Путешествия к Беринговому Проливу
Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Организация лагеря на льдине
В первые же часы жизни на льдине у челюскинцев появилось множество мелких, но существенных забот. Надо было позаботиться о крове, тепле, пище; соорудить палатки, развести огонь в камельках, разогреть консервы, отыскать спальные мешки; поразмыслить о многом таком, что на корабле делалось «само собой». В неотложных хлопотах тонули тревожные мысли.
В полумраке группа челюскинцев ставила просторную палатку для женщин и детей. Вспыхнул одинокий костер. Кто-то возбужденным голосом рассказывал: «А я чайник нашел, растоплю снег и напьюсь. » Передавались вести: «Идите к большому торосу за малицами и теплыми вещами», «Возле ближней трещины раздают консервы и галеты». Слышалось: «Где фанера?», «Гвоздей не видели?», «Кто знает – посуда уцелела?» Заботливый буфетчик подсчитывал спасенную утварь: «Есть один котел, много вилок, но очень мало ложек. Четыре чайника. Кастрюль и сковородок нет. Кружек хватит на всех. Двенадцать примусов, пять исправных керосинок, девять камельков» Загорались огоньки, свет «летучих мышей» озарял первые палатки.
Подсчитали продовольствие: его хватит на два-три месяца; удалось спасти консервы, галеты, масло, сыр, сушеный картофель, рис, сухари, конфеты, какао, муку, шоколад, соль, сахар, крупу, чай, сгущенное молоко, три свиных туши. Можно рассчитывать и на охоту: уцелели пять охотничьих ружей, семь пистолетов, ящики с порохом и патронами.
«Все будет в порядке, все образуется!..» Никто не произносил этих слов, но они слышались в тоне голосов, в шутках, в звонких ударах топоров, обтесывающих бревна на постройке общежития. И уже летало по лагерю пущенное кем-то крылатое выражение: «Полярные робинзоны».
Полярные летчики и другие участники экспедиции
«На диване вразвалку сидел грузный краснощекий человек. Простодушное лицо его сияло улыбкой, тонкий голос не гармонировал с внушительной фигурой. Это был Иван Васильевич Доронин.
Галышев имел самый большой летный стаж из всей тройки. Он летал еще в годы гражданской войны, потом долго работал в разных уголках советской земли: на воздушных линиях Средней Азии, где от жары в радиаторе нередко почти закипала вода; между Красноярском и Туруханском – в шестидесятиградусные морозы. Он прокладывал воздушную линию из СССР в Монголию. В устье Лены разыскивал товарища-пилота, потерпевшего аварию. Летал над горами Хамар-Дабан («Черный подъем»), отыскивая французского летчика Коста, пропавшего во время перелета из Европы в Маньчжурию. Четыре года назад Галышев оказался на Чукотке: во льдах у мыса Северного застряли пароход «Ставрополь» и американская шхуна «Нанук». Галышев вывез пятнадцать пассажиров; среди них были малые ребятишки и один новорожденный. За эту операцию советское правительство наградило его вторым орденом. Одновременно с Галышевым на Чукотке, летал Маврикий Трофимович Слепнев; вместе они разыскивали исчезнувших американских пилотов Эйельсона и Борланда с «Нанука» (Шхуна «Нанук» принадлежала крупному американскому промышленнику Олафу Свенсону, которого на Крайнем Севере назвали «арктическим пиратом»: на дешевые безделушки он выменивал у доверчивых чукчей и эскимосов ценные меха. Американские пилоты Эйельсон и Борланд, вывозившие пушнину с зимовавшей шхуны «Нанук», потерпели катастрофу. Остатки разбитого самолета «Гамильтон» и тела пилотов нашел М. Т. Слепнев в лагуне реки Ангуэмы). Теперь обоим летчикам снова предстояло встретиться на Чукотке: Слепнев вместе с Леваневским спешил туда через Западную Европу, США, Канаду и Аляску; Галышев готовился к «прыжку» на Крайний Север из Хабаровска.
По-иному сложилась жизнь Ивана Доронина. Подростком он увлекался французской борьбой и тяжелой атлетикой. Занимался в спортивном клубе родного поволжского города. Учился в военно-морской школе, служил на миноносце в Балтике. Попросился в морскую авиацию. И вот уже десятый год Доронин – летчик. Он водил самолеты над безлюдными пространствами Севера, над дальневосточной тайгой; проложил воздушную линию от озера Байкал к реке Колыме; возил пассажиров из Иркутска на золотые прииски Алдана; побывал на «полюсе холода», в районе хребта Черского.
К кому же из троих обратиться с просьбой взять меня на борт самолета? Поговорить, что ли, с Водопьяновым? Медлить нельзя: сейчас летчики уйдут на отдых перед стартом. Выждав удобную паузу, я высказался одновременно перед всеми тремя: на Чукотке редакция не имеет собственного корреспондента – некому подробно информировать читателей о событиях, к которым привлечено внимание всей страны; интерес вызывает и сам перелет звена; словом, речь идет о. дополнительном пассажире, о какой-нибудь сотне килограммов. «Сто небольших килограммов».
Пилоты переглянулись. Галышев отрицательно покачал головой:
– Мой и доронинский самолеты перегружены сверх меры. Кабины набиты запасными частями, снаряжением и аппаратурой. Мы не берем даже добавочных баков с горючим. Взять пассажира невозможно: из-за лишнего центнера нам не оторваться на промежуточных аэродромах.
Водопьянов насупился.
– Если бы не вот это! – ткнул он пальцем в пакет, только что доставленный на аэродром. – А теперь – никак! Приказ из Москвы: доставить на Чукотку механика и сварочный аппарат для ремонта машины Ляпидевского. Стало быть, два механика и я сам – трое, а четвертого и вовсе некуда девать.
Пилоты явно сочувствовали журналисту, но дальше этого дело не шло.
– Не то, что тебя, – даже кошку и ту не уместишь, – отшучивался Водопьянов.
Значит, мне остается проводить летчиков, а самому ползти из Владивостока пароходом.
– На Чукотке встретимся, право! – утешал Доронин. – Вот, ей-ей, увидимся!..
По маршруту, намеченному Галышевым, зимою еще никогда не летали. Синоптики предупреждали, что в это время года на всем побережье Охотского моря стоят густые туманы, свирепствуют штормовые ветры и пурга. Прошлым летом здесь пролетел, совершая кругосветный рейс, американский пилот Уайли Пост. «Это был самый трудный участок на всем пути», – сказал он, вернувшись в США. А каково зимою?!
Расстались мы в полночь, а спустя несколько часов уже шли к старту. Самолеты стояли на льду Амура, недалеко от устья Уссури.
Светало. Погасли аэродромные фонари. Галышев прокрутил валики лётной карты; участок Хабаровск–Николаевск-на-Амуре был прочерчен ровным красным пунктиром. Чем дальше к северу, тем реже на карте попадались кружочки и точки, обозначающие населенные пункты; местами пунктирная линия пересекала «белые пятна» безлюдных районов.
Первым стартует Галышев на самолете «Памяти ленских событий». Потом отрывается Доронин. Последним взлетает Водопьянов. Выстроившись цепочкой, самолеты уходят на северо-восток. Десять часов тридцать минут. В Москве половина четвертого утра, и моя «молния» о вылете звена уже не попадет в сегодняшний номер «Правды».
Двое суток я жил на аэродроме: сюда стекались вести о продвижении летчиков. Галышев не ошибся в предвидении, что погода нарушит его план: на полпути до Николаевска звено попало в сильную пургу. Водопьянов, летевший последним, опасаясь врезаться в передние машины, вернулся в Хабаровск. Галышев и Доронин пробились в Николаевск. Наутро Водопьянов стартовал вторично и в Охотске нагнал товарищей. Следующий этап перелета – до бухты Ногаево – звено преодолело лишь двадцать второго марта.
В это время я находился во Владивостоке, на борту парохода».
«У тридцать второго причала Владивостокского порта пришвартовался пароход «Совет». Днем при весеннем солнце, ночью в ярких лучах прожекторов трюмы «Совета» поглощали мешки с продовольствием, тюки одежды, ящики с частями дирижаблей, самолетов, тракторов и аэросаней, бочки с горючим.
Два года назад пароход «Совет» побывал в Арктике; судно пыталось пробиться к острову Врангеля, но оказалось совершенно неприспособленным для плавания во льдах. Теперь «Совет» пойдет только до Пстропавловска-на-Камчатке, а там передаст пассажиров и грузы другому пароходу.
Сто тридцать участников экспедиции едва разместились на небольшом судне. Шумно и тесно на палубах, в кают-компании, коридорах, твиндеках.
На кормовой палубе стоят металлические гондолы дирижаблей «Смольный» и «Комсомольская правда»; они могут взять до двадцати пассажиров сразу. Мощный подъемный кран водрузил на носу самолет «Т-4», прибывший из Ленинграда; эта машина обладает минимальной посадочной скоростью, легко взлетает и садится на ограниченной по размерам площадке. Рядом с аэросанями, напоминающими кабину легковой машины, на толстых канатах, протянутых поперек палубы, повисли замороженные свиные туши. С пронзительным криком над судном вьются голодные чайки.
Дирижаблисты – самая большая группа на корабле. Многие из них – пионеры русского дирижаблестроения; они водили дирижабли «Коршун», «Ястреб», «Зодиак», которые я еще ребенком, накануне первой мировой войны, видел над Брест-Литовской крепостью. Вместе со стариками на Север направляются и молодые воздухоплаватели – Гудованцев, Суслов, Померанцев, пилоты и штурманы дирижаблей; вся эта молодежь – энтузиасты воздухоплавания, влюбленные в свое дело.
– Многие недоверчиво относятся к использованию дирижаблей в Арктике, – сказал я Николаю Гудованцеву, командиру «Комсомольской правды». – Еще не забыта катастрофа дирижабля «Италия», а в прошлом году погибли американские «Акрон» и «Зодиак», было много жертв.
– Скептики! Не верят только скептики! – горячо возразил Гудованцев. – А мы вот доберемся до Провидения, наполним наши «сигары» и через Уэллен – Ванкарем – прямо в лагерь! . .
Гудованцев пылко говорил о перспективах воздухоплавания, использующего творческое наследство Циолковского. Он рисовал себе дирижабль недалекого будущего: цельнометаллический, наполненный гелием, с мощными моторами, способный покрыть без посадки расстояние между Атлантическим и Тихим океанами.
Пилотом самолета «Т-4» оказался летчик Федор Болотов. В юные годы он плавал на подводных лодках; в гражданскую войну вел воздушную разведку, перевозил боеприпасы, бомбил позиции противника. Пять лет назад Болотов на сухопутном самолете «Страна Советов» летал из Москвы в Нью-Йорк через Дальний Восток. Последние годы он испытывал самолеты новых конструкций в Ленинграде. Этот немолодой, плотный и коренастый человек, с коротко подстриженными седеющими волосами, обветренным лицом, ласковыми и усталыми глазами, сам вызвался отправиться на помощь челюскинцам. Конфузливо, точно оправдываясь, он рассказывал:
– Взяла меня эта история за сердце. Решил, как говорится, тряхнуть стариной. Авось, и моя птаха пригодится!
В одной из кают расположились бывалые полярники Леонид Михайлович Старокадомский и Георгий Давыдович Красинский.
Восточная часть Арктики, особенно Чукотское побережье, хорошо знакомы Красинскому. Еще в 1927 году он руководил воздушной экспедицией в устье Лены и на остров Врангеля. Два гидросамолета обслуживали пароходы, совершавшие первый грузовой рейс из Владивостока в бухту Тикси. Красинский летал с мыса Северного на остров Врангеля и обратно, потом из бухты Тикси в Иркутск. Следующим летом на борту гидроплана «Советский Север» он исследовал трансарктическую воздушную трассу. Перелет «Советского Севера» вдоль берегов Тихого океана от Владивостока до мыса Дежнева длился четыре недели. Из Уэллена гидроплан пошел на запад. Густой туман вынудил его опуститься в Колючинской губе, и тут «Советский Север» стал жертвой стихии: буря сорвала самолет с якоря и выбросила на берег. Участники перелета пешком добрались до бухты Лаврентия на Чукотке. Спустя год Красинский снова летал в Арктике по маршруту бухта Лаврентия–Уэллен–мыс Сердце-Камень – мыс Северный. Его самолет впервые прошел путь от Берингова пролива до устья Лены. В последний раз Георгий Давыдович был на севере минувшим летом; находясь на борту самолета «АНТ-4», он встретил у мыса Якан «Челюскин», продвигавшийся к Берингову проливу.
Наша первая беседа с Красинским затянулась. Торопясь на телеграф, я неловко столкнулся в дверях каюты с высоким, очень худощавым человеком в стеганой ватной куртке и меховом шапке-ушанке. Нетрудно было догадаться, что это врач Леонид Михайлович Старокадомский, один из немногих, оставшихся в живых, участников экспедиции «Таймыра» и «Вайгача». Славная русская экспедиция открыла в 1913 году Северную Землю и в трехлетнем плавании прошла сквозь льды из Тихого в Атлантический океан.
Старокадомский освободился от шерстяного пледа, накинутого поверх ватника, быстро переобулся в чесанки и, потягиваясь, начал рассказывать, как идет погрузка.
– Неужели и вы, Леонид Михайлович, таскали ящики? – спросил я.
– Ничего со мной не сделается, – спокойно ответил Старокадомский. Тонкими старческими пальцами он разгладил седую бороду и поднял ласковые голубые глаза. – Самую малость помог, и толковать не о чем.
Мне вспомнились записи из дневника Леонида Михайловича за третье сентября 1913 года, когда он увидел впереди «широко раскинувшуюся, покрытую изрядно высокими горами землю». На другой день здесь высадились моряки «Таймыра», произвели астрономические наблюдения и водрузили русский флаг. Эта территория была объявлена частью нашей страны и получила название Северной Земли. Спустя несколько дней возле Малого Таймыра гидрографы нанесли на карту небольшой островок, замеченный Леонидом Михайловичем; он известен теперь как остров Старокадомского.
Что повлекло этого пожилого человека снова на Север? Скорее всего – то же, что двигало всеми участниками спасательных экспедиций. Неутомимый полярник снискал симпатии и уважение всего населения корабля. С каким увлечением слушали мы его рассказы о былом в долгие вечера, когда безнадежно застряли во льдах Берингова моря!..
Прошли сутки, и на палубе «Совета» между нагромождениями ящиков и бочек остались лишь узкие ущелья. Судовые коки сбились с ног: никогда им не приходилось кормить так много пассажиров.
А в лагере челюскинцев – никаких перемен; самолеты их больше не навещают. Со дня гибели корабля прошло почти шесть недель. Какая удача, что Ляпидевский вывез женщин и детей!
Прибыла «молния» из редакции: «Ждем ежедневных вестей. Желаем «Совету» счастливого плавания. Двадцать третьего из Кронштадта вышел на помощь челюскинцам «Красин». Ледокол пойдет через Панамский канал. Наш корреспондент на «Красине» – Борис Изаков».
Итак, «Красин» тоже в походе».
«С-62» улетел. Наступили долгие часы томительного беспокойства о наших трех товарищах. Первая весточка от них прибыла лишь на четвертые сутки – из Уэллена: «Долетели благополучно, вышли точно на бухту Провидения. Полет проходил на высоте десять – пятнадцать метров, над туманом. Местами пробивали снегопад. В пути отказала радиостанция.
Три дня ожидали погоду в Уэллене. Сегодня лечу в Провидение, на борту – семеро челюскинцев. Обнимаю товарищей по путешествию. Саша» (Спустя полтора года Саша Спятогоров погиб в глухой тайге. Он летел из Александровска-на-Сахалине в Хабаровск. В тумане летчик потерял ориентировку. Десять самолетов и много пешеходных партий несколько недель тщетно разыскивали пропавший экипаж. Лишь через полгода таежные охотники далеко за Амуром случайно набрели на обломки машины, под которыми был погребен этот превосходный морской летчик, наш общий друг и любимец)».
Особенности охоты на нерп
Кто-то приносит Святогорову суковатую дубину. Летчиком овладел охотничий азарт. Нерпы и не пытаются скрыться. Их круглые черные глазки с любопытством уставились на странные невиданные существа. Святогоров медленно обходит полынью. Теперь между ним и нерпами не более полутора-двух метров. Зверьки доверчиво подняли мордочки. Зажав в руке дубинку, летчик подступает еще на шаг. Нерпы не шевелятся. Взмах дубинкой, глухой стук, и ближняя нерпа, дернувшись в сторону, остается недвижимой. Ее соседка мгновенно соскальзывает в полынью и исчезает под водой.
За обедом мы отдаем должное новому блюду: зажаренная с луком печенка молодой нерпы оказалась на редкость вкусной и, пожалуй, превосходила телячью.
Очерки челюскинцев
– Живя на льдине, мы меньше всего занимались собой, – задумчиво продолжал Копусов. – Только теперь сказывается все пережитое. Там я не ощущал всей серьезности положения. Почему-то мало думалось об этом.
Иван Александрович отдернул занавеску иллюминатора, и солнечные зайчики весело заплясали по стенам каюты. «Смоленск» шел двенадцатимильным ходом, вспенивая воды Берингова моря. Позади таяли берега острова Лаврентия.
– Вот и кончились льды. Скоро ли придется их снова увидеть? – словно размышляя вслух, сказал Копусов. – Вот иметь бы дар описать наших товарищей! Простые, смелые и преданные сердца, – с таким коллективом никакой врат не страшен! Знаете, Лев Борисович, у нас ведь, действительно, не было паники. И страха, этакого противного, мелкого страха за свою жизнь, тоже не было.
Он взволнованно вспоминал товарищей, проявивших в трудные минуты мужество и организованность. И ни слова о себе, о том трудном, что выпало на его долю.
Копусов не был новичком в Арктике. Полтора года назад он прошел Северным морским путем на «Сибирякове». Уже тогда обнаружились его организаторские способности. На посту заместителя начальника челюскинской экспедиции этот мягкий и застенчивый человек показал удивительную энергию и настойчивость.
Боясь утомить больного, я коротко изложил Копусову «корреспондентский план»: до Петропавловска нам надо собрать у челюскинцев возможно больше статей, рассказов, воспоминаний, чтобы передать все эти материалы через камчатскую радиостанцию в редакцию.
Копусов оживился:
– Наметим сразу же темы и авторов, часть дела я возьму на себя.
Спустя полчаса у нас был готов длинный список будущих статей: «В ледовом плену» – капитан Воронин, «В ожидании катастрофы» – физик Факидов, «Агония корабля» – Копусов, «Последняя вахта», «Нити связи протянуты». «Поселок в Чукотском море», «С киноаппаратом в Арктике».
– Сколько набралось? – спросил Копусов.
– Двадцать восемь. Только бы написали!
– Не сомневайтесь. Какой срок?
– Дней пять, не больше. До прибытия в Петропавловск надо еще переписать эти статьи телеграфным языком со всеми тчк, зпт, квч и без предлогов.
Иван Александрович сдержал обещание: спустя неделю мы располагали тридцатью двумя статьями и очерками челюскинцев, множеством фотографий и рисунков. Одни выдержки из дневника штурмана Михаила Гавриловича Маркова составили восемьдесят шесть листочков – около девяти тысяч слов. Никто из названных Копусовым авторов не отказался написать, как умеет, для «Правды».
Давая очередной «литературный заказ», Иван Александрович приглашал автора к себе:
– Вот что, дружище: карандаш и бумага у тебя найдутся? Хорошо! Садись в уголке и пиши для «Правды». Тема твоя.
– Да не умею я! – клялся машинист, кочегар или матрос. – Сроду не приходилось! ..
– Вот и я, представь себе, боялся, что ничего не выйдет, а попробовал и получилось. Ты помнишь, как четырнадцатого февраля с утра мы вытаскивали вещи из полыньи?
– А как же! С вельботом еще намучились.
– Вот-вот. Ты все это, дружище, и опиши, будто своей семье сообщаешь. Насчет слога не опасайся – в редакции исправят. Все ясно?
– Неловко как-то.
– Честное слово, осилишь! Чего доброго, еще иного журналиста за пояс заткнешь. Но только не тяни: даю тебе три дня.
Это Иван Александрович был повинен в том, что обыкновенный карандаш стал самым дефицитным предметом на «Смоленске»; в дело шел любой огрызок.
Копусов и сам пристрастился к корреспондентской деятельности. Каждый вечер после ужина мы совместно писали очередную радиограмму, предельно используя свой голодный радиопаек. Временами состояние Копусова улучшалось, и тогда он с увлечением говорил о будущих полярных экспедициях. Но врач не разделял его энтузиазма: у Копусова развивался туберкулезный процесс; болезнь, подтачивавшая его организм уже несколько лет, в ледовом лагере обострилась (Последний раз я видел Ивана Александровича накануне Отечественной войны. Он осунулся, заметно постарел, но не жаловался на болезнь. Потом началась война, и я потерял его из виду. Однажды, в холодный и пасмурный день на Пушкинской площади в Москве, мне встретилась похоронная процессия. За гробом шло много людей, играл военный оркестр. Я обратился с вопросом к молодому военному метеорологу, лицо которого мне показалось знакомым. Он сказал, что хоронят Ивана Александровича Копусова, полярника-большевика).
За три дня плавания мы спустились почти на тысячу миль к югу. Солнце грело щедро, по-летнему, и гуляющие на верхней палубе искали укрытия в тени. Давно ли они мечтали о солнечных днях!
Подготовка и начало экспедиции Папанина
«За Калужской заставой, все было, как в настоящем арктическом лагере! Палатка, ветряк, радиостанция, метеобудка. Четыре человека жили, словно на острове. Что же они могли делать под Москвой? Не тренировались ли к арктической экспедиции?
Сам того не подозревая, молодой радист был близок к раскрытию секрета четырех полярников. Персонал дрейфующей станции «Северный полюс» готовился к жизни на плавучей льдине, и это была генеральная репетиция.
Снежные холмики подмосковного поля, конечно, мало напоминали грозные торосы. Под ногами была твердая почва, а не дрейфующий ледяной остров. Температура воздуха тоже не соответствовала условиям центральной Арктики. Но бытовая обстановка в «полярном лагере» за окраинами столицы приближалась к той, которая ждала четверку в недалеком будущем. Они прошли здесь полезную тренировку.
– Эта репетиция показала нам, насколько правилен подбор обмундирования, хорошо ли мы умеем готовить пищу, сохраняет ли палатка тепло, как действуют научные приборы. Мы проверили свое снаряжение, работу ветродвигателя и радиостанции. Переговаривались из палатки с любителями Казани, Харькова, Одессы и Тбилиси; те и не подозревали, что беседуют с будущей станцией «УПОЛ».
Так рассказывал мне Папанин в морозную декабрьскую ночь. Крупные хлопья снега спускались на безлюдную улицу. Мой спутник говорил о будущей экспедиции:
– Надо раскрыть тайны центральной Арктики! Честь этих открытий будет принадлежать Советскому Союзу, и наша страна использует их для нормального плавания по Северному морскому пути, для трансарктических воздушных линий недалекого будущего. Авиация намного приблизила полярные и приполярные области к центрам страны. На Крайнем Севере, на побережье и на островах Арктики загораются огни новых индустриальных строек. По морям великой водной магистрали скоро будут плавать сотни кораблей с сибирским лесом, арктическим топливом, каменной солью, ценными ископаемыми, пушниной, рыбой.
Минувшим летом ледокольный пароход «Русанов» ходил к восемьдесят второй параллели. На острове Рудольфа – самом северном в архипелаге Франца-Иосифа–возникла главная база воздушной экспедиции к Северному полюсу. На пустынном берегу выстроили два больших дома, радиостанцию, радиомаяк и гараж. Двадцать четыре человека остались там зимовать. Они подготовили тракторы и вездеходы, доставленные «Русановым», пустили электростанцию, оборудовали аэродром и склады горючего.
– Теперь нам осталось недолго ждать, недель пять-шесть, – сказал Папанин и вдруг заторопился: – Мне пора, завтра – уйма дел: проверка оружия, испытание запасных приборов и фотоаппаратов.
– Последний вопрос: вы будете держать радиосвязь только с островом Рудольфа?
– Об этом спросите у Кренкеля.
– Он в Москве?
– Да, тут неподалеку и живет. Где это онегинская Татьяна останавливалась в Москве? «У Харитонья в переулке»? Вот в этом самом переулке «у Харитонья» – его квартира.
Кренкель рассказал мне подробности «генеральной репетиции» под Москвой:
– Мы убедились, что готовы к жизни на льдине. Понятно, у Калужского шоссе и при самой пылкой фантазии не вообразишь, что ты на полюсе. Но мы проверили снаряжение, свои кулинарные способности, достоинства и недостатки палатки, керосиновые горелки. Оборудование, приборы, концентраты, словом все, что дает нам страна для жизни и работы на льдине, изготовлено безупречно.
– А радиостанция?
– Вполне надежная. У нас два комплекта приемо-передаточных аппаратов. Один из них – маломощный, требующий не больше энергии, чем настольная электрическая лампочка. Аппараты почти герметичны, и колебания температуры на них не отразятся. Уверенная связь с землей – буквально вопрос жизни нашей четверки. Допустим, мы не в состоянии передать свое местоположение, астрономически вычисленное Федоровым; ведь обнаружить в океане нашу плавающую льдину, не зная ее координат, все равно, что найти иголку в стоге сена.
– С кем будете держать связь?
– Постоянно – с островом Рудольфа. Через него с Диксоном, с Москвой. Ну, а в часы досуга надеюсь связаться с радиолюбителями всех частей света. Чертовски хочется, чтобы скорее миновали эти последние недели. А там – вылет! ..
Арктический радист тосковал по Северу. Почти половина его сознательной жизни прошла за Полярным кругом. Он дважды зимовал на Новой Земле, плавал на гидрографическом судне «Таймыр» в Белом и Карском морях, строил самую северную в мире радиостанцию на острове Гуккера, летал на дирижабле к Земле Франца-Иосифа, участвовал в исторических походах «Сибирякова» и «Челюскина», а совсем недавно вернулся с Северной Земли, где вдвоем с механиком провел долгие месяцы.
Пока Папанин тормошил сотни людей, выполнявших заказы дрейфующей экспедиции, Кренкель проверял средства связи. Два других члена полярной четверки – биолог Петр Петрович Ширшов и геофизик Евгений Константинович Федоров – разработали обширную программу научных исследований, принимали приборы и аппараты для наблюдений. Общий вес аппаратуры не должен был превышать 450 килограммов, и почти все необходимые приборы пришлось переделывать, добиваясь их максимального облегчения.
– Не минуты, как на самолете или дирижабле, не считанные часы, как в санной или пешей экспедиции, а долгие месяцы проведем мы вчетвером на дрейфующей льдине, изучая центральную Арктику, – говорили молодые ученые журналистам. – Мы изучим цикл метеорологических явлений, исследуем глубины океана на всем пути дрейфа, проведем в различных точках магнитные, гравитационные и другие наблюдения, чтобы всесторонне описать неизвестную доныне часть нашей планеты.
В Арктике они не были новичками. Ширшов провел лето на Новой Земле, участвовал в сквозных плаваниях «Сибирякова» и «Челюскина», в комплексной полярной экспедиции на ледоколе «Красин». Евгений Федоров, окончив Ленинградский университет, уехал в качестве магнитолога с Папаниным на Землю Франца-Иосифа. Спустя два года оба они вошли в состав коллектива новой полярной станции мыса Челюскин.
Четверке полярников предстояло прожить на плавучей льдине многие месяцы. Нельзя было точно предугадать, в какую сторону ветры и течения повлекут дрейфующий лагерь; так же оставалось загадочным, с какой скоростью он будет удаляться от полюса; наконец, никто не знал, сколько времени ледовое поле сможет «возить» на себе полярников.
Они заботились о научном оборудовании, снаряжении, связи, жилье, одежде, питании, о своем досуге и здоровье. Что делать, если кто-либо из них заболеет? Больницы или амбулатории на Северном полюсе, как известно, нет, но за врачебной помощью им есть к кому обратиться: Петр Петрович Ширшов, или Пэпэ, как сокращенно именовали его товарищи, – «главный медик экспедиции»; он может поставить диагноз, назначить лечение и даже сделать несложную операцию. Ширшов приобрел медицинские познания, пройдя краткий курс в хирургической клинике Ленинградского института усовершенствования врачей. Он научился делать перевязки и подкожные впрыскивания, вскрывать нарывы и лечить ушибы; уверенно совершал и небольшие операции, останавливал кровотечения, зашивал раны. Ему подготовили тщательно подобранную аптечку и специальный «лечебник» для Арктики. Забегая вперед, скажем, что четверо полярников во время своего дрейфа хворали довольно редко, причем Петр Петрович оказался удачным медиком; товарищи охотно прибегали к его советам, хотя и острили; «как бы первая помощь, оказанная Пэпэ, не оказалась для больного . последней».
Хирургическую практику и операционные навыки Ширшов получил в анатомическом театре. Там он накладывал швы, ампутировал пальцы, кисти рук, нижние конечности трупов. Вот как просто объяснялся страшный разговор о трупах, смутивший радиста Васю Локтева в «полярном лагере» за Калужской заставой».
«В полдень двадцать второго марта 1937 года флагманский корабль воздушной экспедиции «СССР Н-170», пилотируемый Водопьяновым и Бабушкиным, взлетел с Центрального аэродрома Москвы. Следом поднялись самолеты Василия Молокова, Анатолия Алексеева и Ильи Мазурука – известных арктических пилотов. Четырехмоторные машины были окрашены в оранжевый цвет с синей каймой, чтобы ярко выделяться на фоне-снегов и льдов.
– Мы улетаем с твердой решимостью выполнить сталинское задание, – заявили летчики, расставаясь с Москвой.
С экспедицией отправились специальные корреспонденты «Правды» и «Известий» – первые в мире журналисты, которые побывают на Северном полюсе. Завидная участь! «Не горюй, – пошутил мой друг Виленский – спецкор «Известий», – на твою долю остается Южный полюс».
Шестнадцать моторов ревут в воздухе. Курс – норд, место назначения – остров Рудольфа, дальняя цель – вершина мира.
Летчики, штурманы, инженеры, механики, журналисты вернутся в Москву, очевидно, месяца через два-три. Но те четверо? Трудно освоиться с мыслью, что они останутся в безбрежном ледовом океане.
И полет в центр Арктики и особенно посадка на ледяное поле – задача очень серьезная. Но у пилотов огромный опыт, штурманы вооружены отличными навигационными приборами; многолетняя практика Бабушкина и рейсы арктических летчиков в челюскинский лагерь подтвердили полную возможность посадки на лед и взлета с него. Гораздо сложнее и необычнее перспектива, лежащая перед четверкой полярников, которые останутся на льду. Перед ними – полная неизвестность. Что знаем мы о полюсе? Что суши там нет, что там холодно, что там ледяные поля, под которыми на глубине не менее двух с половиной километров – океанское дно. И только!
Впервые в истории на завоевание полюса отправляются люди, вооруженные множеством совершенных приборов и аппаратов для научных исследований. Вероятно, нашим потомкам через пятьдесят – сто лет технические средства и научное оборудование экспедиции «Северный полюс» покажутся такими же примитивными, как нам, живущим в середине двадцатого века, воздушный шар Монгольфье и сигнальный телеграф наполеоновских времен. Тем большее восхищение вызовут у будущих поколений подвиги советских полярников.
Воздушная экспедиция прибыла на остров Рудольфа. Оставалось совершить последний и самый сложный прыжок в девятьсот километров. Летчиков задерживала непогода.
В шесть часов утра меня разбудил телефонный звонок; «Водопьянов вылетел!» Через полчаса я сидел в аппаратной радиоцентра Северного морского пути. С Диксона передавали донесения флагманского самолета; «8 часов 4 минуты. Подходим к восемьдесят шестой параллели, полет над облаками, высота две тысячи метров, температура минус двадцать три. », «10 часов 34 минуты. Широта восемьдесят девять. » Еще сто километров, и Водопьянов будет над целью.
Самолет пробил облачность, снизился до двухсот метров. Водопьянов высмотрел ровное ледяное поле, кивнул Бабушкину: подходящая площадка! Лыжи коснулись поверхности льда, самолет пробежал по снежному покрову. Моторы заглохли.
– Вот и на полюсе! – сказал Водопьянов начальнику экспедиции академику Шмидту.
Это было двадцать первого мая 1937 года в одиннадцать часов тридцать пять минут.
Тринадцать первых обитателей «вершины мира» сошли на лед. Определили местоположение; двадцать километров по ту сторону полюса, несколько западнее меридиана острова Рудольфа. Льдина оказалась вполне надежной для основания дрейфующей станции. Начали разгружать самолет. В Москву ушла радиограмма № 1.
Прилетели Молоков, Алексеев и Мазурук. В центре Полярного бассейна возник советский научный городок. Палатки, склады, метеорологическая будка, мачты радиостанции, ветродвигатель. Ширшов пробил лунку, измерил толщину ледяного поля: три метра десять сантиметров – «жить можно!».
Но каков же полюс с виду? Мои товарищи журналисты еще в полете были в затруднении: как они будут описывать полюс. Внизу тянулись гигантские белые поля, иные величиной с Москву, изуродованные морщинами торосов. «Я с грустью убедился, что рассказывать читателям нечего», – писал спецкор «Правды». А лед? Внешне он местами мало отличается от поверхности любого подмосковного пруда зимою. Корреспонденты присылали короткие радиограммы, и каждое слово с «вершины мира» мгновенно облетало весь мир. Всеобщий интерес вызвала новость: «Ширшов и Федоров видели птицу «чистика». Значит, на полюсе есть жизнь!
Полярники разбирали экспедиционные грузы, общий вес которых составлял десять тонн. Половина – полуторагодовой «обед», приготовленный в Москве Институтом питания, остальное – снаряжение, оборудование, приборы и аппараты, горючее, одежда, многочисленные предметы обихода. Собираясь охотиться на медведей, полярники взяли с собой винчестер, винтовки и собаку весьма озорного нрава по кличке «Веселый».
У них были спальные мешки, сделанные из волчьих шкур, шелка и гагачьего пуха. Одежду и обувь им сшили по специальному заказу: шелковое и шерстяное белье из тонкой мериносовой шерсти, меховые (оленьи) рубахи и брюки, свитеры, ушанки из пыжика и росомахи с прослойками ватина, шерстяные рукавицы и перчатки, рукавицы из волчьих шкур, меховые чулки, болотные сапоги, валенки, нерпичьи пимы.
Особенно тщательно была подготовлена палатка для жилья. Она состояла из двух слоев брезента, между которыми проложены два слоя гагачьего пуха; каркас – алюминиевый, пол – из надувных резиновых подушек. Палатка была длиною около четырех метров, высотою – более двух, шириною в два с половиной метра; внутри двумя ярусами расположены двойные кровати, сделанные из алюминиевых трубок, обтянутых резиной.
Лагерь был электрифицирован. В часы досуга полярники могли развлекаться игрой в шахматы, в шашки, слушать патефонное пластинки, читать. Они взяли на льдину небольшую библиотеку, произведения Ленина и Сталина, Толстого, Горького, Стендаля, Драйзера. Радио связывало зимовщиков с Большой Землей.
Все было подготовлено для длительного существования в центральном Полярном бассейне».
Плавание «Ермака»
Прожекторы последний раз скользнули по корпусу «Ермака», на миг четко обрисовав контуры корабля. Взвились сигнальные флаги. Капитан Воронин вышел на мостик: «Вперед!». Ледокол вздрогнул, черный дым вырвался из высоких труб. Поход в Гренландское море начался. Около двух тысяч миль отделяли корабль от дрейфующей станции.
Как четыре года назад на «Сталинграде», дни и ночи корреспондента проходили в радиорубке ледокола. В первые же часы плавания вахтенный радист «Ермака» перехватил телеграмму полярников: «Сегодняшний день полон необычайными событиями: шторм стих, мы увидели землю, построили снежный дом, убили трех медведей». За двое суток станция «Северный полюс» переместилась к югу еще на целый градус. И чем южнее спускался ледяной обломок, на котором жили полярники, тем опаснее становилось их положение. Надо было спешить и спешить. На ледоколе это понимали все – от капитана до кочегара, и старый «Ермак» делал чудеса.
Лед сплошным панцирем покрыл Финский залив. Могучий корабль с хода взбирался на ледяные поля, давил и крушил их; льдины переворачивались, вставали ребром, наползали одна на другую, царапая обшивку ледокола. Гул, скрежет, грохот сопровождали путь «Ермака».
Над заливом нависли низкие облака. К исходу суток горизонт впереди потемнел. Воронин повеселел: «водяное небо»; в облаках, как в зеркале, отражалась темная поверхность чистой воды. Льды кончились. «Полный вперед!». Ледокол со скоростью, невиданной даже в дни его юности, несся по волнам Балтийского моря на запад. Встречные суда салютовали «дедушке» – ледоколу, построенному в конце прошлого столетия по проекту адмирала Макарова.
Кроме малютки «Мурманца», к полярникам стремились еще три корабля. «Таймыр» и «Мурман» вышли в рейс несколькими днями раньше «Ермака», а путь их был значительно короче. Втайне мы опасались, что окажемся «за флагом», но об этом не принято было говорить.
Впервые мне пришлось плыть на корабле под командованием славного капитана «Сибирякова» и «Челюскина». Внешне со времени нашего путешествия из бухты Провидения в Москву Воронин почти не изменился, но казался еще строже и серьезнее. Дружно и слаженно работала команда ледокола – Владимир Иванович требователен и справедлив; бездельники и болтуны у него на корабле не задерживались, но перед старательным, добросовестным моряком открывались широкие возможности роста. Капитана уважали и слушались беспрекословно: «Хозяин!».
Русских людей, издавна населяющих севернее побережье нашей страны, называют поморами. Вся жизнь их связана с морем. Моряками были их отцы, деды, прадеды; еще в шестнадцатом столетии эти смельчаки на утлых суденышках забирались далеко на север Белого моря – добывать морского зверя. В семье поморов Ворониных – шесть братьев, шесть мореходов, и самый знаменитый из них – Владимир Иванович. Он вырос на Севере, в местах, откуда вышел гениальный Ломоносов. Воронин с ранних лет сроднился с северными морями, с суровыми полярными областями. Год за годом он прокладывал новые пути в вековых льдах. В семье советских полярников Владимир Иванович заслуженно пользуется большим уважением. На карте Карского моря черной точечкой отмечен остров, носящий его имя. Этот небольшой кусочек суши открыт в 1930 году экспедицией на ледокольном пароходе «Георгий Седов».
В советской Арктике нет, кажется, места, где бы не прошел Владимир Иванович. Он был одним из организаторов карских экспедиций в устье Енисея за сибирским лесом; участвовал в поисках итальянских дирижаблистов; провел ледокольный пароход «Сибиряков» за шестьдесят пять дней по всей трассе Северного морского пути с запада на восток, а через год повторил этот поход на «Челюскине».
Почти сорок лет прошло с тех пор, как Воронин десятилетним мальчиком, «зуйком», на рыбацком боте вышел в первое плавание – учиться мореходному искусству и промыслу. И все это время он не переставал совершенствоваться сам и воспитывать новое поколение советских полярных мореплавателей; многих учеников Владимира Ивановича мне приходилось видеть в капитанских рубках арктических кораблей, на штурманской вахте.
Вот он расхаживает крупным и ровным шагом по мостику, слегка приподняв плечи, высокий, кряжистый, с пышными светлоореховыми усами; когда он пристально вглядывается в синеющую даль, в уголках глаз появляются сеточки морщин. Всем видна его страстная привязанность к морю, к арктическим просторам, к родному Северу. «Тут и доживать буду», – говорит он, и взгляд его теплеет.
Упоминание о А.Минееве
В каюте начальника шло важное совещание. Собрался весь штаб. Прилетели Илья Павлович Мазурук, начальник полярной авиации, и Ареф Иванович Минеев, возглавлявший морские операции в западной части Арктики.
Упоминание о М.Розенфельде
Провожая меня в Арктику, журналист Миша Розенфельд, участник многих северных походов, предостерегал:
– Тебе еще не приходилось встречаться с белыми медведями? Смотри же, не увлекайся! Соблазн будет, конечно, велик. Я уверен, что скоро прочту или услышу по радио восторженную корреспонденцию о первой встрече с медведем. Это – участь всех корреспондентов в Арктике, и тебе ее не избежать.
«Сталин» и «Сакко» подходили к проливу Вилькицкого. В кают-компании собирались обедать. В углу четверо путешественников гремели костяшками домино.
– Медведь! – раздался крик с палубы.
Все бросились к иллюминаторам. На краю большой льдины в двадцати-тридцати метрах от ледокола стоял матерой медведь с желтоватой шерстью. Хозяин полярных льдов задрал длинную морду и удивленно глядел на черное дымящееся чудовище.
Мазурук с винчестером выскочил на палубу. Бах-бах! . . Бах-бах-бах! . . Поздно! Медведь, почуяв опасность, в мгновение ока скользнул в воду.
Я ушел к себе писать очередную корреспонденцию для «Последних известий». Вечером мы оказались у мыса Челюскин и в суете прозевали московскую передачу. Но на другой день мне принесли радиограмму из Москвы; мой друг Миша торжествовал: «Тронут встречей с медведем, передай ему привет. Мое предсказание оправдалось. »
«Пришли гости с «Красина» и «Сталинграда». Собрался в полном составе «корреспондентский корпус». Общим вниманием завладел остроумный и жизнерадостный Миша Розенфельд (В 1942 г. М. Розенфельд, военный корреспондент «Комсомольской правды», погиб на фронте Великой Отечественной войны). Он всегда имел про запас десяток, другой увлекательных и забавных рассказов, в которых подлинные эпизоды так причудливо переплетались с выдумкой, что и сами участники этих событий подчас не могли уловить: где грань между действительностью и импровизацией? За годы корреспондентской работы Миша побывал во всех краях великой советской страны и далеко за пределами Родины. На карте земного шара маршруты путешествий боевого корреспондента «Комсомольской правды» опоясывали оба полушария. Он путешествовал на степных верблюдах и оленьих упряжках, поднимался на дирижаблях, самолетах и воздушных шарах, плавал на парусниках, подводных лодках и торпедных катерах, ездил на аэросанях и гоночных мотоциклах.
В тот вечер на борту «Смоленска» Миша рассказывал сценарий задуманного им приключенческого кинофильма. Сюжет был несложен, но судьба комсомольцев, попавших в кратер вулкана, захватила слушателей».
