Экспедиция в горах Путорана
Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Энтузиазм и профессионализм участников похода
Все мои спутники, кроме оленегонов, были в тайге первый раз. Я еще не вполне присмотрелся к ним, – на первых порах всех их объединял один порыв: как можно дальше углубиться в тайгу, как можно быстрее и больше идти, как можно выше подниматься в горы и каждый день видеть все новое и новое. Никого не нужно было поторапливать, всё: приготовление завтрака, вьючка оленей, установка палаток, костры – как будто делалось само собой.
Вася Данилов оказался хорошим хозяином нашего походного имущества. Никто не умел так прочно и ловко увязать тяжелые вьюки, никто с такой быстротой, как Вася, не мог разыскать в сумах какой-нибудь крохотный мешочек с лимонной кислотой или пакетик с перцем. Все забыли, только Вася не забыл, перед выездом в маршрут наполнить банку из-под консервированных яблок закваской на будущие лепешки. Вася был первым, постигшим тонкое дело приготовления кислого теста для лепешек. Он любил порядок и чистоту и не в пример Юре Баранову умывался всегда, когда под рукой была вода, причесывался, прихорашивался, то выбивал пыль из спального мешка, то вытрясал из карманов воображаемые крошки, стирал и сушил портянки, носовые платки, полотенца.
Постоянной заботой Ларисы было ни в чем не отставать от парней. Поэтому, несмотря на установленную очередность, она помогала то Юре, то Васе готовить пищу, мыла то за одного, то за другого посуду, помогала вьючить и развьючивать оленей, разжигала костры, пекла лепешки, наводила порядок в палатке. В маршруте она шла рядом со мной, маленькая и легкая, с анероидом на левом боку и с полевой сумкой на правом. Она брала отсчеты, крутила пращ-термометр, записывала показания в журнал, собирала коллекцию мхов и лишайников, знакомилась с горными породами.
Экстремальность геологических маршрутов
Плохо ходить без карты. Иду и все стараюсь восстановить в памяти такую деталь: выше или ниже изгиба Хачекита впадает ручей, по которому мы вышли к большой реке. Нет, не вспомнить. Путь пересекает множество ручьев, впадающих в Хачекит. У меня сапоги с высокими голенищами, у Ларисы – с короткими. Чтобы не мучить девушку разуваньем, – так тяжело снимать и надевать сырую обувь, – каждый раз беру ее на спину, поверх рюкзака, и переношу. Каждый раз она благодарит чуть слышным голосом. На ходу все время жую то лук, то лиственничную хвою. Наконец во рту становится сухо и горько. Страшно хочется пить, но мы лишь споласкиваем рот. Стоит только начать пить – и не остановишься, а это очень опасно, потому что еще больше увеличивает слабость.
Пора отдохнуть. Под густой кроной старого дерева мы устраиваем из лиственничных веток логово. Я долго, не менее четверти часа, стаскиваю со своих ног сапоги. Тем временем Лариса ломает еще целый ворох веток, а потом, собрав последние силы, пригибает к земле и сламывает две молоденькие лиственницы.
– Зачем это?
– Укрыться хоть чем-нибудь. Согреться.
Девушка права. Идти тепло, но пролежать в еще непросохшей одежде больше часа невозможно. Лариса ложится. Я закрываю ее ветками, а сверху, чтобы ветки не рассыпались, приваливаю деревцо, потом устраиваюсь сам. Мы согреваемся, засыпаем.
Четыре часа сна, хоть и с пустым желудком, – дело большое. Проснувшись, я один быстро прошел вверх по реке и окончательно убедился, что изгиб реки, место нашей встречи с аргишем, остался сзади, где-то ниже по течению.
Мы идем уже третьи сутки. Во рту сухая горечь. Содранные до мяса икры и раны под коленями на каждом шагу причиняют мучительную боль. Мы шагаем двадцать-тридцать минут, останавливаемся и столько же времени отдыхаем.
– Сколько дней без пищи может обходиться человек? – осторожно спрашивает Лариса.
– Много, очень много, – успокаиваю я и начинаю описывать тот роскошный пир, который мы устроим, добравшись до палаток.
Один за другим переходим быстрые ручьи. В устье того ручья, по которому мы вышли к реке, у меня уже не хватило сил, чтобы за один раз перенести и рюкзак и девушку. Сначала перенес Ларису, потом вернулся за тяжелым рюкзаком.
Поднялись на высокий берег. Снова стало жарко. Одежда наша высохла, только мокрые ноги в резиновых сапогах чувствовали себя, как в горячем компрессе. Во рту не исчезает неприятная горечь, но мы разрешаем себе сделать не больше глотка.
Промывка породы с помощью лотка
В настоящее время геологические исследования малоизвестных или совершенно неизученных областей всегда проводятся с попутным опробованием рыхлых, главным образом речных наносов. Опробование производится с помощью лотка, куда насыпается пятнадцать-шестнадцать килограммов песка. Промывка основана на том, что с лотка первыми смываются самые легкие минералы, а тяжелые оседают на дно.
Данилов был взят запасным радистом, но пока использовался как промывальщик. Он довольно быстро овладел этим весьма тонким делом. Приятно было смотреть, как лоток, слегка погруженный в воду, совершает плавные кругообразные движения, как время от времени наклоняется один его край и легкий песок вместе с водой смывается в реку. От промывальщика требуется не только добросовестность и осторожность, но еще и ощущение, которое можно назвать «чувством готовности». Он должен почувствовать, когда все легкие минералы вместе с водой спущены в реку, а на дне лотка осталась только горсточка обычно темноцветных и тяжелых минералов. Такими качествами Вася Данилов обладал, и ему уже стали доверять самостоятельную промывку.
Экспедиционные будни: пища, баня, комары
В пешие маршруты придется выходить на несколько дней; значит, надо подготовить соответствующее походное снаряжение. Первым долгом из парусины и ситца мы шьем легкий положок, который в три-четыре раза должен быть легче нашей запасной двухместной палатки.
Первые дни были самыми тяжелыми, потому что люди вышли, имея за плечами запас продуктов на двадцать дней. К рюкзаку Мошкова была приторочена палатка и посуда, – его груз составлял не меньше тридцати пяти килограммов. К концу дня немели плечи, и на привалах, прежде чем приступить к устройству лагеря, геолог и радист подолгу сидели, пока не оживали затекшие руки. За день трудно было пройти больше восьми-десяти километров, но иногда, – а это часто случалось в горах, – надо было продвинуться на пятнадцать и даже восемнадцать километров, чтобы разыскать хоть несколько чахлых лиственниц, необходимых как опора для палатки и на дрова. Лотка в поход не брали, пробы речного песка промывали в алюминиевой миске, предварительно прокаливаемой на огне. На одну пробу приходилось промывать три-четыре миски рыхлой породы. Так как кастрюля и миска были всегда заняты, то лепешки и оладьи пекли на раскаленных камнях. В холодную погоду раскаленные камни закатывали в палатку и засыпали под ворохом лиственничных веток. В соседстве с горячими камнями они еще сильнее источали свой нежный смолистый аромат.
Сегодня в середине дня температура воздуха в тени достигла 33 градусов. Очень душно. Где-то стороной проходят грозы. Находиться в палатке днем нет сил. Только полуголый Юра, грязный и разопревший, сидит у передатчика и безуспешно пытается наладить связь.
Ночь не приносит прохлады. Прежде чем лечь спать, в палатку вносят маленький дымокур, устроенный на лопате или в консервной банке, и закрывают вход. Человек, занимающийся подготовкой палатки ко сну, ложится и засовывает голову в спальный мешок, чтобы не задохнуться. Дымокур дымит до тех пор, пока в палатке не становится темно. Тогда расстегивают вход, и два, а то и три человека, нещадно нахлестывая портянками и полотенцами, начинают выгонять комаров. Медленно выползает густой дым. Вместе с ним на свет вылетают и комары. Первое время в палатке тихо, только с внешней стороны о палаточную парусину, как мелкий дождь, бьются и стучат насекомые. Через несколько минут и в палатке опять слышится надоевшее комариное пенье. Это вылезли те, которые сумели выдержать атаку, схоронившись где-нибудь под спальными мешками и шкурами, устилающими пол. А к утру в палатку набивается комаров не меньше, чем их было вечером до выкуривания. Уже в пять-шесть часов утра в палатке жарко и душно, люди просыпаются потные и не отдохнувшие.
Давно чувствовалась необходимость бани или, по крайней мере, хорошего купанья. В русле ручья Вася нашел достаточно просторную ямку с водой. Он не поленился, выкатил из ямки несколько валунов, – получился роскошный водоем, в котором можно было лежать вытянувшись. Решили баню не делать, а мыться на открытом воздухе, у водоема. Здесь дымокур впервые получил совсем новое назначение: дым был призван защищать от комаров голое человеческое тело.
Олени тесно жмутся к дымокуру. Несмотря на меры предосторожности, – конусообразное ограждение из кольев, – у большинства животных подпалены бока. Наглотавшись дыма, они отходят от костров, храпят, подолгу чихают и начинают бродить. Бренча по камням своими полуобгоревшими кулуку, один за другим олени бредут по кругу, отфыркиваются, ступают куда попало, опять подходят к кострам и засовывают головы в дым.
Мясо разделали, нарезали тонкими широкими ломтями, нанизали на палки и повесили вялиться. Алеша коптил мясо в дыму у костра. Мясо слегка прожаривалось, пропитывалось дымом и темнело. Его можно было есть без соли. Приготовленную таким способом оленину Алеша называл «копча», по-видимому от слова «коптить» или «копченое».
Под лабазом, у жестяной печурки сидит Лариса и печет лепешки. Маленькая фигурка до колен закутана в тюль. Она облеплена комарами так, что синий ватник на ее плечах стал серым. Колышущаяся пленка насекомых шевелится на ее широкополой шляпе. Комары вьются над горячей печкой, садятся на нее. Вся свободная от сковородки поверхность печки густо усеяна комариными трупами.
Походный полог
Мы с Васей закончили шить положок. Он оказался очень легким и в свернутом виде умещался на самом дне рюкзака. От обычных палаток положок отличался еще своей плоской крышей и отсутствием входного разреза, – в положок нельзя входить, можно только вползать на животе, ныряя под край боковой стенки. Растянув положок между двумя молоденькими лиственницами, я забрался внутрь, чтобы убедиться, хорошо ли. Тщательно прижав полы стенок оленьей шкурой и камнями, убил с десяток комаров, въехавших на моей спине, улегся. И сразу же по ярко освещенной парусине положка заметались, запрыгали тени комаров.
Десантирование груза с самолета
После нескольких кругов, сделанных самолетом, мы вправе били ожидать нового залета и уже последующего снижения к нашей ровной, не один раз вдоль и поперек вымеренной площадке. Но вместо этого мы увидели, что с левого борта открылась дверца и чья-то рука вытолкнула из нее серый мешок.
Наклонившись на левое крыло, самолет стал разворачиваться, а мы побежали к реке, где в десяти шагах от воды шлепнулся о гальку мешок, вмиг окутавшийся густой белой пылью. Но добежать никто не успел – машина снова приближалась к площадке, и мы застыли, вглядываясь в черный овал раскрытой дверцы. По-видимому, та же рука вытолкнула еще один мешок. Он упал недалеко от палатки и окутался уже не пылью, а самым настоящим дымом.
Все бросились к этому второму мешку, забыв о самолете, который лег на обратный курс и скрылся за горным отрогом. Мешок горел самым настоящим огнем. Птицын тряхнул его, и на гальку высыпалось около сотни коробков спичек, которые вспыхнули при ударе мешка о гальку. Папиросы, бывшие здесь же, полуобгорели, расплющились и сломались. В мешке, упавшем неподалеку от воды, находились продукты. Облако пыли, сопровождавшее прикосновение мешка к речной гальке, было мукой, выбившейся при ударе в количестве, вполне достаточном, чтобы замесить целое ведро теста. Металлические консервные банки сплющились и потрескались. Растаявшая в теплом воздухе мясная тушенка теперь лежала на чистых голышах и перекрывалась тягучими струйками сгущенного молока. Крупы перемешались. Куски сахара белели, как снег; не меньше половины его превратилось в сахарную пудру.
Возвращение из геологического маршрута
Все мы, часто рисовавшие себе картину встречи, представляли, что увидим людей, крайне измученных тяжелыми переходами, оборванных, быть может даже забывших о существовании мыла, насквозь прокопченных всеми кострами, у которых они грелись и варили пищу.
Передо мною стояла свежая и смущенно улыбающаяся темноглазая девушка. Белая шелковая шляпа с черным тюлем была откинута на спину. Длинные, аккуратно заколотые волосы пышным венцом лежали на голове, открытой в этот прохладный и чуть ветреный денек. От моего пристального изучения не ускользнула чистота ее рук и коротко остриженные ногти на крепких загорелых пальцах. Ее парусиновая куртка, видимо, много раз была стирана, потому что стала мягкой и совсем светлой. Лыжные штаны, имевшие по весне темно-коричневый цвет, превратились в светло-бурые. На них было множество заплаток и мелких штопок. Взглянув на ноги девушки, я ужаснулся. Ботинки Астаховой были разбиты до такой степени, что в дыры у пальцев вылезали кончики серых шерстяных носков.
Резиновые сапоги Мошкова развалились совсем, отлетевшая подошва была привязана кусочками провода, но, несмотря на это, болталась, шаркая по гальке.
Полевые геологические карты
Для того, чтобы сложить вместе все карты, потребовалось сдвинуть два стола. Листы ватмана и кальки, проделавшие то в сумке геолога, то в тубусе, притороченном поверх вьюка, многие сотни километров, легли на стол. Уже один внешний вид карт повествовал о многом. Кальки успели протереться на сгибах, бумага пожелтела, на ней виднелись следы дождя, давленые комары. Одна карта вместе с геологом побывала в воде, она еще не успела просохнуть, у другой слегка обгорел угол. На этих листах был запечатлен почти четырехмесячный труд исследователей, здесь был виден пытливый ум, зоркость взгляда, наблюдательность и, самое главное, умение из тысячи разрозненных наблюдений воссоздать законченную и цельную картину геологической истории района.
Это были полевые геологические карты. В процессе камеральных работ, после того как специалистами будут определены остатки ископаемой фауны и флоры, а с помощью микроскопов и всевозможных анализов мы исследуем состав пород, полевые карты будут уточнены, а затем сведены в одну.
Все это будет происходить в городе, в кабинетах и лабораториях научно-исследовательского института. Но уже и теперь наши карты говорят о самом главном. Глядя на них, можно видеть распространение горных пород на местности, условия их залегания, их разнообразие. Взглянув на любую из карт, можно сказать, где следует искать уголь, а где можно найти шпат или слюду.
Карты – венец наших исследований, и каждый геолог может с удовлетворением сказать: работа выполнена.
Весь первый день прошел в разговорах и обмене впечатлениями о полевом сезоне. Кто-то сравнил память с громадной коллекцией, в которой каждый эпизод, самый малейший пустяк был бережно упрятан в мешочек с соответствующей этикеткой. Каждый из нас вел учет собранным образцам, имел каталог их, а память выносила на обсуждение все новые и новые случаи и происшествия, и казалось, что их гораздо больше, чем каменных образцов. И, конечно, это было справедливо, потому что память человека, который любит просторы своей страны, является самым тончайшим регистрирующим аппаратом, призванным укреплять эту любовь.
