Экспедиция в Центральные Каракумы
Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский
Э. М. Мурзаев
Экспедиция в Центральные Каракумы
Центрально-каракумский географический отряд Туркменской комплексной экспедиции Академии Наук СССР в составе: С. Ю. Геллера, Э. М. Мурзаева (географы), С. С. Ненецкого, Г. 3. Тищенко, Е. Д. Заклинской (геофизики), Л. Е. Родина, Е. А. Шингаревой (геоботаники), Б. А. Петрушевского (геолог) и 16 чел. обслуживающего персонала.
В Кизыл-Арвате мы оставили железную дорогу, и наш отряд вышел в далекий путь, держа курс на север.
Огромный караван растянулся метров на 250 — 300. Сорок пять верблюдов несли около 8 тонн разного экспедиционного груза, продовольствия и воды. Своим водяным запасом мы могли бы напоить сразу сотню лошадей.
Нам предстоял большой путь, с громадным количеством больших и малых «петель». До Хорезма предстояло провести в песках 2 месяца, без всякой связи с продовольственными базами и людьми. Мы были в полной неизвестности, встретим ли в пути колодцы и где именно. Поэтому учитывались все потребности большого и разнообразного экспедиционного хозяйства. Покачивались на верблюжьих спинах ящики с консервами, мешки с крупами, мукой и ячменем. На лучших и наиболее смирных животных везли крепко увязанный сложный инструментарий астрономов и геофизиков. Первые два дня шествие замыкала небольшая отара в 10 голов овец, которых ожидала прирезка на ближайшей дневке; из их мяса изготовлялись особым местным способом консервированная «каурма». Месяцы изнурительного зноя не могут испортить хорошо приготовленной каурмы, заменяющей свежее мясо в однообразном экспедиционном столе.
Туркменской экспедицией 1934 г. было покрыто большое количество маршрутов по Каракумам. В частности, Заунгузский отряд (См. наш очерк «На автомобилях по Каракумам». Сборник «Экспедиции Академии Наук СССР.1934 г.». Изд-во Академии Наук СССР. 1935, стр. 320 — 329) занимался исследованием самой неизвестной и отдаленной части Каракумов — Заунгузья. Последние «белые пятна» Туркмении оставались не закрашенными окнами на картах. Поэтому работы Заунгузского отряда 1934 г. и центрально-каракумского отряда 1935 г. преследовали одну и ту же цель: комплексное географическое исследование оставшихся белых пятен и их, по возможности, детальную расшифровку.
В программу отряда входило: определение астрономических пунктов, на основе которых можно будет составлять карты пройденных районов; гравиметрические наблюдения, дающие представления о глубинной структуре и тектонике пустыни, в настоящее время закрытой сверху многометровым слоем песка; геологические исследования, глазомерная съемка и определение абсолютных высот; геоботанические работы, столь необходимые для выяснения здешних кормовых ресурсов и разрешения теоретических вопросов о происхождении каракумской растительности.
Схема маршрутов центрального Каракумского отряда Туркменской комплексной экспедиции
Разделившись на небольшие партии, наш отряд двигался на север, делая петли к западу и востоку от основной линии г. Кизыл-Арват — колодец Бала-Ишем Узбойский, колодец Орто-Кую, колодец Пишке-Ташауз. Целиком отряд собирался только на узловых колодцах, как было заранее условлено.
На одном из таких узловых колодцев Бала-Кую воды не оказалось. Утром подошла одна партия, к обеду — вторая, к вечеру ждали третью. Верблюды не были поены двое суток. Стояли знойные августовские дни, когда пески приобретают большую подвижность. Горячий песок обжигает лицо и тело. Губы пухнут и трескаются. В трещинах выступает кровь. Язык во рту делается как бы чужим и лишним. Очистка колодцев ни к чему не привела. Достали два ведра отвратительной воды, лошади ее не пили. Пришлось поить их остатками воды из бочек. Идти назад нельзя. Обойти близлежащие колодцы в поисках воды? Но самый близкий — Куртыш давно засыпан. Остальные далеко, — целый верблюжий переход. Решили идти вперед. Еще сутки верблюды потерпят, ведь недаром славятся они, как «корабли пустыни».
Следующий колодец Бала-Ишем оказался с водой, хотя солоноватой и отдающей крепким запахом сероводорода. Вся вода в колодце была сразу выпита животными. Колодец пришлось чистить и углублять, поднимая из него наверх десятки ведер вонючей грязи, прежде чем появилась вода. Это было первым предостережением относительно трудностей, предстоящих при нашей борьбе за воду, за движение вперед.
Водный вопрос для работников пустынь стоял всегда очень остро. Теперь же, в результате бывшего басмаческого хозяйничанья, большинство из колодцев оказались засыпанными и обвалившимися. Приходилось тратить много времени и сил на изыскание воды и на отрывание колодцев.
Этот тяжелый труд добросовестно разделяли все научные сотрудники и рабочие отряда, одинаково заинтересованные в наступлении минуты, когда вязкая глина и песок уступят место желанной воде.
Прекрасными помощниками оказались рабочие-туркмены, считавшие дело отрядов своим делом и горевшие желанием сделать всю работу лучше и быстрее. Когда мы занялись отрыванием колодцев, то у рабочих появилась значительная дополнительная нагрузка. Однако все они единодушно отказались от особой оплаты за эту трудную и большую работу, объясняя свой отказ тем, что интересы у нас общие и что воду из колодца они так же будут пить, как и «товарищи инженеры».
Надолго останется в памяти, как мы отрывали колодец Пишке. В жаркий день наша партия подошла к этому колодцу, который по нашим планам должен был стать узловой базой работ отряда на целый месяц. Недалеко от колодца (кстати сказать, единственного в радиусе 70 — 75 км) находились интересующие нас места: плато, загадочные котловины Эшек-Анкрен-Кыр и останцовый Пишкинский район. Отсюда радиусами и петлями намечался ряд маршрутов. Сюда должны были стягиваться все партии нашего отряда, и у всех, по нашим подсчетам, вода должна быть на исходе. Посланная разведка сделала в один день 92 км по пескам и глинистой пустыне и вернулась с печальной вестью: колодец Пишке был пуст.
При царизме этот колодец был стоянкой влиятельного туркменского Джунаид-Хана, враждовавшего с хивинским ханом. Последнего властителя Хорезма, хана Асфендира, по приказу Джунаида убили восставшие туркмены. После революции Джунаид-Хан стал главарем одной из самых жестоких и сильных басмаческих банд в Каракумах, до 1927 г. наводившей ужас на все население песков и окраин Хорезмского оазиса.
Основная часть работ нашего отряда намечалась, как уже упомянуто, именно здесь, в районе Пишке. Кроме того, отсутствие воды в этом колодце могло привести к краху остальные партии отряда, не подозревавшие об отсутствии воды. Решено было идти к колодцу и отрывать его, даже если на это понадобится 2 — 3 дня. Мы отослали основную часть каравана и лошадей к последнему по пути колодцу, а шесть человек с небольшим количеством верблюдов отправились к Пишке. Был объявлен аврал. Туркмены свили толстый тройной канат, устроили блок, и я стал медленно спускаться в темную прохладу колодца. Поскрипывает блок. Слышны ободряющие возгласы. Наверху, в голубом окне колодца видно озабоченное лицо проводника-туркмена.
Любопытно и немного жутко медленно опускаться в глубокий, старый колодец в пустыне. Перед глазами проходит плетеное крепление, снизу подступают темнота и прохлада. После яркого света глаза плохо различают детали стен и дна. Ноги упираются во что-то мягкое и податливое.
Невольно появляются опасения: а вдруг завалится сейчас этот древний колодец или сдадут его старые крепления! Тогда песчаный грунт ворвется в колодец, как врывается вода в пробоину парохода, песок наберется в рот, уши, глаза, и этот 18-метровый колодец станет могилой для разведчика.
Наверху слышно скрипение блока. Это спускается наш работник, вечно улыбающийся молодой туркмен. Мрачные мысли быстро исчезают из головы.
Через несколько минут в больших туркменских шерстяных мешках — чувалах поднимают наверх песок, саксаул, железные бидоны. Все это было наспех набросано сюда отступавшими басмачами, чтобы скорее испортить колодец. Их расчет оказался правильным. Бидоны проржавели, плотно всосались в вязкий грунт, и больших трудов стоило их оттуда вытащить. Руки оказались изрезанными во многих местах и сильно ныли. Кожа на пальцах стянулась и трескалась.
Подняли 16 больших железных бидонов, с трудом отрывая их от песка и ила. Скрипел блок. Беспрерывно ходил верблюд по одному и тому же отрезку, вытягивая на поверхность грузные 7-пудовые мешки с мокрым песком и грязью.
Проходили часы. Солнце клонилось к западу. Блок продолжал скрипеть, выбрасывая новые и новые мешки все более сырого, увлажненного песка и жидкой грязи. Казалось, нет конца леску, грязи, бидонам, тряпкам, стволам саксаула. Кругом колодца стояли кольцом верблюды, пристально смотрели на нашу работу своими печальными глазами, подолгу нюхая мокрую грязь. Они не пили уже три жарких каракумских дня.
На следующий день заброшенный старый колодец Джунаид-Хана был полностью очищен и дал воду нашей экспедиции. Остальные партии могли спокойно подходить к условленному месту встречи. База была оборудована.
Район колодца Пишке считается одним из самых неисследованных участков в Каракумах. На запад от него большое количество экспедиций посетило старое русло Узбоя и Сарыкамышскую котловину. В начале XIX столетия на севере от Пишке побывал известный каракумский исследователь А. М. Коншин, а в 1914 и 1915 гг. работал акад. А. Д. Архангельский, который доходил до самого Пишке. На востоке быстрым темпом прошел К. А. Димо, впервые обнаруживший огромные впадины и небольшое плато Эшек-Анкрен-Кыр (в переводе: «где осел завопил») и кратко описавший их. Через район наших работ прошел в 1881 г. поручик Калитин из Геок-Тепе в Хиву через колодцы Шиих и Лайлы, для военной рекогносцировки только что завоеванного царизмом края. Судя по описаниям Калягина, район его маршрута был тогда густо заселен, а в колодцах Лайлы была хорошая пресная вода. Но из наших проводников никто уже не помнил времени, когда лайлинские колодцы действовали, хотя на прекрасном, твердом и огромном такыре были отчетливо видны канавки для сбора воды.
В этом районе нашим отрядом впервые были проведены детальные геологические и геоботанические работы, определены три астрономических пункта большой точности и восемь экспедиционных пунктов, заложена густая сеть гравитационных пунктов.
Весь Пишкинский район очень интересен, в связи с большим разнообразием пустынных ландшафтов, припудренных перевеянными песками, и многочисленных останцов. На этом участке наблюдается стык пород усть-уртской толщи (миоцен) с выходами в нижних частях разрезов палеогена, песчаников немой заунгузской свиты предположительно относящихся к концу миоцена и всего плиоцена озерных сарыкамышских отложений и современных песчаных образований. Таким образом в создании и формировании современного ландшафта в этом районе активное участие принимали континентальные отложения, осадки и деятельность моря, озерные накопления, ветер, а также многочисленные водные потоки. Сухие русла древних рек, в изобилии пересекающие Пишкинский район от Эшек-Анкрен-Кыра, Яныджа-Кыра к Канга-кыру и по Припишкинской песчаной равнине, говорят о том, что здесь была сильно развита речная деятельность. Густая гидрографическая сеть великолепно сохранилась и по сей день. Особенно ясно русло, огибающее останцовую возвышенность Канга-Кыр с юга и юго-востока. Относительная глубина этого русла достигает 22 м. Берега — крутые и резко выраженные, склоны имеют 50 — 60° падения. На западе под Канга-Кыром русло это, расширяясь, образует широкую котловину, на склонах которой ясно видны три яруса террас.
Итак, в районе колодца Пишке мы имеем любопытнейший район, пустыни, по своему разнообразию и неожиданным ландшафтам (например, густая речная сеть в районе, где сохранился только один колодец на окружность радиусом в 75 км) полностью оправдывающий характеристику пустыни, как «страны контрастов всякого рода».
Как образовались разнообразные формы песков? Какие факторы привели пески к формам барханным, грядовым, бугристым? Как возникли большие, глубокие котловины в песках, гладкие глинистые такыры, поражающие своими твердыми паркетными днищами, пухлые солончаки, обрывистые стены останцовых плато и больших возвышенностей? Какова морфология подстилающей материнской поверхности, на которой многометровым слоем расположился песок? Наконец, откуда самый песок в таком изобилии?
Однообразие пустыни только кажущееся. Стоит лишь внимательно приглядеться к деталям, и огромный ворох вопросов станет перед исследователем. Решать эти вопросы совсем не легко, так как современная поверхность сильно изменилась вследствие работы ветра, дождя, резких колебаний температуры, деятельности человека и т. д.
Формы песков объясняются направлением господствующих ветров. Но почему они так разнообразны на небольшой сравнительно территории? В последнее время некоторые авторы объясняют происхождение наиболее распространенных грядовых форм песков деятельностью текущей воды, — колоссальных и многочисленных водных потоков, отлагающих гряды песков, подобных речным дюнам в дельтах крупных рек, например, Волги.
Происхождение самой пустыни объяснялось по-разному: некоторые старые исследователи утверждали, что Каракумы не что иное, как дно большого моря. Поверхность этого дна позже была переработана метеорологическими факторами, в особенности ветром. Сейчас образование этой огромной массы песков связывают с деятельностью рек (в первую очередь р. Аму-Дарьи), выносящих с окружающих колоссальных горных систем Тянь-Шаня, Памира, Паропамиза и Копетдага массы песка и отлагающих его в своих низовьях. Таким образом современные Каракумы нужно рассматривать как древнюю дельту рек Аму-Дарьи, Мургаба, Теджена и других меньших рек, стекающих с Копетдага и теряющихся в песках. Эта точка зрения получила в последнее время наибольшее признание.
На другие вопросы современная наука все еще не дает точных и исчерпывающих ответов.
Из Хорезма маршрут нашего отряда лежал через Каракумы по прямой линии от г. Хивы до г. Мерва. На всем пути от Хивы до мервских колхозных скотоводческих ферм, на расстоянии 500 км, мы пользовались водой только в двух пунктах. Эти пункты были колодцами, причем последний был расположен в местности, которая должна была изобиловать дикими свиньями. Действительно, у последнего колодца нами были замечены свежие следы диких кабанов. Здесь, как и в первой половине маршрута до Хивы, мы не встретили ни одного человека.
Благодаря холодной осенней погоде, пасмурному ноябрьскому небу, наши животные чувствовали себя хорошо, несмотря на то, что на переходе Ходжольж — Тезе-казан поить верблюдов пришлось только на шестые сутки.
Маршрут меридионально пересекал пустыню по старой дороге Мерв — Хива, по которой ходили некогда огромные торговые караваны, поддерживавшие связь Хорезма с Ираном, Индией и Палестиной. Этим же путем шли и многочисленные мусульманские фанатики на поколение «святым местам».
Сейчас по этой большой дороге идет наша экспедиция по следам нескольких автомобилей, прошедших здесь год-два, а может быть, и пять лет назад. Широкие следы грузовых машин Горьковского завода им. Молотова сопровождают нас до самого древнего оазиса, где последующие многочисленные следы овец и верблюдов перекрыли широкие колеи, сохранившиеся от автомобильных шин.
Длинными холодными вечерами, когда в пустыне чувствуешь себя особенно одиноко, центром отряда становится наш жаркий костер, высоким пламенем освещавший круг загорелых и небритых лиц. Работники экспедиции делились своими радостями и огорчениями за минувший день. Гравиметристы не могли поймать радиосигналы Бордо, но отлично приняли Москву и громкий Регби; у астронома разошлись цапфы универсального инструмента, и весь вечер ушел на их регулировку. Горячо спорили о происхождении грядовых песков, о роли воды в пустыне и т. д.
Рабочих-туркмен, людей песков, очень интересует жизнь большого города, движение трамваев, поездов, строительство многоэтажных домов, фабрик и заводов. Каких размеров Москва? Объясняешь, что нужно 40 таких городов, как Ашхабад, чтобы получилась одна Москва.
Быть может, этот очерк — последний, имеющий право носить название: по «белым пятнам» Центральных Каракумов. Работами нашей и других экспедиций последних лет эти «белые пятна» покрылись на карте разными красками. Всюду в пустыне побывали экспедиционные работники. Десяток лет ушел на изучение песков. Собран большой фактический материал.
Настанет пора освоения пустыни, и недаром колхозы Кизыл-Арвата, Казанджика, Мерва, Теджена и других районов Туркмении все дальше и дальше уходят в пустыню, на лучшие и нетронутые пастбища, создавая там в центральных пустынных районах скотоводческие колхозные фермы. Перед научно-исследовательскими работниками и инженерами стоят огромные задачи по орошению безводных пространств, по полному освоению пустыни для нужд быстро растущего колхозного животноводства и все расширяющегося хлопкового хозяйства Туркмении. Это будет большая работа, и кто в ней примет участие, должен почувствовать себя гордым и счастливым.
Б. А. Петрушевский
Экспедиция по изучению района Ишак-Анкрен-Кыра
в Центральных Каракумах
За длинным зеленым столом в одной из зал Академии Наук сидят участники Туркменской экспедиции. У географической карты, большая часть которой занята желтым цветом песков, акад. А. Д. Архангельский излагает задачи экспедиции.
— Одной из важнейших проблем работ этого года я считаю изучение района Ишак-Анкрен-Кыра в Центральных Каракумах; двадцать лет назад здесь прошла экспедиция Димо, но ее материалы чересчур отрывочные. Мы не знаем строения этого района, мы не знаем, что за впадины обнаружил здесь Димо. А ведь их дно находится на 50 — 60 м ниже уровня океана: это (Самые глубокие впадины в Каракумах. Происхождение их пока совершенно загадочно. Ишак-Анкрен-Кыр — промежуточное звено между Мангышлаком и северо-западной частью собственно Средней Азии. Этот район, несмотря на всю его труднодоступность, должна была обследовать экспедиция.
Семь дней в поезде, — и мы в Ашхабаде. Жарко. От асфальта на тротуарах расползаются черные мягкие потоки. У киосков с морсом толпятся люди. Днем на улице пустынно, оживление начинается лишь вечером, когда солнце спустится за серый скалистый кряж Копетдага. Мы выезжаем в Кызыл-Арват, начальный пункт маршрута. Районные власти уже предупреждены о нашей экспедиции, и с их помощью быстро заканчиваются последние приготовления. Заключены договоры с колхозами о найме верблюдов, куплены лошади, можно трогаться. 20 августа после обеда наш караван выходит в пески. Сорок верблюдов, связанных гуськом по 5 — 6 голов, растягиваются чуть ли не на полкилометра. Из окон домов высовываются удивленные жители. Ребятишки провожают нас до окраины города. Мы едем, изредка оглядываясь на все уменьшающиеся дома. Впереди уже маячат силуэты песков. Где-то там Ишак-Анкрен-Кыр. Сколько времени мы не увидим газет?
Походная жизнь быстро вступает в свои права. У каждого из нас свои обязанности: ботаники собирают растения, географ вычерчивает маршрут и ведет зарисовки рельефа, геолог наблюдает состав и строение залегающих по пути пород. Ночью астроном определяет широту и долготу стоянки, геодезисты занимаются измерениями: их приборы наиболее сложны и требуют осторожного навьючивания верблюда. Туркмены зовут их «яман-машина».
У карававцев-туркменов своя работа: вьючить и развьючивать верблюдов, наливать в бочки воду, следить за вьюками в пути. Вечером главное действующее лицо — повар Курбан-Кули: он долго возится у казана на костре, помешивает ложкой, пробует и потом, радостно улыбаясь, стучит молотком по ложке, кричит: «Плов готовый!»
Мы давно вышли из культурной полосы, последняя животноводческая ферма осталась далеко позади. Кругом — безлюдная пустыня.
Каракумы, однако, не море сыпучих барханных песков, как думают многие: пески образуют правильно ориентированные гряды, разделенные довольно глубокими (до 20 — 30 м) и широкими понижениями. Повсюду — заросли саксаула, кандыма и других кустарников, а также трава, успевшая давно выгореть и засохнуть. Но даже этого слабого растительного покрова достаточно, чтобы помешать ветру свободно перевевать пески.
Мы двигаемся все дальше на север. Чем ближе становится Ишак-Анкрен-Кыр, тем заманчивее он кажется. Что за впадины нашел там Димо? Почему они такие глубокие? Не выходят ли на их дне смятые в складки слои древних отложений? Нет ли каких-нибудь полезных ископаемых?
Начальник отряда С. Ю. Геллер давно ездит по Каракумам. Два раза пытался он проникнуть на Ишак-Анкрен-Кыр, но неудачно: первый раз помешали басмачи, разбойничавшие в песках; в прошлом году из-за поломки автомашин отряд так задержался, что пускаться в далекий и трудный маршрут было уже поздно.
Вот и долгожданный колодец — последний перед целью нашего маршрута.
Через два дня наш отряд разделяется: часть идет в большой кольцевой маршрут, а мы с ботаником Л. Е. Родиным — прямо на Ишак-Анкрен-Кыр. Снова пески, саксаул, качающийся по ветру, да узорные следы ящериц. Тропа лезет вверх по отлогому склону, и перед нами во все стороны расстилается гладкая равнина, на которой кое-где вдали бегают два смерчика.
— Куда идти?
— Давай прямо, обязательно наткнемся на впадину!
Час, два, три. Все та же равнина, залитая солнцем, унылая, однообразная, с пригорюнившимися кое-где холмиками. Ашер (старший рабочий) качается на верблюде и убаюкивает себя песней.
Где же впадина?
Но вот вдали, километрах в десяти, показываются какие-то уступчики, они дрожат и колышутся в горячем воздухе, иногда исчезают совсем.
Нет сомнения, — это обрыв. Значит, впадина близка. Вечереет, и мы останавливаемся. Утром, чуть свет, садимся на лошадей и едем рысью, оставив караван на месте. Ближе, ближе. Это не обрыв, это — высоты, покрытые песками, довольно круто наклоненные к нам; основания склона не видно, мешает равнина. Неожиданно открывается впадина; в 200 — 300 м от нас степь обрывается крутым уступом в 120 — 130 м высотой.
Мы бросаем лошадей и бежим к краю. Впадина тянется километров на 30; вправо она идет прямо на запад, у наших ног она сильно и плавно изгибается к югу, образуя широкую излучину, и дальше идет почти меридионально. В крутом ее склоне видны, как в разрезанном слоеном пироге, пласты различных пород: наверху — белые мергеля и гипсы с твердыми прослоями известняков, с выдающимися маленькими карнизами; ниже — зеленые глины с сияющим на солнце гипсом, еще ниже — какие-то белые породы с ярко-красной полосой — лентой, окаймляющей основания обрыва.
Обрыв изрезан многочисленными овражками и ложбинами, по которым весной во впадину набегает вода. Целые участки обрыва сползли вниз, нагромоздившись друг на друга рядом уступов, в которых перемешались все породы: зеленые, белые, красные. Далеко на западе обрыв плавно изгибается, словно широкий амфитеатр, и крутым уступом замыкает впадину. Он тянется по противоположному ее склону километров 8 — 9, потом становится все более пологим и перекрывается песками, из-под которых нигде уже не видно древних пород.
На этом пологом склоне пески образуют гряды, которые издали кажутся нам песчаной рябью.
Дно впадины ровное, плоское, занято белым шором или такыром: сверху не разобрать.
Мы сидим и смотрим в бинокли. Вот у основания обрыва далеко движется черная точка. Это бежит джейран.
— Как думаешь, какова ширина впадины?
— Да по низу обрыва километра 3, а от верха его и вот до тех высот, где пологий склон переходит в равнину, то и все 6 будет, если не больше.
Едем на восток. Да, Димо не ошибся: вскоре перед нами открывается вторая впадина. Как и у первой, у нее один склон крутой, другой — пологий, покрытый песками. Но вторая впадина менее эффектна, нигде не видно таких амфитеатров, как по западному окончанию первой впадины, да и обрывы здесь не такие крутые.
Возвращаемся к лагерю. Палатка белеет на желтой равнине и видна издали.
Все следующие дни мы работаем на впадинах, передвигая лагерь с места на место. Время от времени Шиих-Мурат уходит с караваном на Пишке поить верблюдов, наливает запас воды в бочки; вода успела уже отстояться, стала чище и пахнет меньше.
Мы с удовольствием пробираемся по крутым склонам; за предыдущий месяц надоели равнины и бесконечные гряды песков. По мере того, как мы опускаемся, стрелка анероида все дальше уползает от своего привычного места. Чем ниже, тем становится жарче и душнее; от белых склонов так и пышет, затихает оставшийся наверху ветер, и подлые маленькие мухи безбоязненно лезут в глаза, нос и рот.
Дно впадины сухое, занято шором; верхний слой его, сложенный трухлявой глиной, пухлый: нога в него проваливается выше щиколотки. Долго идти по нему трудно, как по рыхлой снежной целине. Вот, наконец, стрелка анероида остановилась. 180 м глубины. Это самая глубокая часть впадины; обычно же глубина меньше — 150 — 160 м.
С сожалением убеждаемся, что никаких полезных ископаемых здесь нет. Везде на склонах в изобилии валяются крупные, до полуметра длиной, кристаллы гипса, сияющие в лучах солнца. Но Ишак-Анкрен-Кыр слишком далек от населенных мест, чтобы этот гипс мог иметь какое-нибудь практическое применение.
С удовольствием определяем, что нижние белые глины и мергеля с красным прослоем до настоящего времени не были известны в Каракумах и никем не описаны. Изредка в них попадаются большие, в 2 — 3 сантиметра, зубы акул. Вечером я их показываю Ашеру, рассказываю на русско-казахско-туркменском «наречии», что когда-то, очень давно, здесь было море, в нем жили рыбы (балык), от которых остались только эти зубы.
Ашер говорит: «пой-пой» и осторожно пробует пальцем заостренный край зуба.
Поужинав, начинаем беседовать на тему о происхождении впадин; у Л. Е. Родина одна точка зрения, у меня другая, мы спорим и не можем сговориться. Нас слушают звезды и сопящие верблюды. Впадина лежит у наших ног, глубокая, в смутной дымке, и временами кажется, что сидишь на высоком нагорном берегу большой реки, плавно изгибающейся и несущей свои воды куда-то далеко, далеко. Прислушиваешься, но все тихо, только где-то вдали кричит сова.
Наступает день, когда съемка впадин закончена, образцы всех пород взяты, мешочки наполнены семенами растений. Надо ехать на Пишке для соединения с другим отрядом, потом в Хиву и домой. Мы привыкли к впадинам и своеобразной красоте их обрывов, многое остается еще неясным, и мы долго оглядываемся назад.
Как же образовались эти глубокие впадины, дно которых находится на 60 — 70 м ниже уровня моря? Решить этот вопрос нелегко, и мы много спорим, пока не приходим к общему мнению. Когда-то, очень давно, когда еще не было Каракумской пустыни, в более влажную эпоху, на месте этих впадин располагалась река. Она промыла себе русло в верхних мергелях и гипсах и текла куда-то на север, в Сарыкамышскую котловину. Затем наступил период более сухой, чем теперешний; реки, в том числе и наша, высохли, началась интенсивная деятельность ветра. Она продолжалась очень долгое время, целые тысячелетия. Прежнее русло реки было раздуто, переуглублено, и в нем образовались две разобщенные замкнутые впадины. Общая руслоподобная форма их говорит о том, что некогда здесь текла река. Потом климат стал опять немного более влажным, деятельность ветра уменьшилась, углубление впадин прекратилось. Пройдут еще тысячелетия, и на месте этих впадин, может быть, образуются глубокие голубые озера.
П. С. Макеев
Экспедиция по юго-восточным Каракумам
В состав отряда входили П. С. Макеев и Г. И. Варламов.
После 10-летней работы экспедиций Академии Наук в Каракумах было решено составить обобщающее физико-географическое описание этой местности. Выполнение этой задачи было возложено на Туркменскую комплексную экспедицию, в состав которой входил и наш восточно-каракумский отряд.
Его ближайшей целью было составление физико-географического описания так называемых низменных Каракумов, т. е. той их части, которая расположена к югу от впадины Унгуза, тянущейся от р. Аму-Дарьи до сухого русла Западного Узбоя.
Помимо этого, одной из задач нашего отряда являлось собрать дополнительный материал по юго-восточным Каракумам, — району, который экспедиции Академии Наук СССР до этого не посещали.
Отряд окончательно сформировался в г. Мерве, в составе двух научных работников, проводника, переводчика (оба из гор. Иолотань) и двух рабочих-верблюдчиков, с караваном из 2 лошадей и 10 верблюдов.
Был намечен следующий рабочий маршрут: от Мерва по культурной полосе долины р. Мургаб дойти до плотины Султан-Бент. Отсюда двинуться в «пески» по направлению к г. Керми (на р. Аму-Дарье), рассчитывая на использование воды в тех колодцах, которые должны были встречаться по пути. Эти колодцы были намечены как опорные, потому что, по имевшимся у нас сведениям, только в них мы могли наверняка найти воду.
Первого сентября в 1 час дня при 38° жаркой погоде отряд выступил от плотины Султан-Бент в «пески», забрав в бочки 90 ведер воды из р. Мургаб. Только поздно вечером 2 сентября мы прибыли на первый колодец (Если бы в этот колодец опустить Исаакиевский собор (в Ленинграде), то над устьем колодца виднелась бы только часть креста, а если опустить в этот колодец колокольню Ивана Великого (в Кремле), то нужно было бы до креста спускаться по колодцу еще на протяжении 26 м.), где весь следующий день был потрачен на водопой верблюдов и лошадей и пополнение запаса воды в бочки.
Этот колодец имеет такую значительную глубину, что воду из него можно достать только на блоке при помощи верблюжьей тяги.
От первого колодца мы решили сделать маршрут на юг, к другому колодцу, глубина которого еще больше. Выступив от первого колодца (по тропе, не обозначенной на картах), мы через два дня к вечеру подошли к тропе, пересекавшей нашу и уходившей почти на восток.
Схема маршрутов восточно-каракумского отряда Туркменской экспедиции
По нашим расчетам, это была тропа, ведущая ко второму колодцу, от которого мы находились в 12 — 15 км. Но наш проводник горячо опротестовал предложение идти по этой тропе, уверяя, что интересующий нас колодец находится в 4 — 6 км на тропе, по которой мы шли. Далее, проводник уверял, что в 20 км от упомянутого колодца на этой же тропе находится еще один колодец, где обязательно есть вода. Зная, что карты не всегда соответствуют действительности, я уступил проводнику, но предупредил, что в случае, если он окажется неправ, вся ответственность падет на него (Позже выяснилось, что я был прав: указанная мной тропа действительно шла на колодец).
На другой день мы прошли около 30 км, но никаких колодцев нигде не встретили.
Положение создалось очень трудное. Несмотря на сильную жару, мы не поили верблюдов уже двое суток (В первый день, когда вышли с колодца, мы дали каждому верблюду по 3 ведра, чтобы облегчить груз и тем быстрее двигаться), а запаса воды в бочках могло хватить только еще на один день. Вернуться к покинутому колодцу (мы отошли от него 100 км) было очень рискованно, так что пришлось попытаться все же найти тот колодец или какой-нибудь другой, поскольку по картам в районе «кыров» («Кырами» туркмены называют плотный, обычно щебнистый грунт) (холмы Кара-Биля) показано много колодцев.
Седьмого сентября утром мы вступили в кыры. Они резко выделялись на фоне подступавших к ним песков благодаря почти полному отсутствию кустарников, обычно придающих пескам более темную окраску.
Около 12 часов дня в широкой долине меж гряд мы заметили кирпичный бассейн у колодца.
Трудно передать восторг, который охватил всех нас; даже верблюды, казалось, прибавили шагу.
Но когда мы подошли к колодцу, (Проводник назвал его «Алтмыш-Кулач», что значит 60 кулач (кулач — мера длины, равная размаху рук взрослого человека, — около 1.65 м). Следовательно, глубина этого колодца около 100 м, так что нечего было и пытаться его откопать), радостное настроение сменилось грустным: колодец оказался заваленным. Через час мы подошли к другому колодцу, но и тот обвалился.
У этого колодца мы натолкнулись на еще более неприятное открытие. Оказалось, что тропа терялась, и дальше шли только автомобильные колеи. Проводник уверял, что автоколеи шли к двум колодцам, расположенным один за другим (Как позже нам удалось выяснить, проводник частично ошибался — колеи шли к одному из указанных им колодцев). Пройдя по автоколеям около 4 км и увидев, что они идут на восток, где мы могли встретить только один колодец (не ближе чем в 60 — 70 км), я остановил отряд.
Определив на карте, на основании нашей маршрутной съемки, место нашей остановки (Для этого района у нас была только очень примитивная карта в масштабе 1 : 1000 000), я выяснил, что мы находимся где-то недалеко от высоких бугров Яхбиль и Кызыл-Джагра. На мой вопрос проводнику, знает ли он точно местонахождение этих бугров и может ли он быстро провести нас к ближайшему из них, он ответил, что точно знает бугор Кызыл-Джагра, который находится в 4 км от нас. Мы остановились ночевать на указанном им бугре и израсходовали здесь последние запасы воды. Утром, определив по карте прямое направление на ближайший колодец, я приказал двигаться как можно быстрее, с расчетом придти туда на другой день к полудню.
Спустившись с бугра, я не нашел большой тропы, которая согласно карте должна была проходить у южной его подошвы. Это обстоятельство заставило меня усомниться в том, что бугор, на котором мы ночевали, есть действительно Кызыл-Джагра; но так как мы нашли тропу со свежими следами ишаков, верблюда и людей и тропа эта шла в нужном нам направлении, я не стал задерживать караван. Выехав вперед каравана, я, спустя часа четыре, увидел на тропе кирпич, — явный признак близкого расположения колодца. Вскоре стала попадаться верблюжья колючка (по местному «янтак»), которая обычно растет в «песках» лишь у колодцев.
Спугнув стадо быстроногих джейранов и поднявшись на бугор, я увидел на дне громадной котловины колодец и разбросанные вокруг него развалины кирпичных построек.
Первым делом надо было определить, есть ли вода. Для этого в отверстие колодца бросили обломок кирпича; через секунду послышался резкий свист, происходивший от рассекания воздуха кирпичом, а через пять секунд до нас долетел глухой звук, словно отдаленный раскат грома. По этому звуку мы могли заключить, что в колодце воды много и что глубина его весьма значительна. Сейчас же сделали дневку и, не теряя минуты, отправились доставать воду. Глубина колодца оказалась значительной на опускание ведер и на их подъем требовалось каждый раз несколько минут.
Доставать воду с этой глубины железным ведром все равно, что носить ее решетом: пока ведро доходит до верха, оно, стучась о кирпичные стенки колодца, не только расплескает всю воду, но и само быстро изомнется. Поэтому обычно воду из колодца достают кожаным ведром, мы же доставали ее тремя, связанными вместе, брезентовыми ведрами. Не успели мы достать из колодца 3 — 4 ведра воды, как верблюды, почуяв воду, все сбежались к колодцу. Отогнать их не было никакой возможности, и пришлось сдоить, дав на первый раз каждому верблюду по 6 ведер.
До позднего вечера весь состав отряда работал у колодца, наливая бочки водой, чтобы утром поить верблюдов уже из бочек (это экономило время). На другой день стали поить верблюдов вдоволь; оказалось, что для этого им потребовалось в среднем еще по 8 ведер воды (Один из наиболее крупных верблюдов, шедший в голове каравана, в два приема выпил 18 ведер воды). Отряд простоял на этом колодце 46 часов, из них много времени потратил на подъем 250 ведер воды.
Утром 10 сентября мы двинулись от этого колодца по направлению к следующему, но тропа, по которой мы шли, стала отклоняться к западу от нужного нам направления. Я обратил на это внимание проводника, но тот опять уверял, что мы идем правильно, причем его поддерживал наш переводчик, немного знавший этот район. Если бы это было так, то по маршруту получалось, что мы ночевали на бугре не Кызыл-Джагра, а Яхбиль, который стоит западнее первого примерно на 35 км. Мы спорили с проводником всю дорогу и, только в дальнейшем точно установили, что ночевали мы в районе бугра Яхбиль. Колодец, который мы искали, лежит среди мелкосопочного рельефа, рассеченного глубокими оврагами. Довольно густой, но низкий травянистый покров, выгоревший за лето, отливал вечерами золотистым блеском, но днем, при ярком освещении солнца, холмы казались голыми и безжизненными. Нас веселили только стада джейранов, которые то-и-дело пересекали нашу тропу. Отсюда мы 13 сентября двинулись к следующему колодцу.
В кырах нам попались два диких осла (кулана), в настоящее время довольно редко встречающиеся.
К намеченному пункту мы пришли 18 сентября, причем по равнине, которая казалась плоской, а в действительности была пересечена буграми, кочками, ямами и долинками, нам пришлось идти более 100 км, пока не добрались до сардобы Рахим.
На многих значительных площадях Каракумов грунтовые воды — соленые и даже горько-соленые. Население в таких местах, чтобы обеспечить себя пресной водой, собирает дождевую и талую воду с гладких глинистых поверхностей в искусственно вырытые ямы. Если яма ничем не огорожена, ее называют «куйма»; если огорожена (обычно глинобитной стеной), ее называют «как»; если же она выложена кирпичом, ее называют «сардоба».
В сардобе может собраться большое количество воды, и она может сохраняться в ней круглый год.
23 сентября мы пришли на сардобу Рахим, почти всю заполненную полужидкой грязью (вода высохла). По имевшимся у нас сведениям, от этой сардобы должны были идти автоколеи прямо на город Керки, но дойдя до одного из шоров Келифского Узбоя, мы их оставили, так как автоколеи резко повернули на юго-запад (т. е. в обратном направлении).
После того как наш проводник подорвал свой авторитет во время поисков колодцев, на разведки троп стал выходить неутомимый переводчик Ата-Мурат. И в данном случае он первым шел через чащу камышей, прокладывая дорогу верблюдам.
Перейдя шор, он сейчас же обнаружил слабо набитую тропу, а через 30 — 40 м увидел и небольшой родничок с прекрасной холодной пресной водой.
Здесь мы сделали полудневку, выпустив верблюдов на необозримые заросли верблюжьей колючки, которая является лучшим для них кормом.
23 сентября отряд двинулся по найденной тропе к культурной полосе р. Аму-Дарьи по тяжелым полусыпучим пескам. Судя по общему рельефу и остаткам растительности, эта полоса полусыпучих песков образовалась благодаря чрезмерному выпасу в ней скота и уничтожению кустарников (на топливо). Более 30 км шли мы по полусыпучим пескам, пока, наконец, далеко на горизонте увидели темную зелень садов культурной полосы. Мы вышли к пос. Омар, расположенному в 35 км к северо-западу от г. Керки, а затем и в самые Керки. Пополнив продовольственные и фуражные запасы и дав отдых людям и животным, 30 сентября переправились через Аму-Дарью и двинулись по ее правому берегу по направлению к Новому Чарджую.
Ближайшая местность, прилегающая к правому берегу р. Аму-дарьи, известна под общим названием песков Сундукли. Но нужно оказать, что собственно песков здесь мало. В основном местность эта представлена высокими буграми и широкими пологими увалами, разделенными замкнутыми котловинами, которые иногда достигают громадных размеров. Одна из таких котловин Матжан-Шур имеет 14 км в длину и 8 км в ширину. Ее почти плоское днище занято соленым, полувысохшим озером, из которого у восточного конца шора добывают соль.
Пройдя по правобережью р. Аму-Дарьи около 360 км, мы вновь переправились через реку и стали в г. Новом Чарджуе. Я был уверен, что мы благополучно пересечем Каракумы от Чарджуя до Мерва (около 250 км) и без проводника, но меня смущала полоса сыпучих песков шириной около 15 — 20 км, в которой вовсе нет троп. Местное население пересекает эту полосу, пользуясь приметными высокими буграми сыпучих песков, которых мы не знали (Чрезвычайно распространенное мнение, что голые пески быстро двигаются, сметая все на своем пути, не соответствует действительности. Крупные скопления сыпучих песков (в виде гряд и барханов) почти неподвижны и сохраняются на месте своего образования, если не сотни, то, по крайней мере, десятки лет).
Первая наша попытка пройти полосу сыпучих песков от пос. Кызам до искомого колодца не увенчалась успехом. Нужно сказать, что еще до выступления мы имели мало шансов найти нужный колодец, так как он стоял в стороне от трапы. Мы пересекли полосу, сплошь покрытую голыми, сыпучими песками, напрямик по компасу, определив нужное нам направление по карте. Но выйдя из сыпучих песков, мы увидели перед собою более или менее ровную местность, темная поверхность которой от растущих на ней кустарников была расписана причудливым светлым узором пятен и полос сыпучих песков. Потерпев неудачу в поисках колодца, мы все же не отказались от попытки итти до Мерва и в поселке Кызым подыскали проводника, у которого мы надеялись найти одну из старых караванных троп, идущих на Мерв.
Наши надежды вполне оправдались. Мы нашли нужную нам тропу и благополучно, основываясь только на карте, прошли через Каракумы оставшиеся 200 км. Около 100 км мы шли по безводному участку, а дальше уже шли через колодцы, содержащие пресную воду. Этот участок доставил нам большое удовольствие растущими здесь крупными (до 3 — 4 м высотою) кустами саксаула. Благодаря ему мы могли в темные ночи жечь большие костры, о которых не могли и мечтать, путешествуя по Карабилю и по правобережью р. Аму-Дарьи. В дальнейшем положение изменилось. Здесь на грядовом рельефе была очень хорошая трава, но зато на некоторых участках не было достаточного количества дров, так как саксаул здесь не растет, а красный семиколенник (местное — «кызыл-кандам») почти истреблен.
Вплоть до 3 ноября погода стояла теплая, даже жаркая, но в ночь на 4 ноября она резко изменилась. Ударил первый мороз, а 5 ноября, когда мы вернулись в Мерв, пошли дожди и изредка выпадал снег. Нам предстояло пройти еще 450 мм по междуречью рек Теджена и Мургаба.
Выступив из г. Мерва 16 ноября, мы двинулись на г. Серакс. Почти весь наш путь проходил по плоской песчано-глинистой равнине, среди которой одиноко маячили небольшие бугры, а к востоку на горизонте тянулась возвышенная полоса песков. Эта равнина бедна кустарниками, плохо здесь и с кормом для лошадей, так как глинистая пустыня богата лишь весенними травами, от которых к осени не осталось и следа. Около 80 км мы не встречали ни одного колодца, но по дороге то-и-дело попадали следы жилищ в виде битого обожженного кирпича.
Дорога, по которой мы шли, с глубокой древности служила одним из основных торговых путей между Мервским оазисом и Ираном (Персией).
По-видимому, основным источником воды для большинства существовавших здесь некогда поселений (главным образом, крепостей и постоялых дворов — рабатов) служила талая и дождевая вода, которую собирали в «каки» и «сардобы». Одна из сардоб, построенная по типу колодца, расположена у подножья большого бугра, сплошь засыпанного битым кирпичом. Должно быть, в древности ближе к Серахсу равнина была заселена более густо и возделывалась, о чем говорят сохранившиеся остатки оросительных каналов, проникающих в пустыню более чем на 50 км от Серахса. Один из таких крупных каналов тянулся вдоль нашей тропы более чем на 15 км, и, по рассказам местных жителей, сравнительно недавно этот канал хотели использовать для орошения, но пущенная по нему вода «вся ушла в землю».
Последнее неудивительно, так как наносы, слагающие песчано-глинистую равнину, содержат в себе много легкорастворимых солей, благодаря чему на поверхности равнины быстро образуются провальные ямки и воронки, поглощающие воду.
Почти под самым Серахсом мы вынуждены были простоять с полдня. Еще с вечера подул сильный ветер, а затем пошел снег вперемежку с дождем. Под лучами выглянувшего через день солнца снег стал быстро таять, всюду зажурчали ручейки и маленькие потоки. Глинистая поверхность настолько размокла, что верблюды, ежеминутно скользя, спотыкаясь и падая, едва могли двигаться. На другой день от снега не было и помину. Полупросохшая почва благодаря морозу стала более удобна для движения, и мы двинулись на Серахс, куда прибыли 21 ноября.
Рядом с теперешним небольшим городком Серахсом громадная площадь занята развалинами древнего Серахса, который уже в X столетии был торговым центром и имел население, равное половине древнего Мерва, в котором в XIII столетии было более миллиона человек.
Выступив из Серахса 22 ноября, мы двинулись к долине р. Мургаб, в район станции Имам-баба, и, войдя вновь в пески, двинулись обратно на Мерв. Весь наш путь шел по грядам, только здесь они, особенно ближе к станции Имам-баба, гораздо выше (до 30 м высотою) и круче, так что тропы делают самые неожиданные петли и зигзаги.
Идти по такому рельефу чрезвычайно утомительно как для людей, так и для животных. Десять суток переваливали мы с гряды на гряду, оставив позади около 250 км. Правда, в этих песках мы не чувствовали недостатка ни в траве, ни в дровах. Чтобы не доставать воды из колодцев, которые здесь имеют большие глубины, мы везли воду в бочках от реки до реки, от Теджена до Мургаба.
Из пройденных нами 1800 км мы проделали 150 км по голым сыпучим пескам, 150 км — по песчано-глинистой равнине, 150 км — по щебнистым грядам, буграм и по шорам правобережья р. Аму-Дарьи, 300 мм — по долинам рек Аму-Дарьи и Мургаба, 200 км — по мелкопересеченной равнине и около 900 км — по грядовым пескам.
Так закончилось наше более чем трехмесячное путешествие по юго-восточным Каракумам. Собранные нами большие материалы дадут возможность пополнить недостающие сведения о Каракумах, систематизировать, а отчасти и проверить громадный материал, собранный на протяжении многих лет различными исследователями, посещавшими пустыню Каракумы.
М. П. Розанов
Зоологическая экспедиция в пустыню
Состав партии: руководитель — зоолог М. П. Розанов, коллектор — препаратор А. П. Будин, переводчик — охотник О. П. Денисов и проводник — туркмен Теке-Мамет.
Из Москвы наша зоологическая партия выехала в июле, а 1 августа выехала из Ашхабада по железной дороге и ночью в тот же день выгрузилась в Теджене. Этот маленький пыльный, лишенный зелени восточный городок, состоящий из серых с плоскими крышами глинобитных домов, расположен в нижнем течении р. Теджена, где река, разбитая веерам арыков, орошает культурные земли оазиса и теряется в глинистых такырах и песках пустыни.
Приехав в Теджен среди темной южной ночи, мы с трудом нашли Дом дехканина и расположились, как и все постояльцы, на земле среди двора. Спать в комнатах не позволяли жара и духота. На следующий день на попутной грузовой машине мы выехали дальше и на рассвете, утомленные и покрытые толстым слоем пыли, прибыли в Серахс.
С первого дня приезда мы начали полевые работы, экскурсируя пешком в ближайщих окрестностях Серахса. Мелких зверьков мы добывали ловушками, выставляя их каждый вечер.
На рассвете мы обходили капканчики и собирали добычу. Утром и вечером стреляли мелких птиц. Днем экскурсировать и коллектировать было невозможно, так как температура в тени часто поднималась до 50° С, а с 10 часов утра обычно поднимался сильный северный или северо-восточный ветер, несущий темные тучи песка и пыли, обжигающий жаром лицо и рот. В дневную жару, особенно при ветре, птицы и зверьки прятались, и добыть их становилось трудно. Кроме того, добытые в жаркий день животные так быстро разлагались, что в течение получаса или часа после смерти приходили в полную негодность для препарирования.
Обследовав ближайшие окрестности Серахса, мы организовали более отдаленную экскурсию вниз по Теджену для изучения тугайных зарослей.
Для экскурсии в тугаи, по совету местных охотников, мы наметили район в окрестностях Старого Аул-Ата, расположенного в 25 км на север от Серахса. Здесь Теджен течет зигзагами, прижимаясь руслом то к правому, то к левому берегу долины и прорезывая свою старую глинистую террасу, на которой расположены поливные земли и аулы туркмен.
Русло реки окаймлено полосой тугая, шириною в полкилометра-километр. Тугай обычно состоит из невысоких, но густых зарослей тамариска. Ближе к воде начинаются непролазные чащи из высокого камыша и ивовых кустов.
К сожалению, все тугаи были заняты выпасом иранских овец. Отары овец одна за другой все время подходили к воде, ломясь через заросли тугая, распугивали зверей и птиц, затаптывали их следы в русле реки и загрязняли своим пометом воду. Овечий помет покрывал сплошным слоем дно реки, окрашивал воду в желтоватый цвет и придавал ей, даже после кипячения, неприятный привкус и запах навоза.
Для поездки мы выбрали неделю лунных ночей, чтобы, сидя в заседках, наблюдать ночную жизнь и добыть для коллекции различных обитателей долины реки. Четвероногое население тугая, отдыхающее днем, с заходом солнца отправляется на водопой к реке, затем на кормежку в поля, на посевы и бахчи.
Как только село солнце и быстро стали гаснуть короткие южные сумерки, тугаи внезапно огласились дружным надрывистым воем и плачем шакальих стай. Так же внезапно вой шакалов оборвался, снова наступила полная тишина.
Луна выкатилась из-за горизонта и ярко осветила долину реки. Вновь внезапно хором завизжали и затявкали шакалы.
Занятая мной заседка была вырыта в твердой, засохшей, гребнем выброшенной из арыка глине и замаскирована кустами полыни.
Лунная ночь тиха и безмолвна. Вдруг по тропе прокатился комочком и сел, насторожив уши, заяц. Так же беззвучно и неожиданно зверек исчез за ближайшим кустом.
Немного спустя, ровной рысцой, навострив уши, перебежала дорогу и стала в тени тамариска небольшая лисичка или корсак. Постояв секунду, зверек исчез бесшумно.
От сильного напряжения слуха и зрения начинает чудиться, будто соседние кусты шевелятся, движутся и приобретают контуры зверей.
В полночь чуть слышно, но ритмично защелкали по сухой земле, словно заглушённые кастаньеты, копытца диких свиней. Около десятка серых, неясных теней промелькнуло в кустах поперек полянки. Свиньи прошли далеко, вне выстрела. Через час тем же следом медленно и бесшумно прошел крупный кабан, постоял в тени у куста, понюхал воздух и спокойно побрел своей дорогой. Перед рассветом, чуть шурша иглами, проковылял вперевалку дикобраз, возвращаясь в свою нору после разбойничьего похода на соседние бахчи.
На рассвете наш табор был разбужен звонким кудахтаньем фазанов. Из прибрежных камышей то-и-дело со звонким хлюпаньем и кудахтаньем вырывались из-под ног пестрые фазаны и, сверкая на солнце золотом жар-птицы, скрывались в соседней чаще. В зарослях тамариска мы подняли несколько зайцев, а на голом склоне глинистой древней террасы реки нашли колонию шустрых грызунов-песчанок. Зверьки перебегали от норы к норе, пощипывали сухую траву или рыли новые норы, выбрасывая лапками фонтанчики земли. При нашем приближении зверьки тревожно посвистывали и прятались в норы, но через две-три минуты снова появлялись и продолжали заниматься своим делом.
За утро мы добыли около десятка фазанов, пару зайцев, нескольких песчанок и серию мелких птиц. Тщательно снятые шкурки пошли в научные коллекции, а тушки фазанов и зайцев пригодились для ароматного плова.
На закате мы снова отправились на заседки в тугаи, к водопою. В сумерках нас развлекали дружным концертом шакалы, а ночью при луне на реку приходил выводок волков, два диких кота и кабаны.
Вернувшись в Серахс, мы начали готовиться к поездке в основной район наших работ — фисташковый лесхоз Акарт-Чешме. Здесь мы сначала обследовали пешком все ближайшие окрестности, а затем, купив ишаков и завозя на них запасы продовольствия, воды и снаряжения, обошли наиболее интересные и отдаленные участки района.
Зной сильно мешал работать. Родники и колодцы совсем пересохли или сохранили немного соленой или горько-соленой влаги. Чтобы получить полведра более пригодной для чая воды, приходилось перед рассветом спускаться по канату в колодец и кружкой осторожно черпать собравшуюся за ночь воду.
Особенно трудно было экскурсировать среди голых, сухих увалов и безводных долин. Раскаленный воздух днем дрожал и струился, искажая предметы, разрывая горизонт и окружая истомленного зноем и жаждой путника пустыни манящими миражами волнующихся голубых озер. В полдень внезапно налетали пыльные вихри и смерчи, срывали палатки и обжигали глаза и губы. Соленые озера в бессточных котловинах совершенно пересохли и покрылись толстым, твердым слоем ослепительно блестящей соли. Белоснежный соляной покров сухих озер вызывал иллюзию полярных льдов, которая совсем не вязалась с сухим зноем пустыни.
В горах, покрытых фисташковым лесом, где и в полдень можно укрыться в тени деревьев и под нависшими скалами, вести работу было значительно легче.
Хребет Гяз-Гядык, с фисташковыми зарослями по склонам и довольно многочисленными рудниками, дает надежный приют, пищу и водопой многочисленным животным.
В первый же день, осматривая родники, мы обнаружили в пыли звериных троп, тянущихся со склонов ущелий к воде, следы диких баранов, джейранов, кабанов, волков, гиен, лисиц, диких кошек и дикобразов.
Днем на холмах, в ближайших окрестностях лесхоза постоянно встречались стада диких баранов и джейранов.
Обходя вершины заросших фисташкой ущелий и оврагов, мы часто спугивали отдыхавших в тени кабанов.
Диких свиней в Акарт-Чешме много. Непуганые звери днем на лежке подпускали человека очень близко. Почти всех кабанов мы добыли на логовах, стреляя картечью на несколько шагов. Горных баранов мы встречали по хребту Гяз-Гядык в большом количестве. Особенно много баранов, табунами в 40 — 50 голов, мы видели на вершине хребта и у родников ущелья Кизыл-Гер.
Несколько лунных ночей мы провели на заседках у этих родников. Ночью сюда приходили, шурша иглами, дикобразы, беззвучно прибегали волки, лисицы и корсаки, иногда прокрадывались гиены и дикие коты.
На рассвете с ночевки на скалах спускались шумным полетом или бегом по склонам сотни горных курочек — кекликов. Эти веселые и общительные птицы проводили у родников все дни, роясь в песке на склонах, перелетая с камня на камень и весело перекликаясь.
В фисташковом лесу мы наблюдали большое количество серой туркменской лисицы. Это был обычный гость на наших ночных дежурствах у родников. Утром мы обычно находили на пыли звериных троп много лисьих следов. Из оврага, с родников утром можно было обычно спугнуть до десятка лисиц. Днем они лежали в небольших ямках (логовах) на северных склонах или под кустами фисташки, а в сумерках отправлялись мышковать и объедать фисташку с нависших к земле ветвей. Желудки убитых утром лисиц обычно были набиты фисташковыми орехами. Часть зерен попадает в кишечник лисицы и выходит наружу целыми, неразгрызенными. Этим лисица помогает фисташке расселяться и занимать новые участки.
Джейранов мы встречали всюду на открытых пространствах, как на хребте Гяз-Гядык, так особенно среди голых увалов и открытых холмов, где мы видели этих животных табунами в тысячу и более голов.
Особенно богат Бадхыз мелкими грызунами (полевки, хомяки, тушканчики и пр.). Всюду видны отверстия нор и кучки выброшенной земли. В местах, изрытых грызунами, опасно ехать рысью и галопом, так как лошади проваливаются по колено, рискуя поломать ноги и убить всадника.
Обследовав млекопитающих гор и фисташковых лесов Бадхыза, мы сосредоточили свое внимание на изучении кулана. Пограничники и охотники туркмены сообщили нам, что куланы держатся среди холмов в районе колодца и хребта Элли-бир, в котловине соленых озер Еройлан-Дуз и в долине Куллели-Дуз, до пограничного поста Ислам-чешме.
В районе колодца и хребта Элли-Бир весной 1935 г. группа охотников-туркмен (по заданию Туркменской коневодческой станции) ловила жеребят кулана. Туркмены выезжали на ловлю из Серахса три раза группой в пять человек в конце марта и в апреле и по нескольку дней гоняли табуны куланов с утра и до поздней ночи, стараясь утомить жеребят и отбить их от маток. За время охоты было поймано два жеребенка, но оба пленника погибли в неволе.
Для изучения мест обитания и добычи кулана мы обошли из Акарт-Чешме все окружающие районы. Ряд первых наших походов и попыток встретить куланов в ближайших к родникам Гяз-Гядыка районах не увенчались успехом, так как окрестности этих родников были заняты бесчисленными отарами иранских овец. Овцы съели и затоптали все скудные остатки выжженной солнцем травы, и огромные пространства были превращены в сплошную пыльную дорогу.
Лишенные водопоев и корма, куланы ушли вглубь пустыни (куда овцы из-за отсутствия воды в летнюю жару проникнуть не могут), где сохранился хотя сухой, но все же обильный корм из эфемерной и солончаковой растительности.
Учитывая направление попадавшихся иногда куланьих следов и собирая сведения о встречах с куланами у пограничников, мы установили присутствие куланов в 40 — 70 км на восток от Акарт-Чешме, в котловине соляного озера Ер-Ойлан-Дуз и в Куллели-Дуз («долине-смерти»), расположенной у самой афганской границы.
Этот район летом совершенно лишен водопоев, и куланы ходят к воде за десятки километров к горько-соленой реке Эгричек и к соленым лужам, оставшимся в русле пересыхающей летом р. Теджен. В редкие ночи, когда нет овец, животным удается напиться в том или другом роднике у подножья Гяз-Гядыка.
Чтобы попасть в котловину соленых озер из Акарт-Чешме, нам приходилось пройти обширные безводные долины и ряды увалистых горных хребтов, покрытых желтой выжженной солнцем травой. Редкие здесь колодцы засыпаны и пересохли или содержат горько-соленую воду с резким тухлым запахом.
Только бесчисленные стада джейранов, колонии песчанок и сусликов, изредка выскакивающие из-под ног, лисицы, корсаки и дикие коты да пробегающие на водопой табуны куланов оживляют эти пространства.
Огромная котловина Ер-Ойлан-Дуз неожиданно открывается перед путником, идущим с севера. Безбрежные дали, окаймленные яркими, красно-фиолетовыми обрывами, с сизо-голубыми, блестящими налетами и пластами соли на дне солончаков и соленых озер, создают величественную картину солончаковой пустыни.
С северо-востока протянулся к озерам глубокий каньон Кизыл-Джар, по дну которого течет стиснутый красными обрывами горько-соленый ручей.
Защищенная с севера от холодных ветров котловина соляных озер дает табунам куланов надежное убежище от зимней стужи. Здесь куланы проводят зиму, выбивая торные тропы при своих переходах на пастбища и к водопоям.
Добыть куланов нам удалось 27 октября, километров на 15 южнее старого колодца. Объезжая верхом холмистую степь, мы заметили вдали километра за три, на склоне холма темную точку. По скрывавшей нас долине мы: подъехали к куланам километра на два. Дальше начинался открытый склон холма. Лишь только мы появились на этом склоне, держась в стороне от куланов, животные тронулись с места и стали уходить быстрым шагом.
Пользуясь прикрытием холмов и долинок, нам все же удалось обрезать путь куланов, тем более, что животные часто останавливались щипать траву. Это позволило подойти к ним на хороший винтовочный выстрел, шагов на 400 — 450. Добытые куланы оказались маткой с полугодовалым жеребенком. Коллекция Зоологического института Академии Наук, наконец, впервые пополнилась шкурами и скелетами туркменского кулана-онагра.
