Гляциологические маршруты по ледникам
Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Опасности на леднике
А видеть силуэт товарища среди трещин барьера страшновато! Впрочем, и у меня не лучшее положение: в поисках обзора я то и дело выхожу на трещиноватые участки ледника. Уверен, что Олег точно так же, чертыхаясь, с нетерпением ожидает появления моего силуэта в пределах видимости бинокля... Чисто визуальная страховка, не более... В таких условиях правильная оценка ситуации приобретала первостепенное значение.
Постепенно начинаю вырабатывать правила самостраховки. Для начала – не оказаться с наступлением темноты в незнакомой части ледника: пока свежий снег не выпал, трещины видны хорошо... Еще опасность – туман. Впрочем, как правило, он надвигается постепенно, и при его приближении я прекращаю работу и ухожу к жилью. Делаю это заранее, так как следов на льду (как и на плотном зимнем ветровом снегу) не остается.
Для выигрыша времени решаю сократить количество приемов в наблюдении в пять раз, при этом точность остается вполне достаточной. В результате этого в марте за три дня я сделал вдвое больше, чем за три недели осенью прошлого года.
Но чтобы выдержать такой темп работы, пришлось напрячь все свои силы, и вот первый жестокий урок. Однажды, возвращаясь на стационар, я решил спрямить путь (не было сил идти в обход), благо до дома было недалеко. Иду по снежному мосту через трещину шириной 6–8 метров. И вдруг на середине моста проваливается левая нога. Вытаскиваю ее и по-пластунски преодолеваю оставшиеся метры. Сбрасываю треногу и теодолит, чувствую, что покрыт холодным липким потом. Совсем рядом темная дыра, из которой я чудом выбрался. Урок на будущее...
Бора на Новой Земле
Нередко после таких разговоров я просыпался оттого, что домик сотрясался от порывов ураганного ветра. Взгляд на часы – пора... Не просто одеваешься, скорее упаковываешься, напялив поверх всего еще плащ из брезента под стать фанере с туго затянутым капюшоном. Крышку люка, которая только что не поддавалась, вдруг буквально вырывает из рук, и бора принимает тебя в свои объятья. Развернувшись спиной к ветру и стараясь устоять на ногах, кое-как протискиваешься наружу, а ветер треплет тебя, что есть силы, стремясь опрокинуть, нещадно бьет и колотит с неутихающим воем в антенне, и в оттяжках флюгеров. Нащупываешь наконец леер, т. е. веревку, специально натянутую для такого случая, и начинаешь буквально подтягиваться на ней против ветра к метеоплощадке... Простейшая, многократно отработанная до автоматизма процедура взятия отсчета превращается в пытку. На флюгер забираешься уже просто из интереса – посмотреть, забрасывает ли ветровую доску за последний штифт указателя скорости ветра, а возвратясь, сообщаешь напарнику, с трудом раздирая слипшиеся от замерзших слез ресницы: «Сорок...»
Сутки идут за сутками... Еще до окончания полярной ночи я стал совершать короткие вылазки, выбирая места для будущих наблюдений. В обещанный календарем день солнца мы так и не увидели: бушевала бора и трудно было отличить ледник от неба. Но через несколько дней вдруг в полдень над барьером появился красный колеблющийся шар.
Бора приносит несчастье
Неожиданно резко хлопает наружная дверь, так, что вздрагивает домик. Что-то стряслось... Выскакиваю в одном свитере и вижу, как по равнине к базе катится клубящаяся стена снега... Дождались!
Сутки дом ходит ходуном. До рации нельзя дотронуться – бьет электричеством. Дистанционные приборы зашкаливает, и стрелки бегают в разные стороны как сумасшедшие. На следующее утро на льду находим сначала Каневского, потом тело Афанасьева. В гидрологической палатке обнаружили полушубок, меховой спальный мешок... и ни одной пары сухих запасных рукавиц...
А на припае, где стояла палатка, ветер нанес косу гальки длиной в несколько километров и сантиметров двадцать толщиной. Через несколько дней Каневского самолетом вывезли на Большую землю. Мы еще на что-то надеялись, но напрасно. Короткий приговор врачей: «Ампутация рук».
Беда в маленьких коллективах переживается особенно тяжело. С моим другом Женей Зингером мы на время даже перестали строить планы будущих экспедиций...
Верность Арктике
На заключительных этапах обработки наблюдений МГГ наши товарищи стали выезжать в экспедиции на Кавказ и в Среднюю Азию. Мы же с Е. М. Зингером хранили верность далекой Арктике и, когда народ уходил с работы, принимались за составление программ будущих экспедиций – снова на Новую Землю, на остров Ушакова или на Таймыр...
Пульсирующий ледник Медвежий на Памире
Но еще до нашего отъезда в экспедицию пришло сенсационное известие – ледник Медвежий на Памире (ничем не примечательный ранее), словно очнувшись от спячки, вдруг начал стремительно наступать, продвигаясь за сутки порой на сотни метров. Когда на его пути оказался поселок геологов, события приобрели драматический характер, а газетные корреспонденции чем-то напоминали фронтовые сводки.
Наши гляциологи плотно оседлали язык ледника, выполнив множество интересных наблюдений, хотя о том, что происходило в области питания, никто не мог сказать ровным счетом ничего. В первый же рабочий день после возвращения с Полярного Урала мне предложили отправиться на Медвежий.
По замыслу и целенаправленности маршрут к верховьям Медвежьего остается для меня образцом. Начальник отряда А. Б. Казанский считал, что ответ на вопрос о причинах подвижки следует искать в истоках ледника. Передо мной была поставлена задача – установить наличие или отсутствие изменений в этой части ледника.
До обсерватории на леднике Федченко мы добирались с караваном лошадей, а дальше пошли пешком... Идем друг за другом по глубокому фирну. Все иначе, чем в Арктике, – палящее солнце, отдаленные раскаты лавин и морены, морены, морены. Чтобы не увязнуть в снегу, то и дело вылезаем на повышения ледника – снега там меньше, зато трещины... Уходим от них снова в глубокий мокрый фирн...
Однако все это мелочи. Главное – результаты маршрута: в истоках Медвежьего нет и намека на сколько-нибудь значительные изменения. Значит, эффект подвижки связан со свойствами самого языка, с его собственной реакцией, возникающей при какой-то критической массе.
Именно в это время и вошел в литературу термин «пульсирующий ледник», т. е. ледник с периодически повторяющимися подвижками. Полезный для меня маршрут. Позже я понял, что без учета эффекта подвижек невозможно оценить в полной мере картину развития современного оледенения.
Экспедиционные карты
Но пока только карты, карты и карты, десятки и сотни листов разнообразных карт, и я не выпускал их из своих рук, пока не убеждался, что вся полезная информация получена. Постепенно в моих камеральных картометрических данных все чаще стало обозначаться совпадение самых, казалось бы, разрозненных и не связанных друг с другом характеристик оледенения далекого полярного архипелага. Пока это было только признаком существования четкой системы природных взаимосвязей.
Шпицбергенская гляциологическая экспедиция 1965-67 годов
Палатка Шапошникова на Шпицбергене
Решающие события развернулись в двадцатых числах июня 1965 года. Винтокрылые машины одна за другой садились на ненадежный фирн и, разгрузившись, снова уходили за очередным грузом, с ревом исчезая за ближайшими нунатаками (отдельными скалами, выступающими над поверхностью щитов и покровов Арктики и Антарктики).
Девственный снег на площадке притоптан множеством следов, кругом ящики, груды неразобранного оборудования, баллоны с газом, уголь, доски. Ледниковое плато довольно быстро приобретало жилой вид.
Наконец, заложив прощальный круг, вертолеты улетели, а мы остались наедине со Шпицбергеном. В первую очередь мы принялись устраивать жилье и установили каркасную арктическую палатку Шапошникова (КАПШ), прочное сооружение на трубчатом каркасе, очертаниями напоминавшее юрту. Мы спешили закопать ее поглубже в снег, чтобы укрыть от сильных ветров. Успели поставить еще хозяйственную палатку, которую на правах временных обитателей плато «оккупировали» маршрутники – Л. С. Троицкий и я. Стационарщики предпочитали КАПШ. Неподалеку поднялись метеобудка и антенна рации. Boт и все хозяйство...
Стационар располагался на главном водоразделе острова (точнее, на ледоразделе), и в хорошую погоду с километровой высоты мы могли видеть весь наш остров. На востоке – глыба острова Баренца со светлой полоской ледника Дуквитц, а на западе за конусом горы Пирамида и двумя заливами – Билле-фьордом и Нур-фьордом – сплошной частокол гор на Земле Оскара II. Поблизости несколько нунатаков, преодолев толщу льда, своими вершинами поднялись вровень с нашим лагерем. В солнечную погоду нунатаки Рогачева – синие, а горы Сванберг – красные. Хотя вокруг лед, пейзаж совсем другой, чем на Ледораздельной, – богаче, разнообразнее.
С тяжелым рюкзаком по Земле Норденшельда
Тяжелый рюкзак давит на спину, лямки до мозолей натерли плечи. Выбирая на ходу узкие полоски гальки, двое в потных штормовках, с трудом преодолевая последние километры, еле передвигают ноги в высоких сапогах-ботфортах на пути к ледникам в верховьях одной из долин, затерянной на просторах Земли Норденшельда.
Вот и первые морены. Сброшены рюкзаки, быстро ставится палатка, в которую с трудом помещаются два спальных мешка. Шумит примус. Но один из путников, наскоро набив сухарями и сухим компотом карманы, берет коробку с буссолью и полевой дневник и рысью направляется к ледникам. Облачность может накрыть окрестные вершины-ориентиры в любой момент, поэтому лучше поторопиться.
Человек выходит к леднику, достает карту, дневник и определяется буссолью по окрестным вершинам. Очередной азимут, подсчет шагов, снова азимут, опять подсчет шагов до тех пор, пока язык ледника не будет оконтурен. В завершение – еще контрольная засечка. Потом снова рысью к очередному леднику, где все повторяется сначала.
К палатке он вернется 5–6 часов спустя, где долго и жадно, стараясь неосторожным движением не разбудить товарища, будет неторопливо пить чай и есть нехитрое полевое варево. Потом влезет в спальный мешок, чтобы ненадолго забыться в коротком неровном сне. Через несколько часов все то же самое повторит его товарищ, только работать он будет геологическим молотком и саперной лопатой. Пройдет неделя, другая...
Запас горючего и продовольствия в их рюкзаках поубавится, и тогда они выйдут к месту, обозначенному на их картах красным крестиком, где среди каменных глыб их будет ждать туго перевязанный бечевкой мешок с продовольствием и жестянка с горючим, оставленные вертолетчиками. Все описанное – это наши маршруты, повторяющиеся многократно.
В тот раз за две недели мы прошагали по Земле Норденшельда свыше 200 километров. Помимо новых данных о древнем оледенении мы отметили изменения в положении концов почти у 30 ледников.
Зимовка на шестом континенте
На станции много техники, и на взлетно-посадочную полосу малой авиации в полутора километрах от станции уже пешком не ходят. А зря: можно отвыкнуть, а для маршрутника это опасно.
Из одежды в ходу кожаные летные костюмы и так называемые комплекты КАЭ (Комплексная Антарктическая экспедиция) – нечто вроде огромного ватника с капюшоном и таких же брюк. Очертания человеческой фигуры в такой робе становятся какими-то расплывчатыми, а походка осторожно-ковыляющей...
Первые три недели пребывания на берегах шестого континента целиком посвящены подготовке к санно-тракторному походу, и поэтому времени на продолжение знакомства с окрестностями нет.
Как и положено новичку, выслушиваю целый ряд советов. Суть предстоящего задания в общих чертах ясна. От меня требуется провести санно-тракторный поезд вдоль трассы, отмеченной на местности вехами, и привести его обратно. Разумеется, часть вех за зиму исчезла – это нормально...
Арктические методы здесь не годятся, поскольку ориентиры на карте кончаются в десяти – пятнадцати километрах от побережья, дальше сплошное белое пространство с редкими горизонталями, а еще дальше кончаются и они – остается только координатная сетка. Единственный надежный способ в таких условиях – проверенная моряками на практике прокладка курсов и расстояний. Для этого у меня есть все необходимое – вместо лага счетчик расстояний и несколько компасов разных систем.
На исходе года я вполне освоился со штурманскими обязанностями. В моем распоряжении было целых три компаса – каждый со своими достоинствами и недостатками. В любой момент я мог определить курс по гирополукомпасу (ГПК). Но спустя два часа показания ГПК уже требовали корректировки, наш гирополукомпас, по выражению специалистов, начинал «уходить».
Я проверял его показания по астрокомпасу, который вообще превосходно работал, но... только в солнечную погоду. Поскольку в Антарктиде все не так, как у нас дома, то и солнце на небосводе здесь «шло» против часовой стрелки, что и было учтено в системе моего астрокомпаса. Наконец, был еще надежный и испытанный шлюпочный компас. К сожалению, когда ревел движок и электроника наводила местные магнитные поля, пользоваться им было затруднительно.
Хотя каждый из компасов имел свои недостатки, в комбинации ими можно было пользоваться вполне успешно. Из этого в значительной мере и складывалось искусство новоявленного штурмана. Мои спутники, особенно водитель, поначалу недоверчиво посматривали на меня, пока я колдовал над всей этой аппаратурой, но, когда очередная веха ложилась едва не под гусеницы трактора, все оставались довольны.
Деятельность моих товарищей имела самое непосредственное отношение к будущему гляциологии. Они приспособили обычную авиационную радиолокационную станцию, несколько изменив диапазон частот, для измерения толщины льда ледникового покрова Антарктиды. При этом отраженный импульс фиксировался на фотопленку прямо в процессе движения, без непосредственного измерения толщины льда. Таким образом получался профиль подледного ложа, так как запись результатов происходила непрерывно, как на эхолоте.
В Антарктиде жили мы в небольших свайных домиках
Жили мы в небольших свайных домиках, собранных из специальных арболитовых панелей (цемент со стружкой), довольно теплых. Во всяком случае два-три масляных радиатора в комнате нагревали ее до 20° С без особых затруднений. Всего в домике было 4 – 5 таких комнат.
Обитатели новых «многоквартирных» домов из алюминиевых панелей жаловались на страшный шум и грохот обшивки во время сильных ветров. Наш дом тоже оказался с фокусом. На случай снежных заносов двери на зимовках всегда открываются внутрь. В спешке строители установили ее открывающейся наружу и, чтобы исправить ошибку, пристроили снаружи тамбур. Жаль, что им не пришлось зимовать в этой обитаемой аэродинамической трубе! При сильных ветрах в тамбуре возникало разрежение и наша дверь с треском распахивалась наружу. Однако в доме по требованиям техники безопасности была еще одна дверь, установленная нормально, то есть внутрь. И вот когда ветровой поток высасывал воздух из коридора так, что порой закладывало уши, эта вторая дверь срабатывала словно внутренний клапан и наш коридор превращался в аэродинамическую трубу, по которой со свистом проносились смерчи, торнадо, тайфуны и прочие свирепые атмосферные явления! Впрочем, сами обитатели нашего домика относились к этим явлениям с философским спокойствием – Антарктида, мол, и так страна чудес, на все не хватит удивляться.
Наше полевое житье - бытье на Шпицбергене
Наиболее интересной была реакция людей. Именно в это время четыре человека в полной мере ощутили, что они связаны общей идеей и общим заданием – дойти до ложа, где бы оно ни находилось. Ребята работали так, что я просто начал опасаться, как бы они не перенапряглись. Больше всех при этом страдал Матти, спал он порой по пять-шесть часов. (В таких случаях я нередко переносил подъем на час-два позже.)
Бурение глубже 100 метров идет нормально, но снаряд по-прежнему приносит лед без каких-либо признаков близости ложа. Постепенно начинает проявляться усталость. Кормежка из консервов надоела. Люди едят совсем мало, и скоро вновь появляется чувство голода: ввел дневной горячий чай или кофе...
Если бы мы проводили определения абсолютного возраста льда прямо здесь, картина получилась бы захватывающая. Сейчас керн, судя по косвенным признакам (стратиграфии, ежегодному накоплению снега и т. д.), образовался во времена Семена Дежнева или Степана Разина, а в Европе идет Тридцатилетняя война. В общем, конечно, в какой-то мере восстановление минувшего времени – фантастическая картина. Но пройдет время, и такой же фантастикой покажется кому-то наш КАПШ с койками вдоль «стен», эта печка у входа, которую чаще приходится ремонтировать, чем топить, импровизированный стол за ней – лист фанеры на вьючных ящиках, большая алюминиевая фляга с водой, дощатые продуктовые ящики, разбросанные сапоги и мешки с продуктами – все наше нехитрое житье-бытье.
Прощание с ледником
Наконец слышен отдаленный гул моторов. Зажигаем оранжевые шашки... Вот и первая машина. Вертолеты прилетали через каждые полчаса, и на ледоразделе становилось все пустыннее. Уходили люди, ледник становился тем, чем он был раньше, – просто ледником.
Последняя машина делает свой последний круг. Я мысленно прощаюсь с очередным ледником в своей жизни, и вместе с усталостью приходит чувство удовлетворения. Наверное, стоит все-таки жить так, чтобы куда-то приходить первым и уходить последним...
Экспедиционные трудности и лишения гляциологов
Мы – гляциологи... Что стоит за этой фразой, читатель уже представляет, но мне хотелось бы здесь остановиться на характере и личности самого гляциолога, его духовной жизни и человеческих качествах в той степени, как на них отразилась сама профессия исследователя природных льдов.
Понятно, что создать некий «синтетический» (точнее, синтезированный) образ идеального гляциолога невозможно, и поэтому автору неизбежно придется делать ссылки на конкретных людей, черты и поступки которых представляются типичными, хотя бы в самом общем виде характерными для человека этой профессии.
Разумеется, работа в трудных условиях требует физической и нравственной стойкости, способности переносить жизненные и рабочие перегрузки. Но это лишь половина проблемы. В свое время один из наших славных предшественников на Новой Земле, П. К. Пахтусов, описывая экспедиционные трудности и лишения, как-то отметил: «...подобные сцены, если они часто случаются, могут наложить и на самый веселый нрав печать мрачности, которая бывает заметна впоследствии даже в домашней жизни... Беспрерывное внимание и заботливость, частое беспокойство и нередко ночи, проведенные без сна, приносят ему старость – физическую и нравственную». Хотя с тех пор прошло немало лет, примеров «подобных сцен» и из современной жизни гляциолога-полярника можно привести множество, причем не каких-то ЧП, а самых обыденных, повторяющихся из экспедиции в экспедицию.
Остановлюсь только на двух особенностях «полевой» жизни. Особенность первая – однообразие. Нет погоды – ни шторм, ни какое-то непредвиденное ЧП, а просто навалился обычный плотный туман, причем в начале работ, когда людей не занять ни ремонтом полевого снаряжения, ни обработкой результатов наблюдений...
Человеку со стороны трудно представить, что книжка в рюкзаке маршрутника – порой непозволительная роскошь, но это так... В общем, отряд, готовый к активной деятельности, оказался в состоянии пассивного ожидания; от людей в такой ситуации ничего не зависит. И одновременно напряженная готовность – сейчас же развернуть работы с изменением погоды.
А между тем сутки идут за сутками, похожие друг на друга как близнецы, без просвета и без надежды, и людям от окружающего мира остался только кусок каменистой морены, покрытой липкой грязью, и несколько отяжелевших от сырости палаток... Монотонность, однообразие – и так день за днем, и, когда все это кончится, неизвестно... Никаких событий... Судя по радиопередачам, человеческая жизнь с ее страстями и событиями обходит отряд стороной...
Чаще всего новички оказываются неподготовленными к такой ситуации. Вдруг кого-то прорывает – как, и это романтика?.. Увы, не всем хватает жизненного опыта, кругозора и других качеств, способных сохранить оптимистический взгляд на будущее, умение видеть события в их реальном свете, не поддаваться собственным слабостям, не распускаться и т. д.
Особенность вторая – перегрузки. Нередко они бывают после вынужденного бездействия из-за непогоды, порой – из-за непредвиденных обстоятельств (например, досрочная эвакуация отряда) и т. д. И начинается бесконечный аврал, когда время на сон и даже обед сокращается до минимума, и, чтобы успеть уложиться в намеченные сроки, приходится работать по пятнадцать, а то и по восемнадцать часов в сутки.
При хорошей организации как-то удается сгладить две крайние особенности полевой жизни, но тем не менее избежать их полностью, особенно в условиях отдаленных ледниковых районов с их переменчивыми погодными условиями, нельзя. В общем, умение приспособиться к моральным и физическим перегрузкам очень необходимо гляциологу в его повседневной деятельности. Сами гляциологи относятся к этим особенностям философски: мол, назвался груздем – полезай в кузов...
Несмотря на технику, жизнь в экспедиции осталась во многом прежней. Мороз, кислородное голодание, длительное пребывание вдали от близких людей, от дома, отсутствие элементарного комфорта, однообразная пища и т. д.
Эти лишения еще долго сохранятся в экспедиционной жизни, но они с лихвой окупятся возможностью встреч с интересными людьми, участием в больших и интересных (порой глобальных) природных проектах, обретением жизненного опыта и быстрым профессиональным становлением.
Для современной гляциологии характерны широкие связи с другими науками о Земле. Поэтому в своих исследованиях мы используем результаты наблюдений и наших предшественников-гляциологов, и представителей родственных специальностей: геологов, топографов, климатологов и т. д. Это не просто информация – это еще и традиция.
И поскольку гляциология первоначально возникла на стыке трех наук: геологии, геофизики и географии, – гляциолог унаследовал лучшие качества специалистов всех трех отраслей знания: пытливость геолога, строгость оценок геофизика и, наконец, широту восприятия географа.
Среди людей, далеких от нашей специальности, существует мнение о чрезмерном риске в нашей полевой деятельности. Действительно, ледник – объект повышенной опасности. Но риск заложен в самой природе научной деятельности – работе на грани известного. Что за ней, можно узнать, только перешагнув ее.
Вспоминаю нашего водителя Игоря Ружицкого из Новоземельской экспедиции по программе МГГ. Он проводил свой трактор с балком на прицепе по узким ледяным перемычкам в опаснейшей полосе трещин. В балке, несмотря на грохот, с трудом удерживаясь при бросках на узких койках-полках, пытались заснуть уставшие до изнеможения люди.
Опасный участок. Игорь останавливает поезд и, несмотря на недовольное ворчание, заставляет людей покинуть балок. Отцепившись, уходит на тракторе вперед и на длинном тросе-буксире начинает перетаскивать балок через опасную узость. Все благополучно. Игорь вылезает из кабины и не спеша закуривает.
И вдруг, совершенно беззвучно, на глазах у потрясенных людей балок начинает скользить по льду и медленно опрокидывается в трещину. Но Игорь успевает броситься в кабину... В следующее мгновение трактор словно прыгает с места вперед и секунду спустя вытаскивает из трещины целехонький балок. Чуть позже мы сообразили, что на ненадежном покатом льду такой вес мог сорвать за собой и трактор...
Другой случай произошел шестнадцать лет спустя на Памире. Маршрутный отряд не вернулся вовремя на ночевку в полевой лагерь, где осталась студентка-практикантка. Так как во главе отряда стоял опытный и хорошо знающий местность человек, девушка, предполагая все самое худшее, пошла одна (что категорически запрещается всеми действующими инструкциями) по опасным осыпям в соседний лагерь и сообщила по рации о происшедшем на базу.
В эфире только что не раздавались рыдания, но вся информация была предельно деловой. Девушка приняла единственно верное решение – ведь она сделала все возможное для спасения людей. Еще через несколько часов мы обнаружили с вертолета виновников событий, подходивших к лагерю... Увы, шеф не оценил поступка своей подчиненной, заслужившей наше восхищение. А это был благородный риск ради людей...
Во время очередного полета на ледник упал вертолет – почти благополучно, то есть без жертв. При ударе Сашу Журавлева, молодого научного сотрудника, выбросило из пилотной кабины. Едва оправившись от падения и оказав необходимую помощь пострадавшим товарищам, на глазах у экипажа, сопровождающего вертолет, он бросился в готовый вспыхнуть от потекшего керосина смятый корпус аварийной машины и вынес пленки с записью наблюдений. Он спас то, ради чего совершался полет.
Спустя полгода после трагедии, происшедшей с 3. М. Каневским на льду Русской Гавани, я встретил его в Москве. Он осваивал протезы, много шутил, и вскоре я совершенно отчетливо почувствовал, что его поведение вполне искренне – он заново учился жить и радовался этим своим первым успехам. Потом у него появилась первая публикация, потом книги, и сейчас он член Союза журналистов и Союза писателей СССР. Полярная тема стала делом его жизни.
Всегда ли вопрос о надежности людей решается так однозначно? Увы, утвердительный ответ противоречил бы суровой правде жизни. В одной из экспедиций меня вызвался сопровождать по леднику некто, чьи обязанности были связаны с пребыванием на базе. Там он толстел и решил в маршруте несколько скинуть вес. Попав чуть ли не впервые на ледник, он вполне серьезно заявил, что все разговоры о трещинах – сущий вздор с целью заработать моральный капитал. В первый момент я не поверил собственным ушам, тем более что мы находились в зоне небольших трещин, не представлявших опасности.
– Сделайте шаг назад, – сказал я ему.
Мой напарник чуть не по пояс погрузился в снег, так что его полушубок собрался в виде балетной пачки. Выбравшись, он объявил провал чистой случайностью, и мне еще дважды пришлось преподать ему урок полевой практики...
Увы, наука не пошла впрок этому человеку. В основе мировоззрения моего спутника была его собственная персона – ловушка, пострашнее любой трещины. На ледниках его пребывание оказалось случайным эпизодом, и сам случай запомнился мне как исключительный...
Вообще же среди гляциологов можно выделить маршрутников, стационарщиков и теоретиков. Вся условность такого деления видна на следующем примере: один из наиболее результативных маршрутов был задуман и выполнен в 1963 году к верховьям ледника Медвежий (Памир) А. Б. Казанским, сугубо теоретиком по складу характера.
В сравнительно небольшом научном подразделении Шпицбергенской экспедиции 1965-1967 годов группы маршрутников и станционарщиков сформировались с самого начала вполне четко. Поскольку и маршрутник, и стационарщик одинаково болеют за порученное им дело, они не прочь порой подчеркнуть свое место в науке, хотя давно сама жизнь показала, что одинаково нужны и те и другие... Маршрутник при этом чаще обращается к традициям, стационарщик – к жесткой системе цифровых оценок (порой забывая, что его оппонент уже давно гармонию природы постигает посредством алгебры количественных показателей).
Мои товарищи по Шпицбергенской экспедиции Е. М. Зингер и Л. С. Троицкий, кстати совершенно несхожие по характеру, – представители этих двух категорий. В период нашей полевой деятельности различия в характере проявляются в полной мере. Е. М. Зингер энергичен при сборах, особенно в начале и в конце экспедиции, а также в начале полевой работы, когда каждый отряд буквально надо выталкивать в поле, оперативно решая массу проблем. В это время он берет основные заботы на себя, сберегая наши силы для «поля». Наконец все отряды «разогнаны» по местам в соответствии с планом работ. Евгений Максимович может передохнуть, а для Л. С. Троицкого начинается полевая страда. Несмотря на различие характеров, «руководящий тандем» Шпицбергенской экспедиции успешно работал прежде всего благодаря общей черте – преданности делу.
Очень нужна дружба и понимание людей и в экспедиции в Арктике, и просто в жизни. И еще общая черта этих совершенно разных в нашей науке гляциологов – жизнерадостность и оптимизм, который проявляется у каждого по-своему. Случайность? Едва ли...
