленей складывают под особые навесы или в неглубокие погреба — ямы.

По словам старых охотников, прежде, когда охота наплаву была основным способом добычи диких оленей, последние на суше почти не боялись человека. Стада диких оленей безбоязненно проходили около жилья, если не было собак, не пугаясь появления людей, точно домашние олени. Пугался олень только на воде, когда человек подплывал к нему на лодке.

Почти также не употребляется интересный способ охоты на дикого оленя с помощью подводчика.

В подводчики обычно выбираются важенки, реже быки, имеющие живой, «диковатый» характер и окраску, сходную с окраской диких оленей. Очень хорошо, когда важенка-подводчик имеет теленка-помощника. Дикие олени тогда менее подозрительны.

Кроме подводчика, в охоте принимают участие помощник и верховой олень. Особой дрессировки для подводчика и его помощника не требуется, потому что, завидев диких оленей и принимая их за домашних, они сами идут без понуканий вперед.

Заметив издали стадо диких оленей, охотник оставляет в укрытом месте нарту, выпрягает оленей и надевает на верхового оленя седло. Этого оленя охотник ведет на поводу; повод прикрепляется к левой руке выше локтя, в этом случае олень не стесняет движений охотника, в руках которого остаются только шнуры от подводчика и его помощника.

Шнур для охоты с подводчиком делается из оленьих сухожилий; он, помимо своей прочности и легкости, обладает большой эластичностью, которая позволяет лучше управлять движениями подводчика. Длина шнура для подводчика — около 150 метров, для помощника — вдвое меньше.

Вначале подводчика сильными подергиваниями шнура взбадривают, затем отпускают вперед. За ним на более коротком шнуре следует его помощник. Если охотник останавливается, подводчик делает то же самое.

По мере приближения к диким оленям охотник подходит ближе к подводчику или к его помощнику.

При подходе с подводчиком образуется, в общем, небольшая группа оленей, среди которых маскируется охотник. Дикие олени, видя группу спокойно подходящих оленей, не чувствуют в человеке, которого они, вероятно, не замечают, своего врага. Они обманываются спокойствием домашних оленей, принимая их за своих диких собратьев. В этом и состоит секрет подхода на открытом месте к стаду диких оленей.

В тех случаях, когда дикие олени ведут себя настороженно, охотник с помощью подергивания шнура может заставить подводчика лечь, если разумеется, он к этому заранее приучен. Этим усыпляется бдительность «дикарей». Роль помощника более скромна. Он следует за подводчиком и служит прикрытием для охотника.

Находясь от цели иногда не дальше 50-80 шагов, охотник выбирает лучших оленей и начинает стрелять. После первого выстрела олени шарахаются в сторону, но далеко обычно не убегают.

Иногда охотнику удается произвести 10-15 выстрелов, прежде чем стадо диких оленей окончательно его обнаружит и уйдет.

При охоте с подводчиком к одежде охотника предъявляются особые требования: она должна быть белого или светло-чалого цвета, желательно, чтобы сшита была из шкур дикого оленя. Лучшие результаты эта охота дает в темные и серые зимние дни.

Из способов немассового промысла охота с подводчиком является наиболее добычливой и не приводит к большему распугиванию оленей.

Все перечисленные способы охоты на диких оленей отошли теперь в область преданий.

В наше время на дикого оленя охотятся лишь с помощью огнестрельного оружия. Происходит это следующим образом.

По тундре быстро движется четверка оленей, запряженная в легкие нарты. Охотник зорко осматривает окрестности. Вот он заметил вдали диких оленей и, пользуясь неровностями местности, стал к ним приближаться. Подъехав ближе и привязав оленей в какой-нибудь лощине, охотник снимает с саней маскировочную доску и покрывает ее снегом.

Доска укреплена вертикально на двух полозах. В середине ее сделано отверстие, которое служит охотнику для наблюдения за оленями и для стрельбы.

Толкая доску перед собой и прячась за ней, охотник ползет к стаду так, чтобы олени не смогли его почуять; для этого он должен учитывать направление ветра. В солнечный день охотник старается двигаться против солнца, чтобы олени не увидели тень от доски.

Приблизившись на расстояние выстрела, охотник целится через отверстие в доске в ближайшего оленя, стараясь выбрать самого крупного. Если олени после выстрела сразу не убегут, то охотник делает по ним еще один-два выстрела, а затем стреляет в бегущих оленей, положив винтовку поверх доски.

Чаще всего на диких оленей охотятся скрадом. Этот способ применяется при всяком удобном случае, особенно летом, когда олени разбредаются на множество мелких стад и применение других способов невозможно. Зимой скрадом охотятся в полосе лесов, где можно, скрываясь за деревьями, близко подойти к оленям. Этот способ требует от охотника большого терпения, знания повадок зверя и умения хорошо ориентироваться в окружающей обстановке.

Скрадывают обычно против ветра. В равнинной открытой местности, где негде укрыться, охотник часто вынужден ползти на животе, прячась между кочек; обычно он надевает нагрудник, сшитый из оленьих лап.

Если позволяет ветер, охотник заходит иногда навстречу стаду, ложится и ждет, когда олени подойдут на расстояние близкого выстрела. Как только олени заметят его движение и начнут беспокоиться, он некоторое время лежит неподвижно.

Весной, с появлением первых проталин, тундра принимает пятнистый вид, что позволяет охотнику хорошо маскироваться. Он надевает темную одежду, выходит на путь движущегося по проталинам стада и ложится на снег. Весной олени все черные пятна принимают за проталины, и поэтому лежащий на снегу человек не привлекает их внимания. Если же охотник лежит на проталине, олени обязательно увидят его раньше, чем подойдут на выстрел.

Летом и осенью большие огорчения при охоте скрадом доставляют чайки. Заметив человека, они начинают над ним кружиться с громким криком и выдают его присутствие. Олени в таких случаях обычно убегают. Причиной тревоги могут быть и другие птицы, в частности, поморники, кулики, гагары.

После выстрела олени начинают метаться, определяя место, откуда сыплются пули. Пользуясь их замешательством, можно выстрелить несколько раз и при удаче добыть из одного стада до пяти и более оленей.

Жалкое зрелище представляют олени, когда они хотя и слышат выстрелы, но не знают, где скрывается охотник. Однажды я заметил группу из пяти оленей, бредущих по льду озера. Они приближались к небольшому скалистому острову. Мы нуждались в свежем мясе и поэтому решили поохотиться на этих оленей. Я успел добежать до острова, когда олени были еще далеко, и укрылся среди скал, выбрав удобную позицию для стрельбы.

Когда олени были уже в 150 метрах от острова, я сделал первый выстрел. Прицельная рамка была поставлена на 250 метров, и, естественно, пуля пролетела выше оленей. Они затанцевали на месте. Сделал еще четыре безрезультатных выстрела, пока не понял свою ошибку и не передвинул хомутик прицельной рамки на 150 метров.

Олени все это время продолжали топтаться на месте и казались крайне беспомощными.

Шестым выстрелом был сражен крупный бык, шедший впереди группы. Олени заметались из стороны в сторону, не зная, куда бежать. Это дало мне возможность убить еще трех и только одному удалось уйти невредимым.

Ранней весной, когда снег плотный, практикуется охота наездом. Охотник на оленьей упряжке старается приблизиться к стаду так, чтобы олени оказались с наветренной стороны.

Олени, полагаясь больше на обоняние, чем на зрение, заметив вдали незнакомый движущийся предмет, стараются сделать полукруг и забежать с другой стороны, чтобы почуять этот предмет.

Этим и пользуется охотник. Он пускает свою упряжку в том же направлении. Постепенно приближаясь к стаду и подъехав достаточно близко, охотник соскакивает с нарты и начинает стрелять в бегущих оленей.

Разумеется, польза от такой охоты небольшая. Охотник часто стреляет не в какого-нибудь определенного оленя, а в места их наибольшего скопления, надеясь, что пуля заденет не одного, а нескольких оленей. В результате получается много подранков, которые потом достаются волкам.

Снаряжаются в дальний путь

Экспедиционный лагерь