Опыт незапланированной зимовки моряков дрейфующего корабля «Георгий Седов»
Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Цель книги
«В своей книге я старался возможно подробнее описать не только наши успехи, но и наши ошибки, не только наши достижения, но и наши недостатки. Я пытался рассмотреть историю дрейфа «Седова» с практической, конкретной стороны, проанализировать морские операции, ей сопутствующие.
В работе над этой книгой мне помогали литератор Юрий Александрович Жуков и научной консультацией – профессор Николай Николаевич Зубов, которым приношу свою благодарность».
Постановление Совнаркома СССР от 28 марта 1938 г. о вынужденной зимовке арктического флота 1937-38 гг.
Вынужденная зимовка арктического флота в 1937 году была настоящим бедствием, поэтому в соответствующем Постановлении Совнаркома говорилось о причинах, его породивших:
«Совнарком СССР считает не случайным, при настоящем положении в руководстве Главсевморпути, тот недопустимый факт, что почти половина транспортных судов и почти весь ледокольный флот Главсевморпути зазимовал и дрейфует во льдах, находясь ввиду этого под угрозой гибели.
Причинами столь тяжелых ошибок Главсевморпути в навигацию 1937 года, а также причиной ряда других существенных недостатков в работе Главсевморпути являются: плохая организованность в работе Главсевморпути, наличие самоуспокоенности и зазнайства, а также совершенно неудовлетворительная постановка дела подбора работников Главсевморпути, что создало благоприятную обстановку для преступной антисоветской деятельности вредителей в ряде органов ГУСМП».
Предыстория дрейфа
«Георгий Седов», попавший в дрейф одновременно с ледокольными пароходами «Садко» и «Малыгин» не готовился к его выполнению.
Ледокольный пароход «Георгий Седов», как и остальные суда, зазимовавшие среди льдов, попал в ледовый дрейф случайно и не мог считаться базой научно-исследовательской экспедиции. Когда ледокол «Ермак» пробился к дрейфующему каравану и освободил из ледового плена «Садко» и «Малыгин», «Георгий Седов» вынужден был продолжать дрейф в одиночестве, так как поломка руля лишила его возможности следовать за ледоколом.
«Но вскоре все элементы случайности быстро сошли на нет: наш коллектив сразу же понял, что с этого момента мы несем всю полноту ответственности перед родиной за максимально полноценное использование всех возможностей для научных наблюдений. Правда, мы далеко не были уверены в том, что «Седов» со своими прямостенными железными бортами продержится в дрейфе достаточно долго. Но даже в том случае, если бы нам пришлось покинуть корабль и перейти на лед, мы считали бы своим долгом сделать для науки максимум возможного до того, как нас сняла бы спасательная экспедиция: советскому моряку не свойственно равнодушие, узкокастовый эгоизм, и он не считает себя вправе пройти мимо интересных малоисследованных отраслей знания, если может хоть чем-нибудь их пополнить».
«Бесспорно, тема о причинах вынужденной зимовки арктического флота в 1937 году заслуживает глубокого исследования (кстати сказать, до сих пор такого исследования еще нет). Естественно, что мои суждения по этому вопросу не могут претендовать на непогрешимость, – они субъективны и отражают ту точку зрения, которая складывалась у меня в период плавания, а затем дрейфа, на основании непосредственных наблюдений. Надо полагать, что дальнейшие исследования смогут пролить более полный свет на события, развернувшиеся в Арктике осенью 1937 года, и помогут извлечь уроки из этих событий».
Экипаж
Бадигин и Токарев перешли на «Георгий Седов» весной 1938 года с «Садко», Ефремов – тогда же с «Малыгина». Им пришлось заменить командиров, вывезенных на самолетах. В значительной мере случайно сложился и рядовой экипаж «Георгия Седова», оставленный на корабле на время самостоятельного дрейфа. Доукомплектование экипажа происходило из состава «Садко» и «Малыгина» в большой спешке: корабли торопились выйти из льдов. Поэтому было крайне трудно отбирать людей для участия в дальнейшем дрейфе. Часть команды была принята осенью 1938 года. «Среди нас не было специальных научных работников. Все мы были рядовые моряки советского арктического флота, а некоторые члены экипажа вообще впервые очутились в Арктике. Вот данные о моих спутниках:
Андрей Георгиевич Ефремов, старший помощник капитана. Родился в Сретенске в 1908 году. Шестнадцати лет отправился в первое плавание по морю практикантом на пароходе «Индигирка». Окончив Владивостокский морской техникум, много и долго плавал штурманом. В 1933 году окончил Институт инженеров водного транспорта. В 1935–1936 годах работал на «Красине» вторым помощником капитала. В 1937 году Андрей Георгиевич плавал на «Малыгине» гидрографом-навигатором и руководил практикой студентов.
Дмитрий Григорьевич Трофимов, старший механик и парторг корабля. В 1934 году был награжден орденом Трудового Красного Знамени за участие в сквозном походе ледореза «Литке» по Северному морскому пути с востока на запад. Осенью 1938 года, когда «Ермак», на котором Дмитрий Григорьевич работал четвертым механиком, пробился к нашему дрейфующему каравану и экипаж «Седова» пополняли за счет команды ледокола, мне рекомендовали его так: «Вот человек, который из тридцати двух лет своей жизни шестнадцать провел на реках и морях».
Виктор Харлампиевич Буйницкий, геофизик и астроном экспедиции. Родился в Чите в 1911 году. Окончив в 1931 году Читинский лесотехнический техникум, в течение ряда лет работал лесоустроителем в дальневосточной тайге. В последние годы учился в Ленинградском гидрографическом институте Главсевморпути. В 1937 году участвовал в высокоширотной экспедиции на «Садко» в качестве гидрографа. Оставшись на зимовку, продолжал учебу в дрейфующем филиале Гидрографического института и к весне 1938 года сдал зачеты за пятый курс. 29 августа 1938 года перед выводом из дрейфа «Садко» был переведен на «Седов».
Александр Петрович Соболевский, судовой врач. Родился в 1905 году в г. Городке в Белоруссии. В 1927 году окончил школу старших лекарских помощников при Ленинградской военно-медицинской академии. Восемь долгих лет проработал лекпомом в пограничном отряде на южной границе. В 1936 году Александр Петрович поступил в Ленинградский медицинский институт, а год спустя, во время летних каникул, он решил познакомиться с Арктикой. С этой целью поступил на «Седов» судовым врачом, рассчитывая вернуться к началу занятий в институт. Но действительность внесла существенную поправку в его планы, и ему пришлось пропустить три учебных года.
Сергей Дмитриевич Токарев, второй механик. Родился в 1906 году в городе Вольске на Волге. Воспитывался в детском доме. Рано начав трудовую жизнь и сменив несколько специальностей, он к двадцати пяти годам был уже старшим машинистом ледокола «Ленин». С тех пор он почти все время плавал в Арктике. Мы познакомились с Сергеем Дмитриевичем в 1937 году на «Садко», где он работал старшим машинистом. «Седов» был ему хорошо знаком – он проработал на нем с октября 1936 года по февраль 1937 года также старшим машинистом. Поэтому, когда весной 1938 года началось укомплектование командных кадров «Седова», я предложил Сергею Дмитриевичу перейти вместе со мной. Он согласился, и оба мы в этом ни разу не раскаивались.
Всеволод Степанович Алферов, третий механик. Родился в 1908 году в деревне Якунивской Архангельского уезда, в крестьянской семье. С пятнадцати лет плавал в Белом море – сначала коком, потом кочегаром. На «Седов» он поступил в 1933 году, также кочегаром. Два года спустя Всеволод Степанович стал машинистом и в совершенстве освоил машину корабля. Осенью 1938 года он был назначен третьим механиком.
Александр Александрович Полянский, старший радист. Родился в 1902 году в Вологде. Один из опытнейших операторов Арктики. Его «радиопочерк» знаком всем радистам полярных станций. Работает он по своей специальности с 1921 года.
Николай Михайлович Бекасов, радист. Родился в 1913 году в Ленинграде. В 1937 году окончил Ленинградский морской техникум по специальности радиотехника и радиооператора. Затем он поступил на «Ермак» радистом. 29 августа 1938 года перешел на «Седов».
Дмитрий Прокофьевич Буторин, боцман. Родился в 1908 году в селе Долгощелье, в семье помора. С четырнадцати лет ловил рыбу и бил морского зверя на Белом море. На «Седов» поступил в 1933 году и с тех пор непрерывно плавал на нем матросом. Летом 1938 года был назначен боцманом, а позднее четвертым помощником капитана.
Иосиф Маркович Недзвецкий, машинист первого класса. Родился в 1908 году в Могилеве. С пятнадцати лет добывал деньги собственным трудом, работая то чернорабочим, то слесарем, то мотористом. На корабль попал впервые весной 1937 года, когда был назначен на «Ермак» машинистом. 29 августа 1938 года перешел с «Ермака» на «Седов».
Николай Сергеевич Шарыпов, машинист первого класса. Самый молодой участник дрейфа – родился в 1915 году в Архангельске. В 1933 году окончил Архангельскую школу морского ученичества по машинному отделению и с тех пор работал в Арктике: собирал птичьи яйца на Новой Земле, работал рулевым на моторном катере, плавал матросом на «Садко». В 1934 году перешел на «Седов» – сначала дневальным, а потом кочегаром. В августе 1938 года был назначен машинистом и прекрасно освоил эту специальность.
Иван Иванович Гетман, кочегар. Родился в 1913 году в городе Нежине. Впервые пошел в Арктику в 1938 году на «Ермаке». До этого Гетман успел сменить немало различных специальностей. На «Ермаке» Гетман работал камбузником. 29 августа 1938 года он в числе других перешел на «Седов».
Ефрем Иванович Гаманков. Родился в 1912 году в селе Робчики Западной области. Ему удалось лишь один год проучиться в сельской школе. Затем он работал батраком, рабочим на лесоразработках. С морем Гаманков познакомился в 1934 году, когда его приняли на ледокол «Таймыр» кочегаром. В 1938 году он поступил на «Ермак» матросом, откуда 29 августа перешел на «Седов».
Павел Власович Мегер, кок. Родился в 1912 году в Одессе. В течение ряда лет плавал на различных кораблях в Черном море. Весной 1938 года Мегер перебрался в Мурманск, поработал несколько месяцев кочегаром на рыбном тральщике и затем поступил камбузником на «Ермак». 29 августа 1938 года перешел на «Седов».
Таким образом, экипаж «Седова» был составлен из самых различных по квалификации и по характеру людей. Но в нашем коллективе это различие постепенно сгладилось. И те, кто обладал солидным арктическим опытом, и те, у кого такого опыта вовсе не было, работали плечом к плечу, не смущаясь неизбежными неудачами, не падая духом при поражениях, учась на ошибках».
Размещение экипажа на «Георгии Седове»
«В первые же дни надо было разместить наше пополнение на корабле. Началось всеобщее «переселение народов», вызвавшее большое оживление. В бывшем красном уголке, превращенном за полгода до этого в кубрик, из «старожилов» остались только Буторин и Шарыпов. К ним присоединились Гаманков, Гетман и Мегер. Молодежь сразу же подняла веселый шум и гам. С первого же взгляда можно было безошибочно угадать, что весельчаки Гетман и Мегер быстро завоюют пальму первенства на долгих зимних вечерах у камелька. В запасе у них было столько историй и приключений, что на каждый случай они находили подходящий или неподходящий пример из собственной практики, и громкий хохот оглашал кубрик.
Алферов перенес свои вещи в каюту, в которой раньше жили Токарев и Розов. Вместе с ним здесь поселился Недзвецкий. Правда, в этом помещении не было отдельного камелька, но оно обогревалось дымовой трубой, идущей от самодельной печи, которая стояла в кают-компании.
Трофимов и Токарев заняли пустовавшую целый год каюту старшего механика. С присущей людям этой специальности хозяйственностью они довольно быстро привели ее в превосходное состояние. Здесь был установлен новый камелек.
Теперь оставалось подготовить помещение для Буйницкого. Надо было предоставить возможно лучшие условия для работы единственному на корабле профессиональному научному работнику. На «Садко» он вынужден был жить в общем кубрике со всей командой, в то время как для его работы совершенно необходимо иметь отдельный угол, где он мог бы сосредоточиться над своими вычислениями.
Разобрав дощатые переборки, мы соединили две каюты, в которых когда-то помещался старший помощник капитана, с третьей, где находилась раньше канцелярия. Получилась солидная «квартира из трех комнат», которая и была предоставлена Буйницкому. «Квартиру» эту, конечно, нельзя было назвать очень обширной: общая площадь всех трех кают не превышала 15 метров, но все же теперь Буйницкий мог спокойно работать.
К Буйницкому пристроился Бекасов. Он занял соседнюю каюту, ранее принадлежавшую второму помощнику. Проломив переборку, Буйницкий и Бекасов соединили оба помещения, поставили камелек, быстро привели свои апартаменты в порядок, и через два-три дня каюты выглядели так, словно хозяева живут здесь уже целую вечность.
В крохотном закоулке каюты Буйницкого они разместили письменный стол и кресло. Это был «кабинет». Здесь на гвоздиках висели малица, бинокль, фотоаппарат. Украшением каюты служил давно уже бездействовавший электрический вентилятор, напоминавший владельцу об утраченных удобствах цивилизации.
Остальная часть этого помещения была занята койкой, полками с книгами и камельком.
На столиках у Бекасова и Буйницкого сразу же появились графинчики с клюквенным экстрактом, который они, не в пример прочим участникам зимовки, очень почитали. Этот неимоверно кислый напиток только при очень большой доле воображения можно было принимать за пиво, вкус которого мы уже забыли за полтора года.
Помещение бывшей канцелярии, вход в которую был завешан одеялом, благородно переименованным в портьеру, представляло собой святая святых нашего молодого научного работника. Там было решено поместить хронометры и драгоценный маятниковый прибор Венинга Мейнеса, предназначенный для гравиметрических наблюдений. На «Садко» этот прибор находился в неотапливаемом помещении и был подвержен резким температурным колебаниям. Здесь же удавалось хранить его при относительно ровной температуре – плюс 9 – 12 градусов».
Письмо Сталина и Молотова от 24 октября 1938 года, адресованное зимовщикам
«Уверены, что с большевистской твердостью советских людей вы преодолеете все трудности на вашем пути и вернетесь на родину победителями».
Это доверие, оказанное нашему коллективу, бодрило нас. Оно придавало нам силы, помогало бороться со стихией и отражать ее удары.
Снаряжение предполагаемой зимовки на острове Генриетты
«На основании договора от 17 мая 1937 года, заключенного между Морским отделом Архангельского территориального управления Главсевморпути и Высокоширотной экспедицией Главсевморпути, ледокольный пароход «Садко» передан экспедиции в аренду на срок 90 суток. На борту парохода: экипаж судна – 43 человека, экспедиционный состав – 28 человек, состав полярной станции островов Де Лонга – 6 человек, строителей – 8 человек и пассажиров до острова Диксон – 3 человека. Грузов на борту, включая уголь и пресную воду, – 1 600 тонн».
Загрузкой снаряжения весом в сотни тонн руководил старший помощник капитана Эрнст Германович Румке. «Непрерывно поднимали ящики, тюки, бочки с лаконическими надписями: «Садко» – высокоширотная экспедиция», «Садко» – Генриетта». Чего только здесь не было! Имущество высокоширотной экспедиции было огромно. Вслед за тюками меховой одежды на борт тащили тяжелый ящик с глубоководной лебедкой; керосиновые лампы чередовались с рыбными консервами, шоколад грузили вслед за мылом. Звероловные капканы, ящики спичек, папиросы, сетки для добывания планктона, бочки с квашеной капустой – все это находило свое место в обширных трюмах корабля.
На далеком скалистом острове Генриетты, на котором за все время лишь один раз побывал человек (это был Мельвиль, участник экспедиции трагически погибшего в 1881 году Де Лонга), мы должны были оставить зимовщиков. Они везли с собой три разобранных дома, радиостанцию, большие запасы продовольствия, снаряжения и даже... стиральную машину.
Погрузка производилась под аккомпанемент душераздирающего собачьего воя и лая – зимовщики острова Генриетты взяли с собой около тридцати ездовых собак.
На палубе было так тесно, что с трудом удавалось лавировать среди ящиков, бочек и тюков, ожидавших своей очереди для погрузки. Румке, словно вездесущий дух, витал над этим хаосом. Он один мог безошибочно сказать, где и что находится».
Снаряжение зимовщиков с корабля «Георгий Седов»
Для проведения второй зимовки «я настоятельно рекомендовал доставить на «Седов» утепленную палатку – вроде той, какая была установлена папанинцами на дрейфующей станции «Северный полюс». Нашу аварийную палатку, сшитую из простой парусины, ветер продувал насквозь. В случае аварии корабля разместиться в ней было бы трудно. А утепленная палатка, как показал опыт папанинцев, может до известной степени заменить жилой дом на дрейфующем льду».
Рекомендательный список снаряжения для смены зимовщиков содержал в себе перечень следующих предметов: «5 фонарей «летучая мышь» и 20 стекол к ним, 130 ламповых стекол, горелки, фитили, пять электрических карманных фонарей, 100 кило стеариновых свечей.
Не были забыты и канцелярские принадлежности. Чтобы радистам не пришлось пользоваться этикетками от консервных банок и карандашными огрызками, я советовал доставить на самолете 10 кило писчей бумаги, 20 общих тетрадей в клетку, флакон чернил и 100 карандашей.
Даже наш кок принял участие в составлении заявки. Мегер говорил, что поварам вовсе необязательно возиться каждую декаду с ремонтом посуды, как это приходилось делать нам. Поэтому он представил длинный перечень насущно необходимых для камбуза предметов: три эмалированных чайника, два чайника для заварки чая, двадцать чашек, три ножа для мясорубки, четыре сита, поварская ложка и дуршлаг, нож для резки хлеба. Особенно настаивал кок на присылке соляной кислоты, которая была необходима для лужения медной посуды».
Снаряжение для санной экспедиции
«Алферов сделал для нас легкие и прочные сани из лыж, соединенных медными трубами, взятыми из холодильника. Эти сани мы решили тащить вдвоем, по очереди. На них предполагалось погрузить самые необходимые предметы снаряжения: малую радиостанцию, взятую из второго комплекта аварийного запаса, резиновую шлюпку, весившую всего 12,5 килограмма, легкую палатку, спальный мешок, секстан, компас, хронометр, анемометр, анероид, винтовку с патронами.
Кроме того, предполагалось взять с собою месячный запас продовольствия: 9 килограммов шоколада, 18 килограммов галет, 9 килограммов сливочного масла, 4,5 килограмма копченой грудинки, 4,5 килограмма сгущенного молока, 5 бутылок коньяка, немного спирта.
Санная экспедиция была подготовлена полностью, но осуществить ее в связи с приближением лета и необходимостью расширить научные и судоремонтные работы, а также вследствие ряда других обстоятельств не удалось...»
Аварийное снаряжение
«Что и в каком количестве мы выгрузили на лед? Думаю, что этот список будет полезен для тех, которые интересуются не только нашими переживаниями, но и практическим опытом:
|
Предмет
|
Количество
|
|
Компас судовой, 5-дюймовый «ГУ» (образца Гидрографического управления Военно-Морского флота)
|
1
|
|
Компас шлюпочный
|
1
|
|
Секстан «ГУ»
|
1
|
|
Хронометр средний
|
1
|
|
Карта навигационная № 1565
|
1
|
|
Часы карманные
|
2
|
|
Бинокли
|
2
|
|
Транспортир навигационный
|
1
|
|
Готовальня
|
1
|
|
Параллельная линейка
|
1
|
|
Морской ежегодник на 1938 год
|
1
|
|
Мореходные таблицы издания Гидрографического управления 1933 г.
|
1
|
|
«Мореходная астрономия» Хлюстина
|
1
|
|
«Навигация» Сакеллари
|
1
|
|
Анероид-высотомер
|
1
|
|
Психрометр Ассмана малый
|
1
|
|
Минимальный термометр
|
1
|
|
Термометр с пеналом для измерения температуры воды
|
1
|
|
Почвенный термометр
|
1
|
|
Бумага газетная
|
1
|
|
Бумага миллиметровка
|
1
|
|
Тетради ученические
|
6
|
|
Карандаши простые
|
2
|
|
Тушь черная
|
2
|
|
Ручка, перья
|
5,10
|
|
Резинки
|
5
|
|
Бикфордов шнур
|
40 кругов
|
|
Лесоматериалы
|
|
|
Уголь
|
21 мешок
|
|
Бензин
|
2,8 т
|
|
Керосин
|
1 т
|
|
Авиамасло
|
1 бочка
|
|
Трос (плетеный линь)
|
1 бухта
|
|
Палатки большие
|
2
|
|
Палатка малая
|
1
|
|
Нитки парусные
|
1 моток
|
|
Камелек
|
1
|
|
Ключ гаечный
|
1
|
|
Пилы
|
2
|
|
Ручник
|
1
|
|
Навигационный журнал
|
1
|
|
Магнитометр-комбайн
|
1
|
|
Топографический теодолит
|
1
|
|
Резиновая шлюпка с насосом
|
1
|
|
Байдарка
|
1
|
|
Топоры
|
2
|
|
Карабин
|
1
|
|
Патроны
|
400
|
|
Аммонал
|
480 кг
|
|
Детонаторы
|
425
|
|
Примусы с набором иголок и другими принадлежностями
|
2
|
|
Керосинка
|
1
|
|
Фонари «летучая мышь»
|
3
|
|
Фонарь масляный от компаса
|
1
|
|
Свечи
|
130
|
|
Матрацы пружинные
|
3
|
|
Матрацы соломенные
|
20
|
|
Одеяла и подушки
|
15 и 15
|
|
Толь
|
3 рулона
|
|
Спальные мешки
|
15
|
|
Пимы
|
15 пар
|
|
Брюки меховые
|
15
|
|
Рубахи меховые
|
15
|
|
Малицы
|
15
|
|
Ракеты
|
5
|
|
Тавот
|
3 кг
|
|
Кожа подошвенная
|
2 листа
|
|
Миски
|
15
|
|
Ложки
|
15
|
|
Вилки
|
15
|
|
Ножи
|
15
|
|
Чайники
|
2
|
|
Кастрюли
|
2
|
|
Сковороды
|
2
|
|
Разливательная ложка
|
1
|
|
Термосы
|
2
|
|
Умывальник
|
1
|
Второй точно такой же комплект аварийного снаряжения уложили в закупоренных ящиках на палубе над трюмом № 2 – на случай, если основная база почему-либо погибнет».
Личный аварийный запас
«Наконец, каждому зимовщику в отдельности был выдан личный аварийный запас, в который входили: меховой костюм, шапка, пара пимов, пара валенок, метр двойного шерстяного портяночного материала, перчатки, меховые рукавицы, две пары теплого белья и пара летнего белья. Все это было упаковано в брезентовые вещевые мешки, сшитые на манер туристских рюкзаков. Кроме одежды, в вещевой мешок полагалось уложить по 20 патронов, по 2 плитки шоколада, спички и другие необходимые вещи, а также личные документы».
Научные приборы и их приспособление к условиям зимовки
«Для людей, не знакомых с глубоководными гидрологическими наблюдениями, следует пояснить, что эти «опрокидывающиеся» термометры отнюдь не похожи на те, с которыми приходится иметь дело в общежитии. Их в особой раме прикрепляют к батометру и опускают на тонком тросике на желаемую глубину. Здесь ртуть в капилляре поднимается или опускается по общему закону. По прошествии 8-10 минут, когда термометр воспримет температуру окружающей воды, по тросику посылается особый грузик-почтальон, переворачивающий батометр (батометр – прибор для взятия пробы воды с определенной глубины) вместе с прикрепленными к нему термометрами. Батометр при этом закрывается, а в термометре у специального сужения ртуть обрывается и стекает в нижнюю часть капилляра. Этот оторвавшийся столбик ртути, понятно, пропорционален температуре, наблюдавшейся на данной глубине. Термометры эти очень хрупки и нежны и дают возможность определять температуру с точностью до одной сотой градуса».
«И вот сегодня на палубе торжественно водружена новая будка. Она окрашена серой краской, старательно отделана, и ее трудно отличить от фабричной. Буйницкий внутри этой будки разместил целую лабораторию: два больших ртутных термометра, показывающих температуру с точностью до 0,1 градуса, спиртовой минимальный термометр, фиксирующий минимальную температуру за время вахты, и максимальный термометр, указывающий максимальную температуру за это же время. Кроме того, в будке устанавливаются термограф и гигрограф – самопишущие приборы, непрерывно отмечающие изменения температуры и влажности воздуха».
«Сегодня возник вопрос о том, как защитить от завихрений стакан, служащий для сбора осадков. Если его попросту установить на столбе, то ветер либо выдует из него снег, либо, наоборот, набросает снегу туда больше, чем в среднем выпадает на единицу площади льда.
Для защиты этого прибора от завихрений обычно служит так называемая «защита Нифера» – полый жестяной конус, охватывающий стакан и суживающийся книзу. Мы перерыли все свои запасы, но жести не нашли. Как же быть? Не отказываться же от наблюдений над осадками? И Буторин предложил приготовить «защиту Нифера» из... брезента. Он склепал два обруча – один шире, другой уже, – соединил их распорками и натянул вокруг них брезентовый конус. Получилось то, что надо».
«Немного ближе к судну, метрах в сорока, стояла палатка, раскинутая над манной, прорубленной для взятия гидрологических станций.
В самом дальнем углу ледяного поля, почти у самой его границы терялся во мраке маленький снежный домик Виктора Буйницкого – наш «магнитный хутор»: для производства магнитных наблюдений, как известно, необходимо удаляться возможно дальше от корабля, чтобы влияние судового железа не подействовало на показания приборов.
Магнитологи антарктической экспедиции Бэрда украсили свой снежный домик предостерегающим плакатом: «Оставь железо всяк сюда входящий». Буйницкий обходился без плаката, но и ему перед началом наблюдений приходилось выкладывать на снег подальше от домика все железные предметы, в том числе и карабин, который он брал на случай встречи с медведем.
Эти предосторожности могли дорого обойтись нашему магнитологу, если бы какой-нибудь любопытный зверь наведался к нему «на огонек». Поэтому, как только в районе дрейфа были обнаружены медвежьи следы, я выделил из числа моряков несколько караульных, и они поочередно дежурили с карабином наготове у домика, пока Буйницкий делал наблюдения.
В 100 метрах от судна мы вморозили в лед столб высотой в 3,5 метра, на вершине которого был укреплен стакан для измерения осадков . Чтобы удобнее было доставать его, к столбу приделали лесенку. Наконец, повсюду торчали снегомерные рейки, вехи, отмечавшие места, где был просверлен лед для измерения его толщины, и т. д. Дорожки, протоптанные на снегу, многочисленные лыжни довершали сходство нашего ледяного «двора» с обычным зимовочным пейзажем».
«Вскоре мы решили утеплить гидрологическую палатку, раскинутую над майной. В конце декабря вокруг этой палатки, сшитой из простого брезента, Гаманков, Шарыпов и другие зимовщики начали возводить толстые стены из снежных кирпичей. Работа подвигалась довольно быстро. В течение нескольких дней вокруг палатки был возведен настоящий каземат из снега и льда. Палатка оказалась как бы в снежном футляре. Между ее стенками и стенами снежного дома было оставлено пустое пространство в полметра для лучшей изоляции.
Затем в гидрологическую палатку притащили матрацы – хорошие, плотные матрацы из конского волоса – и настлали их на льду вокруг проруби. Зажгли два примуса. На примусы уложили толстые железные листы, – раскаляясь докрасна, они отдавали тепло воздуху.
В тот день, когда мы завершили отепление рабочего места гидрологов, мороз достиг 38,5 градуса. А внутри гидрологической палатки термометр показывал «только» минус 24 градуса, – по нашим масштабам, это было совсем тепло... К сожалению, матрацы впоследствии пришлось вынести, так как они мешали работе».
«Наши механики Токарев и Алферов тем временем мастерили новое приспособление для автоматической отдачи груза в момент, когда конец троса достигнет дна. В одной из книг мы вычитали описание приспособления Брука (Любопытно отметить, что идея такого приспособления, предложенного в середине прошлого века мичманом Бруком, была осуществлена задолго до этого не кем иным, как Петром I, который среди разносторонних государственных дел находил время и для занятий океанографией. Об этом сообщает американский океанограф Мори, являвшийся начальником мичмана Брука, в своем труде «Физическая география моря» (издан в 1861 году): «Честь первой попытки достать образцы морского дна с большой глубины принадлежит Петру Великому. Этот замечательный государь придумал особый снаряд для промеров в Каспийском море. Снаряд состоял из пары крючьев с грузилом, прилаженным так, что при первом ударе о морское дно грузило соскальзывало и крючья возвращались с куском захваченной ими земли». (Сообщено В. А. Снежинским.) и старались сделать своими силами нечто похожее на него. Обрезок водопроводной трубы, который, по нашим расчетам, мог войти в мягкий грунт и зачерпнуть хотя бы горсть океанского ила, был оснащен тремя-четырьмя подвижными распорками. Эти распорки поддерживали груз, то есть обломки колосников, связанные проволокой. По расчетам Сергея Дмитриевича Токарева, в момент касания грунта натяжение этих распорок должно ослабнуть, и они выпустят груз, словно разжавшиеся когти. Когда мы выберем трос и увидим, что груза нет, это будет означать, что он побывал на дне...»
Организация дрейфа
«Надо было спешить с организацией зимовки, если мы не хотели оказаться застигнутыми врасплох. В первую очередь следовало подготовить корабли и людей к борьбе со льдами.
Опыт прежних полярных экспедиций показывал, что многое зависит от того, где и как будет поставлен корабль на зимовку во льдах. Опаснее всего – попасть на линию сжатия, в разводье, края которого периодически сходятся и расходятся, словно мехи гармони. «Жаннета» Де Лонга была раздавлена именно в такой ледовой обстановке. «Челюскин» погиб потому, что зашел в глубокую трещину, из которой не было выхода.
Поэтому капитанам нужно было прежде всего подумать об убежищах для своих кораблей. Предусмотрительнее всех поступил капитан «Садко» Хромцов. Он выбрал среди старого ледяного поля естественную лагуну, окруженную высокой и мощной грядой торосов. «Садко» пробил перемычку и спрятался в этой лагуне, затянутой молодым льдом. Впоследствии выяснилось, что этот выбор был наилучшим: за всю зиму «Садко» ни разу не был потревожен сколько-нибудь существенным сжатием.
«Малыгин» остановился у края старой толстой льдины – так что уже через несколько дней сжатие наворотило у его борта гигантский ледяной вал вровень с палубой. Хорошо, что к этому времени механики «Малыгина» еще не разобрали машину, – пароход поднял пары, убрался подальше от этого опасного места и остановился в более надежном льду.
Хуже всех расположился на зимовку «Седов». Он был поставлен среди двух полей, которые впоследствии причинили много неприятностей кораблю: за зиму он испытал свыше 20 сжатий, одно из которых нанесло непоправимые повреждения его рулю. Этот печальный опыт следует учесть арктическим мореплавателям.
Когда корабли остановились на зимовку, среди дрейфующих льдов образовался целый город. Рядом с трехэтажными пароходами выросли ледовые домики, палатки гидрологов и магнитологов. На снегу чернели контрольные рейки для измерения толщины ледяного покрова. Быстро были протоптаны тропы, соединяющие корабли. По этим тропам шло беспрерывное движение.
Надо было перераспределить людей по кораблям, учесть и разделить запасы продовольствия и снаряжения».
Подготовка кораблей к зимовке
«На «Седове» находилось 100 человек. Чтобы разгрузить его, зимовщиков, снятых с полярных станций, перевели на «Малыгин».
Научные работники переселились на «Садко». На «Седове» остались студенты. К ним впоследствии примкнул Виктор Буйницкий. Было решено, что там организуется «дрейфующий филиал Гидрографического института».
Подсчет запасов продовольствия и снаряжения дал весьма неутешительные результаты: «Седов» располагал недостаточным запасом продовольствия и почти не имел теплой одежды и обуви. Пришлось делить запасы «Садко» и «Малыгина».
«Огромный коллектив дрейфующей зимовки в эти дни работал необыкновенно напряженно. По, пожалуй, больше всех доставалось машинным командам кораблей. Им предстояло в короткий срок поставить машины на консервацию, смазать полированные поверхности механизмов, чтобы предохранить их от ржавчины, откачать воду из котлов и высушить их, организовать ремонтные работы.
Опыта зимовки в дрейфующих льдах ни у кого не было. Поэтому всякое мероприятие обсуждалось дважды и трижды. Много спорили. В конце концов все же механики «Садко» под руководством Матвея Матвеевича хорошо справились со своей задачей.
Хуже было организовано дело на «Седове», где консервацию машин осуществили небрежно. Это привело к нежелательным последствиям».
«Хотя мы и рассчитывали стойко бороться за сохранение кораблей, но в Арктике всегда нужно быть готовым ко всяким случайностям. Поэтому уже через несколько дней после начала зимовки на палубе был уложен трехмесячный аварийный запас продовольствия, рассчитанный на 70 человек, и лагерное снаряжение. Здесь были радиостанции с аккумуляторами, весь наличный запас меховой одежды, спальные мешки, ящики с продовольствием, камельки, бочки с керосином, уголь. Научные работники подготовили походное снаряжение для работы на льду. Были составлены расписания пожарной и ледовой тревог, порядок оставления судна. Каждый участник дрейфа точно знал, что он обязан делать в трудную минуту».
«На третий день праздников кочегары погасили котлы. Умолкло размеренное жужжание динамо. Тонкие вольфрамовые нити электроламп остыли и перестали светиться. Трубы парового отопления быстро охладились и покрылись инеем. С этого дня надо было жить по-новому».
После ухода «Садко» и «Малыгина» «Седов» стоял, «тяжело накренившись набок и опершись на льдину, словно раненый великан, которого оставили силы в самый разгар битвы. В топках еще тлели огни, в котлах еще теплилось живое дыхание пара, но скоро оно должно было вновь угаснуть. Опять надо было разбирать машину, браться за установку камельков, отеплять шлаком жилые помещения, мастерить керосиновые мигалки, готовиться к новой полярной ночи».
«Мы стояли у льдины, как у стенки в заправском порту. Торжественно опустили трап. Теперь мы надолго обосновались у этого естественного причала, – на все время долгой зимовки льдина должна была заменять нам землю.
Я решил в самое ближайшее время по-хозяйски освоить это поле: выгрузить аварийные запасы и поместить их в палатках, создать резервный склад горючего, соорудить домик для магнитных наблюдений, установить рейки для наблюдения над поведением льда, – одним словом, придать льдине деловую внешность обычной зимовки».
В третью зимовочную зиму на «Седове», «чтобы своевременно обнаруживать наступление ледяных валов, на ботдеке по левому борту установили прожектор. Такой же прожектор стоял на правом крыле мостика. Таким образом, в случае необходимости могла быть освещена почти вся поверхность льда вокруг судна.
Шарыпов изготовил десять факелов с шарнирным устройством. Шесть таких факелов, заряженных смесью нефти, керосина и отработанного машинного масла и накрытых кусками парусины, предохраняющими от сырости, были установлены на палубе – по три с каждого борта. Остальные лежали в запасе. Каждый факел мог гореть без пополнения горючим в течение двух часов».
Отепление и освещение
Очень мало оставалось угля и керосина. Выяснилось, что на каждую керосиновую лампу, после того как будут спущены пары, удастся уделить не более 200 граммов керосина в день. Это значило, что три четверти суток придется жить впотьмах.
Пока что в топках кораблей еще теплились огни. Было решено не тушить их до 7 ноября, – хотелось отпраздновать двадцатилетие Октября в тепле и при свете электричества. Да к тому же раньше этого срока невозможно было закончить консервацию машин, отепление жилых помещений и установку камельков.
На «Садко» людей разместили так: 33 человека поселились в кормовом твиндечном помещении, где были установлены койки. В помещении командного состава, разделенном на каюты, поселились 38 человек.
Очень много хлопот доставила организация отопления корабля с помощью камельков. Их пришлось мастерить на скорую руку из порожних керосиновых бочек.
Доморощенные конструкторы во главе с челюскинцем Гордеевым, участвовавшим в экспедиции на «Садко», изобретали самые фантастические проекты камелькового отопления. Хотелось сконструировать такие печи, которые забирали бы минимум топлива и давали бы максимум тепла: мы должны были строжайшим образом экономить уголь; на отопление корабля было решено расходовать всего 200 килограммов угля в сутки.
Вначале в нашем твиндеке, разделенном на каюты, поставили одни камелек в коридоре и через все помещения провели от него железные трубы. Из этой затеи ничего не вышло: не было тяги, и огонь в топке гас.
Тогда установили второй камелек. На этот раз бочки выложили изнутри огнеупорным кирпичом и обмазали глиной, чтобы они лучше сберегали тепло. Но и эта конструкция была далека от совершенства: камелек стоял против двери моей каюты, и все-таки даже мой матрац зимой промерзал насквозь.
В кормовом твиндечном помещении стоял всего один камелек, но там было несколько теплее, чем у нас, так как это помещение не было разделено на каюты.
Небольшие камельки были установлены также в радиорубке, кают-компании, в бане и в машинной мастерской. Но ни в одном из этих помещений, кроме радиорубки, мы не могли согреться. В лучшем случае удавалось поддерживать температуру в 5 – 6 градусов тепла.
Только год спустя, когда я зимовал уже на «Седове», был «раскрыт» нехитрый секрет камелькового отопления: попросту надо было класть в печи побольше угля. Мы выбросили кирпичи из бочек: раскаленные докрасна железные стенки камельков отдавали все полученное ими тепло, и большую часть суток в помещениях «Седова» поддерживалась нормальная температура.
Трубы для камельков делали из листового железа. Когда же оно иссякло, в ход пошла обшивка котлов.
Практика показала, что наиболее выгодная длина горизонтальных труб – около 10 метров, а диаметр – 14 сантиметров. Выводные колена лучше изготовлять не под прямым углом, а полукруглые. Вся система труб должна сооружаться с учетом того, что ее придется часто разбирать и собирать для очистки от сажи. Особое внимание было обращено на тепловую изоляцию камельков и труб. Все места, где трубы проходят через деревянные переборки, тщательно изолировались асбестом».
«Иллюминаторы наглухо задраили. Делали это так: в нишу иллюминатора укладывали пуховую подушку, затем эту нишу закрывали куском дерматина, запасы которого у нас были довольно большие. Получалось надежно и красиво.
Для жилья в первую очередь были приспособлены деревянные надстройки и помещения, облицованные деревом. В этих помещениях теплее, чем где бы то ни было. Палубы кораблей и переборки засыпали толстым слоем шлака. Каждый кусок брезента, всякий обломок доски шел в дело – все использовалось для отепления жилых помещений».
После 10 ноября «В коридорах зажглись тусклые красноватые огоньки десятилинейных керосиновых лампочек. Застучали топоры, – дежурные по камелькам кололи дрова. Они разжигали щепу в железных бочках и засыпали ее каменным углем. Уголь дымил и не хотел разгораться».
«Видное место среди наших внеслужебных дел занимала упорная и кропотливая возня с производством самодельных ламповых стекол. Как известно, в Арктике эта деликатная вещь живет недолго – папанинцы тоже испытывали жестокий ламповый кризис.
На «Седове» же никаких запасов не было. Уже в первую зимовку большинство ламповых стекол полопалось... «Ермак» ничем не мог нам помочь в беде – на его борту стекол вовсе не было. И вот перед нами возникла сложная проблема: чем заменить эту нехитрую, но такую необходимую в домашнем обиходе вещь?
На всем корабле только у одного бережливого Полянского сохранилось целое стекло. Он берег его, как драгоценную реликвию. Моя лампа была увенчана хрупкой надстройкой: я бережно склеил фольгой от шоколада разбитое на добрый десяток кусочков стекло и опутал его целой сетью проволочек. К этому стеклу было страшно притронуться – оно едва держалось. Поэтому я не рисковал чистить его от копоти дальше той границы, которой достигал указательный палец, да и эту манипуляцию производил с величайшими предосторожностями. Густой налет сажи едва пропускал свет. И все-таки мне завидовали: как-никак, а я пользовался настоящим ламповым стеклом фабричной выделки. Во всех же остальных помещениях корабля лампы были накрыты совершенно фантастическими колпаками самых различных конструкций.
Наилучшие стекла получались из банок, в которых когда-то находился фруктовый компот. Стекла второго сорта делали из литровых бутылок. Наконец, стекла третьего сорта изготовляли из бутылок, ранее содержавших коньяк. Лампы соответственно были переименованы во «фруктовые», «коньячные» и «литровые». Наиболее величественно выглядели «фруктовые» лампы: лишенную дна банку ставили на хитроумно усовершенствованную горелку; на верхний край надевали длинный усеченный конус из старой карты – для улучшения тяги. Такая лампа давала вполне приличное освещение.
Изготовлять «фруктовые» лампы было нелегко, и их очень берегли. Когда же, наконец, стекло лопалось, владелец лампы грустил целый день и подолгу рассказывал соседям о том, как произошло несчастье. Такая тихая грусть обыкновенно наступала после бурной вспышки гнева, сопровождавшейся характерными причитаниями, которые разносились на весь корабль. Поэтому координаты происшествия можно было угадать, не выходя из каюты.
Технический прогресс, как известно, движется быстро. К концу второй зимовки наши конструкторы изобрели лампу-люкс. Это «чудо искусства» выглядело так: на стеклянную банку из-под фруктовых консервов надевали плотно пригнанную металлическую крышку, изготовленную из консервных банок. Посредине крышки проделывали отверстие, в которое вставлялась тоненькая вытяжная трубка. Одну из первых ламп-люкс Алферов торжественно преподнес Андрею Георгиевичу. Мой старший помощник был до глубины души растроган этим подарком: он долго мучился до этого с какой-то невероятной коптилкой, напоминавшей скорее светильник пещерного человека, нежели лампу, достойную XX столетия».
«9 декабря. Непрерывные подвижки. Мы попали в самое пекло ледяного ада. Стрелки анероидов то стремительно падают, то так же стремительно поднимаются. Ветры беспрерывно кружат, обходя вокруг всего горизонта и меняясь от штиля до шторма. Всю ночь дул зюйд-вест, потом наступил штиль. С 15 часов дует свежий норд-ост. Ждем новых подвижек. Поэтому беспрерывно поддерживаем огонь в факелах на льду. Ввиду большого расхода горючего стали прибавлять медвежье сало. Освещение получается достаточно хорошее».
«Дело было так. Составляя очередную метеосводку, я позабыл о камельке в своей каюте, и он погас. Когда я зашел к себе, термометр показывал всего 5 градусов тепла. Андрей Георгиевич, спавший в соседней каюте, поеживался на своей койке, прячась поглубже под меховую малицу.
Начал колоть лучину и снова разжигать огонь. Тяги не было, камелек упорно не разгорался. Тем временем градусник уже показывал почти ноль. Андрей Георгиевич во сне беспокойно ворочался. Мне стало жаль его: в 8 часов утра он должен был заступить на вахту, и ему предстояло еще вдоволь померзнуть.
Вспомнив о горючей смеси, приготовленной Алферовым для факелов, я решил пустить ее в дело, чтобы поскорее разжечь огонь. Принес ведерко с этой густой черной жидкостью, плеснул ею на щепу и чиркнул спичкой.
Как и следовало ожидать, горючая смесь вспыхнула мгновенно. Камелек загудел, словно паровоз, и через минуту железная труба раскалилась докрасна. Но... в спешке я совершенно забыл о том, что в горючую смесь добавлен медвежий жир, и жестоко поплатился за эту забывчивость. Я обошел на кораблях чуть ли не весь земной шар и узнал тысячи самых различных запахов, как приятных, так и неприятных, но мне неизвестно что-либо более гнусное и отвратительное, чем запах горелого жира белого медведя. К несчастью, несколько капель горючей смеси пролилось на поверхность камелька, и теперь обе каюты наполнились тошнотворным смрадом. Я пытался соскоблить остатки смеси с камелька, но это нисколько не помогало. За спиною послышался душераздирающий кашель, – Андрей Георгиевич, услышав запах горелого жира, кубарем скатился с койки и бросился вон из каюты. Я последовал за ним. Только в кают-компании нам удалось отделаться от этого страшного запаха и немного перевести дух».
Распорядок дня
«Вахтенный, заканчивающий свое ночное дежурство, смотрит на часы. Пора будить людей. Заранее предвкушая эффект, он выбирает озябшими руками из патефонного альбома заигранную пластинку с самым громким и трескучим маршем, заводит патефон, вносит его в коридор твиндека и терпеливо выжидает, поглядывая на часы. Как только стрелка останавливается точно на цифре 7, простуженный патефон начинает неистово визжать и хрипеть, вахтенный стучит в двери направо и налево и во все горло весело командует:
– А ну, раз-два, поднима-айсь!..
Из всех дверей высовываются заспанные физиономии.
– На зарядку живо-о!..
Повинуясь неумолимым правилам внутреннего распорядка, люди, поеживаясь, вылезают из-под одеял, надевают ватники.
У камельков начинается шумная сутолока: люди тщетно пытаются разыскать свои валенки, сушившиеся над раскаленной железной бочкой. Камельков мало, а охотников ходить в сухих валенках много.
Люди, на ходу заканчивая свой несложный утренний туалет, выбегают на палубу, чтобы спуститься на лед.
Физкультурная зарядка отменялась лишь при сильном морозе и ветре. Во всех остальных случаях зарядка проводилась неукоснительно.
Построившись в несколько шеренг, мы старательно приседаем, вытягиваем руки и ноги, топчемся на месте и делаем все остальные движения, предписанные правилами врачебной гимнастики. Движения эти, конечно, не очень грациозны, ибо каждый перед уходом на зарядку постарался напялить на себя столько одежд, сколько было возможно. Но строгий физкультруководитель Сергей Токарев может подтвердить, что мы всегда очень старательно исполняли его команду». Затем следует обязательная получасовая прогулка.
«После прогулки – утренний чай. В 9 часов начинается рабочий день. За работой быстро проходит время до полудня. В 12 часов обедаем. Затем полагается «мертвый час», после которого работы возобновляются до ужина. Ужин сервируется в нашей холодной кают-компании ровно в 17 часов.
В 20 часов 30 минут – вечерний чай, и сразу же после чая начинают свою работу кружки и школы».
Профилактика болезней
«После зарядки вахтенный еще полчаса не пускает нас на корабль: полагается гулять вокруг него. В сильные морозы такая прогулка не особенно приятна. Но если не хочешь болеть цингой, надо дышать свежим воздухом».
«С первых же дней дрейфа энергичный судовой врач с большим рвением организовал профилактические меры против появления цинги – страшного бича полярных зимовок. Среди этих мер наибольшую популярность завоевали «витамины Соболевского», история которых теперь широко известна. Находчивый доктор забирал у кладовщика горох, размачивал его, клал в теплое место, и горошины давали ростки. Эти крошечные бледно-зеленые листочки таили в себе чудодейственную целебную силу: они содержали витамин С. Проросший горох входил в обязательное меню зимовщиков, и этому они обязаны в значительной мере сохранением своего здоровья».
«С первого же дня я старался сделать все, чтобы в отношении санитарии наша зимовка ничем не напоминала все предшествовавшие ей. И наш коллектив преуспел в этом.
Прежде всего мы позаботились о том, чтобы в помещениях корабля было и сухо и тепло. В каждой каюте был повешен градусник. Вахтенным было вменено в обязанность следить за тем, чтобы температура поддерживалась на определенном уровне.
Небезынтересна таблица средних, максимальных и минимальных температур, составленная на основании записей вахтенных, регистрировавших показания термометров каждые четыре часа.
Чтобы предотвратить появление грязи и паразитов, я ввел ежедекадные санитарные дни. Эти дни соблюдались самым строжайшим обрspan style=азом даже в самые трудные периоды дрейфа: раз в декаду каждый член экипажа был обязан вымыspan style=ться в бане, привести в порядок свой туалет, переменить нательное белье, наволочки и простыни на койке и проветрить на воздухе матрац и одеяло.
Наиболее приятной из всех перечисленных обязанностей считалось посещение бани. Все с огромной охотой исполняли эту приятную повинность, нежась у раскаленного докрасна камелька. Даже самые заядлые любители попариться не жаловались на прохладу в этой каморке, скорее напоминавшей жаровню, чем баню. После дежурства в ледяном магнитном домике или в гидрологической палатке такая температура была равноценна истинно олимпийскому блаженству.
Закончив процедуру омовения, красные, разморенные люди с трудом вылезали в коридор, заглядывали в кают-компанию, где стояла наготове бочка с квасом и кипел чайник на камельке, и степенно усаживались за стол, чтобы еще раз обсудить за кружкой кваса или стаканом чая все преимущества бани».
Одежда
«Из тюков мы извлекли меховые малицы и шапки. Такому подарку обрадовались. Но потом оказалось, что малицы узки и были впору только немногим. Остальным же приходилось прибегать к помощи товарищей, чтобы стащить с себя тесное меховое платье. Шапки были сшиты тонкими нитками и быстро расползались. И только теплые носки, на которых стояло клеймо «2-й сорт», оказались отличными, и мы потом часто вспоминали добрым словом вязальщиц, изготовивших их».
Рекомендательные списки одежды для смены зимовщиков советовали иметь следующие предметы: «120 пар шерстяных перчаток, 30 пар шерстяных варежек, 15 пар кожаных рукавиц с крагами, 50 пар шубных и 50 пар брезентовых рукавиц, – ведь у нас так сильно мерзли руки в эти зимы, а перчатки рвутся так быстро! В рекомендуемый список были включены и полушубки, и комбинезоны, и рабочие костюмы, и кожаные брюки, и ватные костюмы, покрытые прочным непромокаемым материалом. Зачем нашей смене мокнуть так, как мокли мы?»
«Комиссия по проверке запасов одежды, которой руководил Андрей Георгиевич, установила, что мы располагаем достаточными резервами и по этой части. Кроме неприкосновенных запасов, находившихся в двух аварийных складах (30 меховых спальных мешков, 25 малиц, 15 меховых костюмов), и кроме розданной на руки одежды, мы имели на судне 6 пар валенок, 7 пар сапог, 25 пар ботинок, несколько ватных и меховых костюмов, 45 пар шерстяных перчаток и много других вещей».
Питание
Повар использовал «Справочник кашевара полевой тракторной бригады», издания 1930 года.
|
Продукты
|
Количество
|
|
Лимоны мороженые
|
488 штук
|
|
Смородина мороженая
|
4,25 кг
|
|
Земляника
|
2 кг
|
|
Лук прессованный, сушеный
|
34,5 кг
|
|
Чеснок
|
1 кг
|
|
Молоко сушеное в порошке
|
7,4 кг
|
|
Какао готовое
|
3,3 кг
|
|
Яичный желток в порошке прессованный
|
8,9 кг
|
|
Шоколад
|
5,2 кг
|
|
Кофе
|
1,6 л
|
|
Чернослив
|
8,3 кг
|
|
Драже витаминизированное
|
37,2 кг
|
|
Смородина сушеная
|
14 кг
|
|
Иглы сосновые
|
1 кг
|
«Весь день, разбирая списки продовольствия, обдумывал, как лучше составить меню, чтобы пища была разнообразна. Вот как складывается наш примерный суточный рацион (беру один из дней на выбор): завтрак – какао с молоком, сыр американско-русский, булка, витамин С; обед – солянка сборная, свино-бобовые консервы с жареной грудинкой, чай с шоколадными конфетами и печеньем «Алые цветочки»; ужин – солянка, чай с абрикосовым вареньем, печенье; вечерний чай – ветчина отварная, чай с конфетами «Сибирь».
«Начали поднимать шлак из кочегарки на палубу. Засыпаем им железную палубу на ботдеке над камбузом, чтобы повар не замерз у своей плиты».
«Работая, посматривал в труды Нансена и Де Лонга. У них есть чему поучиться. Собираясь в свои экспедиции, они прекрасно учитывали все случайности, которые могла поставить на их пути Арктика. Поэтому свои запасы провианта эти исследователи комплектовали так, чтобы они были, во-первых, очень питательны, а во-вторых, компактны, легки и доступны для переноски.
С тех пор наука о питании шагнула далеко вперед, советская наука в особенности. Прекрасное тому доказательство – идеальная подготовка экспедиции на Северный полюс, которую снабдили очень хорошими концентратами».
Новогоднее праздничное меню:
|
1.
|
Пирожки мясные
|
|
2.
|
Холодец свиной
|
|
3.
|
Селедка с гарниром
|
|
4.
|
Кильки
|
|
5.
|
Шпроты
|
|
6.
|
Колбаса брауншвейгская
|
|
7.
|
Сыр голландский
|
|
8.
|
Сыр швейцарский
|
|
9.
|
Сыр американский
|
|
10.
|
Севрюга в томате
|
|
11.
|
Сардины
|
|
12.
|
Корнишоны
|
|
13.
|
Пирожное «Наполеон»
|
|
14.
|
Печенье «Попурри»
|
|
15.
|
Варенье «Чернослив», «Абрикос», «Черешня»
|
|
16.
|
Шоколадные конфеты «Дерби», «Лебедь», «Теннис»
|
|
17.
|
Какао
|
|
18.
|
Кофе
|
|
19.
|
Чай со свежим лимоном
|
|
20.
|
Шоколад «Миньон», «Стандарт»
|
«Правда, продукты, из которых приготовлялся наш парадный ужин, были не первой свежести, – большинство из них уже полтора года путешествовало вместе с «Седовым». Но мы не привыкли считаться с такими мелочами, а солидная карта изысканных напитков, прилагавшаяся к меню, ошеломила бы даже завзятого гастронома, заставив его примириться с изъянами нашей кухни: в великой тайне от всех наши доморощенные алхимики готовили по своим рецептам новейшие произведения синтетического искусства. В их ретортах кипятились ароматные сиропы, полученные из засахаренных лимонов, черники, кофе и даже... витаминозного гороха. Все это комбинировалось с разными дозами хмельного, и, в конце концов, получались такие удивительные напитки, как ликер «84-я параллель», «Витаминная горькая» или «Ликер ААП», название которого довольно прозрачно замаскировывало инициалы изобретателя...»
Рекомендательные списки для смены зимовщиков включали в себя такие продукты: «мясо мороженое – 100 кило, рыба мороженая – 50 кило, сметана консервированная – 10 кило, изюм – 50 кило, грибы сушеные – 20 кило, лимонный сок натуральный – 10 кило, икра паюсная – 15 кило, дичь мороженая – 20 кило...»
Перед началом второй зимовки была проведена генеральная проверка всех продуктов и члены комиссии вынесли такое постановление: «Сыр голландский в количестве 225 килограммов подлежит исключению, как пришедший в негодность от длительного хранения. Капуста и огурцы сохранились на 70%. Треска пригодна на 80%. Колбаса потеряла вкусовые качества от времени и температурных колебаний, но к употреблению пригодна. Консервы сохранились, но банки их требуют смазки ввиду опасности ржавчины. Остальные продукты сохранились...»
«Это заключение вполне нас устраивало. В конце концов, мы не собирались превращать «Седов» в дрейфующий клуб гастрономов, и каждый из нас легко мирился с тем, что колбаса, которую подавали нам па завтрак, была менее вкусна, нежели та, какую можно приобрести в магазинах «Главмяса». Нам было важно, чтобы пища была сытна и питательна. И теперь, когда комиссия установила, что продукты в основном сохранились неплохо, мы могли без боязни планировать свою работу вперед еще на полтора года».
Вот чем мы располагали на 1 марта 1939 года, согласно акту комиссии:
|
№
|
Продукт
|
количество
|
|
1.
|
Масло животное
|
1599 кг
|
|
2.
|
Молоко консервированное
|
2660 банок
|
|
3.
|
Сыр американский
|
30 кг
|
|
4.
|
Шоколад
|
95,58 кг
|
|
5.
|
Какао
|
36,05 кг
|
|
6.
|
Яичный порошок 1 сорт
|
70 кг
|
|
7.
|
Молоко в порошке, в пачках по 100 г
|
34 пачки
|
|
8.
|
Яичный порошок 2 сорт
|
56 пачек
|
|
9.
|
Какао
|
22 пакета
|
|
10.
|
Гуляш бараний
|
54 банки
|
|
11.
|
Паштет
|
15 банок
|
|
12.
|
Свежая свинина
|
12 кг
|
|
13.
|
Кильки
|
56 банок
|
|
14.
|
Севрюга
|
83 банок
|
|
15.
|
Шпроты
|
43 банки
|
|
16.
|
Мясорастительные консервы
|
590 банок
|
|
17.
|
Судак
|
129 банок
|
|
18.
|
Белуга
|
120 банок
|
|
19.
|
Соленая треска
|
2 бочки
|
|
20
|
Масло топленое
|
2 бочки
|
|
21.
|
Ветчина (шесть окороков)
|
1 ящик 50 кг
|
|
22.
|
Грудинка
|
3 ящика 150 кг
|
|
23.
|
Колбаса «Седовская»
|
51 кг
|
|
24.
|
Перец консервированный
|
135 банок
|
|
25.
|
Баклажаны консервированные
|
431 банка
|
|
26.
|
Печенье
|
240 кг
|
|
27.
|
Конфеты
|
116,5 кг
|
|
28.
|
Чай
|
80 кг
|
|
29.
|
Кофе
|
80 кг
|
|
30.
|
Вермишель
|
90 кг
|
|
31.
|
Макароны
|
45 кг
|
|
32.
|
Рис
|
570 кг
|
|
33.
|
Гречневая крупа
|
290 кг
|
|
34.
|
Перловая крупа
|
620 кг
|
|
35.
|
Горох очищенный
|
80 кг
|
|
36.
|
Горох неочищенный
|
160 кг
|
|
37.
|
Картофель сушеный
|
1 ящик 40 кг
|
|
38.
|
Картофельная мука
|
116 кг
|
|
39.
|
Манная крупа
|
1 мешок 80 кг
|
|
40.
|
Фасоль
|
1 мешок 70 кг
|
|
41.
|
Мука ржаная
|
9 тонн
|
|
42.
|
Мука белая
|
1,8 тонны
|
|
43.
|
Галеты
|
345 кг
|
|
44.
|
Чернослив
|
100 кг
|
|
45.
|
Изюм
|
60 кг
|
|
46.
|
Свиные консервы по338 граммов в банке
|
812 банок
|
|
47.
|
Свиные консервы по 500 граммов в банке
|
96 банок
|
|
48.
|
Мясные консервы по 338 граммов в банке
|
2071 банка
|
|
49.
|
Мясные консервы по 510 граммов в банке
|
600 банок
|
|
50.
|
Языки бычьи
|
574 банки
|
|
51.
|
Языки свиные
|
75 банок
|
|
52.
|
Беф-були
|
332 банки
|
|
53.
|
Куриное филе
|
117 банок
|
|
54.
|
Урюк
|
40 кг
|
|
55.
|
Сушеные яблоки
|
70 кг
|
|
56.
|
Сушеные груши
|
50 кг
|
|
57.
|
Лимоны засахаренные
|
1,5 банки
|
|
58.
|
Свекла сушеная
|
20 кг
|
|
59.
|
Капуста сушеная
|
40 кг
|
|
60.
|
Фруктовые консервы (слива и персики)
|
66 банок
|
|
61.
|
Варенье сливовое
|
15 кг
|
|
62.
|
Томат
|
6 банок
|
|
63.
|
Лук сушеный
|
225 пачек
|
|
64.
|
Хмель
|
20 кг
|
|
65.
|
Масло растительное
|
600 кг
|
|
66.
|
Капуста квашеная
|
11 бочек
|
|
67.
|
Корнишоны
|
7 бочек
|
|
68.
|
Сельди
|
5 бочек
|
|
69.
|
Горчица
|
11 кг
|
|
70.
|
Сахар
|
1760 кг
|
|
71.
|
Уксусная эссенция
|
2 ящика
|
|
72.
|
Фруктовая эссенция
|
5,5 ящиков
|
|
73.
|
Коньяк
|
27 бутылок
|
|
74.
|
Спирт
|
191,5 л
|
|
75.
|
Сода
|
25 кг
|
|
76.
|
Мыло туалетное
|
600 кусков
|
|
77.
|
Мыло хозяйственное
|
19 ящиков
|
|
78.
|
Табак трубочный «Золотое руно»
|
53 пачки
|
|
79.
|
Табак «Капитанский»
|
36,5 кг
|
|
80.
|
Папиросы «Казбек»
|
108 пачек
|
|
81.
|
Папиросы «Красная звезда»
|
476 пачек
|
|
82.
|
Папиросы «Беломорканал»
|
130 пачек
|
|
83.
|
Папиросы «Ракета»
|
1 ящик
|
|
84.
|
Папиросы «Прибой»
|
470 пачек
|
|
85.
|
Папиросы «Юг» и «Эпрон»
|
120 пачек
|
|
86.
|
Махорка
|
2 ящика
|
|
87.
|
Спички
|
7 ящиков
|
|
88.
|
Соль
|
75 кг
|
|
90.
|
Концентрат витамина С
|
3 банки
|
«Как видно из этого списка, в нашем распоряжении оставались весьма существенные запасы продовольствия, хотя они были подобраны крайне неравномерно. Мылом и табаком, например, мы были обеспечены лет на восемь, а квашеной капусты хватило бы для прокормления всех членов экипажа до конца их жизни. Но в то же время такие необходимые в дрейфе продукты, как сушеные овощи, вермишель, макароны, уже подходили к концу. Приходилось сильнее налегать на «крупы разные», горох, рис, консервы.
И все-таки мы имели возможность питаться неизмеримо лучше, чем обычно питаются работники в полярных экспедициях. Такие продукты, как сливочное масло, сгущенное молоко, сахар, овощные консервы, сухие фрукты, печенье, засахаренные лимоны, сельди, квашеная капуста и огурцы, мы могли расходовать без нормы, – каждый ел их столько, сколько захочется. Мясными консервами и другими продуктами мы питались вдвое и втрое лучше, чем в полярных экспедициях. На каждого члена экипажа в среднем за сутки отпускалось: 0,575 банки мясных консервов, 62,2 грамма растительного масла, 120 граммов круп разных, 62 грамма риса, 26,2 грамма гороха, 10 граммов фасоли, 10 граммов вермишели, 10 граммов макарон, 6,2 грамма сухого картофеля, 3,3 грамма сушеной свеклы, 3,3 грамма сушеной капусты, 6,2 грамма шоколада, 3,1 грамма какао, 8,8 грамма чая, 10 граммов кофе, 222 грамма белой муки, 620 граммов ржаной муки, 42,2 грамма галет. Кроме того, Александр Петрович усердно потчевал нас всех своим витаминизированным драже и проросшим горохом.
В результате никто из нас не только не худел, но, наоборот, все неизменно прибавляли в весе…».
«Вновь были тщательно проверены и учтены все запасы. Продовольствием мы были обеспечены сравнительно неплохо, хотя весьма остро ощущался недостаток в свежих продуктах.
У нас оставалось свыше тонны сливочного масла, 3 344 банки консервов – мясных, рыбных и овощных, бочка засахаренных лимонов, больше 1000 банок консервированного молока, сравнительно большое количество муки, риса, галет, чая, папирос.
Несмотря на продолжительное хранение при резких переменах температуры, сгущенное молоко Сухонского завода, консервированная говядина Ростовского завода «Смычка», яичный порошок Воронежского завода имени Красина, свиные консервы Симферопольского завода «Серп и молот», сливочное масло северного треста «Главмолокопрома» и многие другие продукты, фабричной марки которых мы, к сожалению, не знаем, полностью сохранили свою питательность и вкусовые качества.
Совершенно неожиданно при проверке шлюпок Буторин обнаружил драгоценный клад: видимо, еще в дни первой зимовки кто-то сунул под брезент три ящика с консервированным зеленым горошком – 180 банок! Тут же лежали банки с консервированными почками-сотэ. Эти деликатесы пришлись весьма кстати – разнообразие нашего стола увеличилось. Консервированный зеленый горошек до конца дрейфа выдавался без нормы. Как и другие продукты, он сохранился вполне удовлетворительно. Только квашеная капуста плохо выдержала превратности длительного дрейфа, и 27 августа пришлось забраковать две бочки ее, общим весом около 200 килограммов. Забраковал доктор и треску, издававшую не совсем приятный душок. Но наши поморы, заядлые любители «трещочки», были явно недовольны этим решением и довольно долго пользовались втихомолку запретным продуктом, пока разгневанный Соболевский не утопил в проруби остатки злополучной трески...»
«При планировании расхода всех продовольственных запасов мы могли считаться только с одним историческим примером – с дрейфом «Фрама». «Фрам» находился во льдах почти три года. Правда, мы дрейфовали быстрее, чем он. Но кто мог поручиться, что этой зимой дрейф не замедлится и «Седова» не отнесет в сторону? И, осторожности ради, мы решили рассчитывать расход запасов, ориентируясь исключительно на сроки «Фрама». После двухлетнего пребывания во льдах растянуть остатки продовольствия еще на год было довольно трудно. Но все же нам удалось выработать такие нормы, которые обеспечивали снабжение экипажа основными видами продовольствия до сентября 1940 года включительно. (До 1 марта мы располагали вполне нормальным пайком, а в дальнейшем из нашего обихода должны были выпасть такие продукты, как сухие овощи, вермишель, макароны и ряд других. Зато сливочного масла, мясных консервов, сгущенного молока, какао, чая, сахара, муки и тому подобных основных продуктов хватило бы с избытком до 1 сентября)».
Аварийный запас продуктов
«Но вот, снабжая корабли аварийными запасами продовольствия, у нас забывают о том, в какой обстановке этими запасами придется пользоваться. В обычном плавании к ним не притрагиваются. До них доходит дело только в экстраординарных случаях, как, например, в дрейфе. Значит, эти запасы также должны были готовиться с учетом возможности аварий. Между тем мы совершенно не располагали такими легкими и питательными продуктами, какие были хотя бы у экспедиций Нансена и Де Лонга. А ведь в целом-то мы снабжены куда лучше, чем они!
Вот некоторые из продуктов, которыми пользовался Нансен: пеммикан, порошок из высушенной сыворотки, пластинки лимонного сока, рыбная мука, сушеный бульон, сушеное мясо, шоколад из мясного порошка, фруктовые соки, специальная пища – смесь гороховой муки, мясного порошка, жира и т. д. Все это – питательные и в то же время легкие вещи, незаменимые при подборе аварийного запаса. А нам придется брать вдвое-втрое больше продуктов по объему и по весу, чтобы обеспечить ту же питательность».
«Вот из чего складывается пятимесячный аварийный запас продовольствия, который мы выгрузим на лед:
|
№
|
Продукт
|
Количество
|
|
1.
|
Шоколад
|
40 кг
|
|
2.
|
Печенье
|
250 кг
|
|
3.
|
Мука белая, 30%
|
150 кг
|
|
4.
|
Спирт винный
|
60 л
|
|
5.
|
Мясокопчености
|
50 кг
|
|
6
|
Молоко сгущенное
|
500 банок
|
|
7.
|
Сахар
|
240 кг
|
|
8.
|
Витамин С
|
18 кг
|
|
9.
|
Какао
|
15 кг
|
|
10.
|
Горох
|
40 кг
|
|
11.
|
Рис
|
100 кг
|
|
12.
|
Консервы мясные
|
848 банок
|
|
13.
|
Сыр
|
100 кг
|
|
14.
|
Овощи сухие
|
1,2 кг
|
|
15.
|
Лук сушеный
|
12 пачек
|
|
16.
|
Фрукты сухие
|
50 кг
|
|
17.
|
Крупа гречневая
|
80 кг
|
|
18.
|
Томат
|
1 банка – 3,5 кг
|
|
19.
|
Консервы мясорастительные
|
192 банки
|
|
20.
|
Сельди
|
1 бочонок – 100 кг
|
|
21.
|
Масло сливочное
|
180 кг
|
|
22.
|
Масло растительное
|
2 бочонка – 150 кг
|
|
23.
|
Соль
|
75 кг
|
|
24.
|
Чай
|
5 кг
|
|
25.
|
Кофе
|
15 кг
|
|
26.
|
Конфеты
|
35 кг
|
|
27.
|
Коньяк
|
20 бутылок
|
|
28.
|
Папиросы «Красная звезда»
|
1 ящик
|
|
29.
|
Спички
|
1000 коробок
|
|
30.
|
Мыло туалетное
|
1 ящик
|
«Будущей смене было рекомендовано захватить с собой новый аварийный запас, принципиально отличающийся от нашего: по примеру станции «Северный полюс», его следовало составить главным образом из концентратов. Ведь аварийный запас должен быть прежде всего компактным, легким и удобным для переноски».
Организация аварийного поселка на льду
«…обстановка вынуждала нас торопиться с организацией аварийных баз.
Могучее ледяное поле, облюбованное 31 августа, пока что держалось крепко. Хотя непрерывные сжатия изрядно обмяли тупой выступ, за которым нашел приют «Седов», все же он защищал корабль от прямых ударов. Поэтому аварийные базы решили организовать именно на этом ледяном поле.
После того как все ящики и тюки были выгружены на лед, надо было выбрать наиболее надежное место, где они могли бы находиться в относительной сохранности. Такое место нашли в 100 метрах от корабля, считая на север: при попытке измерить здесь толщину поля бур ушел в лед на 2 метра, но до воды так и не достал.
Гаманков и Буторин под руководством Андрея Георгиевича взялись за установку палатки для аварийного запаса. Они выдолбили во льду углубления, вставили колья и залили водой. Девятнадцатиградусный мороз моментально сковал эту воду, и колья держались не хуже, чем в бетоне. На них натянули брезент. Буторин быстро и умело закрепил оттяжки, и палатка аварийного склада была готова.
Неподалеку раскинули большую жилую палатку. По нашим масштабам, это был настоящий парусиновый дворец, в котором мог в случае нужды поселиться весь экипаж. Внутри жилой палатки в два настила уложили доски, а сверху поставили... двуспальные матрацы на пружинах, оставленные нам в наследство. На льду пружинные матрацы выглядели довольно экзотически.
Чтобы довершить комфортабельное оборудование жилой палатки, механики установили маленький чугунный камелек.
Теперь мы могли жить несколько спокойнее, – у нас была создана, так сказать, «вторая линия обороны», на которую мы могли отойти в случае катастрофы. В аварийном поселке было подготовлено все необходимое для жизни, и при сильном сжатии уже не надо было думать о спасении запасов продовольствия и снаряжения, как 26 сентября, – мы могли со спокойным сердцем до последней минуты отстаивать судно».
«Красноватый свет луны озарял возведенные нами сооружения. Центром ледового городка, без сомнения, можно было считать большую жилую палатку, раскинутую в 100 метрах от левого борта «Седова». Ее силуэт, темневший на льду, напоминал настоящий дом. Рядом с нею, метрах в 20 – 25 вправо, виднелась палатка поменьше, в которой была размещена аварийная радиостанция.
Налево от жилой палатки высилась аккуратно сложенная пирамида из бочек с бензином и керосином – аварийный склад горючего. Бочки эти уложили на доски. Тут же поблизости лежали мешки с углем и груда леса, предназначенного на дрова.
Под крутым откосом большого тороp class=/p/trp class=са, который отстоял на 75 метров от носа корабля, высилась вторая пирамида, сложенная из коробок, наполненных аммоналом. Противоположный скат служил «лыжной станцией»; любители этого вида спорта карабкались на самый верх тороса и оттуда во весь дух катились на лыжах вниз».
Накануне наступления третьей зимовочной зимы «аварийные запасы продовольствия и снаряжения былMsoNormalи выгружены на лед примерно в том же объеме, что и минувшей осенью.
Учитывая опыт богатой подвижками зимы 1938/39 года, мы решили не раскидывать палаток, а лишь покрыть грузы брезентами, чтобы в случае экстренного аврала их было легче перетаскивать с места на место».
Электростанция в аварийном поселке
«Лебедка уже смонтирована и установлена на кормовых рострах. Буторин и Гаманков соорудили для нее довольно неуклюжий, но зато прочный фундамент из бревен и досок. Туда же с огромным трудом перетащили небольшую динамо, мощностью в 6 киловатт, которая приводилась в действие от дизеля, – теперь эта динамо будет играть роль электромотора.
На барабан лебедки намотали трос, сплетенный Буториным и Гаманковым. Его конец перекинут через блок-счетчик, укрепленный на шлюпбалке. Внизу начали пробивать майну, в которую будем опускать трос. Но это не такое простое дело, как может казаться на первый взгляд. В течение нескольких часов все 15 человек рубили лед; выдолбили глубокую пещеру, но воды не достали. Лед очень крепкий и толстый – видимо, снизу опять накопилось много подсовов, как это было летом, когда мы пытались пробить майну у руля».
Трудности движения человека по снегу
«Тот, кто зимовал в Арктике, знает, что значит пройти милю в полярную ночь по занесенному снегом льду. Обманчивые сумерки совершенно не дают теней. Ты идешь и вдруг, совсем неожиданно, проваливаешься по грудь в какую-то яму – краев ее не видно. Вылезешь оттуда, делаешь шаг вперед и падаешь лицом в снег, – оказывается, перед тобой сугроб. Но неприятнее всего встретить на пути трещины, особенно если они запорошены снегом. В таком случае рискуешь принять холодную ванну».
«Трудно идти против такого ветра. Но еще труднее тащить при этом за собой тяжелые сани. А ведь нам нужно было перебросить из палаток, унесенных льдами за полтора километра от корабля, на новое поле несколько сот пудов грузов. Эта труднейшая работа производилась силами всего экипажа, – на судне оставались лишь вахтенный, радист и повар. Ровно в 10 часов утра люди сходили на лед, волоча за собой бревенчатые сани, подбитые лыжами вместо полозьев, – эти сани смастерил Буторин. Сразу же они погружались в глубокий рыхлый снег и застревали, – свежий северный ветер с исключительным проворством засыпал снегом все тропы, протоптанные людьми. Тогда вперед молча выходил Буторин или Гетман, – они брали на себя трудную роль ледовых лоцманов.
Высоко подняв фонарь, человек, идущий впереди, прокладывал дорогу своим товарищам в зыбучем рыхлом снегу. Он предупреждал о трещинах, указывал, как обойти торосы. За ним гуськом брели восемь человек с санями. На каждые сани клали до 20 пудов груза...»
Пожар и борьба с ним
«Вечером – еще одно происшествие, потребовавшее напряжения сил и нервов. Только что кончился ужин, как вдруг послышались крики:
– Пожар! Пожар!..
Это Недзвецкий, вышедший зачем-то из кают-компании к себе, услышал резкий запах гари из лазарета и поднял тревогу.
Мы все выскочили из-за стола и бросились в каюту доктора. Оказывается, в колене трубы, отводящей дым из камелька кают-компании и обогревающей лазарет, загорелась сажа. Труба раскалилась, и деревянная переборка начала тлеть.
Огонь потушили в течение пяти минут. Действовали дружно и организованно: трубу вытащили, тлеющие, обуглившиеся доски залили водой. Очень помогло то, что Алферов притащил из машинного отделения большую спринцовку, – действуя ею как насосом, он быстро сбил пламя».
Приказ капитана: «Во избежание случаев возгорания переборок у выводов труб камельков, как это имело место 29 октября, приказываю:
§ 1. Старшему механику – выводы всех труб проложить асбестом и устранить возможность возгорания переборок; старшему помощнику – осмотреть состояние всех камельков и труб, следить за наличием воды в пожарных бочках в кубрике и в салоне; в прочих же жилых помещениях обязательно установить ведра с водой. В салоне и в кубрике держать по два пожарных ведра и пожарный инвентарь.
§2. В помещении механической мастерской запрещаю всякое разведение огня. Там же категорически запрещаю курение. Виновные в нарушении будут подвергнуты строгому взысканию. Для освещения пользоваться только аккумуляторами.
§ 3. Вахтенным – бдительно следить за горением камельков и ламп, предотвращая всякую возможность пожара. Всем при пользовании горючим соблюдать максимальную осторожность.
§4. Предлагаю старшему помощнику следить за регулярной чисткой труб камельков; чистку производить через пятидневку, т. е. 5, 10, 15, 20, 25 и 30-го числа каждого месяца...»
Стирка
«Гораздо сложнее обстояло дело со стиркой. К этому делу никто не питал особого пристрастия. Правда, у нас был некоторый запас чистого белья, и мы в течение нескольких месяцев после ухода «Ермака» могли не заниматься стиркой, тем более, что у нас было достаточно забот и без этого. Но в декабре запасы иссякли.
Надо было что-то предпринимать. Если прошлой зимой нас выручали зимовавшие на кораблях уборщицы, то теперь мы могли рассчитывать только на свои силы. Увы, никто из команды пока что не проявлял инициативы в этом деле. Тогда был введен такой порядок: помещение бани предоставляется каждому на шесть часов. За это время надо выстирать шесть смен белья – на два месяца.
По лицам товарищей я понял, что это вызвало некоторое недоумение и растерянность. В глубине души я сам понимал, что шесть часов не такой уж большой срок для людей, которые только начинают осваивать прачечное дело. Но должны же мы экономить топливо!.. И, предупреждая вопросы, я сказал, что стираю первым...
После ужина я сгреб в охапку двенадцать простынь, три наволочки, три полотенца и твердым шагом направился в баню. Но здесь уверенность покинула меня. Черт побери, в этом ворохе материи разобраться потруднее, чем в картах и лоции! Но время уходило, и раздумывать было некогда. Я знал, что сейчас на дверь бани устремлено четырнадцать пар глаз. Выйдет очень некрасиво, если капитан не уложится в срок, намеченный им самим.
Всякое дело надо прежде всего правильно организовать. И я решил устроить своеобразный конвейер, главным звеном которого были мои собственные колени. Раздевшись, забрался в ванну, поставив по сторонам два таза. В одном лежало белье, в другом была налита горячая вода. Я брал простыню и мылил ее у себя на коленях так, что пена летела во все стороны. Затем простыня перекочевывала в таз с горячей водой, а на колени ко мне уже ложилась наволочка. Она проделывала тот же путь.
К концу третьего часа я успел трижды намылить и выполоскать все белье. Правда, мои колени горели, как в крапивной лихорадке, а запасы мыла уменьшились сразу на три килограмма, но график был перевыполнен, что доказывало его полную реальность.
Таз с выстиранным бельем я отнес в кают-компанию и молча поставил на стол. Так же молча в кают-компанию заглядывали любопытные, которым хотелось проверить, чем кончился первый опыт. Они обходили вокруг стола, осматривали мокрое белье. Некоторые даже пробовали его наощупь. Но даже самые придирчивые критики вынуждены были подтвердить, что дело сделано как следует.
Надо сказать, что седовцы оказались способными людьми и довольно быстро овладели проектной мощностью нашего банно-прачечного комбината, а Недзвецкий даже перекрыл мой рекорд.
Но вскоре и рекорд Недзвецкого был побит. Догадливый Александр Александрович Полянский начал регулярно слушать радиопередачи для домашних хозяек и выудил из эфира какой-то особо ценный рецепт стирки. Применив его на практике, Александр Александрович быстро стал чемпионом прачечного дела».
Изготовление олифы из подсолнечного масла в условиях зимовки
«Я начал рыться в книгах, пытаясь отыскать рецепт варки олифы, – у нас было двенадцать бочонков подсолнечного масла, и мне казалось, что его можно будет пустить в дело. В «Морской практике» Васильева было дано лишь крайне отдаленное представление о таком существенном процессе, как варка олифы. И только в случайно затесавшейся в нашу библиотеку брошюрке «Окраска речных судов» удалось найти несколько намеков на то, как изготовляется олифа. Автор этого руководства указывал, что из конопляного масла олифу надо варить на сильном огне в течение четырех часов, прибавляя свинцовый сурик, для того чтобы она быстрее сохла. При этом температура масла поднимается до 300 градусов, и оно становится огнеопасным, – стружка, брошенная в кипящее масло, мгновенно вспыхивает.
Об интересующем нас предмете было сказано всего несколько слов: «Олифу можно варить и из подсолнечного масла». Это хорошо. Но как ее варить?..
Я вызвал Буторина, показал ему книжку и сказал:
– Попробуй, Дмитрий Прокофьевич, сделать так же, как тут написано!..
Боцман внимательно проштудировал пособие и без тени смущения взялся варить олифу, словно он всю жизнь только этим делом и занимался. После нескольких неудачных попыток сварить масло в камбузе боцман установил на льду в 140 метрах от судна камелек, сделанный из пустой железной бочки, вделал в этот камелек небольшой котелок, приладил трубу, и «фабрика Прокофьевича», как прозвали это неказистое сооружение, заработала.
На всякий случай мы решили варить олифу не четыре часа, как сказано в книжке, а шесть. Целый день коптился боцман у своей железной печурки, помешивая кипящее масло в котле. Занятие это было не из веселых: пары подсолнечного масла не отличаются приятным ароматом. К тому же все вокруг камелька таяло, а с неба беспрерывно падали густые хлопья мокрого снега.
Все это можно было бы стерпеть, если бы подсолнечное масло превратилось в подобие олифы. Но эта проклятая жидкость упорно отказывалась сгущаться. К концу дня она оставалась так же жидка и текуча, как в тот час, когда Буторин разжигал огонь в своей железной бочке.
Боцман думал, что во всем виновата «сушка», как маляры называют свинцовый сурик, и увеличивал дозы примеси. Но свинцовый сурик не помогал. Сваренная Буториным олифа могла с таким же успехом применяться для окраски корабля, как и сливочное масло.
После трехдневной возни у камелька боцман пришел в отчаяние. Он потерял всякую надежду на то, что из подсолнечного масла когда-нибудь получится олифа. Но не оставлять же корабль без окраски! Мы прекрасно понимали, что ржавчина нанесет «Седову» непоправимый урон, если мы не покроем облупившиеся борта двойным слоем сурика и черни. Было бы дьявольски обидно после двух-трех лет дрейфа доставить в родной порт вместо корабля груду ржавого железа, пригодного лишь для сдачи в Рудметаллторт.
Я решил, что пора мне самому взяться за опыты. И, хотя у меня было лишь самое смутное представление о технике химических опытов, я довольно храбро перетащил в кают-компанию десятка два реторт, колб, пробирок, трубок и каких-то штативов, оставленных на корабле экспедицией Гидрографического управления. Отвесив несколько доз подсолнечного масла по 100 граммов, я разлил их по колбам, зажег две спиртовки и начал кипятить упрямую жидкость. Кают-компания временно превратилась в лабораторию.
План был прост: варить масло хоть сто часов – до тех пор, пока из него получится нечто похожее на олифу. Ведь в книге «Окраска речных судов» сказано совершенно ясно: «Олифу можно варить и из подсолнечного масла». Значит, рано или поздно из этого масла должно получиться что-нибудь похожее на олифу!
Пришлось действовать планомерно: одну пробу сварил за четыре часа, вторую за шесть, третью за восемь.
Вся кают-компания пропахла тошнотворным горьковатым запахом масляных паров, хотя я и пытался отводить эти пары за борт через резиновую трубочку, протянутую в иллюминатор.
К концу второго дня опытов даже самые терпеливые члены экипажа, усаживаясь за обеденный стол, угрюмо косились на лабораторию, занявшую всю стойку буфета и маленький столик в придачу. Люди с трудом воздерживались от злых реплик по адресу этого чадного предприятия.
Я сам не меньше других страдал от запаха горелого масла, но твердо решил: не отступать до тех пор, пока не удастся добиться положительных результатов.
На второй день опытов у меня мелькнула мысль: а что, если пустить в ход буторинскую олифу? Может быть, ее стоит покипятить еще денек, и тогда из нее что-нибудь получится?
Дмитрий Прокофьевич извел уже добрый бочонок масла, и теперь на палубе выстроилась целая шеренга бутылей с мутноватой жидкостью, не похожей ни на масло, ни на олифу. Я отлил пробу этой жидкости в пробирку и начал кипятить ее.
Восемь часов спустя жидкость сгустилась и приобрела вязкость. Я покрыл ею стекло и поставил сушиться. К утру масло начало твердеть.
– Олифа! – заявил Буторин, внимательно следивший за опытами. – Факт, олифа!..
Я не без некоторой гордости собрал свои колбы и реторты, – лаборатория закончила опытный период и передала выработанный ею рецепт в промышленное освоение. Теперь мы могли окрасить не только пароход, но и все торосы на 20 миль в окружности: «фабрика Прокофьевича», обладавшая солидной сырьевой базой, дала бы достаточное количество олифы. Для этого стоило лишь вооружиться терпением и варить масло не четыре, а четырнадцать часов подряд».
Психологические и бытовые трудности
«Было темно, душно и грязно. С непривычки оступались, стукались лбом о двери. Раздражали неприятное ощущение вечной сырости и невозможность согреться хоть на час».
«Лучшее спасение от хандры и уныния в Арктике – труд. И с первого же дня зимовки мы обратились к этому спасительному средству. Я уже упоминал о том, что машинным командам скучать было некогда: в эти дни в нижних этажах кораблей кипела самая напряженная работа. Но и все остальные не сидели сложа руки».
«Раннее утро. Конечно, слово «утро» в данном случае следует понимать условно, так как и днем и ночью одинаково темно. Сквозь редкие облака мерцают яркие звезды. Они озаряют призрачным светом бескрайную белую пустыню и три огромных железных дома, заброшенных в эти просторы волею судьбы. На кораблях не видно ни одного огонька. Тихо и тоскливо».
«Где же тут найти время для тоски и горестных размышлений! Нам просто некогда было скучать. И только ночью, в часы бессонницы, в уме возникали смутные контуры далекой Москвы, слышался звон ее трамваев и неумолкающий гомон толпы, доносились родные голоса друзей и близких. В такую минуту невольно сжималось сердце и думалось: скоро ли мы увидимся?»
«Надо сказать, что в Арктике любят поговорить. Почти весь богатейший фольклор поморов родился на зимовках, в чадных избах становищ, в ожидании, пока придет час выходить на промысел морского зверя. Нет большего удовольствия, чем дружеский разговор у огонька. Этот разговор может длиться часами, может тянуться из вечера в вечер, из месяца в месяц. У камелька говорят обо всем, начиная от причин, вызывающих полярное сияние, и кончая преимуществами вареного картофеля перед жареным».
«В твиндеке «Садко» камелек, как я уже упоминал, стоял как раз напротив двери моей каюты. Рядом с ним стоял ящик, на котором могли усесться рядом два человека. Это место всегда было предметом всеобщей зависти, и счастливчики, первыми захватившие его, обычно оставались у огонька на весь вечер. Остальным приходилось довольствоваться меньшими удобствами: сидеть на корточках или стоять, выпрямившись в струйку, чтобы не мешать проходящим. Тот, кто пробирался поближе, удостаивался самого большого наслаждения: он мог вынуть из кармана отсыревшие, разбухшие и промерзшие папиросы, разложить на горячем камельке и шевелить их пальцами, чтобы они лучше сохли. Эту процедуру старались растянуть как можно дольше, чтобы получше согреть руки».
«Мы, «старожилы» корабля, уже свыклись с обстановкой дрейфующей зимовки. Ни меня, ни Андрея Георгиевича, ни Соболевского, ни Полянского, ни тем более опытного помора Буторина нисколько не удручали грязные камельки, холодные каюты, обеды из одних консервов, отсыревшие валенки и прочие неудобства.
На людей же, только что пришедших к нам, все эти безотрадные детали неизбежно должны были производить тяжелое впечатление. Мы это прекрасно понимали, и я с большой признательностью должен здесь вспомнить о том, какими чуткими и внимательными товарищами показали себя в эти дни все без исключения «старожилы» по отношению к новым людям.
Это не была мелочная услужливость или ненужная лесть. Нет! Как только за праздничным ужином по поводу прощания с «Ермаком» двое самых молодых новичков расшумелись и начали говорить громкие слова о своей героической решимости, наши «старички» твердо и внушительно напомнили им о том, что первое качество полярника – скромность. Кстати сказать, больше об этом напоминать не потребовалось, – урок пошел на пользу».
«Вспомнил о «Фраме» и подумал: как тяжело было Нансену и его спутникам без радио! Мы все-таки имеем возможность каждый день общаться с родными, узнавать новости, получать указания и советы. Они же в течение долгих трех лет были отрезаны от всего мира и могли рассчитывать только на свои силы. Каким мужеством надо было обладать, чтобы не рехнуться от тоски за эти годы!»
«Но стоило отойти метров на пятьдесят подальше, и картина резко менялась: за грядой торосов, окаймлявшей поле, лежала мертвая безвестная пустыня, окутанная мраком и погруженная в безмолвие. Мы остерегались пока что переступать ее рубежи».
«Я бы не сказал, что мы жили в идеальных бытовых условиях. Нелегко было мириться с вечной темнотой, с некоторыми ограничениями в питании, с чадными камельками. До сих пор с содроганием вспоминаю ежедневную утомительную и грязную процедуру очистки камельков от шлака: на зубах скрипит пыль, толстый слой сажи оседает на постель, на книги, на стол, на стулья... И все-таки даже те суровые условия, в которых нам приходилось жить и работать, не идут ни в какое сравнение с тем, что испытывали наши предшественники, участники полярных экспедиций».
«Ведь это совсем не так просто – провести две долгие полярные зимовки в тесных каютах дрейфующего корабля, каждое утро и каждый вечер встречаться все с теми же людьми, всегда слышать одни и те же голоса, видеть одни и те же лица. Мы безошибочно знали друг друга по походке, по малейшим оттенкам голоса угадывали настроение каждого. Казалось, все давно уже переговорено, все выведано, и даже говорить-то, собственно, иногда было не о чем. И как ни дружен и ни слажен был наш коллектив, мы скучали по свежему, новому человеку, как иной раз скучаешь по свежей, непрочитанной книге».
«Понятие весны в высоких шпротах Арктики сугубо условно. Моряки «Седова» – увы! – были лишены всех тех прелестей, которые радуют зрение, обоняние и слух жителей Большой земли: мы не видели, как с полей сходит снег и из-под сугробов показывается черная земля, покрывающаяся робкой нежно-зеленой порослью, не слышали журчания вешних вод и пения первых жаворонков, но ощущали запаха клейких почек березы и клена.
В лучшем случае нам удавалось полюбоваться тощей сосулькой, свесившейся с палубы на солнечной стороне, или кучек шлака на льду, вокруг которой осел снег. В марте, апреле, мае за 86-й параллелью теплым деньком считается такой, когда ртуть в термометре не опускается ниже минус 20 градусов.
Но даже арктическая весна обладает своими достоинствами. Во-первых, только после долгой полярной ночи можно полностью прочувствовать все достоинства солнечного освещения, которые, бесспорно, недооценивают черствые граждане средних широт, избалованные ежедневными восходами и закатами. Во-вторых, будешь рад и температуре минус 20 градусов, если до этого упорно держались сорокаградусные морозы. В-третьих, весной обычно успокаиваются льды и можно спать, не опасаясь, что среди ночи раздастся сигнал к авралу».
«Среди нашей команды были и больные люди, с трудом переносившие тяжелые условия арктических ночей, были люди, которые еще не прошли достаточной жизненной школы, не приобрели волевых качеств, необходимых полярнику, были и такие люди, которые просто не обладали достаточной квалификацией. Но это были советские люди, обладавшие высоко развитым чувством долга перед родиной. И как ни трудно приходилось нам порой, это чувство неизменно брало верх над всеми остальными, и коллектив «Седова» постепенно крепнул, рос, мужал».
Значение дрейфа
«Дрейф закончен... Какое огромное содержание таит в себе два коротеньких слова! Это была очень трудная, суровая школа, далекая от книжной романтики и фальшивой сентиментальности. И я горжусь тем, что наш коллектив сумел с честью ее окончить.
Еще многое будет сказано и написано о дрейфе «Георгия Седова». Специалисты подсчитают с точностью до сотых долей соленость собранных нами проб океанических вод, проанализируют измеренные нами глубины, вычислят поправки для компасов на основе наших магнитных измерений, разберутся в собранных нами пробах планктона, установят новые законы динамики движущихся льдов, уточнят пути циклопов, используют наши гравитационные измерения для уточнения формы земли.
Вероятно, все эти новые законы, которые наука выведет на основе собранных нами материалов, будут представлять собою значительную ценность. Но ценнее их всех простой жизненный закон, получивший новое подтверждение на примере нашего дрейфа. Это закон о человеке, рядовом советском человеке.
Когда Нансен готовился к своей экспедиции, он отобрал для участия в ней самых сильных, энергичных, волевых людей, отважившихся добровольно последовать за ним в рискованный /spanMsoNormalfont-size:12.0pt рейс.
Когда Бэрд собирался идти в Антарктику, он самым тщательным образом проверял каждого своего спутника, оставлял лишь самых здоровых, самых выносливых людей.
И вот в длинный перечень побед арктической науки вписывается имя нашего корабля, простого советского корабля, оp class=тнюдь не приспособленного к длительному дрейфу в полярном паке, с обычной советской командой, отнюдь не готовившейся к такому труднейшему рейсу».
Иллюстрации
Капитан ледокольного парохода "Георгий Седов" К.С.Бадигин в своей каюте
Слева: снимок сделан ночью при лунном свете в январе 1938 года.
На "Седове" остались 15 человек. Фото К.С.Бадигина
Гидрограф В.Х.Буйницкий у магнитного теодолита
"Когда наступил новый 1939 год, мы подняли тост за Родину, за Партию, за Сталина"
Аварийная радиостанция и склад аварийных запасов
Старший помощник капитана А.Г. Ефремов и старший механик Д.Г.Трофимов
Врач А.Б.Соболевский
Могучий ледокол "И.Сталин" пробился к нам в Гренландское море на 81-ю параллель. Снимок сделан 13 января 1940 года.
Начальник экспедиции по выводу "Седова" из льдов И.Д.Папанин
Ледоколы "Иосиф Сталин" и "Георгий Седов" перед выходом из льдов
Груз, употреблявшийся при измерении глубин
Камелек
Продольный разрез и план палуб ледокольного парохода "Георгий Седов"
Ледяная чаша под корпусом "Седова" (поперечный разрез)
Глубиномерный термометр
Метеобудка
Столб с сосудом для измерения осадков
Лебедка для измерения глубин
Разрез "Фрама" (по мидель-шпангоуту). При сжатии льды выжимают судно наверх.
Разрез "Седова" (по мидель-шпангоуту). При сжатии льды давят на корпус судна.
Сани конструкции Д.П.Буторина
Лампа с бумажным конусом из старой карты
Лампа-люкс
Наш самодельный "лот Брука"
Сани конструкции В.С.Алферова
Трубка Экмана, изготовленная нашими механиками
Комбинация из безмена и блок-счетчика, предложенная Н.С.Шарыповым
