Находки археологической экспедиции на о.Фаддея и в Заливе Симса
Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
История экспедиции начала XVII века
В 1940 и 1941 годах на острове Фаддея и на берегу залива Симса были найдены предметы, в которых «мы видим инвентарь русской торгово-промысловой экспедиция XVII столетия, потерпевшей аварию около северного острова Фаддея. Оставшиеся в живых путешественники перебрались на материк, где на восточном берегу залива Симса ими была построена маленькая избушка, в которой двое из них погибли».
Ознакомление с предметами из обеих находок позволило сделать следующие выводы:
1. Люди, плывшие в XVII столетии на погибшем у острова Фаддея судне, были прекрасно знакомы с условиями и вкусами сибирского рынка, и значительное количество вещей везли именно в целях сбыта.
2. Несомненно, что путешественники были русские, знакомые с передовой техникой Западной Европы.
3. Путешествие было тщательно подготовлено и обеспечено совершенным для того времени снаряжением. Предположение о том, что судно случайно зашло к северной оконечности Таймыра, таким образом исключается.
4. Среди путников был человек, имевший одежду (кафтан) из тонкого сукна, обладавший какой-то жалованной грамотой (Вопрос о наличии «жалованной грамоты» остается открытым, так как подобная трактовка остатков документа, писанного на бумаге, условна и встречает ряд возражений), кортиком и значительным количеством денег. Путешественники умели играть в шахматы.
5. Путники занимались не только торговлей, но и пушным промыслом и имели с собой собак.
6. Среди путешественников была женщина (или подросток).
7. Путешественники имели связи с коренным населением Севера, что доказывается куском оленьей шкуры, сшитой нитками из жил.
«Все предметы, найденные на острове Фаддея и на берегу залива Симса, можно распределить на несколько групп в зависимости от их назначения. Самую многочисленную группу представляют товары. Сюда можно отнести бусы всех типов, колокольчики, ножи, перстни, топоры, иглы, поделочное железо, кожи, пластинки, предохраняющие руку при стрельбе из лука, медали, медные пластинки, оловянные тарелки, медные трубки-игольники, медные кольца, серьги, бисер, серебряные украшения в виде трубок, котлы и тазы, подвески, цепь, «кукарки», щипчики для выщипывания волос. Вероятно, что и часть крестов тоже везлась для сбыта (русским промышленным людям). Из всех этих вещей большая часть осталась на острове Фаддея. На берег залива Симса были унесены лишь ножи, часть бус, иглы, перстни, одна из пластинок на руку, гребешок, один колокольчик и 3 из 11 (считая и не доставленные в музей Арктики) котлов и тазов, то есть было взято то, что могло служить самим путникам и кое-что более портативное, на случай встречи с коренным населением».
«Вместе с костями людей, в узком пространстве, не превышающем пяти квадратных метров, заключено было и почти все то, что они имели с собой: их одежда, личное имущество и походное снаряжение, начиная с нательного креста, ножа или топора и кончая компасом,. а также деньги и пушнина, ради которых они и шли на далекий Север навстречу своему трагическому концу.
Все это – кости людей и животных, остатки одежды, утвари и вооружения, брошенные поблизости нарты и рогатина – лежало у входа в залив Симса до 1941 года в таком же виде, как было оставлено в бревенчатой избушке древних мореходов на безлюдном морском побережье три сотни лет назад.
Никто, кроме арктического ветра и диких животных, не нарушал с тех пор мертвого покоя заброшенного зимовья. Никто не беспокоил остатки его злополучных строителей и не трогал их сокровищ, оказавшихся бесполезными в те роковые дни».
«Чем же объяснить в таком случае находки на острове Фаддея, которые обнаруживают поразительное сходство с вещами из залива Симса? Ведь ими, бесспорно, представлены не какие-то два обособленные независимые одно от другого происшествия, а двойной, но один и тот же в основе, узел событий, два взаимосвязанных и последовательно сменяющихся акта одной полярной трагедии».
Особые находки на острове Фаддея
Анализ находок показывает, что вещи принадлежали именно русским людям, а не каким-либо иностранцам и не коренному населению.
Однако, «в составе обнаруженного на острове Фаддея и в заливе Симса имущества есть, правда, немало предметов иноземного происхождения. Здесь имеются счетные жетоны Ганса Краувелейна, выпущенные в свет в XVII веке; есть оловянная посуда с марками иностранных мастеров, лучшее английское сукно, даже мореходные инструменты, чрезвычайно близкие по типу к западно-европейским.
Рядом с ними встречены также и некоторые другие вещи, которые могли бы быть, казалось, скорее встречены в имуществе коренных насельников Севера, чем русских людей: развильчатые (V-образные) наконечники стрел, щитки для защиты руки от удара тетивой при стрельбе из лука или украшения для женских костюмов, аналогичные употребляемым в настоящее время нганасанами и ненцами. Но здесь же имеются и количественно преобладают такие специфические по их характеру предметы, которые могли принадлежать только русскому человеку XVII века».
Одежда и обувь путешественников начала XVII века
Путешественники начала XVII века на острове Фаддея и в заливе Симса носили характерное русское платье, а не одежду туземного или западно-европейского покроя, о чем свидетельствует хотя бы такая мелкая, но чрезвычайно показательная особенность, как украшавшие его шнурки-завязки с золочеными шариками на концах. Такие шнурки характерны для многочисленных изображений старинной русской одежды, оставленных русскими художниками и чужеземными путешественниками того времени.
Восстановленный Л.И.Якуниной костюм древнерусских полярных мореходов (залив Симса)
«Христиане носят узелки, которыми застегивается грудь на правой стороне, а татары, имеющие очень похожее одеяние, – писал об этой детали русского костюма Герберштейн, – на левой».
Любовно восстановленная Л. И. Якуниной и ее сотрудниками, реставраторами Гос. Исторического музея, из мелких кусков и обрывков ткани, найденных в заливе Симса, одежда с такими завязками, шнурками и шариками оказалась чисто русской по ее покрою «свитой», образцы которой известны нам в таком виде как по «живым» этнографическим образцам, так и по историческим документам XVI – XVII веков, вплоть до одежды старинных кукол из археологических раскопок.
Наряду со старинной «свитой» уцелели и обрывки второй национальной русской одежды, уходящей в отдаленное прошлое, на этот раз женской – сарафана.
Остатки широкой позументовой ленты или златотканого кружева с острова Фаддея, в свою очередь, напоминают описание русской женской одежды XVII века в сочинении А. Олеария, где сказано, что «у богатых женщин костюмы спереди до низу окаймлены позументами и другими золотыми шнурами, у иных же украшены тесемками и кистями, а иногда большими серебряными и оловянными пуговицами».
Чисто русской по форме и характеру отказалась также и обувь наших неведомых путешественников. Они употребляли русскую кожаную обувь с каблуками, набранными из кожаных вырезок соответствующей формы, подбитых железными подковками. О такой обуви упоминает, в частности, Пьер де-Ламартиньер в описании одной «сибирской деревушки», жители которой были одеты в медвежьи шкуры шерстью вверх, но носили «белье и сапоги с подковами». В Ляпине городке, где важные обыватели этого города носили длинное платье из сукна, обувь последних, по словам этого путешественника, составляли кожаные сапожки – «то синие, то красные, то желтые», «с железными подковами на каблуках, как у поляков».
Сапоги богатых людей, по Рейтенфельсу, также были «зелеными, голубыми и черными до самых колен, на высоких каблуках с железными подковами».
Вязаные рукавицы и тканые пояски, остатки которых обнаружены в заливе Симса, ничем не отличаются от позднейших русских крестьянских изделий этого рода. Павел Алеппский в середине XVII века писал по поводу таких рукавиц: «Они (русские) не снимают с рук больших вязаных из шерсти перчаток с мехом, обтянутых кожей, согревающих зимой».
Рукавицы и чулки – обычный товар, который доставляли крестьяне вместе с сермяжным сукном и другими предметами своего хозяйства на устюжский рынок в XVII веке.
Грубое сукно серого цвета, обнаруженное в заливе Фаддея, является, должно быть, тем самым «вадмалем», или, проще, сермягой, о которой постоянно упоминают источники XVII века. Еще Иоанн III послал в 1469 году в Устюг 300 сермяг. Такое сермяжное платье носили крестьяне и холопы. Д. Принц в 1577 году писал, что они одеты в «толстейшее сукно» и носят самодельные лапти. Родес сообщает, что вадмаль, или ватман, делался в Вологодской и Ярославской областях и в количестве 1681/2 тысяч аршин вывозился через Архангельск по 4 копейки за аршин (в Москве он стоил в 1652 году 5 – 7 копеек)».
«…известно, что шапка, рукавицы, верхнее платье, штаны, сапоги «московитского лапландца», встреченного Ламартиньером, были расшиты оловом. Он видел также, как лапландка украшала чепчик: оловянными пластинками, очень искусно пришивая их с помощью нитки. «Рукоделье лапландок, – пишет в связи с этим Ламартиньер, – заключается в приготовлении одежды для себя, мужа и детей; все одежды обшиты по краям оловом; чтобы сделать его мягче, они проводят его между зубов и разделяют на пластинки, столь же хорошо отполировывая их, как золотых и серебряных дел мастера при помощи особого инструмента».
«В число товаров отчасти могла входить и одежда, остатки которой оказались в обоих пунктах у восточных берегов Таймыра. На Север, за Обь, в долину Енисея и Таза везли в XVII веке различную одежду, не только новую, но и поношенную, включая разноцветные зипуны английского и сермяжного сукна, рубахи мужские и женские, шитые золотом, часто стоившие по тем временам довольно дорого. Кафтан, сшитый «из доброго английского сукна с золотыми шнурками», стоил по таможенной оценке 5 рублей. Совершенно такой же, очевидно, суконный кафтан с золочеными шнурками, заменявшими современные пуговицы и петли, находился в имуществе, оставшемся на острове Фаддея».
«Кусок темно-синего тонкого сукна имеет петлю, обметанную красным шелком; около петли сохранились следы пришивки кусочков сукна или кожи для предохранения петель от разрыва. Кусок темно-зеленого поношенного сукна представляет верхнюю часть правого борта кафтана. На расстоянии 4,5 сантиметра друг от друга к борту пришиты две петли, длиной 11 сантиметров каждая; обе петли сделаны из тоненьких полосок кожи, сложенных втрое и прошитых. Полоски кожи на обоих концах петли сплетены в виде шариков. До половины своей длины петли пришиты к кафтану, другая – остается свободной для застегивания. Судя по отпечаткам петель на сукне, кафтан был застегнут и долгое время лежал в таком виде».
«Голубые бусы частью были рассыпаны, частью нанизаны на плетеные нити или тоненькие ремешки. Точно такие же бусы до сих пор часто употребляются нганасанами, которые украшают ими кисеты, нанизывают на ремешки, на которых висит огниво и т. д.
Колокольчики такого же типа, как обычно встречаются на шаманских одеяниях и бубнах нганасан, долган, эвенков и других народностей, а также на нганасанской женской погребальной одежде».
«Головки кожаные от мягкой обуви из черной юфтевой кожи с такой же подошвой. Верхняя часть обуви сшита мездрой внутрь, подошва – мездрой кнаружи. Скроены головки из трех частей: подошвы, полоски шириной около 6,5 сантиметра, к которой пришита подошва и концы которой у носка немного не сходятся, и вставки от носка к подъему между концами этой полоски. Длина подошвы 29 сантиметров, ширина 18,5 сантиметра, сшита рубцом кнаружи. Около щиколоток – следы шва, которым к головкам были пришиты опашни (короткие голенища). Тип их несколько отличается от сибирских чирков и напоминает обувь, употребляемую на Печоре и вообще на севере Европейской части СССР. Вторая головка обуви значительно меньше по размеру первой (точно ее длина не может быть определена, так как у нее нет пяточной части, ширина ее подошвы 8,5 сантиметра) и напоминает сибирский крестьянский чирок. Сшита она рубцом внутрь, подошва двойная. Очевидно, для утепления союзки чирков подшиты вязаной белой шерстяной подкладкой, которая продолжается в виде опашней выше щиколоток.
Судя по размерам, этот чирок принадлежал женщине или подростку».
«Кусок оленьей шкуры сшит из двух частей оленьими нитками и, по-видимому, служил в качестве стельки в обуви. Назначение другого куска с острова Фаддея с привязанной к нему гирькой неясно».
Одежда самоедов
«Иной читатель, – пишет по этому поводу Буцинский, – пожалуй, удивится и не поверит нам, что самоеды и остяки носили такие дорогие одежды, но это несомненно, и сведения наши взяты из подлинных документов; напомним только здесь о грабеже Григория Цыпани у енисейского остяка двух английских зипунов – красного и синего». Справедливость указаний Буцинского подтверждают и другие данные.
Самоеды, по словам лично видевшего их в Москве А. Олеария, носили широкие шапки, часть которых сшита была из «разноцветных кусков сукна, полученных ими от русских».
Что касается лопарей, то еще Герберштейн сообщал: «они охотно допускают купцов, которые привозят им платье из толстого сукна, а также топоры, иглы, ложки, ножи, кубки, муку, горшки и другое в том же роде».
Само собой разумеется, что в число предметов, которые должны были входить в состав обменного фонда, следует включить многочисленные украшения, представленные сериями аналогичных между собой предметов.
Это, в первую очередь, голубые или синие стеклянные бусы, имеющиеся в находках из залива Симса и больше всего с острова Фаддея. Такие бусы – «бисер» и «одекуй» – находили самый широкий сбыт у народов северной Сибири – в XVII веке. По рассказу, приписываемому одному из английских купцов, агентов «Московской компании» (около 1616 года), среди других товаров наибольшим спросом пользовались в Сибири именно «голубые бусы». Некий русский, по имени Филат, «который ездил к тунгусам дальше других русских и говорит на их языке» сообщил ему, что «у тунгусов, за двадцать голубых стеклянных бус, он купил слиток серебра, который на русские деньги стоил сорок два алтына и сорок денег», то есть около полутора рублей, что было по тому времени довольно значительной суммой. Подобные бусы, вероятно, состояли вместе с маленькими колокольчиками в тех подарках «самой ничтожной ценности», которые были, по сообщению И. Масса, взяты в Сибирь людьми Аники Строганова, впервые проникшими туда. Несмотря на их действительно ничтожную цену, подарки эти казались жителям Сибири «роскошными и весьма дорогими, так что когда московиты приближались к ним, они радостно бросались к ним навстречу, хлопали в ладоши и падали перед ними на колени, как будто принимали их за богов».
Украшения и предметы культа
«Такого типа кольца-перстни попадаются в эвенкийских могилах-лабазах. Но на печатях перстней с залива Симса отштампованы буквы «ТЕИ» или рисунок в виде дерева с ветвями, а на перстнях из могил – рисунок в виде лука со стрелой.
Один из серебряных перстней с острова Фаддея имеет диаметр 2,2 сантиметра, ширина кольца 0,7 сантиметра. К кольцу припаяна круглая печать диаметром 2 сантиметра. В середине печати вычеканено стилизованное изображение какого-то животного (коня?). Кольцо-перстень и края печати орнаментированы.
Другой перстень с острова Фаддея имеет диаметр 2,1 сантиметра, ширина его 0,7 сантиметра. По кольцу нанесен орнамент из переплетающихся линий посредине и выпуклых параллельных – по краям. К кольцу припаяна высокая позолоченная оправа для камня, который утерян. Гнездо для камня имеет диаметр 0,6 сантиметра, глубину 0,7 сантиметра. Возможно, впрочем, что это гнездо было залито финифтью. Оправа орнаментирована, диаметр ее основания 1,7 сантиметра, высота 1,3 сантиметра.
Перстень из избушки на берегу залива Симса имеет кольцо с незамкнутыми концами, идущими от печати. Диаметр кольца 1,5 сантиметра, печати 1,2 сантиметра. На печати в круге вырезано изображение хвостатого животного с длинной шеей (дракон?)».
«Крест из низкопробного серебра с острова Фаддея имеет размеры 4,0 X 2,6 сантиметра, восьмиконечный, с одной стороны орнаментирован и тиснен. На нем надпись: ЦРЬ ИС ХС (внизу креста надпись неразборчива).
Из двух серебряных крестов с берега залива Симса один внутри полый, спаянный и имеет размеры 7,0X4,5 сантиметра. В ушке креста сохранились остатки ремешка. Сверху крест орнаментирован зубчатыми кружками и семью тонкими спиралями. На концах креста имеется по гнезду для заливки финифтью. Крест имеет следы позолоты и покрытия финифтью. Фигура распятого, с непропорционально большими, вывернутыми кнаружи ступнями, от пояса до колен обмотана пеленами. Общий контур креста фигурный. Толщина его 0,5 сантиметра. Над распятым краткая малоразборчивая надпись по верхней перекладине креста.
Другой серебряный крест с берега залива Симса имеет размеры 2,2 X 1,8 сантиметра. По его концам надпись: HI IС ХС КА (Все надписи на вещах воспроизведены нами буквами современного русского алфавита), нанесенная чернением.
Один медный крест с берега залива Симса имеет размеры 4,2 X 3,3 сантиметра. На лицевой стороне креста – орнамент. Буквы по концам креста неразличимы из-за толстого слоя патины. Другой медный крест с берега залива Симса по своим размерам, надписям и орнаменту является копией одного из крестов с острова Фаддея. По концам обоих крестов надпись: ЦР СЛ IC ХЕ (внизу неразборчиво). Ниже надписи ЦР СЛ стоит надпись: РСПВИ, вся под титлом. По перекладине креста в две строчки, написано: «Крестъ хранитель всей вселенъи к» (дальше надпись продолжается ниже перекладины, но там она малоразборчива). Третий медный крест с берега залива Симса имеет размеры 2,2Х1,8 сантиметра. По его концам буквы:
ЦРЬ 1С ХС ИКЛ.
Четвертый медный крест с берега залива Симса имеет размеры 6X5 сантиметров. На одной стороне креста вытеснено распятие, другая покрыта плохо различимыми изображениями. По концам креста – «лики святых». Около распятия надпись:
IС ХС ЦРЬ Ю. Концы креста закругленные, расширяющиеся от места скрещения.
Самым интересным оказался один из медных крестов с острова Фаддея. Размеры его 4,4X3,3 сантиметра. Место скрещения охвачено кругом с четырьмя рукоятями (одна из них отломлена) – все это напоминает штурвальное колесо (диаметр его 2 сантиметра). На лицевой стороне креста надпись по концам ЦРЬ 1С ХС , внизу неразборчива. Кроме того, на лицевой же стороне имеются мелкие неразборчивые надписи по перекладине и столбу креста. На обороте креста написана цитата из 67-го псалма.
По сообщению научного сотрудника Института языка и мышления С. Л. Чернявской, расшифровавшей эту и другие надписи на крестах, крест с такой надписью давался или брался с собой отправляющимися на войну, в поход или в дальнее трудное путешествие. По особенностям надписи С. Л. Чернявская датирует крест как самое позднее XVI веком. Надпись не совсем точно воспроизводит канонический текст псалма. В ней есть лишнее слово «вси» и, повидимому, другое, неразобранное слово «ъираизыд»».
«Медаль из низкопробного серебра с изображением кентавра в короне, вооруженного булавой и четырехугольным щитом, имеет две пары отверстий по краям для прикрепления ее к упряжи или одежде. К нижней паре отверстий сохранились ровдужные ремешки. Изображения на этой медали представляют полную аналогию с изображениями медали, хранящейся в Красноярском краевом музее (инвентарный № Э177-1) и принадлежавшей когда-то якутскому шаману Мархинского улуса Витейского округа (поступила в музей в 1930 году среди предметов, собранных у населения Таймырского национального округа). Медаль музея медная, несколько меньших размеров (диаметр ее 10,5 сантиметра) и имеет иной орнамент между ногами у хвоста кентавра. Сама же фигура кентавра совпадает на обеих медалях вплоть до мельчайших деталей, за исключением тавра на крупе, которого на медали с острова Фаддея нет. Медаль с Мархинского улуса производит впечатление более искусно сделанной, а медаль с острова Фаддея кажется копией, которая была отлита в форме, сделанной по медали типа бывшей в пользовании в Мархинском улусе».
«Эти пластинки завозились, очевидно, на север Сибири для сбыта коренному населению и служили, с небольшими переделками, для украшения шаманских и женских одеяний, а также в качестве поделочного материала для разных изделий из меди и олова. Медные орнаментированные пластинки, правда не прямоугольной формы, а в виде полумесяца, но таких же размеров и также несколько выгнутые, до сих пор служат необходимой принадлежностью женского национального костюма нганасанов и энцев Таймыра. Чтобы быть превращенными в пластинки («баса») с женских нганасанских комбчнэ, найденные на острове Фаддея пластинки должны быть вырезаны вдоль одной из сторон, и у них следует немного подрезать углы».
«На концах ремешков, пропущенных через трубки, привязаны куски медных пластинок, обломки медных подвесок в виде колесиков и т. п. До сих пор такие трубки представляют необходимую принадлежность костюма нганасанских женщин, которые носят их на бедрах кпереди, где они, вместе с подвешенными к ним кольцами и колесиками, образуют целые гирлянды. Такие трубки находятся в коллекциях Красноярского музея (например, № Э110-19). Они имеют длину 7,5 – 9,5 сантиметра, диаметр 0,6 – 0,7 сантиметра. Совершенно несомненно, что люди, потерпевшие аварию у острова Фаддея, везли такие трубки для сбыта.
Такие медные кольца и сейчас в Таймыре вшиваются в пояса (телеги) и служат для привязывания к ним обуви, ножей, сумочек и т. д.»
«Такие подвески до сих пор встречаются у нганасан на женской и шаманской одежде. В XIX веке они еще изготовлялись в Сибири специально для сбыта «самоедам», то есть нганасанам и энцам».
Оружие и иное снаряжение русских путешественников начала XVII века
«Из снаряжения все, что относилось к огнестрельному оружию, было оставлено на острове Фаддея ружейные замки и, как мы знаем, одно поломанное ружье, свинец, пулелейки, пули, картечь, рог для пороха). Очевидно, при аварии ружья были испорчены, порох подмочен, и все это стало ненужным. Зато такие предметы, как огниво с кремнем и трутом, шила, нитки, струг, стамеска, сера, были взяты с собой. По вполне понятным причинам был оставлен на острове Фаддея безмен, поскольку торговая цель экспедиции после аварии сама по себе отпала. Исключительно на острове Фаддея найдены предметы, служившие частями и снаряжением судна (пробои, гвоздь, крюк, блок, а также кусок от самого судна). Следовательно, авария, без сомнения, произошла именно у этого острова). Компас и солнечные часы, необходимые и при сухопутном путешествии в неизведанных странах, были взяты потерпевшими крушение с собой на материк».
«Наиболее необходимые и ценные из бытовых предметов, как то: одежда, кортик, обувь, ложки, естественно, оказались там, куда перешли путешественники, то есть на берегу залива Симса. Понятно, что люди XVII века захватили с собой и часть крестов и икон, а также такой ценный документ, как жалованная грамота. Но целый ряд предметов бытового обихода, не являющихся предметами первой необходимости, как пуговицы, пряжки, зеркало, часть крестов, замок и т. п., были оставлены у места крушения. Там же были оставлены шахматы. Менее понятно оставление долота, кожаного пояса и кожи – вещей, во всяком случае, не бесполезных для потерпевшего крушения; возможно, что это было вызвано спешкой, а, может быть, этих вещей было в излишке, и потому часть их была оставлена на месте аварии».
«Как люди своего времени, русские путешественники XVII века имели с собой, разумеется, нательные кресты и небольшие иконки, тоже обнаруженные на острове Фаддея и в заливе Симса.
В их распоряжении находилось типичное для XVII века русское вооружение – лук, стрелы, колчаны, пищаль с пулями в виде свинцовых шариков, топоры, лучковое сверло.
Даже веревки, которыми они пользовались, и те обнаруживают свое чисто русское происхождение. Веревки эти мочальные, лыковые. Тот же Ламартиньер при описании городка Вичоры упоминает паруса, вытканные из мочала, а также мочальные канаты и снасти для судна. Комментируя это сообщение, Семенкович отмечал, что «употребление мочальных веревок не вывелось у нас и до сих пор».
«На одной из деревянных рукоятей ножей, обнаруженных в 1941 году, оказалась надпись, четко вырезанная славянской вязью. М. В. Фармаковский предположительно прочел на ней имя владельца ножа – «Акакий» – и, видимо, его прозвище, заменяющее фамилию «Мураг». Проф. Гейман находит возможным читать эту надпись почти так же: «Акакий Мурманец».
На второй рукоятке ножа из находки в заливе Симса тоже имеются следы аналогичной по характеру резной надписи вязью.
Наконец и в 1945 году нам посчастливилось вновь найти в заливе Симса обломанный нож с деревянной рукоятью, украшенной двумя поясками надписей, опять-таки выполненных вязью.
В ножнах четвертого ножа, выделявшегося среди всех остальных своими размерами и формой, «кортика», как его называет Б. О. Долгих, оказался фрагмент документа, писанного характерной русской скорописью XVII века на обычной для того времени бумаге. По предположению Б. О. Долгих, фрагмент этот остался от документа, свернутого первоначально в виде узкой длинной полоски, а затем всунутого в ножны между кожей и клинком «кортика».
«На род занятий этих русских путешественников XVII века прямо указывают остатки принадлежавшего им охотничьего вооружения и снаряжения. Кроме огнестрельного оружия, они имели лук и стрелы. Последние имеют особое значение для характеристики охотничьего промысла. Стрелы эти трех разновидностей: развильчатые – с V-образными наконечниками для охоты на водяную дичь, боевые на крупного зверя – с массивными узкими остриями и стрелы с тупым наконечником – томары, специально приспособленные для того, чтобы бить крупного зверя, не испортив ценной шкуры.
Наконечники-томары выделяются как высоким качеством материала – их делали из превосходной мамонтовой или моржовой кости, так и чисто художественным совершенством работы. Большие наконечники изящной грушевидной формы кажутся сначала массивными и тяжелыми, в действительности же они поражают своими неожиданно тонкими стенками.
Это имело свой смысл: при незначительном весе, ускорявшем полет; наконечники такого рода обладали большой ударной площадью, облегчавшей попадание. Вместе с тем, не теряя своей силы, удар такого наконечника оставался сильным, но тупым, как то и требовалось, чтобы не портить шкурку. (В. П. Чернецов сообщил мне, что тупоконечные стрелы применяются также для того, чтобы стрелы при стрельбе не втыкались в дерево и не застревали в нем, что было равносильно потере их).
Кроме тупых стрел с костяными наконечниками, были также томары деревянные, вырезанные из сплошного куска дерева; остатки их оказались и на острове Фаддея. «Соболи, – писал в половине XVII века об употреблении таких стрел-томаров Кильбургер, – ловятся отчасти сетями и силками, а отчасти [бьются] луками и тупыми стрелами».
Развильчатые стрелы были столь же широко распространены в то время; участники экспедиции Баренца видели у самоедов (ненцев) точно такие же стрелы с V-образными железными наконечниками.
Само собой понятно, что владельцы этих разнообразных по типу стрел должны были умело пользоваться ими. «Все московиты, – писал Ламартиньер о встреченных на Севере русских, – грузны, крепки, подвижны, ловко стреляют из лука».
Еще раньше, в 1615 году, о высоком уровне развития у русских стрельбы из лука писал Петр Петрей:
«Имя мосох, или московит, означает того, кто ведет трудную и суровую жизнь, того, кто часто натягивает свой лук, стреляет. Московитяне все это делают; от самой ранней юности они учатся и стрелять из лука стрелами и ходят туда и сюда, упражняются во всякого рода трудных и тягостных занятиях...
При этом они издревле, да и ныне по-прежнему, как на войне, так и на охоте употребляют преимущественно лук и стрелы и так ловко и искусно умеют обходиться с этого рода оружием, что у них ни одной стрелы не пропадает даром. Они имеют луки различных видов, сделанные весьма изящно, разными цветами испещренные и украшенные, и подобных невозможно найти в других странах».
Оригинальные по форме деревянные стерженьки, найденные на острове Фаддея, тоже служили для охотничьего промысла в качестве насторожек к ловушкам на пушного зверя».
«Из охотничьего снаряжения следует отметить еще и рогатину, древко которой со следами вставленного в него железного клинка уцелело в заливе Симса.
Особенно же интересно наличие в инвентаре, обнаруженном на острове Фаддея, пищали и боеприпасов к ней, значительного количества свинцовых пуль и свинца, а также, по-видимому, совершенно разложившегося пороха, хранившегося в специальном маленьком бочонке, и пулелеек.
Русские мореходы-промышленники имели, следовательно, первоклассное по тому времени огнестрельное вооружение.
Такой вывод может сначала показаться неожиданным, но в связи с этим следует вспомнить, что еще во времена Баренца русские промышленники были хорошо знакомы с огнестрельным оружием и постоянно пользовались им в своей охотничьей практике. Один из двух «начальников» артели русских промышленников, встретившей спутников Баренца на обратном пути с Новой Земли, попросил у них порох, а когда лапландец, ходивший по их поручению в Колу, вернулся обратно, он принес куропатку, которую «дорогою убил из ружья». Отсюда следует, что ружьем умели пользоваться и лопари. Огнестрельное вооружение имело, разумеется, особенно высокую ценность.
С чисто промысловой точки зрения промышленники, зимовавшие в заливе Симса и побывавшие на острове Фаддея, были, таким образом, подготовлены к путешествию в условиях того времени очень хорошо.
Вместе с охотничьим оружием и промысловым снаряжением на острове Фаддея оказались остатки рыболовной снасти: обломок железного рыболовного крючка, такой же гарпун, многочисленные поплавки и грузила от большой морской сети. Грузила для сети были двух типов. Одно грузило изготовлено было из специально обрезанного основания оленьего рога, снабженного отверстием для привязывания. Второе грузило принадлежало к широко распространенным и поныне на Севере России грузикам типа кибасов (Кибас – это обтянутый берестой камень, приплетенный четырьмя концами от той же бересты к деревянному гнутому ободу в 11/2 четверти диаметром, в центре которого он и помещается), состоящих из камня, оплетенного широкими полосками бересты в виде сумочки.
Сети при себе часто имели и казаки во время своих далеких путешествий. О брошенных из-за трудностей дороги товарах и сетях упоминает, например, известный землепроходец Елисей Буза при (изложении обстоятельств, связанных с его походами в юкагирскую землю.
Рыболовство и охота на морского зверя (с гарпуном) должны были, однако, иметь лишь подсобное значение, как источник продовольствия, немаловажный в условиях Севера.
Гораздо большее значение имел другой вид хозяйственной деятельности. Наряду с охотничьим промыслом товарного характера, рассчитанным на сбыт добытой дорогой пушнины, люди с острова Фаддея и залива Симса, по-видимому, в относительно широком для того времени масштабе занимались торговлей. Это видно уже из того, что при них находился безмен, остатки которого обнаружены на острове Фаддея.
Если безмен взят был вместе с самыми необходимыми предметами путевого снаряжения в далекую и рискованную поездку к восточным берегам Таймыра, то, очевидно, его владельцам даже и на далеком севере довольно часто приходилось совершать меновые операции, требовавшие точного определения веса тех или иных товаров. Кроме того, как профессионалы своего дела, эти торговцы XVII века имели в своем распоряжении также и специальный, достаточно богатый обменный фонд, в котором представлены почти все основные хорошо известные историку по письменным документам товары того времени, необходимые для торговли на Крайнем Севере.
В нем мы находим прежде всего такой традиционный, излюбленный жителями Севера товар, как различная металлическая посуда, начиная с объемистых медных котлов, которые, по устному преданию, сохраненному С. Крашенинниковым, когда-то шли в продажу за такое количество соболей, сколько их могло в котле поместиться и кончая оловянными чарками и тарелями. Здесь же оказался сырой металл – свинец и олово в мелких кусках, которое шло у туземцев на разнообразные нашивные украшения одежды и на инкрустацию изделий из дерева и других материалов».
Впрочем, Север всегда особенно остро нуждался не столько в олове, меди и свинце, сколько в железе. Острый «железный голод» застал на Таймыре и соседних с ним территориях еще в 40-х годах XIX века А. Ф. Миддендорф. У авамских самоедов железо тогда «составляло еще такую большую редкость, что его нельзя было добыть». На Таймыре «железо было так редко, – пишет Миддендорф, – что благодаря двум-трем гвоздям, я сделался благодетелем осинца, которого постигло несчастье, так как он не мог отыскать выпущенную им последнюю стрелу». Потребность в железе двести лет назад была, разумеется, еще сильнее, причем нужда в железе обострялась строгим запретом продавать туземцам железные изделия, в особенности оружие: «А больше того им с собой оружия и топоров и ножей не брать и того им ничего не продавать, а заповедных товаров – пищалей, зелья, саадаков, сабель, луков, стрел, железец стрельных, доспехов, копей и рогатин и иного какого-нибудь оружия, на продажу и топоров и ножей и всяких заповедных товаров не возить». Запрещалось торговать не только оружием, но и вообще «иным каким оружием». Вполне возможно, что часть железных изделий, оказавшихся на острове и в заливе, тоже могла предназначаться для торговых целей: чем строже были запрещения, тем сильнее становился соблазн продажи запретных товаров, цена которых соответственно возрастала, приближаясь, вероятно, нередко в той или иной степени к той баснословной, впрочем и для XVI века, цене, которую в свое время отмечал, со слов Дм. Герасимова, П. Иовий Новокомский. Указанный им способ оценки железного топора оказывается, кстати, совершенно таким же, как отмеченный Крашенинниковым, и Богоразом для медных котлов.
«Было время, – пишет Иовий, – когда эти меха покупали за более дешевую цену. Именно, самые отдаленные племена Севера, совершенно незнакомые с более утонченным образом жизни и с нашей подчас гнетущей роскошью, прежде обменивали эти меха с великим простодушием на дешевые и часто смешные предметы. Так, например, жители Печоры обыкновенно выплачивали за железный топор столько собольих шкурок, сколько их, связанных вместе, московитские купцы могли протащить в отверстие топора, в которое влагается ручка».
Столь высокая оценка железного топора, вещи самой обыденной, справедливо объясняется В. Г. Богоразом тем, что из всех орудий каменного века каменные топоры были наименее пригодны к работе, и потому жители Сибири особенно высоко ценили железные топоры.
Очень выразительна с этой стороны и находка многочисленных иголок, заключенных в специальные коробочки. Меновая ценность этих иголок станет понятной, если привлечь этнографические данные. В одном из записанных мною около Жиганска местных преданий «о прежних людях» с тонким юмором рассказывается, как один человек в старину увидел другого в слезах. «Почему, – спрашивает он, – ты так горько плачешь? Сын твой разве умер?» – «Нет, – отвечает ему плакавший, – разве стал бы я о сыне плакать. У меня в самом деле большое горе: единственную мою костяную иглу я сломал».
Неудивительно после этого, что среди товаров, которые должны были иметь обеспеченный сбыт среди тунгусов, неизвестный англичанин около 1616 года упоминает вместе с голубыми бусами «иголки круглые и трехгранные». Железные иглы входили, по данным С. В. Бахрушина, в состав «подарков», предназначавшихся для ясачных людей в качестве государева жалованья».
«Следы деятельности человека в ближайшем окружении избушки были представлены, кроме найденных членами экипажа гидрографического судна «Норд» медных котлов, также и уцелевшими, вероятно еще на своем первоначальном месте, полозьями от нарт. Часть их лежала в 10 – 15 метрах к северу от избушки на той же галечной косе; часть в 20 метрах к югу от нее в таких же условиях. Котлы, как мы знаем, были перенесены в 1941 году на расстояние около 200 метров к северу от избушки и здесь, на месте стоянки топографического отряда, оставлены. Вместе с ними мы нашли на этом же месте одну плечевую кость человека, частично окрашенную окисью меди; долгое время она, по-видимому, лежала около избушки в одном из медных котлов или рядом с ним и пропиталась вследствие этого медной окисью. Там же, на гальке, собраны были и стеклянные бусы, совершенно аналогичные имевшимся внутри избушки.
Кроме того, Т. Н. Анисимов, участвовавший в наших работах по раскопке избушки, сообщил позже, уже на судне, что в 1944-1945 годах он нашел на значительном расстоянии к юго-востоку от избушки на возвышенности в тундре около поставленной там топографической вехи какой-то деревянный «посох с набалдашником». Длина посоха была 40 – 50 сантиметров, набалдашник был довольно тяжелый, «в виде шарика» темного цвета. Материал его напоминал по виду эбонит. Длина набалдашника равна была, примерно, 10 сантиметрам, а на палке пониже шарика заметны были два выпуклых пояска. «Посох» так и остался в тундре. Это мог быть томар».
«Около нар, вблизи печи, оказались ножи, а также коловорот (лучковое сверло), представляющий один из самых необходимых инструментов в быту северных промышленников вплоть до XIX – XX веков, как туземных, так и русских. «Важную роль играет коловорот, который должен находиться на всех мужских санях, потому что большая часть починок производится перевязками», пишет, например, Миддендорф о ненцах. Это же лучковое сверло отмечает в качестве необходимой принадлежности хозяйства северных русских В. Г. Богораз, указывая, что по простоте своей конструкции оно восходит к прототипам каменного века».
«Поблизости от избушки находилась также и рогатина, которая в умелых руках промышленника должна была служить грозным оружием, рассчитанным прежде всего для охоты на белого медведя, ошкуя, как его издавна называли поморы».
«У самого входа в избушку валялись небрежно брошенные, но весьма ценные по тому времени большие медные котлы, которые во всяком другом случае заботливый хозяин не оставил бы в таком беспризорном состоянии.
Внутри избушки лежали остатки одежды, а вместе с ними совершенно целые и пригодные для дальнейшего использования в хозяйстве самые необходимые предметы: топоры, стрелы, сверла и даже такая неотъемлемая принадлежность каждого промышленника, с которой он не расстается ни на час, как ножи.
Известно, что самой необходимой принадлежностью каждого мужчины у русских в старину был железный поясной нож. Даже о великом князе московском Василии Ивановиче Герберштейн писал: «На поясе, по обычаю их родины, висели у него два продолговатые ножика».
Само собой разумеется, что с ножом никогда не расставались и русские промышленники на Севере.
«Нож, как ноготь, – говорят северные племена. – Ходить без ножа считается бедственным и вместе зазорным состоянием. Кто ходит без ножа, того просмеют соседские девки во всем околотке».
О том, что ножи, найденные в заливе Симса, были такими личными ножами, а не вещами, предназначенными для продажи, наглядно свидетельствуют именные надписи, сохранившиеся на рукоятях.
Вместе с ними здесь были оставлены и такие, особенно ценные по их редкости и значению в жизни мореходов предметы, как компас и солнечные часы».
«Ручка одного ножа, сохранившегося лучше других, сделана из корневища дерева и покрыта вырезанным на ней орнаментом. Первоначально эта ручка была инкрустирована оловом по линиям орнамента, но сейчас от него остался лишь один небольшой кусочек. Рукоять у лезвия сверху и снизу также была залита оловом. Точно такое украшение ножей применяют до сих пор долгане и нганасаны Таймыра, причем есть сходство не только в технике, но и в самом стиле орнамента ножа с залива Симса и современных ножей долган и нганасан. Нижняя часть орнамента у лезвия представляет, по-видимому, надпись вязью».
«Солнечные часы были на компасе сверху и представляют собой медный круг, который был, очевидно, припаян к ободу, образующему борт футляра компаса. На круге солнечных часов нанесены деления, означающие время с 4 до 20 часов. Полночь обозначена латинскими буквами RO. На круге укреплен вращающийся по оси равнобедренный треугольник. В поднятом положении он отбрасывает тень на циферблат, и таким образом, при соответствующей ориентировке по компасу, узнается время.
На картушках, находящихся на дне компаса и имеющих отверстие посредине для иглы, на которую надевалась стрелка компаса, латинскими буквами обозначено: NNO, ONO, О, ОБО, ЕЕО, Е, EEW, WEW, W, WNW, WNN. Север обозначен значком, обычным на старинных компасах, напоминающим лилию Бурбонов. Северо-восток, юго-восток, юго-запад и северо-запад не имеют буквенных обозначений и показаны тремя соединяющимися тонкими линиями».
«Бумажка, найденная в ножнах кортика, представляет собой остаток жалованной грамоты. Она была сложена в несколько раз и засунута в ножны вместе с кортиком. Ржавчина, изъевшая лезвие кортика, уничтожила и весь документ, кроме той его части, которая была ближе к ножнам и отделена от ржавчины лезвия несколькими слоями бумаги. Видимо владелец кортика (№ 24 по списку) был тем же лицом, которое имело жалованную грамоту.
Топоры по своим размерам и типу вполне аналогичны топорам, бывшим в употреблении у населения Таймыра до последнего времени, представляя нечто среднее между топором и легким колуном. Как мы уже отмечали, на острове Фаддея было найдено пять топоров, но судьба четырех из них неизвестна. Ни у одного топора не оказалось признаков того, что они были посажены на рукояти».
«Солнечные часы находятся на внутренней стороне крышки небольшого компаса. При открывании крышки между ней и компасом натягивается нить. Тень от нити падает на внутреннюю сторону крышки, на которой находится циферблат, и при соответствующей ориентировке часов по компасу указывает время. В вертикальном положении крышка удерживается при помощи крючочка. Коробочки часов полированные, мелкие детали и прокладки из меди.
Такие предохранительные пластинки на левую руку (при стрельбе из лука) были в употреблении на севере Красноярского края до последнего времени, только они делались обычно из кости. Но форма и размеры их совершенно аналогичны найденным на берегу залива Симса и на острове Фаддея».
«Один из ружейных замков сохранился полностью, хотя покрыт толстым слоем ржавчины. В курке сохранился даже кремень. Обычно считалось, что кремневые ружья стали появляться в Московском государстве с середины XVII столетия. Но так как путешественники, потерпевшие крушение на острове Фаддея, видимо были передовые люди, знакомые с техникой Западной Европы, то они имели возможность приобрести и эти новинки в области техники огнестрельного оружия, какими для этого времени являлись кремневые ружья. Вполне естественно, что для такой далекой и опасной экспедиции было взято с собой самое лучшее по тому времени оружие.
Одна пара ножниц имеет изогнутые лезвия и, несомненно, предназначалась для подстригания шерсти на оленьих шкурах перед пошивкой из них одежды, нюков и т. п. Они могли везтись и для сбыта и для собственного употребления».
«Такие цепи употребляются в оленьей упряжи на Таймыре, для соединения наголовника коренного оленя с поясом передового. Эти цепи очень ценились, и Миддендорф пишет, что цепь производила у нганасан большее впечатление роскоши, чем бриллиантовая диадема на великосветском балу у европейцев.
«Кукарка» – медный или железный стержень, прикрепленный вертикально к попсу передового оленя – служит для того, чтобы вожжа, протянутая между поясом и «кукаркой», не волочилась по земле. «Кукарки» в настоящее время бывают самых разнообразных типов – от простой деревянной или костяной пластинки до сложного изделия из меди или железа с инкрустацией из серебра и снабженного погремушками в виде колец. Встречаются и круглые медные кукарки в виде зубчатых колес на оси, вставленной во втулку, прикрепленную к поясу оленя. «Кукарки» с острова Фаддея не совсем обычного типа, но единственное, рационально допустимое назначение этих изогнутых в форме вопросительного знака стержней было служить в, качестве «кукарок». Такое предположение тем более вероятно, что «кукарки» имеют отверстие, как нельзя более подходящее для прикрепления их к поясу оленя при помощи ремешка.
Пулелейки имеют вид щипцов. Форма для пули представляет собой закрытую полость, когда ручки щипцов сжаты. Через небольшие отверстия в нее наливался расплавленный свинец. Раздвигая ручки, открывали тем самым форму, и из нее выпадала готовая пуля.
Щипчики для выщипывания бороды и усов совершенно аналогичны таким щипчикам в одной из коллекций Красноярского музея, собранной в Манчжурии в 1900-х годах».
Ловушки на зверя
На месте аварии были оставлены насторожки от промысловых ловушек. Очевидно, это объясняется тем, что, уходя с острова на материк, потерпевшие крушение не имели в виду где-либо задерживаться в течение долгого времени. Поэтому можно предполагать, что постройка избушки на берегу залива Симса не входила в первоначальные планы путешественников и была вызвана лишь последующими обстоятельствами. Также не совсем понятно оставление на острове части монет, не представлявших особой тяжести. Вероятнее всего, что потерпевшие крушение имели намерение впоследствии вернуться на место аварии и забрать все остальное, но им это сделать не удалось.
«…ловушками, по примеру жителей русского Севера, ловили песцов в 1510 году на Новой Земле спутники В. Баренца. «Мы сделали, – писали они, – из толстых досок ловушки, на которые накладывали камни, окружив эти ловушки глубоко вбитыми острыми кольями, чтобы нельзя было прокопать проход снизу. Этим способом мы время от времени ловили песцов». А. И. Малеин указывает, что в немецком переводе сказано иначе: «Мы сделали несколько ям, на которые клали толстую доску и камень, которые сами собой опускались, как только песец попадал в яму».
Среди подлинных иллюстраций к описанию плаваний В. Баренца, сочиненному Г. де-Фером, имеются также и замечательные по их точности изображения ловушек. На одном рисунке показано, как голландцы «вышли из дома и очистили от снега песцовые ловушки». На других рисунках, иллюстрирующих добычу медведя и починку лодки, пасти показаны в настороженном состоянии. На этих рисунках отчетливо видны вбитые в снег или землю колья, огораживающие в два параллельных ряда внутреннее пространство ловушки, а также и крышка, придавленная специальной тяжестью сверху. Основной тип ловушек, как свидетельствуют эти рисунки, остался неизменным на протяжении четырех веков. Судя по разнообразию форм наконечников стрел и наличию ловушек, охота была специализированной, главной ее целью являлась добыча ценного пушного зверя, шкурки которого несомненно предназначались не для собственного употребления, а шли в продажу. Масштабы промысла, по-видимому, вполне соответствовали его характеру. Во всяком случае, общее число стрел и наконечников к ним, обнаруженных в заливе Симса и на острове Фаддея, является значительным и вполне достаточным для промысла, так как после стрельбы выпущенные стрелы, разумеется, тщательно подбирались и снова шли в дело. Большое количество найденных на острове Фаддея насторожек (120 штук) еще более определенно указывает, что добыча пушного зверя производилась в относительно большом масштабе – десятками, а то и сотнями ловушек».
О Мангазее
«Основанный в 1601 году, Мангазейский город, «закинутый в глубь «студеной тундры», почти под самый полярный круг, среди воинственных племен, «кровавой самояди» и других «немирных» иноземцев, отрезанный от Руси и даже от прочей Сибири бурями Мангазейского моря (так называлась в XVII веке юго-западная часть Карского моря), несмотря на все невыгоды своего местоположения, был в течение пяти десятилетий XVII века одним из важнейших центров русских промыслов в Сибири». «Мангазея в старину – это золотое дно, своего рода Калифорния, куда жадно стремились за добычей драгоценного пушного зверя жители нынешних северных губерний – Архангельской, Вологодской, Пермской», – пишет Буцинский.
«Златокипящая государева вотчина» – патетически восклицал при упоминании о богатствах Мангазеи русский государственный деятель XVII века Аф. Палицын.
Здесь оканчивался один из древнейших торговых путей с Руси в Зауралье – «Чрезкаменный путь». Отсюда шли русские промышленные люди, а за ними ясачные сборщики и вообще царские служилые люди дальше на север и восток Сибири: на Енисей, в глубь сурового Таймыра – на Пясину, на Тунгуски, в бассейн Вилюя и в долину Лены. Вплоть до основания Якутска именно Мангазея оставалась тем центром, откуда производились открытие и захват северо-восточной Сибири, куда стекались пушные богатства с большей части Енисея и дальней Лены».
Жилище путешественников
Загадочная избушка в заливе Симса, хранившая в своих развалинах тайну мореплавателей XVII века, представляла собою небольшой, квадратный в плане, сруб, рубленный в «угол» из тонких, но тщательно подобранных бревешек плавника – прямых, одинаковой толщины. Площадь избушки была равна 7,6 метра.
В августе 1945 года на месте избушки уцелели остатки всего только двух нижних венцов сруба, засыпанных снаружи галькой и потому незаметных со стороны. Н. И. Линник и другие работавшие с ним лица видели три венца, должно быть, находившихся сверху над нижними двумя, сырыми и непригодными на топливо. Со слов каюра Широких, один из очевидцев, Г. Жероковский, утверждал даже, что первоначально избушка была высокой и имела «два этажа» или полати. Это противоречит впрочем, показаниям Линника, которые заслуживают несравненно большего доверия, чем слова каюра.
Со всех четырех сторон избушку засыпали галькой, образовавшей вал высотою до 40 сантиметров над уровнем косы, на которой стояла избушка. Вал этот, или, как сказано в описании Б. О. Долгих со слов Н. И. Линника, «возвышение из береговой гальки, на котором стояла избушка», однако, не достигал уровня порога двери избушки. Он должен был хорошо защищать обитателей избушки от пронзительных ветров и холода.
«Как была устроена крыша избы – неизвестно, но, по-видимому, она была засыпана сверху тонким слоем гальки или не засыпана вовсе, ибо в противном случае во внутренности жилища лежал бы толстый слой гальки. В том же случае, если бы этот слой был удален в результате раскопок 1941 года, на старом галечном валу, окружавшем избушку, имелась бы свежая насыпь, которую, однако, мы не заметили.
Вход был устроен со стороны, противоположной морю, с востока. Справа от входа, в северо-восточном углу избушки, помещалась печь, сложенная из нескольких крупных и более мелких плит гранита, доставленных с ближайшей возвышенности – около ручья. Судя по уцелевшей части, печь была сходна с печами типа «каменок», имевшихся в курных русских избах и черных банях, отличаясь от них только своими небольшими размерами, соответствовавшими размерам самого помещения. Трубы в таком случае она, разумеется, не имела, и дым шел прямо в избу.
Налево от входа первоначально помещались два бревна, перегораживавшие тесную внутренность сруба на две неравные половины: узкую южную и более широкую северную, где находилась печь.
Предполагать здесь наличие какой-либо перегородки трудно, тем более что никаких следов врубания этих бревен в стены избы не было-замечено. Да это было бы нецелесообразно – слишком уж небольшим было бы это отгороженное пространство. Вполне вероятно, напротив, что эти два бревешка просто покоились на двух камнях, уцелевших на их месте к нашему приходу, и служили основой для лежанки, для нары. Место же это для нары вполне удобно, так как находится вблизи печи, в длину и ширину вполне достаточно для расположения на нем взрослого человека, и вдобавок оставшееся свободным пространство, к которому обращено отверстие печи, могло быть использовано для разных хозяйственных домашних дел.
Внутри избушки уцелели остатки одежды, бытовой утвари и прочего имущества. Большинство находок лежало при этом, как следует из сообщения Н. И. Линника, на месте предполагаемых нар, как раз около них, в средней части избушки; здесь найдены были остатки подушки, сохранившиеся в виде мерзлого комка перьев и пуха. На нарах, следовательно, спали и отдыхали. Домашние работы выполнялись, очевидно, тут же, на нарах, и в середине избушки, перед самым огнем».
«В южной части обитатели избушки могли отдыхать и спать на наре, а в восточной, пользуясь печью-каменкой, варить пищу и заниматься различными домашними делами, расположившись перед огнем, сверкавшим из ее жерла».
«Избушки такого рода – «поварни» – широко были распространены по всему нашему Северу. Они служили полярным путешественникам достаточной защитой от пронизывающих ветров и стужи Арктики, а вместе с тем не требовали для своего сооружения большой затраты труда, времени и в особенности столь драгоценного на побережье Ледовитого океана плавника.
Избушку эту строили, следовательно, умелые, опытные люди, привычные и хорошо приспособленные к условиям Крайнего Севера.
Как знатоки своего дела, строители избушки заранее взвесили все особенности окружающей местности. Они выбрали место для нее с полным учетом всех обстоятельств, которые могут возникнуть в зимнее время.
Избушка поставлена на обширной косе, где имелся плавник, необходимый для отопления и строительства. Соседняя местность летом и весной изобилует водоплавающей птицей. В тундре встречаются северные олени и песцы. Она стоит вдали от коренного берега, где были бы неизбежны снежные заносы, тогда как с косы сдувало снег, и запасы плавника оставались всегда на виду.
Все здесь было заранее рассчитано, все учтено.
Избушка и найденные в ней вещи являются, таким образом, признаками обычной зимовки промышленников, которые устроились в заливе Симса прочно и обстоятельно, рассчитывая провести в ней всю долгую полярную зиму.
Именно так рекомендовал устраиваться зимовщикам в полярных странах страстный ревнитель идеи Северного морского пути М. В. Ломоносов».
Находки в избушке дают право вспомнить, что в инструкции Чичагову, направленному по замыслу Ломоносова для отыскания возможного прохода сибирским океаном в Восточную Индию, Ломоносов, обобщая многовековый опыт своих земляков-поморов, писал, что если мореплаватели по необходимости попадут в такое положение, «когда возвратной путь далек и лето уже поздно», то они должны «всячески стараться.... выбрать удобное место заблаговременно, и построить из стоячего лесу или плавнику избы и печи, буде есть глина, а буде нет, то из дикого валуну каменки или очаги».
Транспорт путешественников
«Как перевозочное средство на охоте и при доставке плавника на топливо употреблялись нарты. В отличие от туземных оленеводческих нарт, они невысокие и относительно малого размера. Такие нарты, с помещенной на них поклажей, вероятно, тянули люди, может быть с помощью припряженных к ним собак, если последние имелись».
Питание
«Что послужило причиной гибели этих людей, станет ясным, если учесть наличие там же многочисленных костей песца.
Обитатели избушки несомненно употребляли песцов в пищу, иначе разрозненные кости не находились бы так близко у печи. Для целей промысла достаточно было бы ободрать зверька и выбросить тушку наружу. В данном же случае не только накоплено много костей песцов внутри самой избушки, но и вскрыты все их черепа, что сделано было для извлечения мозга.
В обычное время русские люди песца никогда не ели и относились к такой «поганой» пище с отвращением. Только крайний недостаток в пище, только самая непосредственная угроза голодной смерти могла их заставить питаться песцами.
В этой связи интересно отметить, что, по свидетельству известного советского полярника А. И. Минеева, мясо песцов вполне съедобно. Очищенное от жира, оно не пахнет ворванью и вообще не обладает каким-либо неприятным запахом. Вместе с тем, как свидетельствует Минеев, печень песца, по-видимому, очень ядовита. Когда собак кормили тушками песцов, они съедали все мясо, а печень оставляли нетронутой. Очевидно, печень песца, помимо ядовитости, имеет еще и неприятный запах или вкус.
Итак, картина неудачно закончившейся арктической зимовки в заливе Симса встает перед зрителем со всей силой непосредственного впечатления.
Перед нами лежат кости песцов, мясом которых питались голодавшие промышленники, чтобы спасти себя от мук голода, угрожающей им гибели. Здесь же мы видим и кости самих обитателей избушки, людей, ставших жертвой этой трагедии, медленно нараставшей во мраке полярной ночи, под завывание ледяного ветра в маленькой избушке, оказавшейся буквально на краю света и отрезанной от всего остального человеческого мира тысячеверстными снежными пространствами».
Посуда
«Клеймо на оловянных тарелках имеет вид испанского щита, на котором нанесены в два ряда буквы. Как известно, олово «в блюдах и тарелях» являлось одним из самых ходовых товаров, которые сбывались коренному населению Сибири в XVII веке. Такие тарелки назывались тогда «брабантскими»».
Котел имеет следующие размеры: диаметр дна 26 сантиметров, диаметр по верху 31 сантиметр, высота 14 сантиметров. Ручка котла сделана из массивного четырехгранного прута, в поперечнике около 1,5 сантиметра. Общий вес котла (с ручкой) 2600 граммов. Котлы такого типа до сих пор в употреблении у коренного населения Таймыра и, в частности, нередко встречаются на «ледовках» (наземных могилах) нганасан. В них приносят воду или снег и лед; такие котлы употребляются для варки мяса и рыбы в небольших семьях. Дно котла выпуклое, ушки, в которые вставлена ручка, сделаны из приклепанных к котлу медных круглого сечения прутов.
Этот котел был без ручек, лишь с ушками для нее. Ушки составляли одно целое со стенками и были вырезаны в форме треугольников. Диаметр дна 19,5 сантиметра, диаметр по верху 26 сантиметров, высота боковой стенки 13 сантиметров. Вес 1450 граммов.
Таз (миска) без ушков. Диаметр дна около 17 сантиметров, диаметр по верху около 19 сантиметров, высота 6,5 сантиметра, вес 530 граммов. Наружная поверхность дна и стенок орнаментирована параллельными кругами. Другой таз (69а) таких же размеров и также орнаментирован, но более массивный (вес 625 граммов). В таких тазиках подается пища на стол (мясо, рыба, жир, юкола, порса и т. п.), замешивается тесто и т. д. Напомним, что медь «в котлах и тазах» была самым ходовым товаром в Сибири XVII века».
