Опыт пятилетней Канадской экспедиции
Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Вильялмур Стефанссон (1879—1962) - канадский полярный исследователь, писатель. В 1904 - 1912 гг. руководил экспедицией в Исландию, на Аляску, а арктическую Канаду. В 1913 - 1918 гг. организовал Канадскую арктическую экспедицию, в ходе которой исследовал острова Банкс, Принца Патрика.
Говоря о вкладе В. Стефанссона в изучение и освоение северных земель, профессор А. Некрасов писал: «Прежде всего он „облегчил» полярных путешественников, доказав на своем примере, что можно странствовать, не беря с собой огромных запасов топлива и пищи».
В защите от холода он пользовался методами, заимствованными от эскимосов: 1) он научился строить снежные хижины с особой вентиляцией в них, позволяющей регулировать температуру. В этих хижинах он проводил время наибольшей зимней темноты; 2) он пользовался удобной и теплой одеждой из оленьих шкур, тоже заимствованной им у эскимосов; 3) он употреблял на топливо траву cassiopa tetragona, которой умели пользоваться лишь некоторые племена эскимосов, и тюлений жир.
В питании он также следовал эскимосам, отказавшись, чтобы не обременять себя грузом, от соли и хлеба и питаясь исключительно мясом, сырым и вареным. В добывании пищи он следовал методам охоты, заимствованным у эскимосов, причем самой обычной пищей был тюлень.
Стефанссон первый догадался применить во всей полноте выработанные веками методы северной жизни эскимосов, изучив их в то время, когда он жил сам как эскимос с ними. Но оригинальность Стефанссона сказалась в том, что он не поверил эскимосам именно там, где на них, на их мнения полагались прежние путешественники. Среди эскимосов было распространено убеждение, что тюлени и другие животные живут лишь у берегов материка и что их нет в полярном океане и на далеких от материка островах. Стефанссон, считая это мнение необоснованным, смело двинулся в океанские льды и доказал изобилие животной жизни всюду в полярном океане. Таким образом, оказалось, что для полярного путешественника арктическое море может доставить при надлежащей подготовке путешественника достаточно пищи и топлива. На трех человек экспедиции Стефанссона и на шесть его собак хватало двух тюленей на неделю.
Чрезвычайно важным моментом в организации экспедиции был способ передвижения Стефанссона, тоже до известной степени заимствованный им у эскимосов. Он пользовался попеременно брезентовой лодкой и санями с собаками. Естественно, что, не беря с собой груза топлива и пищи, Стефанссон мог легко передвигаться и летом.
Для пятилетнего путешествия было выбрано судно «Карлук». Судно это было унесено к западу от Аляски, где его затерло и где оно погибло недалеко от острова Врангеля, куда перебрался экипаж и ученый персонал экспедиции. Большая часть этих лиц была снята через год случайно зашедшим на остров Врангеля американским судном, часть умерла на этом острове, а четверо ученых пропали без вести, решившись по льдам переправиться на сибирский берег. Сам Стефанссон с четырьмя спутниками, когда «Карлюк» был затерт льдами, перешел на берег Аляски, но уже не мог попасть обратно на судно. Дальнейшую экспедицию проделал со спутниками по льду и земле на собаках, везших сани. Когда путешественники подходили к полынье или проливу, то вынимали из саней брезент, делали из него легкую лодку, которая подымала их собак, сани и груз, и переправлялись. Далее они опять высаживались на лед, складывали брезент на сани и двигались дальше.
На борту судна находились эскимосская лодка умиак и сани. Сам исследователь писал о них так: «Обтянутая шкурами лодка-умиак, длиной в 9 м, поднимает гораздо больше груза, чем 8,5-метровый вельбот, хотя он в 3-4 раза тяжелее, чем умиак. Кроме того, вельбот очень хрупок. Когда обыкновенный вельбот, имеющий наборную обшивку, движется со скоростью 6 миль в час, столкновение даже с небольшим обломком плавучего льда легко может привести к пробоине, тогда как для умиака, идущего с такой же скоростью, удар о льдины почти всякой формы и величины оказывается безвредным. Вельбот ударяется о лед подобно яичной скорлупе, а умиак - подобно футбольному мячу: в первом случае происходит пролом и остановка, а во втором - тупой удар и отскакивание. Даже в тех случаях, когда умиак повреждается, это сводится к надтреснутому шпангоуту, который можно заменить, или к дыре в обшивке, которую можно заштопать посредством иглы и жил. Умиак, поднимающий больше тонны груза, два человека могут нести по суше или по твердому льду; а если уложить умиак на специальные низкие сани, применяемые для перевозки подобных лодок, то его могут утащить 3-4 собаки».
Эскимосская лодка умиак имеет около 10 м длины, еловый остов, для покрытия которого требуется семь шкур бородатых тюленей. Бородатый тюлень (Erignathus barbatus), шкура которого употребляется для обтягивания лодки, весит от 270 до 360 кг. За месяц до употребления шкура кладется в мешок и сохраняется в теплом месте до тех пор, пока сгниют все волосы на ней. Сгнивший волос соскребается с одной стороны, а с другой очищают жир. Затем женщины сшивают кожи нитками из крученых оленьих жил; нитка эта набухает, если она мокрая, поэтому получается единственный в своем роде не пропускающий воду шов.
После того как умиаки высохли, перед тем как спустить на воду, их предварительно смазывают жиром,. Если такое судно пропиталось водой, оно уже никогда не дает течи. Умиаки более пригодны к плаванию, чем привычные европейским путешественникам хрупкие девятиметровые лодки.
«Умиак, в котором может уместиться 20 человек, весит максимум 225 кг, - сообщает Стефанссон. - Его могут нести двое крепких мужчин. Весною эскимос часто укладывает свой умиак на низкие санки, кладет в лодку все нужное для езды и таким образом начинает свою весеннюю поездку до того, как вскроется лед на реках и на море. Они ездят в таком виде до тех пор, пока вода прибрежных рек не зальет лед. Вначале эта вода делает езду невозможной, ибо превращает снег на льду в крепкий слой снежной грязи толщиной в 60 см. Еще недели через две во льду образуются дыры, в которые течет вода, но еще можно две — три недели ездить на санях, пока лед не растрескается окончательно под влиянием солнечного тепла, ветра и морских течений. Тогда наступает уже настоящее время езды на лодках. Езда нa лодках бывает здесь трех родов.
При плавании вверх по течению реки обычно употребляется способ бечевы (судно тянется бечевой). К мачте лодки прикрепляется длинный канат, на другом конце которого впрягается упряжка собак. Один человек идет с собаками по берегу, другие остаются в лодке, выделив одного в качестве рулевого. Так можно плыть вверх по реке, против сильного течения со скоростью около трех километров в час. При плавании вниз по течению, но озеру или в тихую погоду на море употребляют или весла с широкими лопастями, или тянут лодку ремнями, а иногда то и другое употребляется вместе.
Помимо своего незначительного веса и легкости, с которой умиак при прекращении судоходности какой-нибудь реки может быть перенесен на землю или увезен собаками на санях, он имеет еще другие преимущества. Например, шкуры, из которых от сделан, так крепки, что при скорости движения от 7 до 8 километров в час «умиак» может двигаться по твердому льду без всякого для себя вреда. Разве что лопнет ребро его остова, но это легко исправимо. Всякую дыру в лодке очень быстро чинят эскимосские женщины. Большое удобство заключается еще в том, что «умиак» легко пристает к любому берегу в любую погоду, исключая скалистые берега, потому что глубина хода лодки незначительна, а киль его плоский. Китоловная шлюпка сидит 45 сантиметров в глубину, в то время как «умиак» погружается только на 25 сантиметров в воду».
Во время походов для переправки через полыньи использовались каяки, которые в этих случаях еще более удобны, чем умиаки. Остов его состоит из легкого дерева и костей кита. Пловец замкнут в тесном круглом отверстии лодки, и, когда волны заливают ее, вода не может проникнуть вовнутрь. Раньше эскимосы носили непромокаемую рубашку, которая плотно прилегала к шее и вплотную же касалась отверстия «каяка», так что даже при переворачивании лодки в нее не попадала вода. «Поэтому эскимосы выезжают на тюленью охоту в своих каяках даже в такую погоду, когда никакое другое судно не может держаться на воде».
В походах использовались и другие конструкции лодок. «Мы быстро разгрузили сани, сняли с них брезент и разостлали на земле, а сани поставили посредине его. (Длина брезента составляла 51/2 м, а ширина 3 м.) Затем мы взяли две палки, около 2 м длиною, которые мы везли специально с этой целью, и привязали их поперек саней, одну у переднего конца и другую - у заднего; между концами палок мы прикрепили по одной лыже; в результате получился каркас с бимсами в 2 м, вместо 60 см, составлявших ширину наших саней (длина их равнялась 5 м). На этот каркас натянули брезент и привязали его с обеих сторон к саням. Таким образом сани превратились в лодку, которая могла поднять до 400 кг; мы перевезли весь наш груз за два раза, забирая каждый раз трех собак. С того момента, когда мы остановились у полыньи в четверть мили шириной, и до того, как мы на другом берегу, с нагруженными санями, были готовы продолжать путь, прошло ровно 2 часа». Очищенный от снега и льда кусок брезента после использования сворачивался и укладывался на дно саней.
Стефенссон предложил особое приспособление к саням, идущим по снегу. «В длину сани имеют 4-5 м и в ширину от 50 до 70 см. У этих саней кверху от полозьев идут стойки, так что груз лежит на платформе, находящейся на высоте от 15 до 22 см. Платформа поддерживается поперечинами, расположенными под ней между стойками, и когда сани движутся, проваливаясь в снег, то, чтобы тащить сани, приходится затрачивать во много раз больше силы, чем понадобилось бы, если бы поперечины не соприкасались со снегом. Для путешествия по рыхлому снегу, в сущности, непригодны никакие сани, кроме индейских, но и они неприменимы в тяжелых льдах и на плохих дорогах. Мне пришло в голову скомбинировать преимущества обоих типов саней, прибив доски под поперечины саней первого типа; когда полозья погрузятся настолько глубоко, что корпус саней будет соприкасаться со снегом, нижняя поверхность корпуса уподобится индейским саням и будет плавно скользить по снегу».
Экспедиция состояла из 30 участников. По теории исследователя в арктическом путешествии наибольшую значимость представляет запас оружия и боеприпасов, а также горючего, чем запас продовольствия. «По нашей теории всего важнее оружие, боевые и охотничьи припасы, научные приборы, дневники, запасная одежда, фотографические, постельные и кухонные принадлежности. Запасшись ими, мы берем столько продовольствия и горючего, сколько можно взять, не перегружая саней. Везти горючее важнее, чем везти продовольствие. Керосин в самой простой плитке горит лучше и быстрее, чем тюлений жир при всех испробованных нами способах, тогда как наш обиход очень мало зависит от того, едим ли мы самые изысканные блюда или простое тюленье мясо», - писал Стефанссон.
Во время первого пешего перехода, который совершили 6 человек, было использовано 2 палатки, в которых спали по трое в эскимосских спальных мешках. О трудностях ночевки рассказал один из участников похода Уил- кинс: «В первую ночь, проведенную на льду, пришлось многому поучиться. Нам показали, как устанавливать палатку, подстилать на полу шкуры и раскладывать спальные мешки по эскимосскому способу. По предложению Стефанссона, мы сняли всю одежду и голыми улеглись в свои спальные мешки из оленьих шкур. Хотя нам, конечно, не хотелось раздеваться на двадцатиградусном морозе, мы не возражали против этого, так как вообще привыкли раздеваться перед сном. Стефанссон и два эскимоса спали в одной палатке, а мы, трое новичков, - в другой. Стефанссон зашел к нам, подоткнул наши спальные мешки и посоветовал нам тщательнее обернуть плечи концами мешков; но мы выслушали его совет невнимательно, так как думали, что и сами сумеем закутаться. Однако не успели мы кончить сравнение записей, сделанных за этот день, как почувствовали, что холодный воздух течет нам за уши и вползает в спальные мешки. Поднялся сильный ветер, который проникал в палатку. Мы корчились и ворочались, жалуясь на холод, и воображали, что голыми могут спать лишь эскимосы, а для нас, воспитанных более нежно, методы Стефанссона не годятся. Только боязнь еще большего холода помешала нам встать, чтобы одеться и лечь в мешки одетыми. Мы совершенно не догадывались, что причиной страданий была наша собственная неумелость. Однако через несколько суток мы научились правильно закутывать шею концом мешка и проводили ночь с таким комфортом, что нам уже не хотелось ложиться в мешки одетыми».
Путешественники использовали эскимосскую одежду из тюленьих и оленьих шкур без пуговиц и обувь без шнурков. «Ноги были защищены обувью с подошвами из кожи морского зайца, которые могли выдержать с сотню миль ходьбы даже по игольчатому льду, тогда как обувь с подошвами из кожи тюленя не выдержала бы и четверти этого расстояния. Для большей сохранности наших подошв мы пришивали под ступню и под пятку особые накладки, которые, вследствие их быстрого износа, мы сменяли через каждые 1-2 дня. Таким образом, каждому из нас хватало двух-трех пар обуви на весь теплый период года».
Стефанссон очень серьезно относился к экипировке участников экспедиции, считая эскимосскую одежду и способ ее ношения наиболее пригодными для полярных экспедиций, когда человек страдает не столько от холода, сколько от влажности из-за испарений тела. «Конденсацию испарений внутри платья нельзя предотвратить; но легко достигнуть того, чтобы она не вызывала неприятных и вредных последствий. Это может быть достигнуто различными способами, из которых мы считаем наилучшим следующий.
Обычно я надеваю полный комплект «белья», в том числе и носки из меха молодого оленя, волосом внутрь. Поверх носков я ношу две или три пары суконных туфель, а снаружи - просторные сапоги с холщовыми заготовками и с подметками из тюленьей кожи (эти эскимосские сапоги, усовершенствованные Мак-Клинтоком, оказались при сильных морозах более удовлетворительными, чем войлочная обувь, использованная английскими антарктическими экспедициями). Несколько пар суконных туфель я ношу потому, что их легко изготовить и чинить; для данной цели годились бы также несколько пар туфель из тюленьей шкуры, которые носят медные эскимосы».
Стефанссон отмечает, что «эскимосы изготовляют из тюленьей кожи великолепные непромокаемые сапоги. Их носят обычно летом. Зимою в них слишком холодно, а потому их одевают лишь в тех случаях, когда надо ходить по воде. Мы надевали эскимосские сапоги из тюленьей кожи, которые были легче и целесообразнее, чем все другие, знакомые виды сапог. Такие сапоги все же пригодны только летом, для весны они слишком холодны, несмотря на их непромокаемость. Ноги все-таки бывают в них мокры, как и в резиновых сапогах, ибо скопляющиеся испарения тела в них задерживаются. В течение шести зимних месяцев можно сохранять свои ноги постоянно сухими, расхаживая по снегу в сапогах из кожи северного оленя, но в мае можно за шесть часов промочить ноги в непромокаемых сапогах... Эскимосские сапоги из тюленьей кожи следует носить только два дня подряд, затем их надо снять и основательно просушить. При таком бережном отношении они могут прослужить пять месяцев, в противном случае они изнашиваются в несколько дней. При переходе через горы я каждый вечер снимал свои сапоги и хорошо их просушивал.
При сильном морозе снег является лучшим средством для осушения. Если заранее знаешь, что все равно промокнешь, то лучше всего намочить ноги и окунуть их в снежный сугроб. Тогда снаружи на чулках образуется непроницаемая ледяная корка, которая, как галоша, мешает дальнейшему проникновению воды».
«Поверх моих меховых кальсон я носил обыкновенные брюки из дешевой материи, а поверх них - несколько пар просторных шаровар из легкого сукна, примерно такого покроя, как у китайцев. Когда наступает более теплая погода, я снимаю одну, две или три пары этих шаровар и расстилаю их на санях. Если же подует ветер или температура начинает понижаться, то я надеваю их снова, одни за другими, по мере надобности. На верхней части туловища я ношу меховую рубашку волосом внутрь и несколько более толстую меховую куртку волосом наружу. Поверх этой куртки надевается «снеговая рубашка» - нечто вроде прозодежды из легкого сукна, но эскимосского покроя. Очень плотные ткани непригодны для «снеговой рубашки», так как их волокна задерживают испарения тела, и потому иней образуется на внутренней поверхности ткани, тогда как при менее плотной материи он образовался бы снаружи».
Стефанссон был уверен, что идеальный костюм для зимы состоит исключительно из оленьей кожи, которую он называл «дубленой», но в действительности она подвергается не дублению, а соскабливанию.
Стефанссон описал процесс изготовления такой кожи и шитья одежды из нее. «Индейцы с Большого Медвежьего озера, называемые «Собачьими ребрами» и «Желтыми ножами», с которыми я познакомился в 1910—1911 гг., знают хорошо продуманный способ дубления кожи. Прежде всего они основательно высушивают кожу и натирают всю ее поверхность мазью, составленной из гнилой печенки и мозга оленя. Затем кожи свертывают в трубку и оставляют лежать один или два дня. Но это лишь одна из многих процедур, которым подвергается кожа при обработке. В конце концов она становится мягкой, приобретает со стороны мяса желтый цвет и имеет острый запах. Вся обработка продолжается свыше недели.
На Мэкензи эскимосские женщины достигают лучших результатов, затрачивая при обработке кожи в пять раз меньше энергии и в десять раз меньше времени, нежели индийские женщины. Тупым скоблильным ножом они очищают кожу дочиста. Затем они ее мочат, сушат и снова скребут. Благодаря этому кожа делается мягче, чем у индейцев, становится с мясистой стороны чисто белой и не имеет уже никакого запаха. Кроме того, при индейском способе обработки, поры в коже наполняются веществом, твердеющим при замерзании, что делает кожу гораздо более жесткой, чем при эскимосском способе. Эскимосская обработка делает кожу такой легковесной, что полный зимний костюм из кожи менее тяжел, чем костюм, купленный в Нью-Йорке. Мой лучший костюм, покрывавший меня целиком с головы до пят, весил всего только четыре с половиной кило.
Нижняя одежда шьется шерстью внутрь, а верхняя — шерстью наружу. Нижняя рубашка и верхнее платье имеют капюшон для защиты ушей, но щеки и лоб остаются непокрытыми.
Регулирование тепла достигается ношением пояса. Рубашка и верхнее платье висят свободно над штанами и не доходят до колен. При 20 или 30 градусах мороза эскимосы носят только рубашку свободно, как плащ. Если им недостаточно тепло, то одевается пояс, который несколько задерживает теплоту тела. Если эскимос начинает потеть, то он опять снимает пояс. И в моменты, когда ему еще слишком тепло, он расстегивает немного ворот рубашки, что дает возможность холодному ветру обвеять горячее тело.
Когда рубашка с поясом все-таки обогревают тело недостаточно, то одевают верхнее платье, лежащее под рукою на санях. В лютый мороз застегивают пояс на верхнем платье, так что обе части костюма плотно прилегают одна к другой.
Со штанами поступают таким же образом. Но я не надевал двух пар меховых штанов, заменяя вторую пару кальсонами из тонкой материи, которых я имел с собой три — четыре пары. Они лучше регулируют теплоту, чем вторая пара меховых штанов.
Кожа северного оленя очень чувствительна к теплу. От сырости она сильно съеживается и твердеет, но снова становится мягкой после соскабливания. Существует несколько способов приведения в порядок одежды из оленьей кожи, когда она намокнет или попадет в другую переделку.
Прежде всего надо стараться, чтобы одежда не промокала. До своего отъезда я прочел много книг о северных странах и узнал из них, как сильно страдали исследователи от мокрой одежды. Нельзя совсем избежать образования инея на одежде, потому что даже при отсутствии пота тело бывает окружено невидимым слоем пара. Лишь при температуре в 35-40 градусов ниже нуля этот пар сгущается подобно туману. Этот невидимый обыкновенно пар осаждается на одежде северных исследователей и пропитывает их насквозь влагой. Но можно легко избежать всех этих затруднений. У нас была с собой печка, в которой каждую ночь зажигали сильный огонь и высушивали мокрое платье. Главное было в том, чтобы снять заиндевевшую одежду до прихода в лагерь. Если носить это платье, то от теплоты тела иней осаждается снаружи на гладкой поверхности мехового одеяния, откуда его можно соскрести ножом. При двух платьях иней образуется между ними. Тогда надо снять верхнее платье, перевернуть его и соскоблить иней до прихода в лагерь. Часто вешают платье на открытом воздухе, так что иней не оттаивает. На другое утро иней больше не мешает, так как превращается в тонкий порошок.
Иней становится неприятным при оттаивании платья в доме или когда оно оттаивает на теле при наступлении более теплой погоды. Изменение температуры наступает иногда очень быстро, и этого следует остерегаться. Случается, что при отправлении в путь температура равна 40 градусам ниже нуля, иней выступает на внутренней поверхности верхнего платья. После обеда небо покрывается тучами и температура поднимается. Тогда необходимо сейчас же снять верхнее платье и положить его в сани или перевернуть его и счистить иней... Как вышеуказанная наша одежда, так и двухслойное эскимосское меховое платье являются достаточно теплыми, так что воздух, соприкасающийся с телом под «бельем», все время нагрет, так сказать, до тропической температуры. Поэтому правильно одетый полярный путешественник меньше страдает от холода, чем обитатели Норвегии или Шотландии, одевающиеся в пористые ткани, сквозь которые проникает ветер, понижающий температуру тела».
Также важен фасон головного убора. «Некоторые из моих спутников, - писал Стефанссон, - носили под меховым капюшоном вязаные шерстяные шапки, но я лично никогда этого не делал. Особенно нецелесообразно носить капюшон, края которого неплотно прилегают к лицу, так как, если край капюшона окажется слишком близко от носа или рта, выдыхаемый пар попадет на этот край прежде, чем будет достигнута «точка росы», а потому образуется лед. Если же капюшон прикрывает лишь уши, то он достаточно далеко отстоит от ноздрей, и выдыхаемый пар успеет конденсироваться прежде, чем осядет; тогда образуется лишь легкий иней, который нетрудно счистить. Все эскимосы знают об этом явлении (хотя и не понимают его причины), а потому их капюшоны никогда не прилегают плотно к лицу».
Влияние весеннего рассеянного света в арктических снежных равнинах велико и часто приводит к заболеванию снежной слепотой. Снежная слепота имеет следующие симптомы: « Сейчас же после ужина из глаз его потекли прозрачные слезы, а вместо дыма Кап-Иорк почувствовал в глазах ощущение песчинок. Боль была настолько сильна, что он стал стонать. Я впервые познакомился с этим явлением, и меня поразила его болезненность. Неоднократно будил он меня в эту ночь своими стонами, и, когда я спросил, чем можно ему помочь, он ответил, что никаких средств нет. Наконец только через день ему стало лучше. Когда я проснулся, Кап-Иорк готовил наш завтрак, защитив свои глаза цветными очками. Слезы все еще лились из его глаз, и веки вспухли. К вечеру второго дня он мог, находясь в палатке, снять очки, но в глазах, у него все двоилось».
Для профилактики снежной слепоты использовались темные очки и эскимосские деревянные наглазники. Такие наглазники, в отличие от очков, сильно ограничивают поле зрения, но они не имеют стекол, которые покрываются инеем вследствие испарений. Стефенсон изучал влияние стекол разного цвета на зрение и предпочтительное использование стекол различного цвета в различных погодных условиях. Он писал: «В этих случаях очень помогают очки со стеклами янтарного цвета, так как неровности, незаметные для простого глаза, видны через эти «светофильтры», как их называют фотографы. Это одно из главных преимуществ янтарных стекол перед всеми другими предохранителями от снежной слепоты. Очки с ярко-зелеными стеклами хороши при ярком солнце и приятнее глазу, чем темные или так называемые «дымчатые» стекла, худшие из всех. При солнечном свете годятся стекла почти всех цветов, но в облачную погоду как зеленые, так и дымчатые стекла пропускают слишком мало света и уменьшают видимость настолько, что являются только помехой».
Для защиты лап собак во время перехода по игольчатому льду необходимо было снабдить их обувью. Перед началом этого путешествия Стефанссон велел своим спутникам взять с собою 400-500 штук «башмаков» для собак. Но это распоряжение было кем-то неправильно понято, и в багаже оказалось меньше двухсот «башмаков». Они были изготовлены из холста, и каждый мог выдержать лишь один день пути. Эти «башмаки» были сшиты без особенного фасона и напоминали нечто вроде рукавицы, но без большого пальца. Когда одна сторона «башмака» оказывалась прорванной насквозь, башмак переворачивали, так что до полудня собака шла, наступая на одну сторону «башмака», а после полудня - на другую. «Не подлежит сомнению, что у тринадцати собак имеется пятьдесят две лапы; но, вероятно, ни один человек не осознал этого факта в такой мере, как мы, когда нам пришлось изо дня в день шить обувь на все эти лапы. Того запаса собачьей обуви, который у нас был первоначально, хватило лишь на 4 дня. Так как мы очень спешили добраться до Земли Бэнкса, то первое время мы сидели по вечерам и штопали «башмаки», изготовляя, сверх того, небольшое количество новых. Но это вскоре было признано нецелесообразным, и в течение последних 10 дней пути мы путешествовали по 2 дня, а затем останавливались на один день для изготовления «башмаков».
Во время похода с использованием ездовых собак использовались 4 упряжки с разным количеством собак (от 5 до 7). Собаки везли груз, кухонную утварь, постельные принадлежности. Путешественники двигались друг за другом. Стефанссон вспоминал: «Первая упряжка, под управлением капитана Бернарда, состояла из семи собак, тащивших 462 кг груза. Затем шел Уилкинс с семью собаками и грузом в 358 кг. Далее - Кэстель с пятью собаками и 292 кг и, наконец, Стуркерсон с шестью собаками и 435 кг. Андреасен и Иогансен были наготове, чтобы оказать помощь любой упряжке, если бы сани опрокинулись в снежный сугроб или перевернулись. Я шел впереди, тщательно выбирая путь между массами торосистого льда».
Еще один санный поход был проведен с помощью 6 собак, которые везли груз в 560 кг. В поход был взят запас продовольствия на 30 дней для людей и на 40 дней для собак.
В качестве охотничьего снаряжения был взят карабин Джиббс-Манлихер-Шенауэр с 170 патронами и винчестер с 160 патронами. Из научных приборов везли два секстана с необходимыми таблицами для вычисления широты и долготы, два термометра, анероид, несколько призматических буссолей, лот с несколькими грузилами и около 3 000 м линя. Время для определения долготы наблюдалось по обыкновенным часам и по астрономическим часам Уолтхема. Циферблат этих последних был разделен на 24 часа, вместо 12, что чрезвычайно удобно в условиях полярного дня.
Особое устройство очага позволяло не только ежедневно готовить горячую пищу, но и достаточно обогревать жилое помещение. «Наш очаг имеет своим назначением не концентрацию, а распространение тепла, и когда пища сварена, мы не тушим огня до тех пор, пока помещение не нагреется, как нам желательно. Когда в помещении становится прохладно, мы снова зажигаем огонь. Пусть кончится керосин, тюлень снабдит нас своим жиром, и этот жир мы будем жечь, не жалея, так как знаем, что, где был один тюлень, будет и второй». Для приготовления пищи в палатке использовался также примус. На открытом воздухе пища готовилась в импровизированной жестяной печке, где топливом служили шерсть медведя или оленя. Путешественники пользовались также эскимосской «горелкой», сделанной из сковороды и приспособленной для тюленьего жира в качестве топлива.
Для устройства «жировой» печи использовались железные оцинкованные 25-литровые бидоны для перевозки керосина, стенки и дно которых были не только спаяны, но и склепаны, так что могли противостоять разрушительному действию высокой температуры. Чтобы использовать их впоследствии для «жировых печей», железные бидоны делались цилиндрическими, высотой около 40 см и несколько большими в диаметре, чем большая алюминиевая кастрюля. Когда содержимое бидона было исчерпано, с него снималась верхняя крышка, и в стенке около дна прорезалась отдушина для тяги. Внутри цилиндра, на середине высоты, натягивались горизонтально две-три толстых проволоки, на которые и ставилась кастрюля. В качестве фитиля применялся кусок промасленной тряпки не более 5-6 кв. см, поверх него укладывались кости и полосы тюленьего жира.
В походах использовалась двойная палатка Берберри. Она имела коническую форму, напоминая зонт. Пять бамбуковых стержней, соответствовавших прутьям зонта, были прикреплены изнутри к наружному полотнищу палатки, на равных расстояниях друг от друга, и соединены шарнирами у верхушки палатки. К этим бамбуковым «прутьям» было привешено на шнурах внутреннее полотнище, тоже состоявшее из специальной ткани Берберри; между наружным и внутренним полотнищем оставался воздушный промежуток примерно в 5 см. В двойной палатке температура на 10° выше, чем в одинарной. Разница в весе составляет меньше 2 кг. При морозе в -18° С внутри одинарной палатки образуется иней, увеличивающий ее вес и ночью падающий хлопьями на постель, отчего она сыреет. Небольшое количество инея, образующееся между двумя полотнищами, не имеет значения, так как 90% его сбивается при выколачивании палатки палками снаружи. 2-3 человека могут раскинуть подобную палатку за несколько секунд с такой же быстротою, с какой раскрывается зонтик. Правильно установленная, она может противостоять любой арктической буре.
В качестве жилья использовалась также снежная хижина, построенная по образцу эскимосского иглу. Исследователь оставил описание поселка эскимосов: «Поселок состоял из одного ряда снежных хижин, построенных под обрывом, вероятно, потому, что только здесь снег был достаточно глубоким и твердым, так что из него можно было вырезать правильные глыбы. Вечером, когда стемнело, светящиеся окошки производили снаружи очень уютное впечатление. Все хижины были обращены к морю, т. е. на запад или на юго-запад. Окошки квадратные (примерно в 20 кв. см) или прямоугольные были устроены в куполе над дверьми и «застеклены» прозрачным озерным льдом. Некоторые хижины имели лишь один купол, но другие были скомбинированы из двух или трех взаимно пересекающихся куполов, причем лишние части стен были вырезаны. Независимо от числа куполов, каждое жилище имело один вход в виде коридорчика высотой около 2 м и длиной от 2,5 до 6 м. Высота наружного входа в коридорчик составляла около 1,5 м, но вход из коридорчика в самую хижину был настолько низок, что войти можно было лишь на четвереньках».
Стефанссон оказался первым полярным исследователем, который использовал такие иглу на практике и считал, что они имеют большие преимущества по сравнению с палатками. Строительство снежной хижины не является сложным делом, и им может овладеть за сутки любой человек. Стефанссон оставил подробное описание процесса. «Прежде чем приступить к постройке хижины, мы разыскивали достаточно глубокий и плотный снежный сугроб. Предварительная проверка его плотности заключалась в том, что, когда мы по нему ходили в наших мягких оленьих сапогах, ноги не должны были проваливаться, а оставлять на снегу лишь слабый отпечаток; для более основательной проверки мы протыкали снег тонким прутом.
Найдя подходящий сугроб, мы вырезали из него нашими 40-сантиметровыми «мясницкими ножами» или 50-сантиметровыми тесаками четырехгранные глыбы толщиной около 10 см, шириной в 40-50 см и длиной в 50-90 см. В зависимости от их размеров и от плотности снега эти глыбы весят от 22 до 44 кг и должны быть достаточно прочными, чтобы выдерживать, во-первых, свой собственный вес во время переноски и укладки на ребро, а во-вторых, если они служат материалом для нижней трети хижины, также и вес поддерживаемых ими верхних глыб, составляющий 120-200 кг».
Рекомендуется строить хижину на ровном сугробе глубиной не менее 1 м, образующем горизонтальную площадку. Первую глыбу укладывают на ребро, но при этом слегка подрезают ножом ее внутреннюю кромку, чтобы глыба наклонилась внутрь; если строится большой снежный дом, угол наклона должен быть очень мал, а для небольшой хижины требуется довольно значительный наклон.
«Овал или круг, которым определяется план хижины, можно получить просто на глаз, укладывая соответствующим образом нижний ряд глыб. Но я предпочитаю начертить круг посредством веревки, на концах которой привязано по колышку; один колышек втыкают там, где должен быть центр хижины, и, натягивая веревку, описывают на снегу окружность другим колышком, подобно тому как школьники чертят на бумаге окружность посредством карандаша, бечевки и булавки. Работая на глаз, даже самый опытный строитель может ошибиться и сделать хижину слишком тесной или слишком просторной, тогда как веревка служит точным радиусом для получения надлежащей площади пола, заранее рассчитанной на известное число обитателей путем несложного математического вычисления».
После того как уложена на ребро первая глыба, нетрудно уложить остальные глыбы вплотную одну к другой. Свойства применяемого снега таковы, что при морозной погоде глыба, лежащая на сугробе или оставшаяся приложенной к другой глыбе в течение 5-10 минут, оказывается сцементированной с этим сугробом и глыбой во всех точках соприкосновения, и ее невозможно оторвать, не разломав.
Когда уложен первый ярус, второй может быть начат несколькими способами. Простейший из них заключается в том, что от верхней кромки одной из глыб первого яруса производят разрез по диагонали до нижней кромки той же глыбы или же второй или третьей снежной глыбы. В образовавшуюся выемку укладывают первую глыбу второго яруса так, чтобы она своим торцом прилегала впритык к последней глыбе нижнего яруса. Затем вплотную к первой глыбе второго яруса укладывают вторую глыбу того же яруса и т. д., продолжая постройку по спирали. Глыбы каждого яруса должны быть наклонены внутрь под большим углом, чем глыбы ниже лежащего яруса, и под меньшим углом, чем глыбы выше лежащего, т. е. должен получиться более или менее правильный купол.
«Если произвести простой опыт, а именно поставить стоймя на столе и прислонить одну к другой две книги одинаковой величины, то можно видеть, что книги упадут только в том случае, если они будут скользить по столу или одна по другой. Этим книгам соответствуют глыбы, прислоняемые одна к другой при постройке снежной хижины; но вследствие липкости снега глыбы не скользят, а благодаря подрезыванию их кромок они оказываются уложенными так же ровно и плотно, как камни в настоящем каменном куполе.
Строить из снега гораздо легче, чем из камня, так как камень трудно обрабатывать и ему должна быть придана совершенно точная форма, прежде чем он будет уложен на место, а снежная глыба этого совершенно не требует. Ее постепенно прислоняют к ближайшей предшествующей глыбе и отрезают кусок за куском, пока данная глыба не уляжется в надлежащем положении. Глыбы не могут упасть, если не будут предварительно разломаны».
Когда купол готов, сквозь сугроб роют туннель, ведущий в хижину и заканчивающийся своего рода люком в полу. Большинство эскимосов, не понимая соответствующих принципов термодинамики, устраивает дверной проем просто в стене хижины выше уровня пола. Очевидно, что, когда такой проем открыт, а хижина отапливается изнутри, нагретый воздух будет все время идти наружу через верхнюю половину дверного проема, а через нижнюю половину будет происходить приток наружного холодного воздуха. Если же входное отверстие находится на уровне пола или несколько ниже его, то даже при открытом отверстии теплый воздух не может уходить через него, так как он стремится только вверх; вместе с тем, пока хижина наполнена нагретым воздухом, холодный наружный воздух не может проникнуть в нее через входное отверстие, так как два тела не могут одновременно занимать одно и то же пространство. Поэтому входное отверстие, расположенное не выше уровня пола незачем закрывать, и мы всегда оставляем его открытым.
Когда хижина нагревается изнутри керосиновой печкой, горящим тюленьим жиром или теплом и дыханием людей, в воздухе помещения накопляются вредные продукты горения, и становится необходимой вентиляция. Поэтому мы устраиваем в крыше вентиляционное отверстие, диаметр которого зависит от наружной температуры, от количества имеющегося топлива, а также от того, бодрствуют ли обитатели дома, или спят. По мере того как нагретый воздух выходит через вентиляционное отверстие, он постепенно заменяется свежим наружным воздухом, поступающим снизу через входное отверстие.
Когда туннель прорыт, в хижину вносят постели и покрывают весь пол, за исключением небольшого участка, предназначенного для стряпни, слоем оленьих шкур, обращенных шерстью вниз. Поверх этого слоя расстилают другой слой шкур шерстью вверх. «Эта двойная изоляция требуется потому, что внутренность хижины будет нагреваться, а люди будут сидеть на полу и впоследствии спать на нем, так что без хорошей изоляции снег под постелями мог бы растаять и промочить их. Когда температура наружного воздуха и, следовательно, температура снега внутри хижины равна -16°С, двойной слой оленьих шкур совершенно предотвращает таяние снега под постелями, и этот снег остается таким же сухим, как песок в пустыне».
Стефанссон оставил подробное описание процесса постройки снежного домика эскимосами. «И все-таки 1 февраля мы выехали из Туктуяктока, изрядно нагруженные рыбой. На четвертый день мы принялись на стоянке за постройку снежной хижины. Тут я впервые познакомился с настоящим эскимосским жилищем.
По мере приближения к стоянке, Овайюак с женой высматривали подходящий снег. Последний должен быть глубиною в метр и равномерной плотности. Вначале ис- пытываются твердость поверхности снега, причем определяется глубина следа ноги. Мягкая эскимосская обувь делает след долго заметным. Если это так, то в слой снега втыкают с равномерным давлением шест длиной более метра. Если шест через первые слои снега проходит легко, а в дальнейшем встречает препятствие, то такой снег бракуется.
Найдя подходящий снежный покров, начинают вырезать ножом отдельные куски-глыбы для стройки жилья, длиною в 70 см. и шириною до 45 см. Эти глыбы потом разрезаются на подходящие отрезки.
Вначале ставят первую снежную глыбу, как косточку от домино с наклоном во внутрь хижины. Так заполняется по окружности первый ряд, за ним — второй и следующие три ряда, все также с вышеуказанным наклоном. На прилагаемой схеме ясно видна укладка рядов.
Эскиз постройки снежной хижины
До начала стройки Овайюак нарезал добрых 20 снежных глыб, которые я ему подавал, в то время как жена его продолжала вырезать еще глыбы. Последних требовалось около 50. Глыбы повсюду были изборождены трещинами; жена Овайюака легко их натирала мягким снегом, чтобы заполнить скважины.
Когда первые три ряда хижины были готовы, мне стало уже труднее подавать глыбы через стену. Поэтому Овай- юак вырезал дыру у основания стены, через которую я ему впихивал глыбы. Наконец укладка была закончена. Жена Овайюака стала сгребать лопатой снег к дому так, что он скопился вокруг стены дома у основания его. Толщина стены в этом месте была около 90 см., в то время когда выше она была только 25, а около крыши — 10 см.
Овайюак был теперь замкнут в хижине, ибо дыра, через которую я впихивал глыбы, была им потом закрыта. Между тем жена его вырыла ров шириною в 90 см.; у верхнего конца рва она вырыла дыру в стене дома, в то время как муж работал изнутри.
Как только ров был соединен с внутренностью хижины, я пролез в нее, чтобы наблюдать окончание работы. Из негодных к употреблению сломанных глыб Овайюак соорудил площадку в 30 см. вышиной. Жена его покрыла площадку слоем длинношерстной оленьей кожи, волосом вниз; сверху накинула еще одну кожаную покрышку, которую затем уже прикрыла спальными одеялами.
Для утепления снежной хижины достаточно одной эскимосской лампы или керосиновой (спиртовой) печурки. Но вследствие обилия плавучего леса в нашей местности, мы взяли с собой маленькую железную печку. В крыше хижины была вырезана дыра для печной трубы.
Я думал, что отверстие это будет увеличиваться, вследствие жара в печной трубе. Но это было лишь в ограниченной мере. Глыбы подтаивали только на слой в 5 сантиметров, ибо мокрая крыша быстро замерзала вследствие царящего снаружи холода, и снежные глыбы превращались в лед. И только в теплую погоду крыша могла целиком растаять.
Наш снежный дом был таким же теплым, как земляной или деревянный в Туктуяктоке. Овайюак разъяснил мне, что если бы в крыше не было отверстия для печной трубы, то в хижине всю ночь царила бы приятная теплота. Наши постели были теплы, и проникающий сверху ночной холод мне совершенно не мешал. К утру растапливалась печь и становилось снова тепло.
На мой вопрос, не грозит ли нам ночью опасность обвала хижины, Овайюак рассмеялся в ответ и предложил мне в виде опыта влезть на крышу, чтобы испытать ее прочность. А так как я медлил это сделать, он сам влез на крышу. Свод мог бы без ущерба выдержать на себе десяток людей. Если постройка с вечеру была еще не совсем прочна, то за ночь она окрепла, ибо снежные глыбы превратились в лед».
В книге «Охотники с Крайнего Севера» В. Стефанссон описывает еще один тип эскимосского строения: «.У хорошо защищенного ивами русла ручья мы нашли стоянку одной семьи, занимающейся расстановкой ловушек. Вообще эскимосы не пользуются естественной защитой от бурных ветров. Если они действительно хотят защитить свой дом, то в течение часа или двух они выстраивают из снежных плит идеальную защиту от ветра в виде вала полуокружной формы.Основная причина легкости такого строительства заключается в покатости стен, которые перекладываются кусками дерна и потому могут лучше сохранить тепло, чем вертикальные стены, пользующиеся таким доверием белых.
Дом Кунака был первым эскимосским жильем с окнами в стенах. Каждое окно было образовано из ледяного стекла, толщиной в 2,5 см, 60 см в ширину и 120 см — в вышину. Хотя температура в доме редко падала ниже 20 градусов тепла, оконные стекла все-таки не таяли, ибо внешний холод, достигавший 35 градусов ниже нуля, крепко их спаивал».
Эскимосские шалаши имеют различную форму. Эскимосы, живущие на реке Мэкензи, строят конусообразные шалаши, похожие на индейские вигвамы. Эскимосы, живущие на Аляске, сооружают полуконические шалаши. В. Стефанссон оставил описание строительства полуконического эскимосского шалаша: «Шалаши эти сооружаются так: на ровной поверхности эскимосы ставят остов из гнутой ивы около трех метров в диаметре. Он настолько высок, что человек может стоять выпрямившись, между более крепкими ивовыми сучьями вплетаются более тонкие, так что получается настоящая корзина. Промежутки между прутьями заполняются мхом, и сверху тоже все обкладывается слоем мха. Все это довершается пластом мягкого снега. Получается теплый дом с приятной температурой, несмотря на хорошую вентиляцию через выходящую в крышу трубу, проведенную из маленькой железной печки, в которой постоянно поддерживается огонь. Меня беспокоил только дым при изготовлении пищи, эскимосам же дым этот совершенно не мешал.
В деревне было всего три настоящих дома, остальные две семьи жили в шалашах. Эти шалаши не имели печей, а только открытые очаги без труб. Очаг находится посредине пола и сделан из больших камней. Камни сохраняют тепло после того, как огонь потух. Во время приготовления пищи очаг наполняют сухой корой, смолистыми ветвями и т. п. В крыше, как раз над очагом, проделано четырехугольное отверстие, покрытое тонкой, прозрачной кожей. Это — единственное в доме окно.
Перед разведением огня кожа отдергивается в сторону, и пламя сразу поднимается чуть ли не до крыши, а образовавшаяся сильная тяга препятствует образованию дыма. Я убедился в том, что большие камни очага накопляют так много тепла, что приятно согревают дом в течение шести часов даже в очень холодные дни. А так как эскимосы готовят три раза в день, то в доме бывает достаточно тепло еще в полночь, когда они ложатся спать».
Для экспедиционного жилья использовались и другие сооружения. Одно из них напоминало коллективные зимние жилища туземцев северо-восточной Сибири, которые размещают по нескольку малых палаток внутри большой палатки. Сначала была устроена наружнуая палатка. Затем на каждом из четырех углов установили в качестве опорного столба железный бак с керосином емкостью в 450 л и поверх него - несколько ящиков с песком или с углем. Из рей «Полярной Звезды» и некоторого количества плавника на достаточной высоте над крышей палатки, укрепили остов второй крыши, которую затем обили холстом и покрыли слоем снега. От передней двери внутрь палатки шел длинный проход, по обе стороны которого были расположены ниши для собак, по одной на каждую собаку. Другой проход вел в палатку, служившую кладовой и находившуюся под той же снеговой крышей. Снаружи все выглядело плоским, и, за исключением вентиляторов и дымовой трубы, не замечалось почти никаких признаков человеческого жилища; но внутри было очень уютно. В плохую погоду все необходимые для лагеря работы можно было выполнить, не выходя наружу. Проходы в палатке были устроены с некоторым уклоном вверх, чтобы воздух циркулировал не от собачьих ниш к жилому помещению, а наоборот, из жилого помещения к собачьим нишам, и мог выходить наружу через заднюю дверь.
Осенью партия Стуркерсона соорудила дом, обтянутый кожами мускусных быков. К главному помещению, с площадью пола в 3,5 на 7,5 м, примыкала пристройка в 2,5 на 2,5 м, служившая спальней. Из жестянок сделали печку и дымовую трубу.
Участники экспедиции жили также в эскимосском доме. Его устройство описано Стефанссоном. «Наш дом был срублен из плавучего леса и имел земляные стены более 1,5м толщины. Крыша имела пирамидальную форму и заканчивалась горизонтальной квадратной площадкой, 180 см в поперечнике. В центре ее было вырублено окно, затянутое прозрачной кожей из кишок белого медведя. В ясный день зимою приникало света настолько, что в течение четырех часов можно было обходиться без ламп.
Однако последние не тушились тепла ради. Обычно горели три или четыре лампы. Это были большие чаши в форме полумесяца, сделанные из жировика. Хорошее горение такой лампы обуславливается постоянным наполнением чаши, что регулируется простым самодействующим способом. Кусок медвежьего или тюленьего сала подвешивается просто над пламенем. Если уровень масла в лампе низок, то светильня больше выглядывает наружу и пламя горит ярче. Наряду с этим вследствие сильной жары полоски сала растапливаются сильнее, масло больше стекает вниз и уровень содержимого в сосуде поднимается. При этом пламя уменьшается; вместе с тем уменьшается и приток масла, стекающего с подвешенного сала. Хорошо заправленная лампа горит при нормальном колебании 6 — 8 часов кряду. Обычно лампы заправляются перед отходом ко сну и горят до самого утра ярким светом.
Толстые земляные стены отлично сохраняют тепло, и если иногда бывает холодно, то это вина свежего воздуха, проникшего в дом. Пол жилища находится на одном уровне с землей. Вход имеет вид туннеля 9 м в длину. При входе в дом этот туннель имеет 1,5 м в вышину, так что входящий должен наклониться.
Температура в этом проходе — такая же, как под открытым небом, но внутри жилье насыщено теплотой, так как холодный воздух не проникает внутрь. В крыше имеется отдушина для вентиляции. Горящие лампы поддерживают тепло в доме между 24 и 30 градусами. От времени до времени еще используется железная печка; тогда температура внутри помещения поднимается до 38 градусов, и вы чувствуете себя уже как в бане. Вследствие резкой разницы между теплотой жилища и царящим снаружи 40-градусным холодом получается такое сильное давление воздуха, что оно стремительно гонит теплую струю к вентилирующей отдушине.
По плану дом был почти квадратным, около 3,5 м в длину. С трех сторон примыкали помещения, в которых находились площадки для спанья, лежащие на 20 см выше уровня пола. Из одного из смежных помещений вела дверь в особое маленькое жилье, где жил дядя Овайюака со своей семьей. В обоих жилищах находилось, не считая многочисленных кочующих посетителей, 23 обитателя. Все, за исключением меня, спали на площадках. Я спал на полу, около выходной двери, где было несколько холоднее».
В эскимосском доме мало мебели. Обитатели довольствуются очень немногим, многим пользуются только при случае, сохраняя все под открытым небом. То, что постоянно употребляется, прячут обыкновенно в чулане коридора, остальное находится вне дома на особой площадке, на которой лежат также и съестные припасы. В самом жилище остаются только кухонная утварь и маленькие передвижные столики, на которых приготовляются и съедаются кушанья.
Стефанссона не пугала перспектива голода и голодной смерти, поэтому он не считал нужным уделять запасам продуктов серьезное внимание. Однако члены его экспедиции получали хорошее сбалансированное питание, в состав которого входили такие продукты, как пеммикан, ветчина, масло, гороховая мука, рис, шоколад, сгущенное молоко. Исследователь писал: «Мы все были согласны, что 2 кг гороховой муки с маслом или с ветчиной в день на троих лучше, чем 3 кг пеммикана и сухарей. Прежде всего, обычный завтрак полярного исследователя, состоящий из пеммикана, сухарей и чая, вызывает жажду; ее легко утолить, глотая снег, если быть свободным от странного предрассудка, будто глотать снег опасно; но все же лучше не испытывать жажды».
Очень полезным и питательным блюдом он считал суп из риса, масла, шоколада и сгущенного молока. В экспедиции был разработан способ ускоренной варки риса: «Поваренные книги утверждают, что рис якобы следует кипятить не менее 20 минут. Это недоступно тем, кто вынужден экономить топливо; мы не были в таком положении, но убедились, что, если положить рис в холодную воду и, когда он закипит, оставить его на несколько минут, он будет совершенно готов к тому времени, когда достаточно остынет, чтобы есть его. Таким образом, он требует только одной минуты настоящего кипения. Для того, чтобы сварить горшок риса, у нас уходило не больше топлива, чем у Пири на то, чтобы вскипятить чайник».
Стефанссон считал лишним употребление чая во время походов, так как, по его мнению, усилия, затраченные на его приготовление, не соответствовали получаемому удовольствию. Приготовление чая было сопряжено с напрасной тратой топлива и опасностью появления изморози на внутренних стенах жилища.
Личный опыт путешествий по северным землям, описанный Стефанссоном, помогает другим исследователям, работающим в суровом климате, избежать многих неприятностей и даже опасностей. Так, например, Стефанссон пишет: «Мне приходилось неоднократно переживать снежные метели в Дакоте, где они были так же жестоки, как и в полярной области. Но там повсюду были жилища и случайные прикрытия. Здесь, одетые в скверное дакот- ское платье, мы замерзли бы очень быстро. Эскимосская же одежда нас защищала. Но у нас были два затруднения. Одним из них были собаки. Вихри снега постоянно попадали им в глаза, и замерзшие снежные хлопья мешали им видеть. Собака, если она не видит, всегда отказывается бежать дальше; ей хочется лечь и уснуть.
Другим затруднением была моя борода. До жизни у эскимосов я был уверен, что борода служит предохранением против замерзания лица. Эскимосы говорили мне, правда, обратное, и только из недомыслия я не обратил на это внимания. Итак, я был с бородой. Было только около 20 градусов холода, но ветер дул нам навстречу с быстротой 64 км в час. Снег на моем лице чуть таял, и вода стекала по моим щекам вниз и отчасти замерзала. Я пробовал с помощью перчаток освобождать лицо, но тщетно. Я подвергался только опасности отморозить руки, а на дальнем севере руки нужны больше лица. Иногда я пытался освободить мои оба глаза от слоя льда, но мне удалось освободить только один из них. Когда мы прибыли после такого 8-часового пути к мысу Стока, мне было скорее тепло, нежели холодно. Лицо мое было покрыто настоящей ледяной маской весом и хороших 5 кило, которая в тепле эскимосского жилья сразу отпала. Кожа на моем лице была, к счастью, только легко отморожена, но я принял этот опыт к сведению и никогда больше не носил бороды в холодную погоду. Если быть внимательным к этому вопросу, то отмораживание обычно не идет дальше кожи, которая через день — другой слезает и только по вечерам, когда в помещении становится прохладнее, чувствуется легкое жжение».
