Экспедиция в тундру
Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Несметные полчища комаров
Мы долго задержались на болоте. И вот, почуяв, что есть, чем поживиться, к нам начали прибывать несметные полчища комаров. Их тонкий писк перешел в сплошной звон. Казалось, звенела вся тундра. Валерий заканчивал упаковку образцов, но делал это весьма необычно. Он то тряс головой и размахивал руками, то вдруг с остервенением начинал бить себя по шее и по лицу.
— Что, Валерий, вспоминаешь сеточку? — смеялись мы.
Мы с Максимом были в накомарниках, хотя в них было жарко и трудно дышать. Работая на одном месте, можно было пользоваться накомарниками. Хуже при ходьбе: дышать через сетку трудно, не хватает воздуха. В обоих случаях, несмотря на теплое время, приходилось пользоваться плотной одеждой и сетками. Комары тучами вились над нами и сплошь покрывали наши спины. К тому же мы были на болоте — в самом комарином месте. Валерий за свою оплошность расплачивался буквально ценою крови. Виноват в этом был он сам, так как с пренебрежением отнесся к совету товарищей. Перед выходом на болото я специально спросила у всех:
— Сетки не забыли?
Валерий засмеялся: — Что вы! Да я вырос в самых болотных местах... комаров бояться? Такой мелочи?
Вот эта-то мелочь и заставляла его махать руками и бить себя по лицу. К вечеру у него заплыли глаза, вздулись губы.
На собственном опыте я убедилась, что укусы комаров и мошки для непривычного человека очень мучительны и вызывают опухоль и зуд. Но вот проходит некоторое время. Укусов не меньше. Однако их ощущаешь только в то время, когда гнус тебя преследует. Вечером, укрывшись в палатке или в чуме, убеждаешься, что никаких следов от укусов нет. Вероятно, в организме постепенно вырабатываются противоядия.
В первые годы работ в экспедициях я надевала накомарник и перчатки. В дальнейшем от перчаток я совсем отказалась, а вместо сетки, как встреченный в тундре ненец, прикрепляла к шапке платок, который закрывал шею сзади.
Лепешки выпекаются над костром
Чай был готов мгновенно и крепко-накрепко заварен. Хозяйка достала из небольшого шкафчика стаканы, налила их и поставила на низенький, маленький столик. Мы опустились на оленьи шкуры и с удовольствием предались отдыху и чаепитию. Затем была подана свежая, чуть присоленная рыба и вкусные, свернутые в кольцо лепешки. Нам наскучили сухари, и мы попросили хозяйку чума испечь такие же лепешки для нашего коллектива. Они выпекаются над костром особым способом. После того как в костре образуется много угля, лепешку, сделанную из кислого теста, закручивают вокруг толстой палки (обычно для этого используют скалку) и наклонно втыкают одним концом в землю около костра, так чтобы лепешка находилась над углями. Через некоторое время, когда тесто хорошо пропечется, лепешка сама соскальзывает к нижнему концу палки. Затем ее перевертывают и выпекают другой конец. Пользуясь этим способом, у большого костра можно выпечь много лепешек.
Легко и быстро двигался проводник
Шли одним отрядом, каждый вел наблюдения, делая заметки в дневнике и на карте. Впереди легко и быстро двигался проводник, выискивая мало заметные тропы, о которых на Севере говорят: «Собака пробежала, олень прошел — вот и тропа».
Мягкая обувь и легкая одежда из оленьих шкур не стесняли его движений. Казалось, он не идет, а танцует какой-то новый танец ходьбы.
Морской зверь — тюлень
Но более чем рыба, их привлекал морской зверь — тюлень. Эти животные не так часто сюда заходят, но все же иногда их удается добыть. Тюлень нужен ненцу; во-первых, из его шкуры делается прочная и непромокаемая обувь, гораздо более прочная, чем из оленьих шкур, хотя и менее теплая. А во-вторых, и это, пожалуй, самое главное, из шкур тюленя нарезают ремни, необходимые для упряжки. Обычные веревки для этой цели менее пригодны, они быстро перепревают от сырости. Ремни из тюленьей шкуры отличаются большой прочностью и эластичностью, кроме того, она пропитана жиром и мало подвержена порче от сырости.
Иногда свежий тюлений жир вытапливается и идет в пищу. По-видимому, он бывает не плох на вкус. Я помню, однажды, у Обской губы за ужином мы предложили молодому ненцу, нашему спутнику, хлеб со сливочным маслом. Он попробовал наше угощение и быстро вернул его, затем вынул из кармана бутылочку тюленьего жира, по виду напоминающего подсолнечное масло, и стал им запивать кусочки хлеба.
Позднее в чуме мы встретились с этими ненцами и один из них рассказал нам, как нужно срезать тюленью шкуру. Для упряжек нужны длинные, не очень широкие полосы шкуры, и поэтому она снимается особым способом. Ее срезают поперечной непрерывающейся лентой, как бы раскручивая одежду зверя. В результате из всей шкуры получается одна длинная лента. Теперь же, при продольном разрезе, шкура не годилась на ремни для упряжки, она может пойти лишь на пошивку обуви.
Экспедиция кочует с ненцами
Вскоре к чумам подошел аргиш, так называют караван с ездовыми и грузовыми нартами. Ездовые нарты чуть повыше грузовых. В какой-то мере они напоминают обычные наши грузовые сани — дровни, на которых из лесу возят бревна. Более высокими их делают для того, чтобы пассажиру не мокнуть лишний раз, когда аргиш пересекает речки, ручьи и болота.
Построили аргиш. Грузовую нарту везли два, а ездовую — пять-шесть оленей. Причем к каждой ездовой марте привязали одну за другой по четыре-пять груженых. Получилось несколько таких звеньев аргиша.
Ненцы погрузили свой дом-чум; мы захватили с собой две палатки. Чум был летний. При выезде мы даже не заметили, где он погружен, так он удобен для перевозки.
Распределение вещей по нартам, многократная перестановка оленей и другие предотъездные хлопоты сильно задержали нас. Мы проехали совсем немного, как стало темнеть.
Все цепочки аргиша завернулись, создав полукруг, и не успели мы распаковать палатку, как перед нами стоял костяк чума. Шесты были поставлены так, что верхние их концы сцеплялись, а нижние прочно упирались в землю; образовалась конусообразная фигура, скелет чума.
Женщины пенки тащат с нарт свернутые в трубку ковры из березовой коры. Они ловко закидывают их на наклонно поставленные шесты и привязывают в нескольких местах. Наконец, все шесты покрыты. Остаются только два отверстия: вверху чума и для входа. Входное отверстие небольшое, приходится сгибаться почти под прямым углом. Опасаясь за целость чума, мы то и дело покрикиваем друг на друга:
— Осторожней! Чум не сверни!
Но он стоит прочно, хотя не один раз шесты сотрясались от наших неловких движений. Ненцы входили легко и непринужденно, почти не коснувшись стенок чума.
В плохую погоду дверь чума завешивается шкурой, а в хорошую вход остается открытым.
Форма чума и его конструкция прекрасно противодействуют ветру. За длительное время путешествий я не помню ни одного случая разрушения чума ветром. Ну, бывало, сорвется кусок и его тотчас же укрепят снова. А вот про палатку этого сказать нельзя. В лесу укрепить палатку проще. Выберешь подходящее место между деревьями, привяжешь к ним концы палатки — и колья не требуются, и дом готов. Иное дело в тундре. Колья еле держатся, и вбить их трудно — мешает мерзлота.
Много раз порывистые ветры вздымали и рушили наше жилье. Досадно было, если это происходило ночью, когда все спят; а то вдруг в дождь на тебя валится мокрый холодный брезент. Приходится вылезать па холод из теплого спального мешка и шарить руками в темноте, искать, на месте ли «Летучая мышь».
Кроме этих жилищ, мы пользовались и еще одним. Это особенный чум, не похожий на другие. Наверное, редко кто из вас ночевал в нем. Название его тоже необычное — «куропаточий чум». Сядет куропатка на гнездышко или еще где-либо приземлится, головку под крылышко. Набежит пленка на глаза, и задремлет она недолгим птичьим сном.
Тому, кто много жил и работал в тундре, этот «чум» хорошо знаком. Найдет он где-нибудь сухое место, склонит сонную голову, подобно куропатке, а утром, когда с глаз сойдет дрема, снова пойдет в путь и будет выполнять свою обычную работу.
Пройдет время, забудется и ночная прохлада, и дождик, который не давал даже нос обогреть огоньком папиросы, и будет только вспоминаться уют «куропаточьего чума». Уж как это место хорошо запоминается! Встретилось вдруг новое растение. Оно где-то раньше попадалось! Где же это было? Да оно около «куропаточьего чума» росло!
Но на этот раз мы были в тундре с настоящим чумом и палатками, а в «куропаточьем чуме» пусть до поры до времени ночуют сами куропатки.
Чтоб яснее представить жизнь в чуме, посмотрим, что в нем находится. В центре чума — очаг. И это не только геометрический центр; все тяготеет к очагу, лица всех, как подсолнухи к солнцу, поворачиваются к нему. Робко вползли в чум собаки, и они не сводят глаз с огня. Оттуда и теплом и вкусным запахом тянет. Почти всегда в нем теплится огонек.
Над очагом — отверстие для выхода дыма. Но частенько он идет не по предназначенному пути, а стремится заполнить чум и обязательно попасть в глаза. Напротив двери, за очагом,— святое святых хозяйки: здесь у стенки чума стоят шкафчик с посудой, ларец с незатейливой женской мелочью, низенький столик и всякая кухонная утварь. Сюда же приносятся и продукты — мясо, рыба. Весь «пол» чума, за исключением входной его части, закрыт оленьими шкурами, которые служат и для сидения и для спанья. Вот, пожалуй, и все. Побогаче живут — вещей побольше; победнее — вещей поменьше. Как только чум готов, в нем сразу натягивается веревка и на ней развешиваются промокшие вещи или сушится шкура, только что снятая с оленя. Здесь же висит новое полотенце для рук — мягкая древесная стружка. У входа в чум сброшены кое-какие принадлежности оленьей упряжки, топливо, и сюда же всегда и в особенности на ночь стремятся попасть собаки.
Но что же мы не видим запасов продовольствия? В нашем багаже оно составляет почти половину груза. Тут и крупа, и мука, и масло, и все другое, необходимое для питания. Наши продукты могли и подмокнуть и заплесневеть, что случалось неоднократно. Продовольствие, необходимое для ненца-оленевода, всегда с ним и всегда свежее. Проголодались, стали па ночлег, и вот двое ненцев идут к стаду. Поговорили, посоветовались. Легкий взмах руки, летит в воздухе танзей (аркан), и, смотришь, уже тянут к себе упитанного молодого олешка. Отводят его на не загрязненное еще место, закалывают, аккуратно снимают шкуру, на которой остается лежать туша, и очень чисто вынимают внутренности.
В полости туши скопляется дымящаяся свежая кровь.
— Обурдать будем? — спрашивают нас и приглашают садиться вокруг туши оленя.
Для нас такая пища была не только непривычна, но и неприятна. Ненцы ели еще теплое мясо; отрезали мелкие кусочки, обмакивали их в теплую кровь и затем еще раз мельчили их, махая острым ножом у самого рта. Один из ненцев ловким ударом ножа разбил по длине кость оленя и угостил нас местным лакомством костным мозгом. Чтобы не обидеть отказом, пришлось попробовать.
Впоследствии у меня исчезло чувство брезгливости к сырому мясу, и оно казалось наиболее вкусным после обмакивания в теплую кровь. Очень вкусна оленья печень.
