Экспедиция весной на междуречье Амура и Зеи
Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Последние годы я работал в составе Амурской комплексной экспедиции Академии наук СССР. По специальности я геоморфолог (Геоморфология – наука, изучающая рельеф земной поверхности, его происхождение и законы его развития и изменения.). Наш геоморфологический отряд, которым руководила известный знаток природы Дальнего Востока Вера Васильевна Никольская, занимался изучением рельефа и процессов его формирования на громадной и разнообразной территории бассейна Амура. Мы путешествовали по горам и равнинам, начиная от горнотаежной Шилки и степной Аргуни в истоках Амура до заболоченной, озерной тайги низовьев великой реки.
Амур и его малые и крупные притоки отличаются неспокойным нравом. Во время летних муссонов, когда с Тихого океана на материк накатываются переполненные влагой воздушные массы и начинают идти бесконечные дожди, реки вздуваются, выходят из берегов и заливают на многие километры поля, луга, леса, города, поселки и деревни. Наводнения приносят неисчислимый урон нашему хозяйству, разрушая мосты и дороги, дома и фабрики, смывая урожаи с полей, губя сено на лугах. Особенно часты были катастрофические наводнения в 50-х годах.
Амурская комплексная экспедиция Академии наук СССР создана для того, чтобы всесторонне изучить природу и перспективы развития хозяйства бассейна Амура. Экспедиция должна была сказать, как обуздать неспокойный нрав рек, как вести борьбу с губительными наводнениями, где возводить плотины будущих гидростанций и устраивать водохранилища, как лучше использовать дешевую энергию рек в быстро растущем народном хозяйстве края. В течение нескольких лет гидрологи и гидроэнергетики, геологи и географы, почвоведы и ботаники, экономисты и агрономы, лесоводы и транспортники, луговеды и ихтиологи расходились и разъезжались на автомашинах, поездах, самолетах, лошадях и катерах по просторам Приамурья, чтобы после окончания работ дать обоснованный перспективный план использования естественных ресурсов и развития хозяйства территории. Исследования велись на обоих берегах Амура в тесной взаимопомощи советских и китайских специалистов.
Обычно отряды экспедиции работали летом. Но для полного выяснения всех закономерностей природы, в частности рельефообразования, необходимо было увидеть своими глазами и зимние ландшафты Приамурья, выяснить характер залегания снежного покрова, изучить ход таяния снега и стока талых вод.
Для выполнения этих задач наш отряд выехал ранней весной 1959 г. на Дальний Восток. Еще в Чите мы простились с одним из наших товарищей Валерием Чичаговым, который должен был провести наблюдения над снежным покровом в забайкальских истоках Амура. Я высадился в Свободном на Зее для изучения зимне-весенних аспектов природы Среднего Приамурья. Вера Васильевна Никольская с сотрудницей следовала дальше на восток, в нижнее течение Амура.
На вокзале в Свободном меня встретил мой единственный спутник, водитель автомашины ГАЗ-63 Валентин Рябов. Был довольно ощутимый мороз, снег сверкал под солнцем. Закутав больное горло (в поезде заболел ангиной), я сел в кабину машины – и работа началась.
Амуро-Зейское междуречье представляет собой обширную возвышенную равнину, сложенную толщей рыхлых песков, галечников и глин, уходящих на глубину в несколько сот метров. Эти рыхлые отложения накапливались в опускавшейся в течение мезозоя и кайнозоя впадине, в которую с окружающих возвышенностей и гор реки сносили обломочный материал, образуя озерно-речную равнину. В середине четвертичного времени эта равнина начала подниматься. Амур и Зея глубоко врезались в нее, а их притоки начали расчленять равнину, все глубже и дальше вгрызаясь в рыхлые, податливые породы. Сейчас лишь центральные, наиболее удаленные от крупных рек участки междуречья сохранили первоначальный облик плоской заболоченной равнины. Сюда еще не дошел свежий врез рек, и эти участки пока замерли в своем равнинном полусне.
Все междуречье Амура и Зеи, за исключением самого южного ее уголка близ г. Благовещенска, покрыто лесами. На юге это дубовые леса с примесью сосны, ели и березы. В начале лета лесные поляны и опушки покрываются густым ковром трав и цветов. Здесь и ярко-оранжевые троллиусы, которые в Сибири называют жарками, и красные с черными крапинками саранки, и желтые лилии, и пышные кусты крупных белых диких пионов. Чем дальше к северу, тем больше лиственницы, которая, перейдя через железную дорогу, почти полностью вытесняет более теплолюбивый дуб. На самом севере междуречья, в предгорьях хребта Тукурингра-Джагды, тайга имеет уже совсем восточносибирский облик с господством роняющей на зиму хвою лиственницей.
Климат Приамурья резко сезонный. Зима мало отличается от суровой, морозной малоснежной зимы центральных частей Сибири. Можно сказать, что зимой в Приамурье, несмотря на то, что оно относится к приморскому Дальнему Востоку, господствует Сибирь. Летом же чувствуется теплое и влажное дыхание Тихого океана. Муссон, приходящий в июле – августе, приносит и сбрасывает около трех четвертей всех осадков, выпадающих за год. Летом Приамурье становится уже не континентальной, а приокеанической областью.
Я приехал в район работ, когда снег, достигнув максимума своей толщины, начал таять. Ночью ртуть в термометре опускалась до 15–20, а иногда и 30 градусов ниже нуля. Днем, когда с безоблачного неба сверкало яркое солнце, на открытых южных склонах температура воздуха поднималась до нуля, а то и на 1–2 градуса выше. Работа началась как раз вовремя. Опоздай я на несколько дней, и было бы поздно – начало снеготаяния было бы упущено.
Итак, наша машина покинула город Свободный и направилась по замерзшей дороге к большому селу Климоуцы, улица которого тянется на несколько километров. Оно располагается в центральной части южной половины междуречья. В районе села предстояло провести первые наблюдения.
В первый же вечер возник вопрос: где и как ночевать? В деревне? Пораздумав, решили рискнуть и переночевать там, где застанет ночь. В кузов нашей крытой машины мы набросали сено и в него зарыли спальные мешки (у нас не было зимних меховых или пуховых мешков, пришлось довольствоваться ватными) – и постель готова. Весело шумит над костром вмиг закоптившийся чайник, разогреты консервы, нарезано сало – ужин готов, а уничтожить его не хитрое дело. Последний взгляд на сверкающие в небе звезды и спать.
Самое трудное – это нырнуть в ледяной спальный мешок. Влезешь, как в холодную воду, и некоторое время лежишь, дрожишь, вытянувшись или прижав колени к подбородку и стараясь не шевелиться. Постепенно мешок нагревается, и лишь в его дальних углах остается холод. А к утру даже жарковато становится под слоем пахучего сена, хотя у рта мешок покрывается мохнатым инеем. Вставать тоже не очень приятное занятие. Для того чтобы покинуть нагретый собственным теплом мешок и вылезти на мороз в 15–20 градусов, нужна некоторая сила воли. Да и сон еще не прошел окончательно. Вот и лежим рядом с Валентином, притворяемся, что спим, а сами ждем, кто первый соберется с духом и встанет.
После завтрака – за работу. Берем плотномер – для измерения плотности снега и последующего вычисления запасов воды в нем, мерную рейку – измерять мощность снежного покрова, лопату, рулетку, компас, термометры, дневник и идем по снежной целине. Закладываем профили через типичные формы рельефа и растительные группировки. Разрезы в снегу копаются быстро. Описываем строение снежной толщи, измеряем плотность и мощность снега и идем дальше к следующему разрезу.
Накапливается фактический материал, цифры, наблюдения. А в голове уже возникают обобщения. Во всех разрезах внизу рассыпающиеся, звенящие льдистые продолговатые кристаллы снега. А сверху снег более плотный, белый, мелкий. Быть может, внизу так называемый глубинный иней? Каково его происхождение? Почему он встречается повсюду? Ответы придут потом, в Москве, когда будет обработан весь материал.
Мощность снежного покрова изменяется закономерно. Максимум обычно у лесных опушек, по краям полей. Сюда навеваются сугробы. Их поверхность покрывается под теплыми лучами мартовского солнца тонкой ледяной корочкой. Корочка сверкает, блестит, иногда образует нависающие округленные ветром карнизы. На открытых полях снег лежит грядами и пологими валами, подобно песку в пустынях. Только колебания высот между грядой и понижением измеряются сантиметрами. Разрез снега в грядах и в понижениях между ними разный. В межгрядовых ложбинах почти целиком выдут ветром верхний слой мелкого белого снега.
В лесу, где ветер не может разгуляться, поверхность снега неровная, бугристая. Снег засыпает мелкий кустарник и траву и лежит не на земле, а на траве. Между снегом и почвой образуется воздушный прослой. Быть может, поэтому в лесу не так глубоко промерзает почва.
От Климоуц повернули к югу, ближе к Амуру. Хотя расстояние невелико, всего каких-нибудь 50–70 километров, здесь весна уже вступает в свои права. В Климоуцах вчера снег еще лежал, лишь слегка оседая и уплотняясь под яркими солнечными лучами. Здесь же уже оголились и даже местами подсохли открытые южные склоны, по дорогам текут ручейки, мощность снега меньше, и он весь пропитан водой, особенно в низинах.
Спешим провести наблюдения, пока снег еще есть. Снег не только тает, но и испаряется. Вода в условиях яркого солнечного сияния и большой сухости воздуха сразу из твердого замерзшего состояния, минуя жидкую фазу, переходит в пар. Это видно по отсутствию или малому количеству талой воды, по ноздреватой поверхности снега. Особенно ярко испарение идет на открытых южных склонах. От Амура двинулись на север, к горам Тукурингра-Джагды. Едем вдоль железной дороги до станции Тыгда, а потом по шоссе на г. Зея. Хребет Тукурингра-Джагды отделяет Амуро-Зейскую равнину от расположенной севернее Верхне-Зейской впадины. Зея прорывается через горы в узкой, глубокой извилистой теснине. У выхода реки на равнину в «Зейских воротах» намечено построить высокую плотину. Она преградит путь разрушительным наводнениям Зеи, а созданная ГЭС даст дешевую энергию золотым приискам, городам и поселкам Приамурья, позволит электрифицировать еще один участок Великой Сибирской железнодорожной магистрали.
Хребет Тукурингра предстал перед нами стеной серых, засыпанных снегом гор. Лишенные леса вершины чернеют на фоне светло-голубого неба. Ничем не сдерживаемые ветры сдувают с вершин снег, мороз разрушает скалы, и по склонам гор, или, как их зовут в Сибири, гольцов, медленно, веками ползут «каменные моря» и «каменные потоки» – эти нагромождения крупных каменных глыб, носящих название «курумы». Постепенно горы разрушаются и снижаются, но время от времени тектонические движения земной коры вновь поднимают горы. Так и идет вековечный спор двух сил.
Хребет Тукурингра, ограниченный с юга и севера серией древних, но недавно оживших разломов земной коры, поднят молодыми тектоническими движениями до высот в полторы тысячи метров над уровнем моря. Тектонические силы здесь сейчас одержали победу над силами экзогенными.
Дорога вьется по склонам гор, поднимаясь все выше. В руслах замерзших рек и на склонах голубеют наледи. Особенно красивы наледи на склонах. Изливающаяся на поверхность грунтовая вода застывает живописными ледопадами. Лед голубой, белый, зеленоватый, местами окрашен в черные или ржаво-оранжевые тона выносимыми водой частицами грунта.
Март – месяц наиболее интенсивного образования наледей в этих местах. За зиму почва глубоко промерзает. Эта сезонная мерзлота, проникающая с каждым месяцем зимы все глубже, почти сливается с затаившейся на глубине вечной мерзлотой, не стаивающей и летом. Грунтовые воды, сжимаемые двумя слоями мерзлого грунта, ищут выхода и прорываются на поверхность, попадая в ледяные объятия мороза и образуя ледяные каскады и бугры наледей.
Все чаще наледи пересекают шоссе. Машины прорезали во льду глубокие колеи, по которым бежит вода с обломками льда. Но вот совсем свежая наледь покатым искрящимся зеленовато-голубым куполом закрыла дорогу. Колеи нет. Объехать нельзя: с одной стороны крутой залесенный склон, с другой – обрыв к реке высотой более десяти метров. По следам видно, что шедшие перед нами машины спасовали и повернули обратно.
Валентин, понадеявшись на отличную проходимость нашего «вездехода», смело въезжает на гладкую ледяную поверхность. Надо проскочить всего каких-нибудь 150–200 метров. Вначале машина идет послушно. Но вот чувствуем, что она начинает съезжать набок к обрыву по покатой поверхности наледи.
– Прыгай! – кричит мне Валентин.
– А ты?
– Я попробую проехать. Назад ведь пути нет – не развернешься.
Выскакиваю из кабинки на лед и сразу падаю на четвереньки. Становится ясным, отчего заскользила машина. Абсолютно гладкая, как на хорошем катке, наклонная поверхность льда покрыта тонким слоем воды. Сцепления никакого. С трудом выпрямляюсь и с тревогой смотрю вслед медленно ползущей машине. Валентин ведет очень осторожно, дверцу кабинки на всякий случай открыл. Но машина все ближе и ближе сползает к краю обрыва. «Ну, еще немного, – шепчу я со сжатым сердцем, – старушка, выручай!» Еще десять метров вперед и метр в сторону. Еще вперед! Еще! Ура! Передние колеса уже попали в старую колею, и Валентин уверенно выводит машину на твердую дорогу. А ведь до обрыва задние колеса не дошли каких-нибудь 15–20 сантиметров!
Сразу стало легче, и, забыв, что я на льду, бодро шагаю вперед и сразу сажусь в лужу воды. Валентин, очень довольный, со смехом комментирует мое нелепое передвижение по наледи. Я то иду, размахивая руками и качаясь, то вынужден ползти на четвереньках. Наконец, вылезаю «на сушу», злой и веселый и весь мокрый. Ну да ладно, в кабине обсохну. Теперь вперед. Надо продолжать профиль снегомерной съемки до перевала через хребет у поселка Золотая Гора.
Снега здесь больше, чем на юге, на равнине. Мощность его более 50 сантиметров, а не 20–25, как в районе Климоуц. Но строение снежного профиля такое же: сверху уплотненный мелкий снег, снизу ледяные кристаллы.
Маршрут в горы закончен. Возвращаемся назад на равнину. Надо спешить, пока не оттаяла скованная зимними морозами почва. Ведь весной по мерзлой земле можно проехать всюду, даже по замерзшим, покрытым толстой коркой льда марям. А летом здесь не проедешь. Помню, как в этих же местах, между Шимановским и Тыгдой, я в течение двух летних сезонов с трудом пробивался через грязь и стоящую на дорогах воду. За день иногда удавалось проехать не более десяти километров. В основном приходилось вытаскивать то и дело увязавшую машину. Это изнурительное и неблагодарное занятие. Только вылезешь, отмоешь черные грязные руки и лицо, проедешь немного – новая яма, снова машина, натужно урча, пытается сама выскочить, но опытный глаз уже видит, что придется опять вытаскивать. Зато теперь я в совершенстве освоил все способы «самовытаскивания»: и откапывание, и постепенный подъем машины на домкратах с последующим мощением колеи, и сооружение примитивных лебедок, и вкручивание «штопоров» в землю, за которые тросом, наматывающимся на ступицы передних или задних колес, машина сама себя вытаскивает.
А сейчас раздолье. Машина идет всюду, хотя и трясет на кочках неимоверно. Да и комаров еще нет.
В эту весну я осмотрел все недоступные в иное время года утолки Амуро-Зейского междуречья. Обнаружил массив древних, поросших сосновым бором дюн на высокой песчаной террасе Зеи близ впадения в нее Селемджи. Это важно для восстановления палеогеографии района. Проехал по осевшему трескающемуся с пушечным грохотом льду Зеи, переправившись через нее у Свободного в последний день, когда разрешалось движение по льду. Но не дождался ледохода. Срок полевых работ кончился, и Валентин посадил меня на поезд, а сам отправился на базу экспедиции в Благовещенск.
