Опыт путешествия на судне «Мод». Часть 2

Опыт путешествия на судне «Мод». Часть 2

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Чукотские собаки, способы запряжки и управления сворой

Как и другие северные народы, чукчи, по наблюдениям автора, используют собак в качестве средства передвижения. Автор отмечает при этом: «Участь чукотской собаки мало завидна. Жизнь ее состоит из смены голодовок и тяжелой работы, на долю ее приходится много ударов и мало добрых слов. В конце концов она обыкновенно падает жертвой тяжелых условий или же замерзает во время снежной бури, если только не околевает от какой-нибудь из многочисленных собачьих болезней.

Не знаю, можно ли говорить о какой-нибудь определенной породе собак в этой местности. В большинстве случаев здешние собаки – мелкие и жалкие, с косматым хвостом, острой мордой и острыми ушами. Небольшое число действительно хороших собак, встречающихся на северном побережье Чукотского полуострова, вывезено из Колымского края. Это длинноногие и быстрые на бегу собаки, хотя они в отношении ездовых качеств все же не могут сравниться с гренландскими или енисейскими. На южном побережье можно встретить теперь самые разнообразные породы собак; преобладают, по-видимому, терьеры и всевозможные скрещенные породы, вплоть до самых разнообразных дворняжек. Лучшие собаки из виденных нами на южном побережье были вывезены из Анадыря и Маркова. Ростом они равнялись колымским собакам, но имели более сильное сложение и превосходили их, как ездовые. Чукчи никогда не будут в состоянии создать или сохранить порядочную породу, так как не интересуются целесообразным подбором собак и обращаются с ними так, что самая лучшая порода неизбежно должна у них выродиться. Немногие исключения только подтверждают этот факт».

Чукчи не оставляют на ночь сани без присмотра, так как отпущенные на волю собаки обгрызают их деревянные части. Но путешественники часто «оставляли сани, а то и обе пары саней неубранными, но привязывали к ним на ночь одну из двух наших больших белых енисейских собак – Рекса или Мишку. В этом случае мы могли быть уверенными, что ни собаке, ни человеку не удастся приблизиться к саням: лучших сторожей, чем Рекс и Мишка трудно было себе представить. О характере наших сторожей нам всегда приходилось предостерегать чукчей, так как кусающиеся собаки настолько редки на побережье, что чукча привык без опасения подходить к чужой собаке, чтобы снять с нее упряжь или взять какой-нибудь предмет по близости. Есть, впрочем, и среди туземных собак кусающихся: однажды маленькая девочка из Ноокана – эскимосской деревни у Берингова пролива – была загрызена на смерть пятью собаками. В Паатене Вистинг оставил сани на снегу, но привязал к ним Рекса, предупредив хозяина, чтобы тот остерегался собаки и не подходил близко к саням. Через несколько минут я вернулся к саням и нашел хозяина недалеко от саней без рукавицы на правой руке; правую руку он держал и зажимал левой, в то время как Рекс рычал над рукавицей. Хозяин забыл о сделанном ему предостережении и, подойдя к саням, положил на них руку, но не успел он сообразить, в чем дело, как Рекс схватил его за руку, сорвал рукавицу и укусил за палец. Рана оказалась незначительной, но рукавица так и осталась на поле битвы. Хозяин не смел подойти и поднять ее, так что это сделал я. Это был не первый и не последний раз, что Рекс выказывал свое усердие. И он и Мишка постепенно приобрели известность по всему побережью, и истории об этих собаках наверное еще многие годы будут рассказываться среди чукчей, быть может еще тогда, когда мы сами будем забыты. Царапина на пальце не повлияла на гостеприимство».

При виде своры таких туземных собак поневоле изумляешься тому, что владелец их не только подвигается с ними вперед, но и перевозит на них большие тяжести. Последнее объясняется только тем, что чукчи редко ездят несколько дней подряд без остановок, хотя при езде гонят собак всегда до полного изнеможения. Способ упряжки у них очень практичен. От саней идет длинная бечева, вдоль которой от 4 до 18–20 собак размещаются вереницею попарно. Две или четыре передние собаки являются вожаками, которые по окрику могут поворачивать вправо или влево. «Пот – пот» – для поворота вправо и «крру – крру» – для поворота налево. Езда на большом числе хорошо выдрессированных собак составляет одно удовольствие. По первому окрику каюра собаки поднимаются и навастривают уши, по второму окрику они пускаются в путь, поворачивая вправо или влево, согласно окрикам каюра, и останавливаются по его приказу как вкопанные.

По труднопроходимому льду такой способ езды представляет большие преимущества. Каюр посредством окриков заставляет собак бежать по самой удобной дороге, предоставляя передовым собакам самим выбирать проходы. Собачья запряжка извивается быстро и легко, без риска, что при встрече с ледяной глыбой половина собак очутится по одну сторону ее, а вторая – по другую. А между тем неприятность эта часто может приключиться при веерообразной упряжке по гренландскому способу. Однако, и веерообразная запряжка имеет свое преимущество, состоящее в том, что каюр держит всех собак под кнутом, вследствие чего может лучше использовать их силы, если короткое расстояние нужно покрыть по возможности быстро. Поэтому чукчи, при состязаниях в быстроте езды, также пользуются запряжкой веером. При этом способе запряжки каждая собака имеет особую короткую постромку, идущую непосредственно от саней, и каюр может достать кнутом любого пса, чем он и пользуется до отказа. Но, имея хорошо выдрессированных сильных собак, можно перевозить столь же тяжелую кладь и при упряжке попарно, сберегая таким образом много работы и избегая многих затруднений, как для собак, так и для каюра».

Между бухтой Провидения и мысом Беринга выяснилось, что путешественники «захватили слишком мало корма для собак, а здесь у оленных чукчей ничего нельзя была достать. Пришлось посадить собак на половинные порции, что было очень скверно, так как они питались весьма скудно уже с тех самых пор, как мы выехали из Лааре, и начали худеть. Но мы утешались надеждой, что у мыса Беринга собачий корм имеется в изобилии и собаки там отъедятся. Другая неприятность состояла в том, что у собак начали появляться на лапах раны; особенно плохо обстояло дело с двумя большими белыми псами. У обоих лапы уже были однажды совсем испорчены. Это случилось прошлого весною, во время переезда от Берингова пролива к острову Айон, когда Вистингу и Хансену пришлось ехать по морскому льду, испещренному большими лужами. Собакам приходилось по целым дням бежать по льду с жесткой и зазубренной поверхностью и шлепать по глубоким лужам. Когда они в июне месяце достигли Айона, лапы у них были так сильно изранены, что они едва могли стоять на ногах. Раны скоро зажили, но молодая кожа, очевидно, не была достаточно вынослива, так как теперь все старые раны раскрылись и лапы пришли в плачевное состояние. Несколько дней отдыха являлись в высшей степени желательными, так как дали бы возможность зажить ранам, но отдых в таком месте, где не было корма, не мог считаться полезным».

Болезни собак

На обратном пути на перевале на Колючин заболели две из четырнадцати собак. «Одна из них, уже два дня ничего не евшая и весь день казавшаяся какой-то странной, внезапно взбесилась. К счастью, она не стала кусать нас или других собак, а только разрывала на клочки все, что только могла достать зубами. Нам до сих пор не приходилось встречать такой формы бешенства; на всякий случай мы привязали ее к моим саням отдельно от остальных собак. Однако Вистингу скоро пришлось привязать ее по-новому, так как она обнаруживала слишком явное намерение сожрать наши сани. На следующее утро нам пришлось ее убить. Вторая собака захворала иначе: она все время держала пасть полуоткрытой и околела по истечении суток.

Эти собачьи болезни являются величайшим бичом на побережье. До сих пор мы счастливо избегли их, зато теперь сразу лишились двух собак, а вскоре и еще четырех, так что из четырнадцати собак, бывших у нас при выезде из Яндангая, туда вернулись лишь восемь. И все же наша потеря была не так велика по сравнению с теми, которые в ту зиму терпели чукчи: многие лишились всех своих собак поголовно. Некоторые собаки впадают в бешенство и разрывают в клочья все, что попадается, другие остаются спокойными, но словно пораженными параличей в области зева. В обоих случаях болезнь протекает быстро, собака чаще всего умирает 24 часа спустя после появления первых симптомов».

Чукотские лодки

«Почти все лодки чукчей имеют форму гренландских умиаков Умиак – употребляемая гренландскими эскимосами при перекочевках с места на место и для перевозки клади довольно неуклюжая широкая плоскодонная лодка из китовых костей, обтянутых кожей. В большом умиаке может поместиться до 50 человек. Гребцами на умиаке всегда бывают женщины, почему он называется также «женской лодкой». Ред.), только у северного берега изредка встречаются плохо построенные каяки. На простой, но прочный деревянный остов туго, как на барабан, натягивается моржовая шкура. Так как моржовая шкура слишком толста и тяжела, то ее прежде разрезают на два слоя и обтягивают остов одним таким слоем. Лодка имеет плоское дно и не особенно устойчива. Размеры ее самые разнообразные. Встречается лодка не больше ванны, – такую лодку чукчи берут с собой, отправляясь зимою к полыньям, и употребляют, когда приходится вытаскивать тюленя, убитого в полынье на слишком далеком расстоянии от ледяного края. Но бывают и лодки, в которых свободно размещается 20 и больше человек.

Чукчи пользуются однолопастным веслом и их манера грести характерна для всего образа их жизни. В течение нескольких минут они гребут изо всех сил и лодка подвигается вперед чрезвычайно быстро; но уже вскоре они останавливаются, принимаются болтать и курить, чтобы затем налечь на весла с новым ожесточением».

Китовый промысел

«Китовый промысел, производящийся здесь в настоящее время, весьма незначителен. Времена, когда китовый ус шел на женские корсеты и когда за фунт его платили на месте 5 долларов, – давно прошли. Тогда здесь каждое лето появлялись отряды небольших китобойных судов, которые собирали китовый ус со всех китов, каких только могли убить, предоставляя остальным частям кита плыть по воле волн. Теперь китовый ус больше не употребляется на женские корсеты, но, как нам рассказывал один коммерсант, ус этот идет на иное дело: он разрезается на длинные тонкие нити, которые ткутся вместе с шелком. Для этой цели годится только длинный китовый ус, достигающий 7 футов (2,1 м) длины. Спрос на него, впрочем, не так велик, вследствие чего цена упала до 50–60 центов за фунт. Такая низкая цена не оправдывает посылку судов на китовый промысел, зато у чукчей последний играет более крупную роль, чем раньше… В распоряжении чукчей имеется теперь оборудование из лодок и китобойных пушек, в то время как прежде им приходилось довольствоваться теми китами, которых море выбрасывало на берег.

В предыдущую осень в Уэлене была устроена большая охота на китов, но в такое позднее время года, что пролив был уже заполнен льдами и условия охоты были сильно затруднены. За несколько дней было убито не более и не менее, как целых 27 китов, но лед и течение унесли из них 17, которых так и не удалось вытащить. Остальные 10 были прикреплены к краю берегового припая, так что обитатели Уэлена могли бы быть обеспечены мясом на целую зиму и, кроме того, могли бы даже помочь голодающим соседям на севере. Но первая мысль чукчей была только о том, как бы добыть китовый ус для обмена на товар. Остальное же – китовый жир, мясо, шкуры – имело для них второстепенное значение. Поэтому они первым делом запаслись китовым усом. Когда же они только что начали перевозить на берег жир и кожу, поднялась буря, оторвавшая лед от берега и унесшая его в море вместе со всеми китами, так что мяса чукчам совсем не досталось...

Белуха также водится во множестве около всего Чукотского, побережья, но на северном берегу чукчи промышляют ее очень мало. Застреленная белуха тотчас идет ко дну, всплывает только самка с уже большим зародышем. К китообразным принадлежит также нарвал – с длинным торчащим зубом, напоминающим рог. Животное это, по-видимому, уже перестало водиться в этих местах, по крайней мере чукчи, которых я спрашивал, не имели о нем никакого понятия. Когда-то он, по всей вероятности, водился здесь, так как рог его, имеющий все достоинства слоновой кости, иногда попадается в курганах Чукотского побережья.

У мыса Беринга один чукча рассказывал мне, что несколько лет тому назад видел однажды большое китообразное, которое, судя по описаниям, вероятно, было кашалотом. Но теперь единственным, часто встречающимся представителем этого рода животных является только кит. В связи с этим стоит упомянуть о том, что один русский рассказывал нам про экземпляр морской коровы (Rhitina), вымершей уже около 1770-х годов или, самое позднее, в 1850-х годах; этот экземпляр морской коровы лет 8–10 тому назад принесло течением к мысу Чаплина.

Хотя кит для чукчей и представляет огромную гору пищи, но, насколько мне известно, от самого Уэлена по всему северному побережью имеется только один житель у мыса Сердце-Камень, владеющий китобойной пушкой».

Моржовый промысел

По мнению автора, более легким способом добычи пропитания для чукчей является моржовый промысел. «Как на северном, так и на южном побережье зимние запасы добываются не китовым, а моржовым промыслом и то только в тех случаях, когда охота на тюленей бывает неудачна. Но за последние три летних сезона на северном побережье не удалось поймать почти ни одного моржа, так как к берегу почти все время был надвинут широкий пояс сплоченных льдов, моржи же держались за этим поясом. Говорят, что моржи в огромных количествах встречаются в открытом море, к северу от побережья, в направлении к острову Врангеля. Время от времени туда проникают китобои, которые, настреляв огромное число моржей, берут клыки, шкуры и сало, а мясо выбрасывают в море. Этот хищнический промысел не успел, однако, еще принять настолько широких размеров, чтобы грозить полным истреблением моржей, как это уже произошло у берегов Свальбарда. Для чукчей исчезновение моржей явилось бы величайшим бедствием; не без основания они утверждают, что в таком случае и им самим придется вымереть.

В большинстве случаев застрелить моржа не трудно. На Чукотском берегу имеется много лежбищ, где моржи выходят на берег, чтобы поспать на солнце; в таких местах можно свободно подойти к ним близко и гарпунить их. Легко добыть моржа и тогда, когда он лежит на льдине и греется на солнце, но в таких случаях его следует уложить на месте первою же пулей; если же его только ранить, ему обыкновенно удается сползти в воду и тогда он неминуемо идет ко дну. Вследствие этого охота за моржом на воде представляет большие трудности, которые чукчи преодолевают тем, что пускают в ход одновременно и ружье и гарпун. Впрочем, охота на моржа в кожаной лодке является опасным удовольствием. Раненый морж шутить не любит и своими клыками он в одно мгновение может продырявить дно лодки».

На побережье «весною и осенью самую важную роль играет моржовый промысел, и в последнее лето он принес блестящие результаты, так как лед не исчезал в течение всего лета, держась если не у самого берега, то в небольшом расстоянии, а морж часто пребывает на кромке плавучих льдин. Набитые мясом погреба указывали на удачную охоту, все жители не только были снабжены пищей сами и не нуждались в тюленях, но даже обладали в изобилии собачьим кормом. В соседнем селении Нонлуре положение, наоборот, было весьма тяжелое. Трудно понять, почему в местностях, столь близко отстоящих друг от друга, создались также разные условия, но факт был налицо. Поэтому в хорошую погоду из Нонлуре ежедневно приезжали сани за пищей для людей и собак, которая отпускалась жителями Энмелена совершенно даром. Мы чрезвычайно обрадовались изобилию собачьего корма, так как наши собаки в высшей степени нуждались в хорошем питании».

Тюлений промысел

В течение круглого года у берегов Чукотского полуострова держатся три вида тюленей: большой тюлень, малый и, наконец, красивый тюлень с черными и белыми разводами–Histriophoca fasciata. Большой тюлень – постоянный обитатель всего побережья, но встречается только в одиночку; малый тюлень держится большими стадами, a Histriophoca fasciata – редок и большею частью ловится, насколько нам известно, в Беринговом проливе и прилегающих к нему местностях.

Летом чукчи стреляют тюленей с лодок. Малый тюлень обыкновенно всплывает, так что выловить его легко, но чтобы убить его, необходимо попасть в голову. Наоборот, большой тюлень быстро идет ко дну, и если не удается во время загарпунить его, то добыча ускользает из рук охотника. Поэтому гарпун тоже составляет необходимую принадлежность охоты; он имеет сейчас ту же форму, что и в старину. В многочисленных прибрежных полыньях, то открывающихся, то закрывающихся, зимою почти всегда водятся тюлени. Поэтому зимою каждое утро можно видеть чукчей, которые, чтобы поохотиться на тюленей, один за другим шагают или бегут на лыжах с ружьем за плечами и с ломом в руке, или же, наконец, едут на санях, запряженных собаками. Подойдя к полынье, они выбирают себе место, где целыми часами терпеливо выжидают, пока на расстоянии выстрела не высунется голова тюленя. Бывает, что убитый тюлень идет ко дну. Такие случаи наблюдались особенно часто в эту зиму, так как тюлени были недостаточно жирны. Обычно же тюлени зимой всплывают и тогда остается только притянуть тюленя к ледяному краю полыньи. Для этой, цели охотники имеют при себе длинный ремень, снабженный на конце шариком, усеянным многочисленными остриями; они с большой ловкостью бросают его в тюленя, причем острия глубоко вонзаются в тушу. После удачной охоты чукчи возвращаются домой, волоча за собою по снегу одного, двух или трех тюленей. Разгоряченные и потные, они добираются до своих юрт, где как можно скорее снимают с себя одежду, чтобы повесить ее сушить, в то время как тюлень предоставляется заботам женщин. Его освежевывают и обдирают, со шкуры соскребают сало, захватив ее для этого зубами и придерживая левой рукой. Вся эта работа проделывается в спальной палатке; неудивительно поэтому, что в ней бывает грязно и засалено, если женщина не склонна к чистоплотности и порядку.

Зимою чукчи промышляют тюленей также при помощи сетей, связанных из тюленьих ремней. Сети эти они расставляют разными способами: иногда поперек узкой щели во льду, у которой тюлень охотно держится, чтобы временами высунуть голову и подышать воздухом, иногда под отдушиной в сплошном льду, а иногда вдоль края широкой полыньи. Последний способ самый легкий, так как состоит в простом погружении сетей, которые прикрепляются к краям полыньи: но способ этот можно применять только очень редко, а именно в тех случаях, когда тюлень следует за стаей плывущих под льдом рыб. Тюлень преимущественно питается рыбами и креветками. Когда стая рыб идет к берегу, за нею всегда во множестве следуют тюлени, и тогда бывает большая охота. У Кэнгескона один человек поймал за ночь 15 тюленей при помощи одного единственного невода; там же чукчи за два дня добыли около 300 тюленей. «Где приманка?» – обычный вопрос, предлагаемый гостю в чукотской юрте; Другие способы расстановки сетей требуют большой работы и дают сравнительно небольшие результаты. Чтобы расставить такие сети прежде всего надо прорубить от двух до четырех отверстий во льду, толщиною от 3– 4 до 8 футов (от одного до 2,5 метр.), затем к одному или нескольким ремням привязываются грузила в виде небольших камней; ремни эти опускают в прорубь и вытягивают из остальных прорубей при помощи длинной гибкой жерди с крюком на конце, после чего ременная сеть растягивается под прорубями. Если тюлень попадает в такую сеть, то снова приходится прорубать во льду большую дыру, чтобы вытащить тюленя.

Так как тюлень попадается в сети ночью, то они расставляются днем, а осматривают их лишь на следующее утро. Если дорога до полыньи длинная, то охотники предпочитают оставаться там на ночь и возвращаются домой только на следующее утро».

В Энмелене, так же как и в других больших селениях южного побережья, условия для промыслов совсем другие. «В течение всей зимы вдоль берега тянется широкая полынья, и могут пройти недели, прежде чем направление ветра позволит хрупкой лодке переплыть полынью и достигнуть плавучего льда, где водится тюлень. Но в благоприятную погоду это не представляет никаких затруднений и тогда целая флотилия лодок отправляется на промысел. Случается, что охота оказывается неудачной, тюленей совсем не видать, но бывает и удача, когда тюлени лежат на льду сплошными рядами и охотники возвращаются домой с перегруженными лодками и пропитанием на многие дни. Иногда в хорошую погоду случается, что стадо тюленей появляется в заливе у самого берега и тогда их можно настрелять с лодки большое количество. Чукчи рассказывали, что иногда им попадались стада красивых тюленей с белыми и черными разводами (Histriophoca fasciata)».

Использование добычи

«Пойманный кит является для них ценным богатством, так как китовый ус они могут обменивать на патроны, чай, табак, муку и т. п., китовый жир дает им тепло и свет, а китовое мясо – пищу для самих себя и для собак».

«Моржовые шкуры употребляются для различных целей. Они разрезаются на ремни, которые приморские чукчи и чукчи оленеводы употребляют для санной упряжи и для многого другого. Моржовые шкуры идут также и на покров юрты, и на устилку пола в спальной палатке и на обшивку лодок... Моржовый жир идет на лампы».

Промысел белых медведей

«В течение зимы чукчи убивают также не мало белых медведей. В одном Уэлене за последние две зимы было добыто 40 медведей. Вообще в Уэлене условия жизни особенно благоприятны. Местные жители рассказывали нам, что продолжительные северо-западные ветры часто гонят через Берингов пролив большие массы льда и тогда вместе с ними у берегов появляются медведи. Поэтому во время северо-западной бури или сейчас же после нее в Уэлене всегда убивают много медведей. В остальных же местах на Чукотском побережье редко убивают в течение зимы больше 3–4 медведей, в большинстве же мест их вовсе не бывает. Жители побережья рассказывают, что медведь, вообще говоря, пуглив, но встречаются и исключения. В последнюю зиму одному уэленцу пришлось выехать на лед, чтобы привезти тюленя, которого он там оставил. Он отправился в путь без ружья. Обходя высокую глыбу старого льда, он вдруг натолкнулся на медведя, идущего с противоположной стороны. Чукча закричал и бросился бежать, но медведь оказался проворнее и в один миг подмял под себя человека. К счастью последнего, по близости оказался другой чукча, у которого было с собой ружье. Услыхав крик, он подбежал и успел застрелить медведя, прежде чем тот прикончил товарища. Последний отделался тяжелыми ранами, которые, однако, скоро зажили. Самое любопытное во всей этой истории – ее последняя часть. Человек, который подвергся нападению медведя, взял себе всю тушу со шкурой и мясом, а его спаситель не получил ничего».

Рыболовство как промысел

«Рыболовство играет меньшую роль, чем можно было бы ожидать от страны, где летом каждая речонка кишит рыбою. Причина заключается, вероятно, в том, что чукчам неизвестны надежные способы сохранять рыбу или же они не желают утруждать себя этим.

Летом, чаще всего посредством сетей, ловят род сига, но есть, говорят, некоторые реки и озера, в которых сиг ведет безмятежную жизнь, так как никто не нарушает его покоя. В некоторых лагунах во множестве ловится мелкая навага удочками домашнего изготовления.

Простой крючок без бородки наполовину скрыт искусственным красным насекомым, пучок перьев чайки примыкает к поплавку, который сделан из моржовой кости и имеет форму рыбы; поплавок соединен лесою с коротким удилищем. Уженьем занимаются женщины, которым обычно в короткое время удается поймать большое количество мелкой наваги.

Охота на птиц и мелкого зверя,  добыча яиц

«Летом птицы тучами слетаются на побережье, которое словно нарочно для них создано. Там, где скалы отвесно обрываются в море, чайки и бакланы находят тысячи мест для кладки яиц; в других же местах, где тянутся сплошными рядами лагуны, держатся большие стаи гагар и гусей, которые кладут яйца и высиживают их на островках и полуостровках. Чукчи добывают яйца ранним летом, а птиц стреляют из ружей и винтовок, не интересуясь, однако, сохранением дичи на зиму. Старинное копье для охоты на птиц совсем вышло из употребления, но сети по-прежнему еще в ходу. Они состоят из ремней длиною в 5–10 футов (1,5–3 м), одними концами связанных вместе, тогда как другие снабжены шариками из моржовой кости. При бросании таких сетей шарики разлетаются в разные стороны, вследствие чего можно попасть даже в движущуюся цель.

В старину для охоты на птиц употреблялся лук с тупыми стрелами, но теперь он совсем вышел из употребления. Из всех старинных охотничьих снарядов остались только гарпун и птицеловная сеть, все остальное вытеснено ружьем. Современное поколение еще помнит все старинные оружия и может описать и назвать их, но уже для следующего поколения все эти названия будут лишь пустыми звуками».

Заяц и белая куропатка встречаются по всему побережью и в еще большем количестве внутри страны, но чукчи стреляют их мало, жалея на них патронов. Это и понятно, так как патроны здесь не очень дешевы: зимою 1920–21 г. они стоили по 10 центов за штуку.

Оленеводство у чукчей

«Многие береговые чукчи занимаются оленеводством, хотя и в очень небольшом масштабе, являясь собственниками от 3–4 до 10 – 20 голов в стадах, принадлежащих какому-нибудь из их друзей внутри страны. Случается, что иной приморский чукча постепенно накопляет стадо из нескольких сотен голов и тогда один из его сыновей становится оленеводом».

«Большая часть чукчей оленеводов никогда не удаляется настолько в глубь страны, чтобы не иметь возможности достигнуть берега в один или два дня. Большинство из них обладает собственными собаками и легко может доехать до берега. Чукчи оленеводы почти никогда не ездят к побережью на оленях, вероятно из-за встречающегося там очень твердого снегового покрова, не позволяющего оленям отыскивать себе подножный корм».

            Торговые отношения у  чукчей

В процессе путешествия автор встречался с несколькими европейцами, осевшими в чукотской среде и занимающимися торговлей. Он подробно описывает условия их жизни и особенности торговых отношений с чукчами. «Для производства магнитных наблюдений мы с Вистингом отправились из Уэлена в Кэнгескон, где провели день у приятеля Вистинга, торговца Карпендаля. Карпендаль, или Кэнгеско-Кьяри, как его называют туземцы, является одним из белых, проживших на побережье в течение многих лет; имя его известно и уважаемо по всему побережью. Один чукча, ехавший со мной из Яндангай, говорил: «Здесь есть много мальчиков и юношей, которые обязаны Кьяри жизнью. Если бы он не кормил их, когда они голодали, то они не выросли бы. Некоторые не забывают помощи Кьяри и приносят песцовые и тюленьи шкуры ему, хотя бы по близости имелись и другие торговцы. Но зато есть много и таких, которые не помнят добра, сделанного этим человеком». Карпендаль принадлежит к числу здешних старожилов, которые, попытав счастья с аляскинским золотом, продолжали искать это счастье по ту сторону пролива, но или не нашли золота, или же не могли воспользоваться своими находками из-за русских законов, и в конце концов занялись торговлей. Здесь на побережье имеется 4–5 таких «стариков». Это большею частью русские или полурусские из Камчатки или из Маркова на Анадыре и живут они здесь не так давно.

Быть торговцем в этих местах не очень-то приятно. Либо приходится, по примеру многих других, выказывать полное равнодушие к окружающим условиям, либо же, на что способны очень немногие, сохранять во всех обстоятельствах хорошее расположение духа и пополнять чтением книг то, в чем отказывает здешняя жизнь. С чукчами же даже ангельское терпение подвергается жестокому испытанию. Некоторые из них еще терпимы. Они знают, чего хотят, и берут, что им нужно; другие, наоборот, раздумывают целую вечность. Нам случилось посетить одного торговца, выстроившего себе дом из одной лишь комнаты. Он нам горько жаловался. У него только и была эта комната, в которой ему приходилось спать, готовить и вести торговлю. Часто случалось, что какой-нибудь чукча являлся к нему с раннего утра с одной или двумя тюленьими шкурами и сидел у него целый день, не будучи в состоянии решить, что ему взять – табаку, чаю или сахару; так-таки и не решив этой задачи, он увозил свои шкуры обратно домой. Бедный торговец приходил в отчаяние. Раньше он заведовал факторией, где покупателями были чукчи оленеводы, которые приезжали, выбирали нужные для обмена предметы и уезжали, – не то, что эти приморские чукчи, которые могут сидеть по целым дням, чтобы обменять одну тюленью шкуру. Таких назойливых гостей сплошь и рядом набиралось у него 8–10 человек, так что он не мог приготовить себе еды. Если бы он стал есть при них один, то чукчи обиделись бы, а кормить их всех ежедневно не было ни желания, ни материальной возможности.

Разумеется, что человек с характером не стал бы так терзаться, но и людям с характером приходится терпеть не мало досадных неприятностей».

«Зимою 1920–21 гг. в Лааре было целых три торговца, между которыми шла жестокая конкуренция. Нам рассказывали много историй о том, как они старались вредить друг другу в торговом деле. Ни у одного из них не было лишнего места для нас и нам из-за непогоды пришлось провести две ночи в чукотской юрте. Нам опять посчастливилось попасть в чистую юрту, пребывание в которой составляло одно удовольствие. О чукчах, как известно, говорят, что это самые грязные люди на свете. И действительно, большей грязи чем та, которую встречаешь в некоторых юртах, трудно себе представить; но на ряду с грязными бывают и чистые юрты. Один из торговцев в Лааре жил гораздо хуже, чем большинство чукчей. Условия его жизни были так отвратительны, что о них стоит упомянуть – тем более, что они дают пример, до чего может опуститься человек, равнодушный к окружающей обстановке и не заботящийся о чистоте и уюте. Он выстроил себе нечто в роде хижины с земляными стенами и парусиновой кровлей, а внутри хижины соорудил палатку, такую маленькую, что даже не мог в ней расправить как следует свои длинные руки и ноги. Внутри горела керосиновая печь типа «Beatrice», но без верхней части, вследствие чего фитили постоянно коптели, и чайник, висевший над ними, стал черным, как сажа. Иногда человек этот употреблял для варки пищи примус, который разжигал посредством керосина, так что копоть столбом подымалась к потолку. Все предметы в комнате, а также стены и потолок, были черны от густого слоя копоти; сам обитатель хижины, его чашки, тарелки, даже мясо, лежавшее на полке над керосинкой, – все это было тоже чернее сажи. Насыщенный нестерпимым запахом керосина воздух был в десять раз хуже, чем пропитанная ворванью атмосфера самой грязной чукотской юрты».

«Другим обстоятельством, затрудняющим здесь торговлю, является то, что торговцу трудно работать, не оказывая кредита… В общем, однако, торговец все же должен принимать в расчет, что за те товары, которые он выдал в кредит, ему не будет уплачено. Это, конечно, убавляет прибыль, которая вследствие жестокой конкуренции вообще столь ничтожна, что трудно понять, почему эти люди ради нее подвергаются всем тягостям страны и ее климата».

«Когда «Вега» Норденшельда зимовала здесь в 1878 – 1879 гг., то по всему побережью не было ни одного белого жителя. В настоящее же время здесь, между мысом Северным и заливом Святого Креста, имеется около 20 торговцев, и кроме того в Уэлене живут русские чиновники и несколько человек, проводящих здесь по различным причинам одну или две зимы.

Больше двадцати торговцев на население в 8 – 10 тысяч человек – это кажется нецелесообразным. Для чукчей это обстоятельство имеет, однако, то преимущество, что благодаря конкуренции, они получают лучшую плату за свои товары».

«Торговля идет круглый год... Главный сезон торговли между чукчами оленеводами и береговыми чукчами приходится на осень, когда олень жирен и когда его бьют к зиме, вместе с осенним теленком, шкура которого идет на одежду. Часть чукчей оленеводов исключительно занимается торговлей, обслуживая обмен между береговыми чукчами и теми чукчами оленеводами, которые живут в лесистых местностях далеко внутри страны. Последние или никогда не приближаются к побережью, или перекочевывают на лето в обычно необитаемые тундры к западу от Чаунской губы. Эти торгующие чукчи всегда водят с собою свои оленьи стада, вследствие чего на покрытие расстояния в несколько сот километров они употребляют целые месяцы. Зимою 1920 года несколько чукчей оленеводов прибыло из района мыса Северного к чукчам, живущим в лесах к западу от Чаунской губы. Среди этих последних жил тогда и я. Чукчи покинули побережье в октябре, а доехали до нас только в конце января. Они везли с собою ворвань, шкуры большого тюленя, ремни, и, кроме того, ружья, амуницию, чай и табак. Все это они обменивали на меха песцов, оленьи шкуры и на целых оленей. Оленей они купили не малое число, так как внутри страны, где жители имеют их в изобилии и где нет соседей, нуждающихся в мясе, олени дешевле. Подобными операциями кочующий чукча торговец способствует снабжению живущего на побережье населения пищею, одеждою и жилищем.

Однако за последние годы значительная часть этой торговли перешла в руки белых, что принесло чукчам большой вред, так как белые чаще всего являются дорогими посредниками. Белый отправляется к чукчам оленеводам вглубь страны и покупает у них товары, не только меха, но и другие предметы, в которых нуждаются береговые чукчи, продавая последним товар за высокие цены. Русская администрация собирается в ближайшее время наложить узду на этот способ торговли, издав закон, запрещающий белым объезжать чукчей с целью торговли. Торговец получит право торговать лишь на оседлом становище. Береговые же чукчи, напротив, получат разрешение доставлять свои или приобретенные посредством обмена товары чукчам – оленеводам. Цель этого закона – прекратить посредничество, но если она и будет достигнута, то лишь при установлении контроля и лишь в том случае, если торговцы не будут пользоваться подставными лицами. Соответствующий закон, запрещающий торговцам скупать тюленью ворвань и перепродавать ее туземцам, уже вступил в силу и должен считаться совершенно справедливым. Дело в том, что если в каком-либо месте имеется избыток ворвани, то чукчи отдают ее соседям, у которых ее нет. Торговец, скупающий эту ворвань и перепродающий ее впоследствии тем же чукчам, находящимся в нужде, приносит тем самым большой вред. Но с другой стороны, вполне естественно, что торговец покупает ворвань, которая иначе расходилась бы даром, и откладывает ее в запас для продажи туземным жителям в случае плохого промысла, как это делает, например, Кэнгеско-Кьяри. Ограничение торговли белых, без сомнения, целесообразно, но администрация заходит слишком далеко, требуя представления всех скупаемых торговцами мехов, так как расходы по доставке товара торговцы, разумеется, не станут выкладывать из собственного кармана. В результате получается то, что они платят чукчам соответственно более низкие цены за их товары и таким образом тяжесть закона ложится исключительно на чукчей, отчего условия жизни становятся для них еще суровее.

Кэнгескон, благодаря своему местоположению является одним из важнейших торговых центров побережья. Берингов пролив освобождается от льда рано, и Кэнгескон – одно из первых мест, куда могут проникнуть корабли. Уже в начале или середине июля месяца отсюда могут быть вывезены все меха с северного побережья. Здесь имеются большие склады, построенные торговой компанией, которая несколько лет тому назад монопольно владела всей здешней торговлей».

В районе залива Св.Креста «торговля с береговыми чукчами играет второстепенную роль, гораздо важнее торговля с оленными чукчами».

Предметы товарообмена

«Самым ценным предметом товарообмена являются для чукчей меха. На морском берегу убивают волков, белых медведей, песцов и котиков, а зимою торговцы покупают также меха росомахи и серебристой белки, доходящие до них из далеких лесных областей путем перепродажи из рук в руки. Чаще всего встречается белый песец, затем идут рыжая лисица, крестоватик, голубой песец и серебристый песец, между тем как драгоценная черно-бурая лисица известна только понаслышке. Кроме того, с Чукотского берега ежегодно вывозится большое количество моржовых клыков, а также немало черной и крашеной кости. Последняя – не что иное, как моржовый клык или обломки его, зарытые сотни лет назад в прибрежных курганах, где они с течением времени почернели с поверхности, а иногда и насквозь. Море постепенно вымывает их из земли и выбрасывает на берег. Мамонтовый клык, встречающийся в таком изобилии на реке Колыме и западнее, играет там значительную роль в товарообмене, тогда как в восточной части Чукотского полуострова он почти отсутствует. Лишь изредка встречаются пласты, указывающие на то, что некогда мамонты обитали и здесь. Китовый ус еще продолжает играть большую роль в товарообмене, хотя и упал в цене. Затем идут моржовые шкуры, ремни из них, оленьи и пыжиковые шкуры, а также, в не меньшем числе, тюленьи шкуры. Последние являются деньгами бедноты. Тюленей ловят здесь в течение всей зимы, так что тюленьих шкур у населения почти всегда имеется больше, чем нужно для мешков, штанов и обуви, и чукчи всегда могут выделить избыток шкур на покупку патронов, табаку, чая или других предметов первой необходимости. Наконец, следует упомянуть и о том, что два – три торговца способствовали развитию кустарного искусства среди чукчей, покупая их изделия из моржовой кости, меховые вышивки и непромокаемые сапоги из тюленьей кожи. Эскимосы американского и сибирского побережья Берингова пролива издавна славились своим искусством изготовлять подобного рода изделия. Сами они ценили украшения на своем оружии и одежде, в то время как чукчи относились к этому довольно равнодушно. Но первые же опыты обнаружили, что у чукчей нет недостатка в даровитости, и если чукчи убедятся, что кустарный труд вознаграждается хорошо, то весьма возможно, что кустарные изделия чукчей станут когда-нибудь играть роль в их товарообмене.

Вся торговля происходит почти исключительно путем товарообмена. Случается, что некоторые чукчи требуют за товар или за услугу «маниман» (англ. money), но даже те из них, которые служили на китобоях, имеют лишь слабое представление о деньгах. Единственная монета, бывшая в ходу в 1920–21 гг., – серебряный доллар; к бумажным деньгам чукчи относятся с большим недоверием. Подбор товара, которым в настоящее время должен располагать торговец для удовлетворения покупателей чукчей, весьма обширен; кроме того, торговец должен заботиться и о том, чтобы у него не было недостатка и в предметах первой необходимости, так как, если ему случится, например, остаться без табака, то он потеряет всех покупателей, так как чукча редко покупает один товар и любит получать все необходимое сразу. Самым важным предметом товарообмена бесспорно являются ружья, винтовки всех калибров и патроны. Затем идет табак, чай, сахар, мука, спички, иголки, ножи, инструменты, горшки, чайники, чашки, материал для верхней одежды, предохраняющий зимою меховую одежду от снега, примусы, керосин, зеркала, часы и даже швейные машины и граммофоны. Этот перечень можно дополнить печеньем, кофе, консервами в жестянках, сгущенным молоком, маслом; перечень этих продуктов может засвидетельствовать, что у богатого чукчи можно иногда получить и пищу белого человека».

«Береговые чукчи обменивают свои товары не только у белых; они поддерживают торговлю и с живущими внутри страны чукчами оленеводами. Кочующие чукчи оленеводы и оседлые береговые чукчи в значительной степени зависят друг от друга. Береговые чукчи нуждаются для своих одежд в шкурах осеннего шестимесячного теленка, в больших шкурах взрослого оленя–для покрытия спальной палатки и для постилок, в оленьей мездрянке – для сапог и рукавиц, и, наконец, в жилах для шитья, а также в оленьем мясе.

Чукчи оленеводы, в свою очередь, нуждаются в тюленьем жире для ламп, в шкурах больших тюленей для подошв, в ремнях из тюленьей и китовой кожи и, наконец, в коже малого тюленя для одежды или в качестве менового товара, чтобы добыть изделия белых. За убитого целого оленя полагается в обмен мешок из тюленьей шкуры, наполненный жиром, или же шкура большого тюленя; за шкуру взрослого старого оленя дают шкуру малого тюленя, но за шкуру шестимесячного теленка платят 3–4 тюленьи шкуры. Особенно высоко береговыми жителями ценится белая или пестрая шкура теленка, за которую они дают 6–7 тюленьих шкур».

Автор сделал вывод, что местное население превыше всего ценит хороший табак, являющийся также предметом товарообмена. «То же имеет место и с низшими сортами чая, которые имеют сбыт внутри страны, а на побережье только у беднейшего населения. Всякий, кто только может себе это позволить, покупает более высокие сорта чая, которые в другой стране, правда, вряд ли считались бы таковыми».

Внутрисемейные взаимоотношения чукчей

Ночуя во многих чукотских юртах, автор внимательно наблюдал за особенностями внутрисемейных отношений этой народности. «В этой юрте жило три семьи, или правильнее сказать три пары, так как все они были бездетные. Из мужчин был дома только старший… Впоследствии нам пришлось встретиться с мужем молодой женщины из этой юрты, молодым мальчиком, находящимся еще в переходном возрасте. Как нам потом рассказывали, это был уже третий ее муж».

«В Пинаконе мы ночевали в большой уютной юрте молодого чукчи, у которого кроме жены были на попечении еще и старики родители. Здесь мы лишний раз имели случай удостовериться в большей почтительности и услужливости, которые молодые выказывают старикам. У чукчей оленеводов обращение молодежи со стариками прямо поражает. Работать старику у них не позволено вовсе, будь то богатый или бедный старик. Молодые приводят его оленей, запрягают и выпрягают их, счищают снег со старика при его возвращении, уступают ему лучшее место и лучший кусок, молчат, когда старик говорит, и никогда не возражают, даже если старик ворчит или сердится без всякого основания. У береговых чукчей старики не пользуются столь привилегированным положением, здесь они должны работать наравне с остальными, пока у них есть силы, ходить на охоту, вязать рыболовные сети, чинить собачью упряжь и ездить к торговцу. Объясняется это тем, что береговым чукчам, чтобы добыть себе пропитание, приходится трудиться во много раз больше, чем чукчам оленеводам; когда не хватает еды, ни одна рука не должна оставаться без дела. Но хотя у береговых чукчей на долю стариков и выпадает больше работы, все же с ними и там обращаются не менее почтительно, чем у чукчей оленеводов. Резкою противоположностью таким отношениям является то, что чукчи убивают своих стариков, когда те становятся больными и немощными, и что сын имеет право убить отца, если последний безнадежно болен. Согласно убеждению чукчей, в таких поступках нет ничего противоречивого и неестественного, так как они пронзают ножом сердце старика только в том случае, когда он, дряхлый и немощный, сам не желает больше жить и просит близких о смерти. Исполняя последнюю волю отца, сын оказывает ему последнюю услугу. Обычай этот варварский, но исходит он не из варварских побуждений».

 «Единобрачие у чукчей – обычное явление, но нет такого закона, который запрещал бы мужчине иметь столько жен, сколько он в состоянии прокормить, вследствие чего некоторые чукчи заводят себе двух, трех и даже до пяти жен. У оленных чукчей обыкновенно бывает так, что человек, имеющий двух жен, имеет также две юрты, с особым хозяйством в каждой. Но здесь, на побережье, где юрты гораздо просторнее, жены прекрасно уживаются под одной кровлей и даже под одним одеялом из оленьих шкур, по обеим сторонам мужа. Существуют различные причины, побуждающие мужчину заводить несколько жен. Иногда он достаточно богат, чтобы позволить себе эту роскошь, тем более, что лишняя жена является прибавлением к той рабочей силе, которою он верховодит. Обычно же чукча берет себе вторую жену по той причине, что первая жена не приносит потомства или же приносит одних дочерей, иметь же сына считается здесь величайшим богатством. Свадебные обряды мне мало знакомы. Во многих случаях брачный договор заключается еще во время малолетства жениха и невесты и в таких случаях девочка, пока она еще маленькая, переселяется в юрту мальчика или же подолгу гостит там. Мне неизвестно также, связан ли ее переезд в юрту жениха-мальчика с такими же многочисленными церемониями, какие мне приходилось наблюдать у оленных чукчей. В других случаях договор о браке заключается на побережье уже между взрослыми, ими самими, или же родителями, и тогда юноша переселяется в юрту невесты. Пробный брак, по-видимому, также не редок. Если юноша и девушка не уживаются друг с другом или с родителями противоположной стороны, то они разъезжаются. Когда же чета проживет вместе год или два, то в большинстве случаев супруги остаются верны друг другу на всю жизнь. Редко обмениваются они бранным словом, и нам приходилось видеть, как жены искренно горевали в течение многих лет после смерти мужей. В общем, участь чукотской женщины все же незавидна. Ей приходится трудиться, не покладая рук; нужно содержать в порядке юрту, штопать и сушить одежду мужа и детей, обдирать тюленей, сушить и выделывать шкуры и многое другое.

Степень супружеской верности установить, конечно, трудно, но на побережье существует старинный обычай, являющийся доказательством того, что чукчи, не менее других народов с давних времен ценили супружескую верность и наказывали несоблюдение ее так же жестоко, как и целесообразно: если муж узнавал об измене жены, то он откусывал ей кончик носа. Право наказывать таким образом за измену предоставлялось, однако, только мужчине и примеров откусывания кончика носа женою у мужа не имеется. Отсутствие кончика носа не способствует украшению лица, и опасение получить такое клеймо удерживает женщин переступить опасную черту. И действительно, только очень редко можно встретить женщин, по лицам которых видно, что они подали повод к недовольству мужа. Необходимо, правда, принимать в расчет и то, что времена меняются, а с ними и старые обычаи.

Впрочем, приморские чукчи и посейчас крепко придерживаются обычая, который не согласуется с законами нашей морали, и который мне приходилось наблюдать у оленных чукчей. Обычай этот не мало заставил меня поломать голову, прежде чем я понял его суть, так как из за него семейные отношения казались мне чрезвычайно запутанными. Так, например, я был уверен, что у одной женщины, достаточно хорошо мне известной, было только две дочери, но в один прекрасный день у нее откуда-то появился мальчик, которого она называла сыном, между тем как еще накануне она рассказывала мне, что у нее только и есть эти две дочери. После долгих усилий мне удалось добиться разъяснения этого обстоятельства. Если двое мужчин чукчей находятся в дружественных отношениях, то они обмениваются женами при взаимных посещениях. Мужчина легко может иметь до 3–4 таких друзей, которые во время посещений получают разрешение спать с его женою. Эти друзья, конечно, могут иметь других друзей, с которыми они состоят в таких же отношениях. Таким образом, получается целая цепь двойных, тройных или четверных браков. Этим чрезвычайно усложняются родственные отношения, так как все мужчины считают детей различных жен своими, но это еще далеко не самое худшее – хуже всего то, что и все женщины также считают всех детей других жен своими, а дети называют всех женщин и мужчин, состоящих в этом сложном союзе, отцами и матерями. Эти родственные отношения становятся более ясными, когда приобретаешь некоторое знание языка, так как в последнем случае обнаруживается, что у чукчей имеются особые наименования для настоящих братьев, сестер и родителей, хотя имена эти употребляются ими очень редко.

Эти сложные браки принимают иногда формы, граничащие с комизмом, если бы они не были столь наивны. Непосредственный пример того был у нас перед глазами. Наш лучший приятель Тэнгак, чья юрта стояла на берегу в нескольких метрах от «Мод», не имел детей от своей жены. Бездетность считается у чукчей величайшим несчастьем, так как это означает, что чукча останется на старость лет без поддержки; дочери считаются лишь удачей наполовину, ибо с ними старикам обычно приходится заканчивать жизнь под чужим кровом затей. Иметь сына – заветное желание чукчи. Поэтому Тэнгаку необходимо было добыть себе сына, не заводя второй жены, бывшей ему не по средствам. Для этого он и один чукча из соседнего селения обменялись на время женами. Жена его приятеля уже родила нескольких сыновей, и в результате следующий рожденный ею мальчик стал считаться сыном Тэнгака. Как только мальчик начал ходить, Тэнгак взял его к себе домой и предоставил заботам своей первой жены, которая нянчила его как родного. Теперь мальчику уже 6–7 лет и Тэнгак с женой весьма довольны, что у них есть опора на старость. Эта опора уже давно помолвлена с одной из самых хорошеньких маленьких девочек, каких нам приходилось видеть в этих краях, и девочка постоянно гостит у Тэнгака. Она ровесница или чуть старше мальчика и уже теперь заботится о своем будущем муже, стягивает с него сапоги и брюки, вешает их сушить т. п.

Родители не нарадуются на детей и никогда не бранят их. Даже удивительно, что дети растут прилежными и послушными, когда родители позволяют им делать все, что только заблагорассудится. Но уже в сравнительно раннем возрасте детям приходится работать с раннего утра до поздней ночи. Мальчик 10–12 лет часто приносит больше пользы, чем обленившийся взрослый мужчина; дети отнюдь не ленивы и не пытаются увиливать от работы, напротив – они выказывают чрезвычайное усердие».

Образ жизни береговых чукчей

Общаясь с населением Чукотки, автор составил собственное мнение о характере, особенностях поведения и привычках чукчей. «Обычай гостеприимства требует, чтобы хозяйка дома заботилась об одежде гостя не меньше, чем об одежде собственного мужа. Гостеприимство вообще очень велико, особенно на северном побережье, где население находится в первобытном состоянии. Каждый останавливающийся вечером у палатки получает корм для своих собак, если таковой имеется в доме. Обитатели палатки сами кормят собак гостя, снимают с них упряжь и привязывают их на ночь; путешественник делит трапезу с хозяевами и получает на ночь оленью шкуру. Утром, перед отъездом, хозяин или молодой работник помогают запрягать собак. Нигде и речи не может быть о какой-либо плате. Сегодня я, завтра – ты. Тем не менее, мы всегда старались отблагодарить хотя бы небольшим подарком и я думаю, что это приобрело нам не мало друзей».

 «Женщины расстелили для нас у задней стены широкие оленьи шкуры и приготовили чай и немного мороженого тюленьего мяса, нарезанного ломтями на большом деревянном блюде; это было все, что они могли нам предложить…После ужина в середине юрты поставили огромный ночной горшок и еще два-три других поменьше».

«Сейчас же за мысом стояли три юрты, где мы и остановились. Как обычно, нам здесь не пришлось даже просить, чтобы нам дали еду для собак: если человек в такую позднюю пору останавливается перед юртой, то само собой разумеется, что он остается на ночь и получает корм для собак. Еда здесь, к счастью, имелась в изобилии, так как за последние два дня оба брата, обитающие в двух юртах, застрелили 28 тюленей, а потому и хозяин третьей юрты был снабжен едой вполне достаточно. Собак покормили и привязали, а нас пригласили в юрту старшего из братьев, имя которого легко запомнит каждый говорящий по-английски. Его звали «No good», но ему скорее бы пристало называться «Not clean». Пока Ногуда не было дома, к нам, чтобы соблюсти «приличия» и занять нас беседою, пришел его брат, сказав, что останется с нами до возвращения Ногуда. Такой случай уже был с нами в другом месте, в селении Нонлюр, недалеко от мыса Беринга. Мы прогостили там один день и две ночи в юрте, хозяина которой не было дома. Соблюдение этикета приняли на себя несколько родственников. Они ни разу не оставили нас в спальной палатке одних с пожилой и не очень привлекательной хозяйкой, а один из них даже ночевал тут же. На северном побережье ни Вистингу, ни мне не приходилось сталкиваться с таким стремлением соблюдать «приличия», но едва ли из этого можно заключить, что чукчи южного побережья стоят на более высокой ступени духовного развития, чем чукчи северного побережья. Наоборот, первым гораздо больше приходилось соприкасаться с белыми, а те белые, с которыми они общались, никоим образом не могли способствовать поднятию нравов».

 «Чукча, заботящийся о пропитании себя и своей семьи, ведет зимою незавидную жизнь. День за днем приходится ему выезжать на лед, где он проводит целые дни во всякую погоду. Нередко он возвращается с пустыми руками, когда дома нет ни крошки пищи и в юрте темно и холодно, так как вышел последний кусок ворвани. На следующее утро чукча должен снова выезжать на охоту, чтобы во что бы то ни стало добыть хоть одного тюленя для поддержания Жизни. Но если улов был удачный, то чукчи тотчас же предаются беспечности, дремлют, валяются и вовсе не думают о том, чтобы использовать удачные условия охоты и запастись на черный день.

Чукчи – дети, живущие только текущей минутой и не заботящиеся о будущем. Конечно, и между ними встречаются исключения. Бывают и среди них заботливые и бережливые люди, у которых имеется все, что нужно, и иногда даже с избытком. Зато другие предаются полному безделью и живут лишь благодаря добродушию соседей».

«Следовало бы ожидать, что приобретенный дорогою ценою опыт нескольких поколений заставит их, наконец, понять, что охота и рыболовство не могут постоянно обеспечить добычи и что тот, кто хочет жить этими источниками, должен при удачном промысле думать о необходимости делать запасы на черный день. Но большинство чукчей, наверно, никогда не научится этому. Летом, когда наступают самые благоприятные условия для охоты, часто случается, что чукчи по целым неделям лежат у своих юрт, высматривая в море торговые суда. Они не идут на охоту из боязни потерять случай побывать на борту судна и обменять там что-нибудь на хотя бы ничтожное количество запретной водки. Летний сезон, который как раз следовало бы использовать, чтобы сделать необходимые запасы, пропадает поэтому даром, и даже периоды хорошей охоты зимою часто остаются не использованными. Здесь необходимо было бы разумное вмешательство администрации. Но, судя по положению дел, администрация, насколько мне известно, сделала в этом отношении или мало, или вовсе ничего. Вопрос, будут ли голодать береговые чукчи или нет, зависит теперь от торговых представителей. Про некоторых из них можно сказать, что они проявляют большое участие к туземцам, распределяют между ними муку и другие пищевые продукты, и, если чукчам с их семьями угрожает голод, предоставляют им даже больший кредит, чем могут себе позволить. Один из этих торговых представителей, например, имеет даже привычку с осени закупать у чукчей тюленью ворвань, рыбу и до 100 туш тюленей, чтобы обладать запасом, из которого он зимою время от времени наделяет голодающих чукчей. Надо признаться, правда, что в таких случаях торговцы по большей части соблюдают только собственные интересы, так как с каждым умершим от голода охотником убавляется число скупаемых торговцами тюленьих шкур. В связи с этим следует упомянуть и о том, что чукчи с своей стороны необычайно услужливы и участливы. Если охота в какой-нибудь местности была хороша, а в соседней неудачна, то в последнюю отправляются целые вереницы саней, нагруженных мясом и жиром, причем все эти припасы раздаются без всякой платы. Сегодня – я, завтра – ты. Чукча никогда не берет платы за пищевые продукты от другого чукчи, если у него самого имеется излишек. Другое дело, если охота повсюду выдается плохая, когда только самые способные и деятельные охотники запасают достаточно, в то время как ленивые голодают. В таких случаях трудолюбивые не отдают своих запасов лентяям даром, но делят их с больными и старыми, или с теми семьями, у которых нет промышленников. В этом маленьком обществе, не имеющем писаных законов, царит своего рода добровольный коммунизм».

«Я приведу сейчас небольшой пример, иллюстрирующий манеру чукчей. Однажды, когда Вистинг в течение прошлой зимы гостил у Карпендаля, пришел чукча, который продал две песцовые шкуры и после долгих колебаний выбрал желаемые предметы. Вистинг спросил Карпендаля, нужно ли повесить две новые шкуры к остальным. «Нет», ответил Карпендаль, – «пускай себе лежат, человек этот наверное завтра вернется и потребует их обратно». И действительно, на следующий день чукча явился, выложил все взятые вчера предметы и потребовал свои шкуры обратно. – «Теперь он отправился в Уэлен, чтобы попытаться продать их с большей выгодой, но вот увидите, что завтра он вернется сюда со своими шкурами», сказал Карпендаль. И он не ошибся: чукча вернулся и продал свои шкуры, но за меньшую плату, чем в первый раз. – «Теперь можно повесить шкуры», сказал Карпендаль Вистингу, – «на этот раз торг закончен». И таких историй можно было бы рассказать целые тысячи.

Чукчи не только медлительны при заключении торговых сделок. Многие из них стараются еще и обмануть торговца, особенно если последний новичок, незнакомый со всеми их ухищрениями. Если им удается провести торговца, они только радуются; когда же их попытка обнаруживается, или когда торговец слишком поздно замечает обман и бранит их, они и не думают стыдиться. Такие проделки они считают вполне честным делом».

«Чукчи ведут между собою обширную меновую торговлю, предоставляя кредит направо и налево, и нередко случается, что богатый прощает бедному долги. Поэтому они ожидают того же и от торговца, считая его богатым человеком, обладающим неистощимым запасом ружей, амуниции, табаку и т. п., и они, не сомневаясь, идут к нему попрошайничать и расточать благие обещания, которые и не подумают когда бы то ни было сдержать. Долг в их глазах не является обязательством. Если они должны что-нибудь торговцу, то предпочитают идти со своими шкурами к другому, чтобы получить за них наличными, лишь бы не выплачивать, хотя бы по частям, старые долги. Разумеется, существуют и исключения и находятся такие чукчи, которые считают делом чести уплатить не только долг за себя, но даже за отца».

«Непосредственно к западу от Кэнгескон скалы круто обрываются к морю и лед около скал часто бывает поломан или же образует непроходимые торосистые нагромождения. Поэтому путь в этом месте идет по скалам, на некотором расстоянии от обрыва. Чукчи очень боятся этого места и не без основания. Когда дует сильный норд-вест, поднимающий вихри снега, ни один чукча не согласится ехать по этой дороге. Продвигаться против такой бури почти невозможно, так как ветер сбивает собак с ног, а метель ослепляет и собак и каюра. Ехать по ветру легче, но также достаточно опасно, ибо взметаемый ветром снег так густ, что каюр может различать только самых задних собак. В такую погоду нельзя быть уверенным, что собаки не собьются со следа и каюру постоянно приходится удостоверяться, что собаки бегут по правильному пути. Если же ему случится потерять след, то он рискует вместе с санями, скатиться с крутой скалистой стены. Несколько лет тому назад в этом месте был застигнут бурей молодой чукча; он оборвался со скал, но каким то чудом и он и его собаки остались целы. Однако, дальше он, по-видимому, потерял во время бури способность ориентироваться, так как найденный несколько дней спустя след на морском льду удалялся от берега в море. Вероятно, чукча вместе со своими собаками попал в полынью и утонул, так как с тех пор его больше не видали».

«От береговых чукчей можно получать довольно точные сведения о расстояниях, если только уметь расспрашивать их надлежащим образом. Если просто спросить, далеко ли туда или сюда, то получаешь ответ: «я-а-э», или «кьюм-кье», что значит «туда далеко» или «туда близко». Но понятия «далеко» и «близко» весьма неопределенны. «Близость» расстояния зависит у них от времени года, от погоды, от имеющейся налицо запряжки собак, от расстояния, уже покрытого спрашивающим, и даже от его наружности, судя по которой чукчи соображают, обрадуется ли он, узнав, что расстояние, о котором он спрашивает, коротко или длинно. Чукчи – большие дипломаты, и поэтому они охотно отвечают в смысле, желательном для спрашивающего. В действительности же все дело в том, что чукчи в своем понятии «кьюм-кье» смешивают в одно и пространство и время. Например, расстояние до места, куда можно доехать в 10 часов, считается «близким», если вопрос о нем задан в 7 часов утра в марте месяце, когда дни длинны и когда можно добраться до цели еще до захода солнца. Но если этот же вопрос задать в полдень, то расстояние становится уже «длинным», так как нельзя достигнуть цели до наступления темноты. В январе, когда день длится лишь 4 часа, все расстояния, когда ни спросишь, повсюду оказываются «длинными». Если у вас добрая запряжка и легкие сани, вследствие чего вы можете проделать в 10 часов расстояние, обычно берущее 14 часов, то вам ответят, что дорога «короткая», если только спрашивать рано утром. Когда же желаешь получить точное представление о расстоянии, то следует вызвать чукчей к сравнению расстояния, о котором интересуешься, с другим, вам уже известным, или же указать им на солнце и спросить, где оно будет находиться, когда будешь подъезжать к цели. Совершенно невозможно получить расстояние в цифрах у народа, где крупнейшей мерой длины является сажень и которому незнакомо исчисление времени. Но тем не менее чукчи знают свои расстояния, так как они с малых лет изъездили их от стойбища к стойбищу бесчисленное число раз. Если же вызвать их на сравнения интересующих путешественника расстояний с теми, которые ему уже известны по опыту, то чукчи в состоянии выразить их с точностью до одного или нескольких км, даже если дело идет о расстоянии в 100 км и больше. Мы много раз имели случай проверить это, так как взяли с собой измеритель расстояния и всегда знали длину пройденного от стойбища к стойбищу пути. Приведу один пример. На обратном пути мы однажды проехали в обществе нескольких чукчей расстояние в 91 км, отделяющее Яндангай от Кэнгескона. На 45 км один из чукчей заявил, что мы проехали половину пути; точнее этого быть нельзя. Итак, при умении расспросить, не трудно получить сведения о расстояниях. Но когда чукчи на вопросы о расстояниях отвечают только «близко» или «далеко», то получается впечатление, будто они совершенно не имеют понятия о своей стране».

«В общем можно считать правилом, что чем чукча моложе, тем он усерднее и способнее к работе. Мужчина же, перешедший 30-ти летний возраст, считает исполнение многих работ ниже своего достоинства. Существуют, конечно, исключения вроде нашего приятеля Тэнгака, который заявил нам, что капитан Амундсен может приказывать ему все, что угодно, и он, Тэнгак, всегда готов сказать «да». – Конечно, если капитан предложит ему лечь и умереть, то Тэнгак тогда ответит «а–а», что означает: «Я не совсем расслышал, что собственно вы спрашиваете?»

Образ жизни оленных чукчей

Различают оседлых (или береговых) и оленных чукчей, которые отличаются друг от друга образом жизни и местом обитания. «Оленные чукчи восточной части полуострова ведут во многих отношениях совсем иной образ жизни, нежели те, которые живут в западной части. Последние в гораздо большей степени кочевники. Весною и осенью проделывают они длинный путь от лесов до побережья и обратно, а если и живут в течение нескольких месяцев на одном месте летом и зимою, то все же постоянно ездят к оленьему стаду, которое иногда находится на расстоянии целого дня пути. Оленные чукчи у Берингова пролива, напротив, почти не трогаются с места в течение целого года, в то время как их стада удаляются иногда на сотни километров от стойбища. За стадом следуют только несколько юношей, которые имеют с собою маленькую палатку, одеяла из оленьих шкур, примус с запасом керосина и чайник. Пищу доставляют им закалываемые по мере надобности олени из стада. Эти мальчики ведут зимою чрезвычайно тяжелый образ жизни, в то время как отец их сидит дома и предается лени. Достаточно потрудился он в свое время, теперь очередь за молодыми! Следовать за стадом необходимо не только для того, чтобы не давать оленям разбегаться, но также, чтобы охранять их от волков, которые хотя и не многочисленны, но все же способны принести большой урон стаду. Внутри страны водится много медведей, но они никогда или только очень редко нападают на оленей. Мальчикам, стерегущим стадо, предоставляются большие возможности охотиться на лисиц при помощи капканов, так как лисица часто следует по пятам за оленем, и пастухи добросовестно пользуются каждой такой возможностью: можно сказать с уверенностью, что большинство лисьих шкур на Чукотском полуострове добывается именно таким путем.

Жизнь оленевода в восточной части полуострова полна забот и неприятностей. Страна слишком бедна, климат – чрезвычайно суров. В какие-нибудь два-три неблагоприятные года большое стадо оленей может сократиться до размеров ничтожной горсточки. Летом здесь, конечно, имеются, превосходные пастбища, об этом свидетельствовали получаемые нами жирные куски оленины северного убоя, покрытые жиром толщиною в 2¹/2 дюйма (6 см). Однако, в течение долгой зимы положение часто принимает безнадежные обороты. В прошлом году, например, дожди выпали еще поздней осенью, вследствие чего все пространство к востоку от Колючинской губы покрылось толстой корой льда, олени потеряли возможность добывать себе подножный корм и мерли сотнями. Однако для меня до сих пор является загадкой, почему оленеводы не перекочевали тогда подальше к югу. В этом году условия снегового покрова были здесь благоприятны, но зато у залива Св. Креста осенью выпали дожди и с оленьим кормом дело обстояло плохо; однако, на этот раз большинство оленеводов перекочевало далеко вглубь страны, или по крайней мере отправило туда свои стада, так что значительных уронов не наблюдалось. Другая беда, в равной степени угрожающая оленеводам, это – бури в начале мая, когда телятся самки. Если как раз в это время нагрянут бури с сильными холодами, то оленеводы рискуют лишиться большинства новорожденных телят. Наконец, нередко случается, что стадо погибает во время обвалов скал от снежных бурь и метелей. Прошедшею зимою один оленевод из Экисура потерял половину стада из-за неблагоприятного осеннего снегового покрова. Из 400 голов, 200 пало от голода, а остальные олени, пережившие зиму, оборвались со скал, во время весенней бури. К лету от всего стада осталось только 40 голов. В один год человек может из богача стать нищим и быть вынужденным бросить жизнь кочевника и осесть на побережье, чтобы добывать пропитание охотой и рыболовством. В общем Чукотский полуостров – край неблагоприятный для оленеводства, но тем не менее оленеводы уже в течение веков борются с трудностями, выдерживают эту борьбу и, очевидно, не сдадутся и в будущем. Для береговых чукчей исчезновение оленей было бы величайшим бедствием, которое перевернуло бы весь их образ жизни, так как олени доставляют им жилище, одежду, а отчасти и пищу. Неудачный для оленевода год тяжело отражается и на побережье».

На обратном пути от мыса Беринга путешественники «заходили в некоторые здешние юрты, но все они заставляли желать лучшего, даже самые богатые. В них темно и грязно и они занимают невысокое место среди чукотских юрт, хотя все же стоят выше тех, которые расположены между мысом Новосильцева и мысом Чаплина. Так же как у мыса Беринга, курение водки имеет здесь, несомненно, пагубное влияние. Недостатка в пище чукчи здесь не терпят, так как моржовая охота обычно проходит весьма удачно. Во время нашего пребывания погреба были набиты мясом, и пища для людей и собак имелась в изобилии».

Автор приводит примеры нетипичного поведения чукчей. «Хозяин был человек порядка. Когда мы кончили чаепитие, он сам собрал все чашки и долго тщательно вытирал их, прежде чем обернуть паклей и уложить в ящик; а если на пол попадала капля воды или чая, он сейчас же старательно вытирал ее. Это был состоятельный человек, обладатель большого стада оленей, за которыми смотрели специально нанятые работники. Он счел для себя особой честью принять нас как можно радушнее и при отъезде даже подарил нам два больших куска оленины, чтобы мы не остались без еды, в случае если из-за бури пришлось бы ночевать в поле».

Характеры чукчей

«Что касается населения – береговых чукчей и эскимосов, – то мы в общем вернулись с таким впечатлением, что они лучше, чем молва о них. Конечно, они живут в крайней грязи, некоторые из них до того нечистоплотны, что трудно представить себе что-либо подобное, но все же о них не следует судить по худшим примерам. Есть много юрт, где чистота удовлетворяет самым строгим требованиям. Не следует забывать, что они носят одежду из оленьего меха, которая скоро портится от сырости, что они живут в единственной комнате и что их одежда и жилище являются самыми целесообразными в этих краях, особенно в виду того, что они добываются и делаются из местных материалов, которых не приходится ввозить. Верно также и то, что чукчи – докучливые попрошайки, которым никогда не совестно клянчить. Но это, во-первых, относится далеко не ко всем, а во-вторых – уравновешивается их исключительным гостеприимством и той готовностью, с которой они обычно делятся с неимущими. Что касается торговли, то тут, наоборот, их недобросовестность заслуживает порицания, хотя следует признать, что большинство белых торговцев, с которыми им приходится соприкасаться, немногим лучше их самих. То, что они продолжают хранить целый ряд старинных варварских обычаев и глубоко погрязли в суеверии, нельзя им ставить в упрек, так как до сих пор для борьбы с этим не предпринималось никаких серьезных попыток. Впрочем, суждено наверно пройти поколениям, прежде чем удастся уничтожить суеверие, укоренившееся слишком глубоко, чтобы быстро исчезнуть.

Худший недостаток, которым страдают чукчи – это их абсолютная беспечность относительно будущего, наряду со страстью к водке, и распущенность нравов, превращающие в социальную опасность болезни, занесенные сюда белыми. Тем, которые когда-нибудь пожелают исправить вред, нанесенный в этом отношении цивилизацией, придется немало потрудиться на этом поприще.

Однако – судя по тому, что нам удалось видеть – лиц, которые возьмутся за этот труд, ожидает благодарная почва, ибо чукчи имеют не мало хороших сторон. Но работа эта потребует много усилий и времени, а также людей, основательно знакомых с чукчами, с их характером и языком.

Не одно поколение исчезнет с лица земли, прежде чем чукчи снова станут здоровым народом, вполне способным на борьбу за существование в тяжелых условиях обитаемых ими стран.

Пожелаем, чтобы работа эта началась как можно скорее».

Распространение слухов среди чукчей

«Среди чукчей вообще распространяется невероятное количество сплетен и слухов. Не только новости о результатах охоты и т. п. передаются от стойбища к стойбищу, но и разные истории о поступках того или иного охотника. Если за человеком установится дурная слава, то ему очень трудно вернуть себе уважение общины. Сплетня всегда сообщает что-нибудь нехорошее. Но это явление имеет также и полезные стороны, способствуя созданию общественного мнения, охраняющего неписанные законы нравственности».

 «Когда наши сани остановились перед домом Джона, оттуда гурьбою высыпали подростки и мужчины посмотреть на чужих людей и расспросить нас, откуда и куда мы едем и что нового на свете. Увидав Вистинга, они пришли в сильное волнение и стали о чем-то быстро говорить между собою, указывая на него и беспрестанно издавая возгласы удивления. Это так бросалось в глаза, что я спросил о причине такого поведения. Оказалось, что накануне до Уэлена дошел слух, что Вистинг бесследно погиб во льдах. Причина этих слухов была следующая. Дней 8 тому назад Вистинг выехал из Уэлена домой и достиг к вечеру Экисуры. Когда он на следующее утро отправился дальше, стояла ужасная погода, метель была такая, что в двух шагах ничего нельзя было разобрать. Вистингу пришлось подвигаться вперед, руководствуясь исключительно санным следом. Через несколько часов настолько прояснилось, что Вистинг стал надеяться скоро увидеть берег, но надежда не оправдалась. Поэтому он остановился и взобрался на большой торос, причем убедился, что значительно удалился от берега. Берег был далеко в стороне, а впереди чернела широкая полынья. Оказалось, что собаки напали на след, проложенный чукчами, ездившими к полынье охотиться на тюленей, и Вистинг из-за темноты и метели не заметил, как попал на этот неверный след и отдалился от берега. Когда Вистинг спустился с тороса к своим саням, к нему подъехал чукча, отправлявшийся на охоту. Он очень удивился, встретив Вистинга в таком далеком расстоянии от берега и посоветовал ему ехать обратно к стойбищу Сьеаутаун: надвигалась буря и продолжать путь вдоль берега было бы опасно. Но Вистинг не послушался этого совета, продолжал путь вдоль берега и добрался до «Мод» к 10 часам вечера того же дня, в сильную снежную бурю. Так как Вистинг не вернулся в Сьеаутаун, то чукча, вероятно, подумал, что Вистинг погиб во льдах, что и дало основание распространившемуся в Уэлене слуху о смерти Вистинга. Случай этот служит превосходным примером того, как возникают и распространяются на побережье разные «новости». К ним надо всегда относиться весьма скептически, так как источники их часто бывают не более достоверны, чем в случае с известием о «смерти» Вистинга. Подобные известия, переходя из уст в уста, так искажаются, что содержавшаяся в них, быть может, крупица правды исчезает бесследно».

Поведение пьяных чукчей

Автор отмечает, что пьянство сильно распространено среди береговых чукчей. «Ветер и скверная погода задержали нас на много дней в окрестностях Энмелена; два дня потеряли мы на пути к заливу Св. Креста и 8 дней на обратном пути. Не было ни одного дня, когда бы нам не попадались пьяные чукчи. Но хуже всех был тот день, когда мы во второй раз въехали в Энмелен. Там за неделю до нашего приезда умер один молодой чукча и после похорон шаман приказал курить самогон в юрте покойного. Приказ был исполнен. Примус горел днем и ночью и накопилось 7 бутылок. В день нашего приезда пьянство находилось в полном разгаре. Первое, что мы увидели при въезде, были два парня, которые неистово дрались, причем один из них был полуголый. Пьяный старик, который, шатаясь пытался их разнять, был повален на землю и избит до крови. Когда мы отвернулись от этого зрелища, четыре женщины как раз спешили к драчунам, чтобы растащить их и поднять с земли старика. Несколько минут спустя мы остановились перед домом торговца, где собралась большая толпа пьяных парней. Некоторые из них так и лезли в ссору, а другие рассыпались в преувеличенных выражениях нежности, которыми они нас осаждали не только наружи, но и в единственной жилой комнате, куда последовали за нами и где хозяин разрешил им оставаться сколько угодно. Чтобы от них избавиться, нам пришлось уйти. Пьяными были не только мужчины и мальчики, но так же и женщины, молодые и старые, которые спотыкаясь шатались по селению или валялись у дороги. Так продолжалось в течение круглых суток: выйдешь в 6 часов утра – и встречаешь пьяных, грязных, вымазанных жиром чукчей; выйдешь в 10 часов вечера – видишь, как полупьяная женщина везет домой санки с мертвецки пьяным мужем. Однако мы все же видели два-три исключения».

У стойбища рядом с селением Пэкаткен «навстречу нам вышел добродушный спокойный человек, который пригласил нас выпить чаю. Мы отказались и спросили насчет дальнейшего пути к Нонлуре, следующему селению на побережье. Пока мы так стояли и мирно беседовали, из соседней юрты вышел мужчина, который размахивал руками, испуская громкие вопли. Он был мертвецки пьян. Он стал приближаться к нам, шатаясь, падая и снова поднимаясь и беспрестанно крича нам что-то на чукотском, английском и русском языках. Мы уже находились в тех местах полуострова, где курение самогона – общераспространенное явление, где во всякое время суток можно встретить пьяных мужчин и женщин и где пьянство причина нищеты и всевозможных бедствий. Так как мы избегали связываться с пьяными чукчами без особой надобности, то поспешили уехать».

Образ жизни эскимосов

 «Палатка принадлежала Тэлинго, дряхлому старику, который некогда был очень богатым, да и теперь мог считаться состоятельным человеком. У него было целых пять жен, из которых три были еще живы и проживали тут же. Пока мы там гостили, все три жены сидели целый день напролет каждая у своей лампы, следя за фитилем и суча нитки из оленьих жил. Сам старик тоже не выходил из дому, он все время сидел и гадал при помощи колоды грязных карт, сияя от радости, когда гадание удавалось, или же для разнообразия курил из великолепнейшей трубки».

«Кроме Ямы, в юрте жило еще многочисленное младшее потомство Тэлинго, причем у одной из маленьких девочек в возрасте 11–12 лет гостил «жених», 13–14 летний мальчик с мыса Чаплина. Трудно было в точности определить число обитателей юрты, так как люди беспрестанно входили и выходили, но мы пришли к выводу, что их должно было быть не менее 12–14 душ.

Во второй половине дня вся молодежь, – парни, мужчины, девушки и женщины – собрались на площадку перед юртой Тэлинго для пения и пляски, вследствие чего мы имели случай наблюдать настоящий эскимосский бал».

Музыка, пение, пляски в жизни чукчей и эскимосов

«В палатке имелось 2–3 барабана, а новоприбывшие принесли их еще несколько, так что, в конце концов, набралось целых восемь барабанов, сложенных рядом и готовых к употреблению. Так же как и чукотские, эскимосские барабаны имеют форму тамбуринов; на низкой раме с короткой рукояткой туго натянут моржовый пузырь. В качестве палочек употребляется кусок китового уса, иногда же ударяют краем барабана о деревянную палку.

Музыка, пение и пляска играют у эскимосов несравненно большую роль, нежели у чукчей. У последних барабаны употребляются главным образом – если не исключительно – при различных заклинаниях. Человек, прославившийся как великий шаман, бьет в барабан и поет, чтобы усмирить бурю, приманить тюленя для охотника, вылечить больного и т. п. Случается, конечно, что чукчи занимаются музыкой ради одного удовольствия, но это бывает редко.

Пляску же я видел только среди оленных чукчей, где девушки и женщины медленно движутся в юрте под рокот барабанов. Судя по рассказам чукчей, та же пляска встречается и на побережье.

У эскимосов музыка, пение и пляска, разумеется, тоже играют большую роль при всякого рода чудесных исцелениях «шамана», но, на ряду с этим, эскимосы поют и пляшут просто для приятного времяпрепровождения.

В палатке Тэлинго от 12 до 14 мальчиков и юношей с барабанами в руках встали в ряд лицом к передней стенке юрты, между тем как женщины и девушки собрались на обоих крылах. Одна из них затянула песню, которую остальные тотчас же подхватили под громкий аккомпанемент барабанов. Мальчик, на котором были только брюки, вскочил, натянул на руки белые перчатки с бисерной вышивкой и, выступив вперед, начал петь и плясать. В этой пляске участвуют главным образом руки, кисти и верхняя часть тела. Пляска начинается медленно: одни лишь руки поднимаются кверху или отводятся в стороны и снова бессильно падают. К концу пляски пляшущий стоит на месте и, перебирая ногами, раскачивает верхней частью туловища из стороны в сторону, нагибается вперед или откидывается, причем подносит одну руку к лицу, а другую вытягивает. Темп музыки к этому времени учащается настолько, что производит впечатление чего-то бешено мчащегося, а когда музыка и пение внезапно умолкают, пляшущий обливаясь потом, в изнеможении опускается на порог двери. Но уже минуту спустя начинается новая песня, танцору приходится продолжать и пляска длится до тех пор, пока он совсем не выбьется из сил. Тогда его сменяют новые. Наконец и девушки вступают в пляску. Они танцуют без перчаток, но накидывают на себя рубашку, обычно служащую для защиты от метели, и стягивают грудь, обертываясь под мышками чем-то вроде шарфа. Пляшут они так же, как мужчины.

У Тэлинго сперва плясали только два мальчика, к концу же пляски в ней принимали участие 8 мальчиков и несколько молодых девушек и женщин. Восемь мужчин играли на барабанах и пели во всю глотку, причем в пении им помогали еще 8 других. Подпевали и старики, которые сидели позади поющих и криками подзадоривали танцующих. Один весьма упитанный мужчина, говоривший немного по-английски, пытался разъяснить нам слова песни и значение пляски, но понять его английский язык было чрезвычайно трудно. Мы все же разобрали, что они пели про охоту, торговлю, про голод и смерть, но кроме этого они спели еще бесчисленное множество песен, содержание которых осталось для нас невыясненным. Заметно было, что некоторые песни пользовались особой известностью и популярностью, так как при начале их все сейчас же подхватывали напев и ревели во всю глотку, с расплывшимися в широкую улыбку лицами. Барабанщики работали тогда с таким неистовством, что приходилось удивляться, как у них не лопнут барабаны, между тем как плясуны вскидывали руки и ноги, устремив свои одичавшие и неподвижные взгляды к потолку. Зрелище производило одуряющее впечатление и невольно вспоминалась цитата:

«Musik wird nicht immer schön empfunden,

Weil immer mit Geräusch verbunden».

 

Вистинг и я оба изрядно устали, когда музыканты, певцы и плясуны по истечении 2½ часов, наконец, угомонились. На следующий день опять музицировали в течение часа после обеда, но уже в другой юрте. Яма разъяснил нам, что когда молодежь не отправляется на охоту, она всегда собирается таким образом и проводит время в пении и танцах. Ничего подобного не бывает у чукчей. Когда последним нечего делать или они ничего не желают делать, то они просто предаются безграничной лени. Чукчи не нуждаются в развлечениях для препровождения времени, так как обладают удивительною способностью сидеть неподвижно в течение бесконечного ряда часов».

Чукотские игры

«Обе маленькие девочки играли по временам в игру, напоминавшую наши шашки. У них была доска с черными и белыми клетками, по двенадцати вдоль и поперек, и по 24 деревянных кирпичика у каждой. Правила игры были почти те же, что и в шашках. Они называли кирпичики «мужчинами и женщинами». В этой игре участвовала кроме того фигура, изображавшая сидящего человека, которого они называли «старик»; назначение этой фигуры состояло только в том, чтобы сидеть подле доски и смотреть на игру. Эту шашечную игру мы видели еще в нескольких местах южного побережья, а один старый чукча сказал нам, что игра эта существует у них испокон века. Наряду с этой игрой у чукчей имеется еще другая, напоминающая наши бирюльки. Это – горсть щепочек, которые кладут кучкой на доску и затем вытаскивают по одной небольшим крючком, стараясь не задеть и не пошевельнуть остальные. Задев ненадлежащую щепочку, игрок сейчас же передает крючок соседу и т. д. Игра эта теперь встречается все реже и реже. Обе игры известны также и на северном побережье.

Любимой игрой чукчей на вольном воздухе является игра в мяч. Мяч чукчей имеет величину человеческой головы, он шьется из тюленьих шкур и часто украшается белою вышивкою. Его бросают и подталкивают ногой, по-видимому, без каких либо особых правил. Часто можно наблюдать, как толпы мальчиков и девочек носятся за этим мячом по льду как угорелые. У оленных чукчей в районе реки Колымы юноши весьма рьяно занимались разными видами спорта: состязались между собою в прыжках, борьбе и т. п. Здесь же на побережье редко можно наблюдать состязания среди молодежи и названия разных видов спорта здесь известны скорее понаслышке».

Спортивные состязания чукчей

«В некоторых местностях существует обычай, в силу которого каждый хозяин в течение зимы устраивает состязание, но обычай этот соблюдается только одним или двумя семействами. Во время моей поездки в Питлекай мне случилось проездом попасть на такое состязание в Маэми. Перед одной из юрт на голой земле горел костер, вокруг которого была разложена значительная часть богатств хозяина: три лисьи шкуры, несколько тюленьих, шкуры оленя и теленка. Кроме того, здесь стояли две большие и две маленькие миски с нарезанным мясом, салом и мороженой зеленью. Призы за состязание, состоявшие из нескольких тюленьих ремней, висели на шесте, а между двумя другими шестами стояла привязанная собака. Всю последовавшую церемонию едва ли можно было назвать бегами, так как никто из присутствующих не заключал пари. Трое-четверо юношей и целая куча маленьких ребят соревновалась в прыжках – и это было все. Езда на собаках, прыжки и борьба обычно составляют предметы состязаний на таких праздниках.

В данном случае состязались только в прыжках. При моем появлении, состязавшиеся как раз делали последние прыжки, не отличавшиеся, однако, сколько-нибудь значительной силой. Минуту спустя один из мужчин вытащил нож и зарезал привязанную собаку. Я отвернулся от этого зрелища: тот, кто видел его однажды, наверно не пожелал бы увидеть во второй раз. Затем чукча взял малые миски  с пищей, встал перед  костром и стал бросать куски мяса сперва на юго-восток – к солнцу, затем во все стороны – на землю, – и, наконец, – к морю. Мужчина этот был еще молод и, вероятно, не совсем ясно представлял себе весь ход церемонии, а также те слова, которые следует произносить в различные моменты, так как одна старуха все время ходила за ним и поправляла его. Когда жертвоприношение было окончено, обе большие миски с едой быстро опустошились присутствующими, а драгоценные шкуры отнесли обратно в юрту. У оленных чукчей эти состязания, если их можно так называть, играют более важную роль. Подобные празднества устраивает у них почти каждый хозяин один или два раза в год в течение зимы, причем в празднестве принимают участие до 100 человек. Там у меня составилось такое впечатление, что состязания имеют отношение к культу предков, в известной мере существующему среди чукчей».

Верования и обряды чукчей

Путешественникам удалось получить лишь беглые сведения о верованиях и суевериях чукчей, являющихся их религией. «Обряды их, напротив, более доступны для наблюдения – гораздо труднее проникнуть в скрывающееся за ними значение. Несомненно только то, что над всем у них преобладает страх перед всевозможными злыми силами и из этого страха вытекает ряд суеверных примет. Приведу несколько примеров. Лодки и сани при уборке следует ставить обращенными к морю; если собака впервые отправляется в далекую поездку, следует смазать ей лоб свежею кровью и, что еще лучше, повесить ей вокруг шеи кисточку на шнурке; юноша, впервые отправляющийся в отдаленные местности, должен также смазать себе лицо кровью; при отправлении в далекую поездку не следует бить собак палкой-тормозом и т. д. и т. д. Но едва ли не самым любопытным является обычай хранения огня. «Одолжить тепла», т. е. несколько раскаленных угольков от соседей для разведения огня у себя – поступок совершенно непозволительный, могущий выгнать болезнь и смерть в обеих юртах. Поэтому береговые чукчи стараются поддерживать огонь в юртах постоянно. Обычай этот особенно странен здесь на побережье, где в былые времена добывание огня было связано с большими трудностями. У оленных же чукчей обычай этот еще более непонятен. Когда оленные чукчи кочуют, иногда по 5-6 семей вместе, то каждой семье приходится вечером затратить не мало усилий на разведение огня. Но если какой-нибудь из хозяек и удается быстро высечь пламя из огнива, то остальные все же продолжают трудиться: взять уголек от разведенного огня – дело совершенно немыслимое.

Чукчи также верят многочисленным приметам и предзнаменованиям – в большинстве случаев дурным. Например, увидеть в первый раз февральский месяц в «лежачем» положении означает смерть. Затмение луны, когда луна, как говорят чукчи «уходит под крышу», означает несчастье для всего стойбища; однако, летом затмение луны не предвещает ничего плохого для самих чукчей, а только для людей, которые живут далеко-далеко.

Для предохранения себя от несчастья и болезни, дети и женщины носят на запястьях и предплечьях ремни; дети, кроме того, часто носят вокруг шеи фигурки из дерева. Небольшую деревянную фигурку или лоскут кожи часто можно видеть прикрепленными к носу лодки, а иногда и к саням. В юртах хранится ряд предметов, имеющих значение фетишей: черепа кита или медведя, китовый ус, древесная ветка и т. п.

Эти фетиши, поскольку нам удалось наблюдать, не являются объектами поклонения, они действуют одним своим присутствием. Однако, у береговых чукчей встречается нечто, что можно, пожалуй, назвать поклонением фетишам. Например, в Кэнгесконе лежит огромный спинной хребет кита, которому чукчи приносят жертвы. Возвращаясь с удачной ловли, они охотно бросают под хребет несколько кусков мяса, иногда даже тюленью голову, вследствие чего хребет постоянно осажден собаками, дерущимися между собою из-за жертвоприношений.

Кроме того, все береговые чукчи при известных обстоятельствах приносят жертвы морю, земле и солнцу, ибо море и земля доставляют им пищу, а солнце – свет и тепло. Такое жертвоприношение мы наблюдали во время второй нашей остановки в Энмелене у мыса Беринга. Около 20 человек, вероятно, по одному представителю от каждой юрты, двинулись гуськом из юрты к стрелке мыса, неся каждый под мышкой небольшую деревянную миску с нарезанной на мелкие куски пищей. Очутившись на косе, приблизительно в ½  километрах от селения, они бросили пищу в море и пошли опять гуськом обратно, чтобы снова наполнить свои миски. Во второй раз они дошли только до низкого холмика в небольшом расстоянии от юрт и выбросили там содержимое своих мисок.

Когда летом лодки спускаются со свай и оснащиваются для спуска в воду, проделывается тоже целый ряд церемоний, которые Вистинг наблюдал в предыдущем году в Кэнгесконе. Церемониями руководит шаман в полном облачении. По его знаку лодки переносятся к воде, где шаман произносит несколько слов и передает мальчику миску с салом и нарезанными кусочками мяса. После этого мальчик смазывает салом штевень лодки и все те места обшивки, которые опирались о сваи, на которых лодка покоилась в течение зимы. Церемония заканчивается тем, что мальчик разбрасывает куски мяса и сала во все стороны, даря их морю, земле и солнцу.

Жертвоприношения морю, земле и солнцу имеют место также во время состязаний в езде на оленях и в день праздника, который чукчи – (чтобы белые легче понимали) называют «Kris-smass» («Christmas» – по-английски Рождество)».

Чукчи объясняют свои жертвоприношения морю и земле тем, что последние доставляют им пищу, но, судя по тому, что мы видели и слышали, жертвоприношения эти вызываются не благодарностью, а страхом. Путем жертвоприношений чукчи надеются получить благоприятную погоду и хороший улов, настроив в свою пользу силы, населяющие землю и море. Земле же они жертвуют не только потому, что едят растущие на ней листья, но и потому, что с землею у них связано представление о всевозможных злых силах, которые они обозначают словом «Keedle» и от которых постоянно ожидают всевозможных каверз. Кроме того, они верят, что болезни причиняются злыми духами, живущими в земле. Опытный шаман может говорить с землей и причинить таким образом болезнь. Шаманы в своем лечении принимают во внимание такую возможность. Врачебное пользование шамана в большинстве случаев заключается в произведении страшного шума, имеющего целью выгнать злого духа из больного. Солнце, по-видимому, является единственным благим, по понятию чукчей, божеством, которого нечего опасаться.

Звездам поклоняются только оленные, но не береговые чукчи. Оленные чукчи ежегодно совершают жертвоприношение звезде Алтаир, в созвездии Орла, колымские же чукчи чтут еще одну или две другие звезды, но все же оленные чукчи в один голос утверждают, что, звезды – не их боги, а боги оленей.   В высшей  степени  характерно,  что  многие   названия созвездий у чукчей взяты из круга обиходных представлений, как например: «Тот, кто едет на оленях» и «Олений самец» (Капелла), «Дикий олень» (Кассиопея) и «Лось» (Близнецы). Но происхождение названий некоторых других созвездий или одиночных звезд я не мог установить, за исключением, однако, названия, которым береговые чукчи обозначают полярную звезду – «звезда, которая стоит неподвижно». Какого-либо объяснения насчет происхождения звезд, солнца или луны я не мог добиться от чукчей, также как и объяснения происхождения земли, моря, животного и человека.

Нет никакого сомнения в том, что оленные чукчи, среди которых я прожил в течение сравнительно долгого времени, в общем гораздо больше заботились о соблюдении всех старых обычаев, сильнее опасались преступить старинные обряды и обнаруживали большую склонность ко всевозможным суевериям, нежели береговые чукчи. Это и весьма понятно, так как первые ведут вдали от всяких посторонних влияний почти тот же образ жизни, что и сто лет тому назад, между тем как береговые чукчи находятся сейчас в стадии перехода от первобытного народа к народу, хотя и не цивилизованному, но по крайней мере находящемуся под сильным влиянием цивилизации. Их верования осуждены на умирание.

Подводя итог попытке представить себе общую картину этих верований, получается весьма примитивная религия, где характернейшей чертою является убеждение, что природа населена злыми силами, которых следует избегать или умилостивлять. Все промахи и оплошности в этом отношении наказываются в земной жизни бедностью, болезнью или смертью. Люди, умеющие держать в подчинении злые силы, приобретают большое влияние и могущество, это – шаманы. Наряду с этой формой поклонения природе имеется и своего рода поклонение предкам, но страх перед последними играет, по-видимому, менее значительную роль. Не может быть никакого сомнения в том, что у чукчей имеется ярко выраженное учение о нравственности. Законы морали, поддерживаемые посредством общественного мнения, стоят иногда весьма высоко, вспомнить только, например, как они обращаются со стариками и больными, как делятся с неимущими, если у них самих имеется лишний кусок, или как они осуждают воровство и насилие и гордятся своей честностью во всех отношениях – кроме торговли. Но мораль их, поскольку нам приходилось наблюдать, не имеет ничего общего с их религией. Если человек убивает другого – значит, он негодяй и должен нести возмездие за свое преступление, но только в том случае, когда родные умершего пожелают или смогут его наказать. Но ему нечего бояться болезни или не­счастья со стороны сверхъестественных сил, как это имеет место в том случае, если тот же убийца возьмет раскаленный уголек от очага соседа, чтобы развести огонь в собственной юрте. В редких случаях мне приходилось слышать от чукчей намеки, указывающие на то, что у них имеется смутное пред­ставление о высшем существе, создавшем и охраняющем землю, море, животных и людей».

Деятельность шаманов

«Мне неизвестно, употребляют ли чукотские шаманы какие-либо лечебные снадобья, по крайней мере, мы никогда об этом не слыхали. Единственное, что нам известно – это то, что они достают для своих целей особый яд, соскабливая плесень со старых оленьих черепов, и яд этот – если верить рассказам белых торговцев – они в самом деле употребляют для умерщвления своих врагов или их детей. В этом нет ничего невероятного, так как если убийство холодным оружием продолжает быть здесь обычным явлением, то почему бы и не случаться убийству посредством отравления? Но сами чукчи имеют весьма своеобразное представление о действии яда. Один человек в Кэнгесконе сделался врагом старухи, известной как «злой колдуньи» и, опасаясь ее мести, он запретил своей жене принимать какую бы то ни было пищу из ее рук. Но однажды, когда его не было дома, старая ведьма явилась к его жене и принесла с собою несколько ломтей мяса. Жена съела один кусок, а остальные спрятала и предложила мужу по его возвращении. Муж бросил мясо собаке, которая околела спустя 2 – 3 часа, но жена, однако, осталась невредимой. Тем не менее, год спустя, после этого, жена начала страдать болями под ложечкой, где развилась какая-то опухоль (может быть, рак?), которая постепенно росла и от которой через 4 года жена в конце концов умерла. Муж остался при твердом убеждении, что смерть жены, последовала от яда, проглоченного ею 4 года тому назад с мясом колдуньи, и что яд этот и вызвал опухоль, причинившую смерть. Убедить его в нелепости такого предположения было делом невозможным. Подобные верования глубоко вкоренились у чукчей. Когда чукча умирает от какой-либо болезни, то родственники всегда бывают убеждены, что болезнь была вызвана врагом покойного или их самих, и часто они в течение целых годов роются в памяти, чтобы вспомнить, при каких обстоятельствах умерший или его близкие оскорбили кого-нибудь из колдунов, вызвав тем его месть. На побережье нам не раз приходилось слышать замечания, где проглядывало это убеждение, а в течение последней зимы я слышал подобного рода предположения, высказывавшиеся открыто. Мои хозяева постоянно выражали опасение, как бы со мной чего не случилось и предупреждали меня, чтобы я остерегался некоторых стариков и старух, дарил бы им небольшие подарки и почаще беседовал с ними во время их посещений. Если бы мне случилось их каким-нибудь образом обидеть, то они могли побить в барабан, поговорить с соответствующим богом и навлечь на меня болезнь. При этом мои хозяева упоминали о ряде смертных случаев, в которых они, не колеблясь, обвиняли некоторых соседей. Они рассказывали, например, что 3 года тому назад молодой чукча по имени Омьэ, побранил старуху Акам и – что же вы думаете? – два года спустя у Омьэ умерла маленькая дочка. Еще они рассказывали, что между Петки и Пьекаль произошла ссора, а 4 года спустя Петки умер (от воспаления легких) и т. д.»

«В течение последней зимы мне довелось услышать кое-что о фокусах, выполняемых чукотскими шаманами. Один из них мог воткнуть себе нож в грудь, причем окружавшие его зрители видели, как он поворачивал рукоятку, распевая во всю глотку. Другой шаман мог проткнуть себе тело насквозь вертелом, так что острие выходило из спины. Третий глотал ножи и выплевывал их обратно в целости. Четвертый мог выпускать изо рта огненные языки длиною в метр, играя одновременно на барабане и распевая. Здесь на побережье чукчи и белые рассказывали нам о самых разнообразных фокусах. Вот один из трюков, выполняемых довольно часто: энге-энгелин сидит на полу и бьет в барабан, молодая девушка ложится ему на спину таким образом, что голова ее покоится на затылке шамана, на обоих накидывается защитный балахон от снега, причем видимым остается только лицо энге-энгелина. Он продолжает бить в барабан до тех пор, пока у него изо рта не показывается коса молодой девушки. Другой трюк состоит в том, что шаман проглатывает нож или точильный брус и выпускает их из неудобно называемого места. Один энге-энгелин давал связать себе руки за спиною и велел тушить все лампы, а когда их снова зажигали, он уже сидел с руками, связанными на груди. Другой брал ремень и бросал его поверх голов зрителей, сидевших подле него полукругом, после чего принимался тянуть к себе ремень, таким образом, что ремень перерезал пополам всех зрителей поочередно, не причиняя им при этом ни малейшей боли.

Олонкину и мне очень хотелось посмотреть на такие фокусы, а также послушать искусного барабанщика. Мы сообщили о своем желании нашему приятелю Тэнгаку, прося его привести в свою юрту такого барабанщика. Только во второй половине мая Тэнгак однажды явился к нам и сказал мне, что у него в гостях находится один из лучших в округе шаманов, молодой человек из Кьекьянга, который был согласен бить для нас в барабан. Поужинав и напившись чаю, мы отправились в шатер Тэнгака; там достали барабан, потушили лампы и представление началось. Кроме шамана были еще другие гости, между ними один молодой чукча оленевод, который начал первым. Он производил страшный шум, монотонно бил в барабан, пел глухим сдавленным голосом, время от времени останавливаясь, чтобы рассказать слушателям свои «видения». Однако ему не удалось захватить внимание публики: один из гостей громко храпел, а мы с Олонкиным задремали. Но когда оленный чукча в конце концов прекратил представление и передал барабан другому, мы навострили уши. Второй в совершенстве владел инструментом, который то рокотал, то звенел под его руками. Свои песни он разнообразил оригинальнейшим образом. Перед тем как начать, он скинул с себя единственное одеяние – пару нижних брюк – и когда он зажигал спичку, чтобы раскурить трубку, мы видели его сидящим перед нами почти нагим. Он продолжал издавать самые разнообразные звуки, которые становились все более дикими и перешли, наконец, в ужасные крики и стоны. Тут зажгли лампу и при скудном свете единственного крошечного пламени, мы увидели его сидящим и размахивающим в воздухе большим ножом, который он с зловещим криком всадил себе в нижнюю часть живота. Он стонал и жаловался, то вытаскивая, то глубоко втыкая нож, и, наконец, медленно извлек его с жалобным вскриком. И тело, и нож обагрились кровью. Все это было выполнено так изумительно ловко, что человек этот вполне мог бы выступить в качестве фокусника перед самой требовательной публикой. Следующий фокус уже не произвел такого впечатления. Снова погасили лампу и, после того как он долго бил в барабан, извлекая странные и жуткие звуки, словно выкрикиваемые в смертельной тоске из-под земли женским голосом, лампу снова зажгли и шаман уже сидел с руками, связанными за спиною. Он обернулся, словно желая, чтобы мы убедились, что руки были крепко связаны ремнями вокруг запястий, но узлов мы, однако, не разглядели, так что этот фокус мог быть и чрезвычайно простым. Остальные зрители изо всех сил старались убедить нас в способностях «врача», но у нас не получилось впечатления, что они сами принимали эти фокусы всерьез. Самым интересным для нас было то баснословное искусство, с каким этот человек разнообразил звуки своего голоса, извлекая из него странные и жуткие эффекты, и виртуозное умение обращаться с барабаном.

Большая часть фокусов, импонирующих чукчам и вселяющих в них веру в то, что энге-энгелин находится в связи со сверхъестественными силами, являются, конечно, просто жонглерскими трюками, которые выполняются или при скудном освещении или в совершенной темноте, как например, тот фокус, где руки, связанные за спиною, оказываются связанными на груди. Однако не может существовать сомнения в том, что как сам энге-энгелин, так и его публика впадают во время этих фокусов в состояние некоторого экстаза. У оленных чукчей мне несколько раз приходилось присутствовать на больших представлениях с барабанным боем, и я должен сознаться, что это сиденье по целым часам в темноте или же при слабом освещении, когда в юрте только временами вспыхивают несколько углей, чтобы озарить красноватым отблеском скорчившиеся на полу, облеченные в меха фигуры, это слушание громкого, но бесконечно однообразного рокота барабанов, сопровождаемого монотонным гортанным пением и прерываемого по временам нечленораздельными вскрикиваниями или возгласами энге-энгелина, произносимыми неестественным голосом чревовещателя, – все это в самом деле способно сильно действовать на нервы. Поэтому меня вовсе не удивляет, что чукчи, слушая в течение трех-четырех часов эти однообразные звуки и принимая сами участие в пении, приходят в ненормальное состояние».

«На острове Ратманова живут одни эскимосы, среди которых есть знаменитый шаман. Он несколько раз бил в барабан и говорил с морем. Наконец, в один прекрасный день он заявил, что можно отважиться на попытку: он, мол, долго говорил со льдом и с течением, и они согласились успокоиться на сутки; четверо яндангайских жителей могут отправиться в путь, но пускай не мешкают. Те так и сделали и, действительно, счастливо добрались до Яндангая, но уже на следующий день лед опять начал дрейфовать с большой скоростью и переправа была бы уже невозможной».

Погребальные церемонии чукчей

«Если бы мы приехали в Нонлуре днем раньше, то нам может быть удалось бы увидеть чукотские похороны, имевшие место накануне нашего прибытия туда. Я говорю «может быть», потому, что чукчи не любят, чтобы чужие присутствовали на их обрядах. Хотя мы в тот раз опоздали, зато слыхали так много рассказов о похоронных церемониях от самих чукчей и от белых купцов, живших среди них, что я могу кое-что сообщить на эту тему.

Первое, что делают после смерти – это подвергают покойника своего рода испытанию. Голову покойника стягивают ремнем, конец которого прикрепляется к палке, поддерживаемой в горизонтальном положении над телом. Цель испытания – убедиться, можно ли приподнять голову покойника, действуя палкой, как рычагом. Если последнее удается, то значит все в порядке и покойника хоронят обычным образом по всем правилам. Но если затылок успел уже окоченеть и опыт не удается, то тогда стараются как можно скорее удалить тело, отвезти его куда-нибудь в поле и бросить там на произвол судьбы. Это произошло, например, с одной старухой, которая умерла у соседей, во время нашей первой зимовки 1919 – 20 гг.: затылок у нее успел окоченеть, и она оказалась, как говорили мне чукчи – «kaanj-paai rakalkae», т. е. годной только на то, чтобы ее выкинуть. Ее просто бросили в поле, не дав ничего с собою, не заколов оленя на месте погребения и не уложив там камней в форме круга. Этот своеобразный обычай распространен и на побережье. Если удается приподнять голову покойника, то женщины немедленно садятся за шитье новых одежд, в которых покойник должен быть выставлен на следующий день, между тем как мужчины принимаются отбирать предметы, которые «он» или «она» возьмет с собою. У оленных чукчей обычай запрещает кому бы то ни было покидать стойбище во время этих приготовлений: чужие, находящиеся в стойбище проездом, не имеют права продолжать свой путь до окончания похорон. Не знаю, соблюдается ли этот обычай на побережье, но мне достоверно известно, что ни один из обитателей юрты покойного не должен выходить из нее до похорон. В средних числах апреля я совершил поездку в Питлекай – стойбище, где в 1878 – 79 гг. зимовала экспедиция Норденшельда, благополучно пройдя Северо-Восточный проход. Мне хотелось произвести магнитные наблюдения в том же самом месте, где 42 года тому назад такие наблюдения были сделаны офицерами «Веги». В юрте, куда я обратился за сведениями относительно бывшего местоположения обсерватории экспедиции Норденшельда, дома оказалась только одна старуха, которой во времена пребывания в этих местах «Веги» не могло быть больше 10 – 12 лет, но которая не только помнила судно, но даже и имена многих участников экспедиции. Однако в ее произношении я из этих имен разобрал только «Орпис», т. е. имя лейтенанта Нордквиста, прекрасно знавшего чукотский язык. Она почти точно могла указать мне место, где находилась обсерватория, рассказав, что последняя стояла на деревянных сваях, где впоследствии была сделана надпись; теперь все это оказалось разрушенным временем. Она очень жалела, что мужа ее уже не было в живых (он скончался прошедшим летом), так как он мог бы дать мне более точные сведения и многое рассказать про людей с «Веги». Он умер как раз накануне того дня, когда «Мод» проходила мимо Питлекай, направляясь в Ном. Старуха сообщила нам, что видела, как «Мод» медленно подвигалась сквозь лед. Ей тогда очень хотелось подъехать к нам на лодке, с целью завязать кое-какие торговые сношения, но никто не имел права покинуть юрту, потому что старик еще не был похоронен.

На второй день после смерти, покойника облекают в красивые новые, предпочтительно белые одежды, затем кладут на сани и везут к месту погребения, обычно находящемуся где-нибудь на холме, в нескольких километрах от стойбища. Здесь, расчищают снег и кладут тело на землю, после чего вокруг тела складывают из камней овал или четырехугольник. У оленных чукчей покойников всегда кладут головою на северо-запад, т. е. к «темноте», так как покойник, по их убеждению, отправляется в царство тьмы. Когда вечером убирают сани на ночь, их всегда нужно ставить в направлении на юго-восток, т. е. к «свету», после смерти же, сани покойника поворачивают к северо-западу, также как и его голову. Этот обычай соблюдается до некоторой степени и на побережье. Хотя сани и лодки здесь ставят не к юго-востоку, а к морю, но на всем побережье, судя по рассказам, голову покойника поворачивают при погребении к северо-западу, т. е. к «темноте». Эти сведения согласуются с сообщением Норденшельда, один из участников экспедиции которого осенью 1878 г. нашел труп чукчи, лежавший в тундре головою на NNW и ногами на SSO.  Если мертвеца бросают в поле, то одежды его разрезаются на лоскуты при помощи острого ножа. У оленных чукчей существовал еще следующий варварский обычай. Не довольствуясь одним только разрезанием платья умершего, они также отрезали ему голову, перерезали все сочленения от колен до локтей и делали глубокие порезы в разных местах туловища. Если, покойный умер от болезни желудка, то они проделывали целый ряд вскрытий, чтобы разузнать причины смерти. Этот обычай, разрезать на части тело умершего также распространен в районе залива Св. Креста, где население в значительной степени состоит из оленных чукчей, но совсем не встречается у береговых чукчей. На мои вопросы я получил разъяснение, что обычай этот существовал с незапамятных времен и в некоторых семьях в ходу и поныне. Но большинство чукчей его больше не соблюдает и знает о нем только понаслышке. Оленные чукчи иногда сжигают изувеченное тело. Сжигание трупов производится только в некоторых семьях и лишь в том случае, если умерший при жизни выражал настоятельное желание быть сожженным.

На побережье кремации препятствует недостаток леса. Береговые чукчи, по крайней мере, в некоторых местностях, иногда хоронят покойников, зарывая их в землю, а именно, в тех случаях, когда последние при жизни выражали о том настоятельную просьбу. Это сообщил мне один человек из Энмелен у мыса Беринга.

Умерший не может отправиться в царство тьмы пешком. Ему дают с собой сани, которые ставят подле места погребения в направлении на северо-запад, причем все крепления саней разрезаются, а основные части ломаются. Затем ему дают в дорогу оружие, в прежние времена копье, лук, стрелы и нож, а теперь – ружье с патронами и секирообразный чукотский топор.

К этому прибавляют чайную чашку и трубку. У оленных чукчей и, по-видимому, также на побережье, женщины снабжаются наравне с мужчинами. Наконец, умершему необходимо иметь с собою и запас пищи в виде небольших кусков всего, что только в доме есть самого вкусного, а по возможности и водку. Само собою разумеется, что шаман, руководящий похоронами, берет впоследствии эту водку себе. Описанные обычаи начинают, однако, понемногу исчезать и теперь чукчи уже не так строго следят за их выполнением. История, слышанная мною в Яндангай, служит тому примером. Один старик умер там во время отсутствия старшего сына, отправившегося вглубь страны к оленным чукчам. Младший сын справил похороны и дал старику с собою новые сани и совершенно новое ружье. Когда старший сын вернулся домой и узнал, что отцу дали с собою на тот свет новые сани и ружье, он пришел в бешенство. По его мнению, ружье и сани нужны вовсе не старику, а ему, старшему сыну, который обязан заботиться о прокормлении всей семьи. Поэтому он отправился к месту погребения и унес ружье к себе домой, сани же были уже сломаны и приведены в полную негодность. Однако, старики в стойбище качали головами: такое оскорбление умершего не могло по их понятиям пройти безнаказанно. И в самом деле: вскоре после того налетела буря и в течение целой недели ни один житель в Яндангай не мог выйти на тюленью охоту.

У оленных чукчей несколько дней спустя после похорон на место погребения сгоняется все стадо умершего, после чего закалывается большое число оленей, рога которых сваливают в кучу подле могилы. Груда рогов увеличивается в течение трех последующих лет, так как церемония повторяется с тою разницей, что число закалываемых оленей становится все меньше и меньше. На четвертый год несколько человек из родни отправляются к месту погребения и отвозят туда немного пищи, чем и кончаются все обязательные жертвоприношения в честь умершего; когда им впоследствии случается проходить мимо места, где положен умерший, они останавливаются и жертвуют то, что случайно находится под рукою, табак или пищу, если только не принесли чего-нибудь приготовленного заранее. Береговые чукчи обыкновенно приносят в жертву собаку, а если умерший владел при жизни несколькими оленями, что бывает нередко, то на груду рогов у могилы кладут при случае пару старых рогов, оставшихся от последнего заколотого оленя. Кроме этого, на могилах можно иногда видеть тюленьи головы и нередко черепа белых медведей. Если чукче посчастливится убить медведя, он часто относит череп на место погребения отца, хотя бы отец умер 10 – 15 лет тому назад. Черепа вообще очень трудно достать у чукчей: расстаться с черепами убитых ими зверей – это значит накликать на себя несчастье. Поэтому черепов, в особенности белых медведей, нельзя купить ни за какие деньги. У береговых чукчей тоже существует обычай приносить жертвы в память умерших предков, когда случается проходить мимо мест погребения. На обратном пути из Яндангай в Кэнгеско со мною ехал чукча Паркок. Паркок недавно сделался главою семьи. Его отец и дяди умерли, и он остался старшим в семье. Он проживал в Яндангай и в ту весну ехал в Кэнгеско в первый раз в жизни. Подъезжая к Кэнгескону, он попросил меня поменяться с ним местами в санях, так что я стал править собаками, а он занял заднее место. Оказалось, что дед его был похоронен в этой местности 30 лет тому назад и Паркок хотел теперь пожертвовать кое-что старику. Он вытащил небольшой пакет, тщательно завернутый в бумагу и перевязанный суровой ниткой, развязал узлы и вынул небольшой кусок мороженой тюленины, который он на ладони разрезал на небольшие кусочки. Проехав еще небольшое расстояние, он попросил меня остановить сани, вышел из них, прошел несколько шагов в сторону и положил кусочки мяса на снег, после чего некоторое время сидел на корточках, бормоча какие-то слова. Затем он вернулся к саням и мы поехали дальше.

Представление чукчей о загробной жизни – довольно трудно выяснить. Поскольку мне удалось разобрать, они верят, что тени умерших обитают в царстве тьмы, далеко-далеко на северо-западе. Но едва ли у них существует представление о каком-либо наказании или вознаграждении после смерти. Идея о вознаграждении добрыми силами вообще играет мало заметную роль в религии чукчей. Куда сильнее, наоборот, страх возмездия за оскорбление злых сил. Такого возмездия чукчи постоянно ожидают здесь, на земле, и, благодаря тяжелым условиям их жизни, опасения эти почти всегда оправдываются. Рано или поздно – несчастье неминуемо настигает их или их близких. Беда может грозить им также и со стороны умерших, так как последние, по убеждению чукчей, могут возвращаться по ночам и приносить с собою болезнь и смерть. Такие призраки пугают по ночам собак. Если собаки ночью начинают лаять без всякой причины, то это значит, что умерший замышляет что-то недоброе и пытается проникнуть в спальную палатку.

Собаки иногда являются посредниками между мертвыми и живыми. Интересный пример такого суеверия, заслуживающий упоминания, я наблюдал весною 1920 г. Однажды вечером, в марте месяце, вскоре после того как мы покинули зимнюю стоянку, две собаки, принадлежавшие Каанкалю принялись носиться как угорелые. Глубокий и рыхлый снег был сверху покрыт коркой наста, который не выдерживал оленей, но часто выдерживал собак, благодаря чему они быстро обогнали стадо и загоняли одного прекрасного ездового самца. Владельцу оленя Гэаольину пришлось вследствие этого на другой день заколоть его. Я был уверен, что Гэаольин, как обыкновенно водится в таких случаях, разбранит Каанкаля, который забыл привязать своих собак. Однако Гэаольин промолчал и на мое замечание, что досадно таким нелепым образом потерять оленя, он ответил только «Makjina», т. е. «не беда». Я спросил его, почему он так легко относится к своей утрате, но не получил никакого ответа. От Каанкаля мне сначала также не удалось добиться ответа, но вечером я, наконец, получил разъяснение этого вопроса. Отец Гэаольина умер несколько лет тому назад, и жертвоприношения на его могиле закончились лишь недавно. Однако Гэаольин незадолго до описанного происшествия решил заколоть в память отца именно того оленя, которого загнали собаки, и собирался исполнить это намерение весною, когда должен был кочевать мимо места, где был похоронен его отец. Раз уж собаки испортили оленя и принудили Гэаольина заколоть оленя теперь же, это означало, что старику спешно понадобился олень и что он заставил собак выполнить свое желание. Таким образом, все было в порядке.

Очень может быть, что олень понадобился старику для беговых состязаний, ибо умершие не всегда ведут образ жизни теней. Как оленные, так и береговые чукчи утверждают, что во время особенно яркого сияния зимою у умерших происходят беговые состязания. Береговые чукчи добавляют к этому примету, что, когда северное сияние принимает алый оттенок – значит где-то насильственно убит чукча, алые лучи означают пролившуюся кровь чукчи».

Образование туземцев

«Вечером мальчики показали нам свои тетрадки чистописания и рисования. Недалеко от мыса Чаплина, в 10 километрах к северу от местности, которую чукчи называют Тэплак, существует русская школа, помещающаяся в таком же большом доме, как в Уэлене. Мальчики посещали прежде школу и научились говорить, читать и писать по-русски; некоторые из них умели также говорить и писать по-английски, чему они научились на китобойных судах, на которых служили летом. Теперь русская школа, конечно, осталась без учителя, хотя она и не пустовала: в ней проживала одна русская семья. Мальчики умели также немного рисовать, и в их тетрадях мы нашли рисунки, изображающие людей, собак, лодки, тюленей и т. п., часто весьма недурно. Эти рисунки были лучше тех, которые мы видели вырезанными на моржовой кости у чукчей».

«То, что чукчи с мыса Беринга в течение многих лет гораздо теснее соприкасались с белыми, нежели чукчи северного берега, легко было заметить по их обращению с приезжими и по их знанию английского и русского языков. Многие из них умели даже немного читать и писать, несмотря на отсутствие школы. Они знали, например, что земля есть шар, вращающийся на своей оси, что солнце стоит неподвижно и земля оборачивается вокруг солнца в течение года. Если бы рассказать это жителю северного берега, он подумал бы, что его хотят одурачить. Чукчи в районе мыса Беринга без труда могут обращаться с четырехзначными числами, употребляя при этом английские или русские обозначения, или же называя тысячу «ящик патронов». Высшее число, которое они знают сами – это 20, и им не легко сразу представить себе величину в 10 раз большую двадцати, т. е. 200. Если же им надо выразить еще большее число, напр. 400, то они говорят: это то же самое, что все пальцы рук и ног да притом у 20 человек», но требуется по крайней мере 5 минут, чтобы собеседник постиг эту чудовищную цифру. Чукчи не сильны в арифметике».

Опасности, грозящие местному населению и зимовщикам

 Среди основных опасностей, грозящих жизни, автор отмечает болезни и несчастные случаи. Так он описывает одну русскую семью исследователя минералов, в доме которого они ночевали. «Насколько нам удалось понять, Н. был послан сюда из Владивостока для исследования страны в отношении минералов, угля и т. п. Если это было действительно так, то он был снаряжен самым небрежным образом. Правда, бедные люди жили в большом доме, но зато не имели угля и им приходилось топить сырым плавником, которого здесь так мало, что надо было соблюдать величайшую экономию. Их запасы провианта были тоже весьма скудны, состоя почти из одной муки. Так как у них имелось только очень немного предметов для товарообмена, то они даже не могли добывать себе свежего мяса. Возвращаясь обратно из нашего путешествия, мы уже не заезжали на мыс Чаплина, но в Лааре до нас дошли слухи, что вся семья заболела, судя по описаниям, цингой. Если собираешься зимовать в этих краях, необходимо запастись таким образом, чтобы не рисковать заполучить подобные болезни. Следует, впрочем, заметить, что в большинстве случаев человек легко может избегнуть заболевания цингою, если только имеет возможность питаться свежим тюленьим мясом, но большинство русских чувствует к нему отвращение, хотя, по моему, оно не уступает лучшим сортам мяса, если только хорошо приготовлено».

В Кикуэне путешественники ночевали в большой юрте, «которая в отношении чистоты и порядка была одной из лучших, какие нам приходилось встречать, но зато все обитатели ее, в особенности дети, были покрыты по всему телу болячками, страдая от накожной болезни, являющейся настоящим бичом здешних мест».

«Эскимосы в Тэплаке сообщили нам печальную новость. За день до нашего приезда туда, двое молодых людей отправились на лед и оказались отрезанными от берега. Они с утра отправились на тюленью охоту и в поисках полыньи зашли далеко. Пока они там поджидали тюленя, лед у самого берега взломался и вся масса льда вместе с двумя людьми начала дрейфовать к югу. На другой день у мыса Чаплина видели на льду человека, но, прежде чем удалось спустить лодку, лед под ним поломался на мелкие куски и человек исчез из виду. Впоследствии мы узнали, что одного удалось спасти на следующий день, то есть в тот день, когда мы выехали из Тэплака, другой же погиб.

Нечто в этом роде произошло в течение последней зимы в Кэнгесконе. Пока двое человек охотились на льду с упряжкою собак, лед взломался и начал дрейфовать к югу, но в тот раз обоим охотникам удалось добраться до берега к югу от Кэнгескона и двое суток спустя они вернулись домой. Однажды зимою случилось, что мальчик из Нетакэнгесюйна оказался у мыса Сердце-Камень на дрейфующем льду, но ему удалось добраться до неподвижного берегового льда у Кьекьянга почти в 30 километрах к юго-востоку от Нетакэнгесюйна, проведя на льду целую ночь. Подобные случаи не составляют редкости, но не всегда они оканчиваются так трагично, как у мыса Чаплина. Принимая во внимание риск быть унесенным дрейфующими льдами, не удивительно, что чукчи не любят отправляться на охоту к отдаленным полыньям и делают это только тогда, когда их принуждает к тому полное отсутствие пищи. Новичок часто склонен считать чукчей трусливыми или ленивыми, но дело просто в том, что чукчи отлично знают, какой опасности они подвергаются, и не любят рисковать понапрасну».

Гигиена и санитария у чукчей

Как уже отмечал автор, чукотские юрты не очень приятны для пребывания в них «белого человека», главным образом, по причине отсутствия элементарных санитарно-гигиенических норм. «Обе женщины были мало чистоплотны; руки и ноги их были покрыты коростою. Короста эта является настоящим бичом этих местностей. Вероятно, это какая-нибудь заразная экзема, так как она встречается повсюду, притом одинаково часто как в чистых, так и в грязных юртах. Часто встречаются маленькие дети, покрытые свежими и подсыхающими болячками размером несколько более пятикопеечной монеты. Как жаль, что администрация не считает нужным заняться этим явлением и изыскивать средства для искоренения этой болезни».

 «Как бы то ни было, но не подлежит сомнению, что современные двойные юрты представляют большой прогресс по сравнению с землянками прежних времен. Конечно, палатки эти в большинстве случаев грязные и непривлекательные, но нам не раз приходилось бывать и в таких, где было чисто, воздух был свеж и где санитарные условия были вполне удовлетворительными. Запаха ворвани на Чукотском берегу, конечно, трудно избежать; еду, тепло, жилище и одежду доставляют здесь тюлень и морж. Чукчу, кроме того, неизменно сопровождает запах оленей, но к таким запахам человек привыкает быстро».

 «Мы легли спать, но скоро заметили, что были не одни: в каждой чукотской юрте имеется достаточное количество паразитов; едва ли можно провести там хотя бы одну ночь, не заполучив этих гостей. Если желаешь хоть немного освободиться от них, то следует постоянно менять нижнюю одежду, а потому хорошо запастись двумя сменами ее. Когда в одной из них гостей становится уж  чересчур много, то ее снимают и держат на воздухе, где паразиты замерзают, так что ее снова можно надеть, когда во второй смене паразитов наберется достаточно. Благодаря приятным визитам, ночь прошла более чем оживленно и утром у нас не было особой охоты понежиться в постели, а потому мы были готовы к отъезду еще до рассвета и уже в 9 часов утра достигли следующего ближайшего стойбища – Экисура, расположенного в пяти-шести километрах к востоку от Сьеаутауна». «Мы попросили приюта у молодой вдовы, у которой из-за ужасной накожной болезни повылезли почти все волосы на голове».

Чистота юрт, как замечает автор, во многом зависит от хозяев: «В палатке, где мы остановились в первый вечер в Сьеау-тауне, нас приняли самым радушным образом, но палатка была не из чистых. В спальном отделении было черно от годами накопившейся копоти, моржовая кожа на полу утратила свою первоначальную окраску линолеума, была черна как сажа и покрыта волосами из оленьих шкур, которые расстилали по вечерам». В Метколене путешественники остановились в юрте одинокой чукчанки. «Ее спальная палатка была невелика, но настолько же чисто прибрана, насколько грязна и запущена была первая юрта, в которой нам пришлось ночевать. Стены были светлые и украшены рекламами, на полке тикал будильник, пол блистал чистотой».

В 50 км от Ларре путешественники ночевали в одной юрте, которая «была скверная, как и вообще все юрты от Лааре до самого мыса Колючина и производила впечатление нищеты и грязи. В Лааре наш хозяин чукча говорил нам: «Даже мы не любим ночевать там». Войдя в эту юрту, мы с ним мысленно вполне согласились. Юрта была маленькая, нижняя круглая стена была сделана из торфа, полог был скверный и редкий. Спальная палатка у Ногуда была тоже скверная. Пол и стены были черные, чашки и посуда закопченные, не говоря уже о хозяйке с детьми. Трудно было определить цвет ее кожи, не будь у нее на запястьях и предплечья нескольких обручей из кожаных ремней, которые соскальзывали то кверху, то книзу, натирая кожу, где и можно было разглядеть ее цвет. Самого Ногуда не было дома, но через полтора часа он вернулся с тюленьей охоты, и когда разделся, то обнаружилось, что он вполне соответствовал стилю всей юрты. Даже лицо, только что подвергнувшееся действию ветра и снега, было черно от копоти, а на когда-то отмороженных щеках зияли большие раны. Если прибавить, что волосы у него были гораздо длиннее обыкновенного, так что длинные космы свисали на плечи, то можно представить себе его вид совершенного дикаря».

«В спальной палатке было чудовищно много оленьей шерсти, а число паразитов несомненно превышало нормальный уровень».

«Труднее переносить нечистоплотность, но если вы голодны, то уже не станете смотреть, какими пальцами хозяйка берет еду, не станете вспоминать, каким образом моется блюдо (способ этот упоминался мною выше и не заслуживает повторения) и постараетесь закрыть глаза на то, что чайные блюдца вылизываются языком, а чашки вытираются пальцами и грязной до черноты тряпкой. Если же вы желаете получить правильное представление об образе жизни чукчей, то не следует отказываться от их еды, так как в таких случаях они обижаются и предоставляют чужого самому себе.

Поэтому Вистинг и я никогда не выставляли себя брезгливыми. К счастью, мы попадали чаще в чистые юрты, чем в грязные».

«Мороженое сырое тюленье мясо очень вкусно, но хорошо, что мы не знали, каким образом было вымыто деревянное блюдо. Вымыто же было оно в теплой моче, которая, как оказывается, является лучшим средством для удаления жира. Моча употребляется чукчами также для мытья рук; но нам приходилось уже бывать и у таких чукчей, среди которых вошли в употребление мыло и полотенце, и где даже чайные чашки моются в воде. В большинстве же домов чашки только протираются тряпкой, имеющей такой вид, словно ее употребляли уже два поколения».

  «Если бы можно было воспитать у чукчей вкус к чистоте и порядку, как это удалось сделать американским миссионерам с эскимосами Аляски, то весь образ их жизни непременно улучшился бы. Легче было бы бороться с их болезнями, особенно с той сильно распространенной отвратительной сыпью, которую едва ли можно уничтожить, прежде чем будет достигнута известная степень чистоплотности. Чистота в отдельных юртах не приносит пользы, так как зараза все равно переносится сюда из грязных».

 «Чтобы дополнить характеристику сложных браков, следует сказать, что они имеют и чрезвычайно темные стороны. Хотя женщины в большинстве случаев и верны своим мужьям, в пределах установленных обычаем, половые болезни все же распространяются здесь с чрезвычайною быстротою, особенно у приморских чукчей, в течение последних десятилетий. Большая степень ответственности падает в этом деле на администрацию. Последняя не позаботилась преподать туземцам меры борьбы с болезнями и еще менее заботилась о доставлении врачебной помощи многочисленным больным. Потребуются целые десятилетия, чтобы восстановить разрушения, а между тем правительство до сих пор не предприняло ни единого шага в этом направлении. Правительство Союза никоим образом не может считаться ответственным за прежнее, но если советское правительство не предпримет энергичных мер для улучшения положения, то всякая другая нация получит полное право взять на себя инициативу посылки врачей и учителей. Прямо стыдишься принадлежности к цивилизации, когда видишь вред, принесенный этой самой цивилизацией здоровому и крепкому первобытному народу, каким являются чукчи, и когда не делается никаких попыток исправить нанесенный вред».

Медицинская помощь

«Фельдшер в бухте Провидения является единственным представителем медицинской помощи на Чукотском полуострове; здесь врачи нужны более чем, где бы то ни было, притом в значительной мере для борьбы с болезнями, занесенными сюда самими же белыми. Врачебный пункт в бухте Провидения на Чукотском полуострове снабжен слабо инструментами и лекарствами. Чукчи не доверяют белым врачам и предпочитают обращаться к своим собственным, которые пользуют больных барабанным боем, заклинаниями и прочими фокусами».

«Почти каждое селение на побережье имеет своего врача-шамана – «энге-энгелин», которого в праздники и другие торжественные дни легко можно узнать по его одеянию, украшенному над коленями, у локтей, на плечах и на спине кусками крашеной кожи. Шаман в Кэнгесконе носил даже длинный пушистый собачий хвост, пришитый сзади к краю меховой рубашки. Эти шаманы руководят многочисленными ежегодными празднествами и жертвоприношениями и проявляют свое могущество посредством разных фокусов, предпринимаемых для исцеления больного. В одном и том же селении могут проживать несколько шаманов, достигших известности, но руководителем религиозных церемоний может быть только один. Исцелением больных некоторые шаманы завоевывают себе такую большую известность, что за ними посылают издалека. У оленных чукчей, ведущих образ жизни кочевников и не живущих тесными замкнутыми общинами, положение обстоит несколько иначе: там шаман не играет никакой роли при бесчисленных жертвоприношениях и религиозных празднествах. Все же и среди них есть жители, которые славятся тем, что обладают особою таинственною силою и способны творить чудеса, в том числе причинять и излечивать различные болезни».

 «Как уже сказано выше, чукотские шаманы не употребляют ни лекарств, ни лечебных трав. Игра на барабане, пение и фокусы, по-видимому, играют у них главную роль при лечении. Некоторые из этих врачей, вероятно, обладают в своем роде талантами, так как случается, что они убеждают в чудодейственности своего лечения даже белых. В одном месте нам удалось услышать описание лечения, при котором присутствовал белый, убедившийся, что чукотские врачи знают еще и кое-что, кроме песен и молитв. Одна женщина долго мучилась болями в желудке, вследствие чего позвали шамана, который решился на «операцию». Поиграв на барабане и пропев изрядное число заклинаний, шаман вытащил нож и взрезал посредством целого ряда прорезов желудок больной, так что кровь хлынула ручьем и внутренности побледнели. Тут шаман произвел некоторые манипуляции, провел несколько раз рукой по разрезам, и в результате последние исчезли бесследно. Женщина выздоровела. Это большая редкость, чтобы белому разрешалось присутствовать при подобном зрелище: такие исключения допускаются лишь в пользу белых, которые жили здесь много лет, женились на чукотских девушках и считаются почти своими. Надо все же признаться, что большинство даже очукочившихся белых взирает на религиозные обычаи чукчей и на их суеверия и врачевания, как на бессмысленную чепуху, от которой белому человеку следует держаться подальше. Поэтому чистая случайность, чтобы один из них мог видеть, если вообще верить его словам, как чукотский шаман взрезал желудок женщины и снова вылечил порезы несколькими мановениями руки.

Эта история сильно напоминает мне другую, слышанную мною от оленных чукчей. Один юноша по имени Гэаольин получил во время драки сильный удар тяжелой палкой по спине в области крестца, вследствие чего оказались поврежденными почки. Он долго хворал и, наконец, позвал шамана, который бил в барабан и пел для него. После этих заклинаний шаман – ровесник Гэаольина приложил рот к затылку больного и высосал оттуда большую окровавленную деревянную щепку, которую показал всем присутствующим. После удаления щепки Гэаольин избавился от болей, хотя здоровье его и не вполне восстановилось: он потерял способность к тяжелой работе.

Подобных примеров можно привести целые груды, но существуют и такие, которые свидетельствуют о беспомощности чукотских врачей, когда последние отказываются от помощи больным. В таких случаях семья больного пытается выгнать болезнь посредством жертвоприношений. По соседству с нами серьезно заболел молодой чукча, и туземные доктора оказались бессильными. Тогда отец больного взял свою лучшую собаку – вожака, которую не продал бы ни за какие деньги, зарезал ее ножом и заявил, что теперь мальчик будет здоров. Однако это не помогло. К счастью, Вистинг оказался в состоянии спасти юношу.

Уже в течение предыдущей зимы Вистинг приобрел в Кэнгесконе славу великого энге-энгелина. Один эскимос, проживающий там, имел несчастье сломать себе на охоте большой палец. На морском льду он выстрелил в большого тюленя, но не убил его, а только ранил. Тогда эскимос бросил гарпун, который попал в цель как раз в ту минуту, когда тюлень скатился со льда в воду. Линь гарпуна был у охотника в руке, но образовал петлю вокруг его большого пальца, и когда тюлень нырнул, палец оказался сломанным и поврежденным. С громким воем и стонами охотник вернулся со льда домой. Шаман явился к нему в полном облачении, с барабаном и прочими принадлежностями. Полночи просидел он, барабаня и распевая, чтобы вылечить сломанный палец. Прямо невероятно, что шаман пытается подобным образом исцелить палец, выказывая полное незнание простейших приемов врачебной помощи, но это действительно так. Музыка, разумеется, не помогла, и на следующее утро палец сильно распух и болел. Эскимосу пришлось ухватиться за последнее средство – отправиться к Карпендалю, у которого под рукою всегда имеется хорошая домашняя аптечка и к которому чукчи обращаются в тех случаях, когда их собственные врачи не в состоянии помочь. Карпендаль направил эскимоса к Вистингу, который наложил повязку, и три недели спустя палец был не хуже прежнего. Однако эскимос и по сей день утверждает, что подстреленный тюлень был не простой, а «дьявольский».

Несмотря на все их невежество, чукотские шаманы тем не менее в некоторых случаях бывают в состоянии помочь, и едва ли можно их пресловутые исцеления приписать одним случайностям. Можно предположить исцеление посредством гипноза, внушения или наложения рук; возможно, что некоторые из них обладают теми таинственными способностями, сущность которых мы едва ли в силах определить, но существование которых нельзя отрицать. Другое дело с фокусами вроде высасывания окровавленной деревянной щепки из затылка человека, который повредил себе спину у крестца от удара палкой. Это, вероятно, просто виртуозно исполненные фокусы, основанные на ловкости рук. Но возможно также, что в данном случае не только сам шаман, но и окружающие впали в состояние гипноза, при котором зрителям кажется, что они видят то, что в свою очередь воображает шаман. В таком случае шаман может и не быть шарлатаном. Возможно, что он сам столь же убежден в своей сверхъестественной силе, как и его зрители».