Экспедиционная фотография

Фотография в научных экспедициях

Материал нашел и подготовил к публикации Григорий Лучанский

Источник:  Морозов С. Русские путешественники-фотографы. Под редакцией члена-корреспондента Академии наук СССР Д. И. Щербакова. Государственное издательство географической литературы. Москва, 1953 г.

 

Фотоаппарат в руках ученых 

В марте 1891 года Русское Географическое общество чествовало выступавшего с докладом о путешествии в Западный Китай Г. Е. Грумм-Гржимайло.

Глава русских географов П. П. Семенов в своем вступительном слове сравнил богатые научные материалы, собираемые путешественниками, с драгоценными камнями.

К числу научных даров, пополняющих эту сокровищницу драгоценных трудов русских путешественников, вместе с дневниками ученый отнес и скромные, но ставшие почти обязательной частью экспедиционных работ фотографические коллекции.

В то время географы не довольствовались только снимками фотографов, совершавших самостоятельные экспедиции и экскурсии, хотя бы и по совету или указаниям ученых. Фотографы включались в состав научных экспедиций. Фотографирование нередко поручали кому-либо из ученых – участников экспедиций.

Не только в среде географов приняли фотографию. Она уверенно входила в другие области науки. Как совершеннейший метод наблюдений, уже в шестидесятых годах ее признали астрономы; фотоаппарат, приспособленный к микроскопу, запечатлял неуловимые глазом явления невидимого мира; фотографии анатомических препаратов служили вернейшим пособием в медицинских школах.

Не все исследователи-географы применяли фотографию в своих полевых работах. Но всем им фотодокументы служили ценными пособиями.

Мы говорили уже о внимании к фотографии П. П. Семенова-Тян-Шанского. По его представлению фотографы-путешественники награждались медалями, он поощрял ученых, бравших с собой «походную фотографию». В семье Семенова было много фотолюбителей, их снимки можно было часто видеть на страницах географических изданий.

С любовью собирал коллекции фотографий А. В. Григорьев. Из путешествий он привозил серии снимков, выступал с сообщениями в фотографическом обществе, внимательно следил за успехами отечественной фотографии.

Великий путешественник Николай Николаевич Миклухо-Маклай пополнял фотографиями свои дневники и материалы исследований на Новой Гвинее, Малайе, Индонезии и Филиппинских островах. Большое количество антропологических фотографий путешественник собрал в 1874 году.

Как ни хлопотны были занятия фотографией, Миклухо-Маклай сам изучил ее технику. В октябре 1878 года он писал из Сиднея секретарю Русского Географического общества: «...Наперекор желанию, приходится сознаться, что для естествоиспытателя, а тем более для путешественника, необходимо быть самому фотографом, и мне волей-неволей приходится учиться этому положительно необходимому искусству» (Н. Н. Миклухо-Маклай. Собрание сочинений, т. II, М.–Л., 1950, стр. 432).

После смерти путешественника в его архиве было найдено немало снимков. В отчете о результатах разбора архива Миклухо-Маклая, опубликованном в 1889 году («Известия РГО», т. 25), указывалось: «Фотографические снимки... относятся ко всем частям путешествий Н. Н. и по большей части изображают разные расы и строение тела различных личностей и племен»; «по тщательности исполнения фотографий и отчасти рисунков, – говорится далее в отчете, – видно, что автор приложил к этому делу большие старания». К сожалению, большая коллекция интересных фотографий осталась не разобранной исследователем и не имела пояснительных подписей.

Из антропологов, трудившихся в пределах родной страны, первым взял в руки фотоаппарат талантливый ученый В. Н. Майнов. Ему в большой степени обязана успехом русская фотография на Парижской географической выставке 1875 года – он был одним из создателей Русского отдела.

Майнов своим трудом показал, какую большую пользу приносит фотоаппарат исследователю. Он подробно рассказывал в ученых обществах о своих фотографических занятиях, сопровождая отчеты об экспедициях собственными снимками. Особенно было интересно и по достоинству оценено учеными его исследование по антропологии и этнографии мордвы, произведенное в 1878 году. Исследовал он – и непременно с фотоаппаратом – другие народности, в частности черемисов (мари) и чувашей. Рано умерший, Майнов не успел завершить свои труды, в которых важное место отводил фотоиллюстрации.

Умело и широко пользовался фотографией Д. Н. Анучин. «Это был целый географический факультет», – говорил о знаменитом деятеле русской науки, ученом-энциклопедисте его ученик и последователь Л. С. Берг. Анучин был обладателем больших фотографических коллекций. К нему стекались снимки, отражавшие вопросы географии в широком понимании этой науки.

Ценные фотографии из собрания Анучина поступали в музеи, на страницы научных и популярных изданий, на выставки. Так, на Московской географической выставке 1892 года, вдохновителем и организатором которой был Анучин, почти во всех отделах находились снимки из его собрания. Виды Севастополя и гор Крыма, Верхней Волги и Кавказа, Египта и Финляндии, Ржева и села Коломенского, приволжских оползней и Девдоракского ледника, – на любую географическую тему у Анучина находился верный снимок.

Д. Н. Анучин искусно иллюстрировал свои лекции и труды. Образцом умелого пользования фотографией может служить его исследование «Рельеф поверхности Европейской России в последовательном развитии о нем представлений». В журнале «Землеведение», руководимом Анучиным, эта статья напечатана со снимками, очень удачно дополнявшими текст. Здесь были приведены фотографии гранитных скал и глыб на берегу Днепра, обрывы Яйлы на юге Крыма, волжских Жигулей.

Стараниями Анучина для выставки 1892 года были получены фотографические коллекции выдающихся русских путешественников. Последнюю экспедицию великого Пржевальского иллюстрировали снимки продолжателя его дела Роборовского. Снимки Роборовского, Грумм-Гржимайло и других путешественников свидетельствовали о размахе, с каким велись русскими людьми исследования Центральной Азии, Монголии и Тибета.

Московская географическая выставка демонстрировала значительные успехи фотографии в применении ее к землеведению и послужила дальнейшему укреплению ее в обиходе путешественников-исследователей (Подробное перечисление фотографических коллекций приведено в путеводителе: «Географическая выставка 1892 г. в Москве. Каталог выставки». М., 1892).

В девяностых годах фотоаппараты приобретались почти для всех экспедиций Русского Географического общества. Ю. М. Шокальский в 1896 году в своей записке о нуждах Общества в инструментах особо оговаривает заботу о пополнении склада «фотографическими приборами».

В среде выдающихся деятелей географических наук, путешественников и исследователей появляются фотографы-любители, чьи снимки не уступают, а иногда и превосходят по техническим и даже художественным достоинствам работы фотографов-профессионалов.

Можно назвать много имен географов и этнографов, для которых фотоаппарат служил постоянным спутником в полевых исследованиях.

Знаток и исследователь Дальнего Востока Д. Л. Иванов был искусным фотографом. За серию снимков «видов и типов из путешествия по Южно-Уссурийскому краю и Сахалину» он получил награду на Петербургской фотографической выставке 1894 года.

Этнографы и антропологи, путешествуя по трудно досягаемым в ту пору местностям северо-востока Сибири, производили интересные антропологические и этнографические съемки. Свои труды и отчеты они иллюстрировали фотографиями.

Пользовался фотографией в своих путешествиях выдающийся ботаник и географ, впоследствии президент Академии наук СССР, Владимир Леонтьевич Комаров.

С 1895 года ученый вел исследования в Восточной Азии. Достаточно указать на две экспедиции Комарова, чтобы убедиться в том, как ценил он фотографию.

В 1902 году В. Л. Комаров с А. А. Еленкиным совершает путешествие в Восточный Саян и район озера Косогол (Хубсугул) (В. Л. Комаров. Поездка в Тункинский край и на озеро Косогол в 1902 году. «Известия РГО», т. 41, 1905, вып.1). При них был фотоаппарат. Целью путешествия служили ботанические исследования. Комаров изучал также вопрос о происхождении озера. Со своим спутником он обошел Хубсугул вокруг. Фотографии подтвердили указание Комарова на ледниковое происхождение моренных отложений в близлежащих долинах. Снимки помогли установить, что террасы на берегах образовались не в результате высыхания озера, а прибоем. Снимки осыпей, виды гольцов, ущелий также позволили сделать интересные выводы, подкрепившие наблюдения.

Спустя шесть лет Комаров возглавил ботанический отдел большой экспедиции на Камчатку, организованной при содействии Русского Географического общества. Как всегда, он позаботился о фотографическом снаряжении. Его группа взяла с собой четыре фотоаппарата! Фотографировал главным образом молодой ботаник, помощник Комарова, ныне профессор, заслуженный деятель наук РСФСР, Всеволод Павлович Савич.

Множество снимков Савича было напечатано в книге Комарова «Путешествие по Камчатке в 1908–1909 гг.». Фотографии показывали отдельные картины из походного быта путешественников, знакомили с видами местностей и населением. В снимках отображалась флора Камчатки: растительность тундры, ельник и лиственные леса; снимки отмечали границы различных поясов растительности. Были сфотографированы сопки, грязевые вулканы. Комаров и Савич показали долины, реки, озера. В снимках показывались даже особенности жилищ на Камчатке, в частности постройки на сваях. В целом, серия фотоиллюстраций удачно дополняла отчеты участников экспедиции. Фотоаппарат служил также верным спутником выдающегося географа Льва Семеновича Берга, впоследствии академика, президента Географического общества Союза ССР.

Значительный интерес представляют снимки Берга, сделанные в путешествии 1903 года по Средней Азии.

Тогда было распространено мнение об усыхании областей Средней Азии. Берг обследовал район озера Балхаш и опроверг неправильные утверждения. Более того, Берг установил, что вода в Балхаше прибывает. И в качестве доказательства привез фотографии.

Серия этих фотографий познакомила с ландшафтами Прибалхашья. Интересны были виды скалистых берегов урочища Мын-арал, сильно изрезанных узкими и длинными заливами, напоминающими фьорды Скандинавии. Исследователь показал в снимках реку Или, движение барханов на пустынных участках побережья (См. Л. С. Берг. Предварительный отчет об исследованиях озера Балхаш летом 1903 г. «Известия РГО», т. 40, 1904, вып. 4) .

Позднее Берг обстоятельно фотографировал Аральское море, а также другие области Средней Азии. Его снимки украсили страницы многих географических изданий (в том числе «Туркестанский край» в серии сборников «Россия»). Ученый стремился не только к документальной фиксации наблюдений. Многие его ландшафты наделены художественными достоинствами: он умело строил снимок, смело сочетал крупный план с общим планом, вводя в кадр декоративные элементы.

Фотографами-художниками выступали геолог Алексей Петрович Павлов, великий естествоиспытатель Климент Аркадьевич Тимирязев и ботаник-путешественник Василий Васильевич Сапожников. Некоторые их фотографические работы в равной мере ценились и как документы исследования, и как произведения фотоискусства.

А. П. Павлов в своих полевых исследованиях часто применял фотографию. Изучая ландшафты, геологические обнажения, оползни, он запечатлял их либо акварелью, либо светописью. Иногда художник в нем сказывался сильнее, чем ученый, и Павлов тогда целые часы отдавал зарисовкам или фотографированию заповедных уголков природы, поразивших его.

«Он мог воплощать свое чувство и понимание природы в художественных образах», – пишет о А. П. Павлове профессор Варсанофьева.

Отметив любовь знаменитого геолога к искусству, к акварели и маслу, биограф подробно рассказывает о его увлечении фотографией:

«А. П. был... художником-фотографом. Замечательные серии его фотографий Поволжья, прекрасные снимки, привезенные из поездки в Печорский край, безупречны в техническом отношении и сделаны с большим вкусом. При этом надо отметить, что всю работу проявления и печатания он проводил сам и сам составлял себе реактивы. Он знал много рецептов для приготовления проявителей, фиксажа, усилителей и т. д. и достигал замечательных результатов в изготовлении своих художественных снимков. Этот интерес к фотографии можно отметить, просматривая библиотеку А. П., где можно найти ряд книг по фотографии, фотографических журналов и каталогов. Интерес этот к успехам в развитии фотографии сохранился до самых последних лет жизни А. П.» (В. А. Варсанофьева. А. П. Павлов и его роль в развитии геологии. Изд. 2-е, М., 1947, стр. 362).

У Павлова составилась большая коллекция фотографий, интересных в геологическом отношении. Его снимки Урала, Кавказа, Поволжья были показаны еще на Географической выставке 1892 года в Москве. Ученый часто пользовался фотографиями на лекциях в университете. Снимки и диапозитивы помогали ему раскрывать перед слушателями те или иные научные положения. С большой наглядностью Павлов приводил снимки как иллюстрации в своих печатных трудах. Образцом может служить его статья «О рельефе равнин и его изменениях под влиянием работы подземных и поверхностных вод», напечатанная Д. Н. Анучиным в журнале «Землеведение» за 1898 год. Автор рассказывает о разрушающем действии воды, приводящем к эрозии. Он печатает прекрасную фотографию оврага, прорывшего верхнюю часть делювиального склона, сложенного из меловой брекчии. Помещает снимок Лысой горы с ее склоном из брекчиевидного делювия, изрезанным оврагами, знакомит читателя с видами оползней и различными формами оврагов.

Летом 1897 года в России состоялся VII Международный геологический конгресс. Павлов был членом организационного комитета и бюро конгресса.

В сборнике трудов русских геологов, выпущенном к конгрессу, Павлов удачно применил снимки. В книге были показаны разнообразные горные ландшафты нашей страны: местность возле Златоуста, Большой и Средний Таганай, гора Благодать, геологическая структура Казбека, Цейский ледник. Были приведены снимки геологических обнажений на Волге с интересно выполненными схемами, наложенными на фотографии. Так фотография служила талантливому русскому геологу.

Яркий след оставил в истории русской фотографии и применил ее к изучению ландшафта и растительности К. А. Тимирязев.

Уже в своих ранних исследованиях Тимирязев наблюдал явления «фотографии в природе». Процессы, происходящие в листе растения, аналогичные фотографии, привлекли внимание ученого к технике и химии светописи. В середине девяностых годов Тимирязев занялся практикой фотографии, сделал быстрые успехи в съемке ландшафтов и посвятил молодому искусству несколько работ и публичных лекций.

В 1896 году итоги своих увлечений фотографией, которой Климент Аркадьевич Тимирязев занимался вместе с сыном, студентом (ныне профессором А. К. Тимирязевым), он показал на фотографических выставках в Москве и Нижнем Новгороде. Это была серия ландшафтных фотографий на прозрачных стеклах.

Журналы с восхищением отзывались о работах Тимирязевых. «Диапозитивы работы московских фотографов-любителей А. и К. Тимирязевых – вне всякой похвалы, – говорилось в статье журнала «Фотографическое обозрение» (1896, № 10). – Каждое маленькое стеклышко представляет собой вполне законченную, строго обдуманную картину». «Тут можно простоять долго, перед этими маленькими вещицами и эффектами», – писал автор другой статьи в журнале «Фотограф-любитель» (1896, № 3).

За свои снимки ландшафтов ученый-фотограф получал на выставках почетные награды.

Тимирязев искусно и с тонким знанием дела снимал лесные пейзажи под Москвой. Он много фотографировал растительность для своих исследовательских работ. Поразительны по тщательности отделки и передаче подробностей снимки папоротников. Эти коллекции снимков хранятся в музее К. А. Тимирязева в Москве.

Член Совета, а затем почетный член Русского фотографического общества, К. А. Тимирязев, верный идеям передовой науки и реалистического русского искусства, в публичных выступлениях и статьях ратовал за фотографию как самое демократическое искусство, доступное массам. Предвосхищая время, когда наука, искусство и техника станут общим достоянием, ученый-публицист и революционер видел в фотографии одну из возможностей сочетания занятий наукой, искусством и техникой для множества людей, стремящихся к творчеству.

Только в советской стране, спустя четверть века, фотография действительно стала самодеятельным массовым искусством.

Много сделал Тимирязев для пропаганды техники ландшафтной фотографии среди фотолюбителей. В девяностых годах сказывалась еще слабая сторона ранней светописи: пластинки были очувствлены преимущественно к голубым лучам солнечного спектра. Зелень часто выходила на снимках сплошными черными пятнами, трудно различимы были тональные переходы, нарушалась правильная цветопередача.

Ботаникам и специалистам по ландшафтоведению нужны были снимки с правильным соотношением цветов и тонов. И хотя сенсибилизация, то есть техника очувствления эмульсий к зеленым и другим участкам спектра, достигла к тому времени заметных успехов, в продаже таких пластинок было мало, а фотографы не всегда пользовались достижениями науки и очувствлением пластинок не занимались. Тимирязев выступил авторитетным знатоком сложных вопросов фотографии.

«Еще недалеко то время, – говорит Тимирязев в лекции «Фотография природы и фотография в природе», – когда фотографический ландшафт представлял нам под однообразно белым небом еще более сплошную черную массу растительности, то есть лишал природу всей ее обычной прелести: этих облаков, бесконечно разнообразных в своих формах и переливах света и тени, этих мягких оттенков зелени» (К. А. Тимирязев, Соч., т. 1, 1937, стр. 316–317).

«Еще А. Гумбольдт совершенно верно заметил, что главным мотивом, определяющим физиономию ландшафта, является растительность, – говорит Тимирязев в другой своей работе, – а между тем именно фотографирование растительных масс долгое время составляло камень преткновения для фотографа. В настоящее время, благодаря широкому распространению превосходных сухих орто- или изохромных пластинок, этого препятствия более не существует...» («Фотографическое обозрение», 1895, № 3, стр. 118).

Тимирязев делится своим опытом фотографирования растительности, дает теоретическое объяснение явлений, получающихся при съемке зелени на разных светочувствительных слоях. Он популярно излагает технику правильной цветопередачи в ландшафтных снимках, разъясняет вопросы очувствления эмульсии к цветам спектра и действие светофильтров; рассказывает, как он изготовляет сам желтые светофильтры (еще редкость в те годы!) из коллодия, подкрашенного ауранцией.

К. А. Тимирязев своими работами и лекциями оказывал влияние на молодых естествоиспытателей и натуралистов; многих из них он приобщил к фотографическому методу научного наблюдения и исследования.

Примером удачнейшего применения фотографии ученым-путешественником служат труды талантливого исследователя Алтая, профессора Томского университета Василия Васильевича Сапожникова. Ботаник, ученик Тимирязева в совершенстве владел фотографической техникой. У Сапожникова был дар художника; не отклоняясь от исследовательских целей фотографирования, он заботился о композиции ландшафтных снимков. Во всех экспедициях обязанности фотографа ученый брал на себя. Он сам проявлял негативы и печатал снимки. Зимой, несмотря на занятость, не жалел времени на расцветку диапозитивов от руки прозрачными красками. Фотограф-ученый достигал исключительной тонкости в передаче полутонов. Его публичные лекции и доклады, сопровождавшиеся диапозитивами, собирали всегда большую аудиторию.

Путешествия Сапожникова на Алтай знаменуют собой замечательную пору в исследовании этой обширной и интереснейшей для географов области. Он изучил весь Горный Алтай, открыв там три ледниковых центра, исследовал Белуху и другие вершины Катунских и Чуйских белков. Изучение Монгольского Алтая в 1905–1909 годах позволило русскому ученому открыть новый крупный центр оледенения.

В 1897 году в Томске вышел из печати дневник путешествия В. В. Сапожникова «По Алтаю» с сорока фотоиллюстрациями. Это было первое насыщенное фотографиями научное издание, посвященное Алтаю. Русские ученые и круг людей, интересующихся географией, впервые, после выхода в 1879 году альбома Полторацкой, увидели достоверные снимки местностей далекого Алтая.

Вот что писал В. В. Сапожников о фотографии в предисловии к книге: «В течение всего путешествия я довольно широко пользовался фотографическим аппаратом, – этим для путешественника незаменимым орудием. Не говоря уже о том, что при помощи фотографии наглядно передается характер природы в описании, но и для самого автора значительно облегчается процесс передачи виденного; иногда даже на фотографии потом случалось увидеть какую-нибудь подробность, упущенную при непосредственном, нередко спешном, осмотре».

В этих словах точно определена роль фотографии в путешествиях.

Серия алтайских фотографий (их выполнил Сапожников в 1895 году около ста) была очень хорошо встречена в среде географов. Снимки были помещены в журналах, сопровождали статьи автора или заметки о его путешествии. По приглашению Русского фотографического общества, в 1896 году Сапожников показал свои ландшафты на выставке фотографии в Москве. Лучшие его работы «Телецкое озеро», «Золотая гора» и другие оценивались как большая удача русской пейзажной фотографии.

В следующем году Сапожников совершает новое путешествие на Алтай для изучения ледниковых узлов. Экспедиция прошла блестяще. Ученый в своем отчете упоминает о фотографической работе как самостоятельном разделе исследований.

Сапожников со своими спутниками первым в мире взошел на седло знаменитой Белухи. По меткому выражению одного из спутников Сапожникова, при взгляде с седла Белухи «все горы оказались под горой». С высоты четырех тысяч метров впервые в истории фотографии были сняты виды Алтайских гор.

Сапожников приезжал после этой экспедиции в Петербург и Москву. В докладе Русскому Географическому обществу он сообщил об открытии новых ледников. В дневнике заседания отмечалось, что отчет сопровождался «проложением на экране фотографических видов, которых за путешествие сделано до ста пятидесяти»  («Известия РГО», т. 34, 1898, вып. 2, стр. 220).

«Демонстрацией коллекций фотографических снимков и туманных картин на экране» сопровождался доклад Сапожникова и в Московском обществе любителей естествознания, как сообщал о том журнал «Землеведение» (1898, кн. 4, стр. 210).

Коллекция снимков Сапожникова росла с каждым годом. Отчитываясь об очередном путешествии летом 1902 года в Джунгарский Ала-тау и сырты Тянь-шаня, исследователь сообщает о метеорологическом журнале, ботанических и зоологических коллекциях и о пятистах фотографических снимках («Известия РГО», т. 39, 1903, вып. 6, стр. 620).

О снимках он говорит, что «для многих местностей [они] являются первыми и в общем послужат хорошей иллюстрацией к описаниям».

Путешественник умело пользовался фотоаппаратом. «Фотографии в книгах В. В. Сапожникова, – замечает редактор недавно вышедшего сборника его трудов «По Алтаю» В. В. Обручев, – составляют неотъемлемую часть текста, являясь документальным, а не только иллюстративным материалом, и переплетаются с описанием пути».

Фотоархив Сапожникова составлял тысячи снимков. Это «коллекция-монография». Здесь и знаменитые алтайские вершины, «белки», панорамы ледников, виды долин горных рек Катуни, Бухтармы и других. Среди снимков виды горных озер. Перевалы и горные тропы, морены и горячие источники, водопады и тихие уголки заповедных чащ, лесные массивы и крупным планом снятые экземпляры алтайской флоры, улицы поселков и групповые фотографии семей жителей Алтая.

И ныне снимки Сапожникова не потеряли познавательного значения. Их можно встретить на страницах многих изданий.

Труды ученых-фотографов оправдали надежды, которые возлагала на фотографию еще на заре ее развития географическая наука.

 

Среди гор и ледников

 

Долгое время недоступным фотографии было царство вечных льдов – вершины горных областей страны. Восходители делились на страницах журналов своими впечатлениями, в ученых трудах обсуждались волнующие вопросы молодой науки о ледниках – гляциологии. Удивляли воображение читателей масштабы, грандиозность ледниковых массивов, захватывающие дух просторы мира горных пиков.

Редкие рисунки, которые удавалось набрасывать отважным путешественникам на высокогорных бивуаках, давали слабое представление о действительной картине ледникового царства. Рисунки не имели силы документа, и фантазия художника мало что прибавляла к знаниям ученого.

Наука о ледниках требовала точной фиксации наблюдений, тем более что проверить рисунки можно было нескоро, только в следующую экспедицию: то были местности, иногда вовсе не знавшие человека. Ледники между тем живут – они меняют форму и структуру, наступают и отступают... Фотография могла послужить непогрешимо объективным документатором для гляциологии.

Пока господствовало фотографирование на мокроколлодионных пластинках, ученому, отправлявшемуся на штурм высот, приходилось брать с собой и поднимать на тысячи метров по скалам и льдам целую лабораторию. Обременял же каждый килограмм поклажи. Ценою больших усилий удавалось достигать вершин лишь с самыми необходимыми приборами.

Только с появлением сухого броможелатинового способа светописи и относительно удобных и легких камер отважные исследователи ледников и вершин включили в свой труд фотографирование.

Изучение ледников в России в конце прошлого века велось под руководством известного геолога Ивана Васильевича Мушкетова.

С первых же лет в этих обширных работах нашла применение фотография.

В самом деле, какой метод наблюдений мог бы еще убедительнее подтвердить ответы на следующие вопросы, поставленные перед гляциологами Мушкетовым в «Известиях Русского Географического общества» («Известия РГО», т. 28, 1892, вып. 2, Приложение, стр. 1–4):

1. Насколько изменяется наружный вид и положение нижнего конца ледника (отступает ледник или наступает)?

2. Изменяется ли толщина ледника у нижнего конца?

3. Производит ли ледник завалы, обвалы или нет?

4. Каков характер нижнего конца ледника (крутизна, морены и пр.)?

5. Каков характер льда – видна полосчатость или слоистость, или лед представляет собой сплошную однородную массу?

6. Есть ли озера на леднике или ниже его и постоянны ли они?

Не все путешественники были специалистами по ледникам. Но если с ними был фотоаппарат, – он раскрывал точную картину состояния ледника, заменял собой сообщение знатока-наблюдателя.

Мушкетов тщательно собирал снимки. Дневники заседаний Географического общества хранят много записей об этом:

От действительного члена Федченко получен фотографический снимок ледника Щуровского в Южно-Коканских горах и верховьев реки Испары, – гласит протокол одного из заседаний Общества.

В 1892 году сделано сообщение «об огромном завале, бывшем на р. Зеравшане», были показаны фотографии, снятые с этого завала»  («Известия РГО». т. 28, 1892, стр. 315).

Ученые не раз обращаются к снимкам интересного Зеравшанского ледника: «Председательствующий в отделе географии физической И. В. Мушкетов доложил, – говорится в дневнике заседаний 1897 года, – что доставлена фотография Зеравшанского ледника студентом Масловским, совершившим поездку в Туркестан...» Фотография указывает, что ледник продолжает отступать, – утверждает ученый.

«Действительный член Д. Л. Иванов сказал, что у него есть картинка, иллюстрирующая положение Зеравшанского ледника 1870 года, – сообщается в «Известиях РГО». – Сравнивая ее с последними фотографиями, можно видеть, что ледниковый грот, из которого берет начало река Зеравшан, передвигается с правого к левому краю долины»  (Известия РГО», т. 45, 1909, стр. 54). Этот вывод живо обсуждался на заседании.

Специалистам был дорог каждый фотодокумент о ледниках.

И ныне, когда советские высокогорные экспедиции обставляются со всею возможной тщательностью, путь к вершинам сопряжен с опасностями и требует не только самоотверженности и твердой воли, но и специальной подготовки. Можно представить, каких усилий стоило путешествие к ледниковым вершинам первых восходителей с фотоаппаратом!

Три области оледенения занимали ученых: Кавказ, Тянь-шань и Алтай.

О крупнейшем русском исследователе ледников Алтая В. В. Сапожникове говорилось в предыдущем очерке. Он обогатил гляциологию ценными исследованиями. Коллекция же его снимков алтайских ледников до сих пор остается одной из самых полных.

Примерами мужества изобилует история покорения русскими людьми вершин Кавказа.

Ярким и цельным образом пытливого русского землепроходца, талантливого исследователя и художника ледового царства кавказских вершин встает перед нами фигура одного из первых покорителей Эльбруса – Андрея Васильевича Пастухова.

Родина Пастухова – Харьковская губерния. Он родился в 1860 году. Окончил коннозаводское училище, но пошел по другой трудовой тропе. Восемнадцатилетний юноша поступил рядовым в корпус военных топографов и через три года получил первый чин. Дальнейшая его жизнь связана с Кавказом: он отдался увлекательной работе – топографической съемке высокогорных районов (Е. Д. Симонов. Военный топограф Андрей Пастухов. Ежегодник «Побежденные вершины». Год 1949. М., Географгиз).

Пастуховым была проведена топографическая съемка вершин Эльбруса, Казбека, Арарата, были составлены точные карты этих вершин. Он исходил сотни километров по ущельям и ледникам, побывал в Дагестане, Кабарде, Осетии, Грузии и Армении. Разносторонние интересы были у Пастухова. Он выступал не только топографом, но и метеорологом, не упускал случая произвести и геологические наблюдения, его знали на Кавказе как этнографа и археолога. Гляциологи ценили его как знатока ледников.

Присущий многим русским исследователям размах увлек Пастухова в новую область техники – фотографию. Он стремился отобразить вершины и ледники Большого и Малого Кавказа в фотографических снимках и панорамах. Он включил фотоаппарат с принадлежностями в свое походное снаряжение. Вместе с топографическими и метеорологическими приборами фотокамера всегда была при нем в поездках по высокогорным местностям и в восхождениях на знаменитые вершины.

Пастухов знал, пишет его биограф, что с высоты Эльбруса, Казбека, – «воздвигнутых самой природой панорамных пунктов, ему открывается широкая картина хребтов и ущелий»... Отсюда он и фотографировал.

В сопровождении казаков и местных жителей Пастухов совершил шесть восхождений на «пятитысячники» Кавказа. С чтениями, сопровождавшимися показом фотографических снимков, он выступал на собраниях Кавказского отдела Географического общества.

Первым из альпинистов Пастухов взошел на обе вершины Эльбруса, первым – в 1889 году – совершил подлинно научное исследование Казбека, подъем на который длился больше трех суток.

Свои путешествия Пастухов описывал в статьях и отчетах, иллюстрируя их фотографиями.

Вот выписка из отчета топографа-альпиниста о восхождении на Эльбрус 31 июля 1890 года. После рассказа о пути к вершине Пастухов говорит о своем пребывании на ней:

«На самой высшей точке Эльбруса мы поставили флаг из красного кумача... В двух саженях от флага воткнули палку и в шести саженях к северу на камнях поставили бутылку с запиской; затем я фотографировал восточную вершину Эльбруса и часть Главного Кавказского, хребта, сделал топографическую съемку восточной и западной вершин и перевала...» («Записки Кавказского отдела РГО», кн. 15, Тифлис, 1893).

Пастухов пробыл на вершине 3 часа 40 минут.

Пользуясь мимолетным улучшением погоды, Пастухов фотографировал громады гор на обратном пути: «...Я фотографировал начало ледника Азау и часть Главного Кавказского хребта». 4 августа он снова «фотографировал Эльбрус с близлежащих скал», затем отмечает еще два раза: «фотографировал виды Эльбруса».

Журнал Анучина «Землеведение» в 1894 году напечатал, сопроводив снимками, статью Пастухова «Поездка по высочайшим селениям Кавказа и восхождение на вершину горы Шах-даг».

Автор особенно был доволен пунктом наблюдения с вершины горы Шуну-даг. «С нее виден буквально весь Дагестан, представляющий собой дивную картину; открывающийся же вид на снеговую цепь Главного Кавказского хребта с его ближайшими отрогами – просто очарователен».

В 1896 году Пастухов совершил трудное восхождение на восточную вершину Эльбруса.

Три раза подымался он на Арарат. Ему принадлежит серия снимков этой горы, часть из них была напечатана в журналах девяностых годов.

«Первый русский неутомимый кавказский альпинист», как назвал Андрея Васильевича Пастухова С. Н. Никитин («Ежегодник РГО», т. 8, 1898, стр. 27), умер рано, в 1899 году, не достигнув и сорокалетнего возраста. В Пятигорске, на склоне горы Машук, обращенном к Эльбрусу, поставлен памятник Пастухову. Его именем названа гряда скал на Эльбрусе, а «Приют Пастухова» знаком тысячам советских альпинистов, изведавших путь к вершине Эльбруса.

Много сделал для изучения ледников Кавказа Николай Адольфович Буш, ныне видный советский ботаник. В своих путешествиях он неизменно применял фотографию.

В первых экспедициях на Северном Кавказе фотографировал спутник Буша, студент-ботаник. В 1896 году были исследованы ледники и флора верховьев Теберды и Марухи, в следующем году – ледники Чхалты, северного и южного склонов Главного хребта между Тебердой и Эльбрусом.

Фотографировали много. В первом путешествии были исследованы тридцать новых, до тех пор никем не описанных ледников; «почти все они сняты фотографией», – отмечал Буш в своем отчете («Известия РГО», т. 33, 1898, вып. 1, стр. 32). Редким по удаче снимком был вид горы Псыш с висячим ледником. Фотографии были изучены Мушкетовым, который бывал в этой местности раньше. Знаменитый геолог в итоговой статье об изучении ледников за год сделал ценные выводы.

Результаты следующего путешествия Буша были еще интереснее. И. В. Мушкетов докладывал, что Н. А. Бушем «всего осмотрено 50 ледников, с которых сняты фотографии». На всех ледниках отмечалось общее отступление. Снимков привезли более ста, хотя условия путешествия и съемки были очень трудные. Дожди и туманы скрывали даль. Подходящую минуту, чтобы сфотографировать тот или иной вид, приходилось ждать часами и сутками («Известия РГО», т. 34, 1898, вып. 5).

Н. А. Буш, овладев искусством фотографии, с каждой экспедицией все более умело применял ее. Изохроматический материал и светофильтры обеспечили успешную съемку растительности. Ботаник по специальности, Буш умело передавал оттенки в окраске зелени. Осины, березы, ели, азалии в цвету – все эти виды флоры отчетливо различаются в его ландшафтных снимках.

Примерами удачного иллюстрирования отчетов могут служить статьи Буша, печатавшиеся в «Известиях Русского Географического общества».

Накапливался немалый опыт высокогорных съемок. Ландшафты Пастухова, Буша, Сапожникова и других исследователей не только правильно передавали местность и характер ледников: фотографы вводили в снимки фигуры людей, всадников и давали ясное представление о размерах ледовых напластований, источников, водопадов, гротов и морен.

Участники экспедиций делились опытом фотографирования на страницах журналов.

То были годы заметного развития русского альпинизма. Во главе его, однако, стояло немало людей, преклонявшихся перед иноземными горными клубами. В альпинизме они видели аристократический вид спорта; лишь снисходительно отмечалась самоотверженность отечественных исследователей-альпинистов, подобных Пастухову.

Участникам высокогорных походов приходилось приобретать снаряжение – и в том числе дорогостоившие фотоаппараты – на свои сбережения. Вопреки равнодушию со стороны правящих чиновничьих кругов, энтузиасты, покорители вершин, достигали своей цели.

Талантливой исследовательницей вершин Кавказа, совершившей несколько интереснейших экспедиций с фотоаппаратом, была Мария Павловна Преображенская.

Скромная учительница владикавказского епархиального училища с юности мечтала о походах к высям вздымавшегося вдали Кавказского хребта. Она экономила копейки из своего жалованья, чтобы летом совершать экскурсии в горы.

В 1900 году Преображенская первой из русских женщин-альпинисток поднялась на одну из самых высоких вершин – на пятитысячный Казбек. Она обучилась фотографии, и снятые ею ландшафты ни по технике, ни по художественным достоинствам не уступали снимкам профессионалов. Любительский аппарат не годился для походов, денег на приобретение другой камеры у нее не было. Приходилось договариваться с местными фотографами: брать напрокат аппарат. Негативы оставались в собственности его владельца, а для Преображенской делались отпечатки. Один комплект снимков путешественница непременно посылала в Русское Географическое общество (См. очерк В. и Е. 3ариных. Отважная русская исследовательница Казбека. Ежегодник «Побежденные вершины», М., Географгиз, 1950).

Летом 1901 года М. П. Преображенская проделала путешествие вокруг Казбека. Рассказ исследовательницы-фотографа был напечатан в «Ежегоднике Русского горного общества» за 1902 год.

Наблюдения излагаются в рассказе Преображенской в тесной связи с фотографированием. Исследовательницу-фотографа постигла неудача в пути. На бивуаке, «пока готовился чай, – пишет она, – я взяла фотографический аппарат, чтобы переменить пластинку, и тут заметила огромное несчастье: без того уже плохой аппарат оказался окончательно испорченным, так как прорвался мешок» (Кожаный мешочек составлял принадлежность аппарата и оберегал пластинку от засвечивания). Фотограф, у которого был взят напрокат аппарат, даже не удосужился привести его в порядок.

Надо было искать выход из положения. «Говорят, нужда учит, так и вышло со мной, – делится альпинистка своими невзгодами в письме Русскому Географическому обществу. – Я решила, что буду каждый раз залезать под бурку и менять таким образом пластинки».

Так Преображенская и поступила: «Ладить с моим аппаратом было очень трудно: пока залезешь под бурку, добьешься, что свет не проникнет, и переменишь пластинку, смотришь, при быстрых переменах тумана в горах, момент снимания уже пропущен».

А погода не баловала путешественницу. На трудных участках пути было разбито несколько ценных заснятых пластинок. Но страстное желание во что бы то ни стало обследовать и запечатлеть горные ландшафты побеждало, Преображенская записала в своем дневнике:

«Нам виден в тумане какой-то ледник, но пойти по нему я не могла, названия же его мои проводники не знали. За ледником временами виднеется Казбек. В этот раз сначала мы шли по хребту, который казался мне не чем иным, как старой ледниковой мореной: так типично обрывался он у слияния двух ледниковых потоков... Потом мы шли по склону хребта, вершина которого имеет снежные пятна; шли на высоте 3 300 метров под густым туманом. Настроение духа было скверное, являлась даже какая-то лень... В 11 ч. 50 мин. дня мы сделали привал; на минуту рассеялся туман, и показалось вдали Сионское ущелье. Идя далее уже в более прозрачном тумане, мы достигли фирнового поля. Тут-то началась награда за трудное и невеселое утро. Нам начали открываться одно чудо природы за другим...

Достигнув Куртинского перевала, мы очутились на высоте 3 600 м, и перед нами опять картина, не поддающаяся описанию. Мы в заколдованном царстве ледников и фирна. Как описать и сосчитать ледники! Я сделала несколько снимков, из них уцелели два. При виде чудес природы невольно забываются и усталость, и холод».

К статье Преображенской были приложены фотографии ледников и вершин. Великолепны снимки из этой серии: «Казбек (5 044 м) и Девдоракский ледник с гребня Барт-Корта».

Рассматривая эти снимки, разделяешь чувство восторга и заслуженного удовлетворения, которое охватывало отважную альпинистку, запечатлевшую на снимках эти высокогорные ландшафты.

После путешествия вокруг Казбека, в августе 1903 года Преображенская совершила поход к западным истокам Арагвы.

Преображенская дала ценное описание Кистинского ущелья. Во время этой экскурсии впервые сфотографировала живописные берега извилистой речки Кистинки, показала вершины Шино. Особенно интересны были панорамы Казбека и других гор, снятые с вершины Малой Куру на высоте 3620 метров. Лучший из снимков исследовательницы напечатан вместе со статьей в «Ежегоднике Русского горного общества» за 1903 год.

Двадцать лет посвятила владикавказская учительница изучению гор.

В 1912 году очередное восхождение на Казбек она совершила по поручению Геофизической обсерватории. В сопровождении носильщиков М. П. Преображенская выполнила трудное задание: установила на вершине Казбека метеорологическую будку с приборами. Она возвратилась с новой серией негативов, в которых была, в частности, показана самая высокая в то время в Европе горная метеорологическая станция.

В годы своих путешествий к вершинам и ледникам Кавказа талантливая исследовательница держала постоянную связь с географами. Ее трудами интересовался еще И. В. Мушкетов, которому она вместе с отчетами об экспедициях и экскурсиях отсылала десятки фотографий, главным образом видов ледников.

Преображенская читала публичные лекции по горному туризму, знакомила своих слушателей с Кавказом, его ледниками и флорой; лекции она иллюстрировала своими снимками и диапозитивами с них.

С 1920 года М. П. Преображенская состояла хранителем музея Северо-Кавказского института краеведения. Скончалась она в 1932 году. Имя исследовательницы ледников и вершин Кавказа достойно занять видное место и в истории альпинизма, и в истории отечественной фотографии.

Русских исследователей ледников привлекали также горные массивы на азиатских границах страны – Тянь-шань и Памир.

Последовательное наступление на вершины Средней Азии развернулось лишь после революции. Только советской географической науке и советскому альпинизму оказалось под силу покорение хребтов, ледников и вершин «Небесных гор». Слава этого подвига связана с именами советских ученых, путешественников, мастеров восхождения. Картины суровых пиков и ледников, виды ущелий и высокогорных рек запечатлены на сотнях фотографий и на кинопленке. У каждого из нас живет зрительное представление о царстве льдов и высочайших вершинах Средней Азии.

Не так было полвека тому назад.

Неизведанные верховья Нарына, величественные массивы Тянь-шаня, мощный Хан-тенгри, десятки безыменных ледников и пиков, водопадов и ущелий, – в эти и другие заповедные местности еще не заглядывал тогда исследователь. Надо было изучить и показать ученому миру громады горных гряд и ледников.

Один из первых исследователей горных областей Средней Азии – Н. А. Северцов не расставался в экспедициях с альбомом, карандашом и акварелью. Еще в 1867 году, проникнув в неизученный район верховьев Нарына, он жадно набрасывал акварельные этюды Тянь-шаня. Северцов писал в Петербург:

«...С 4 октября до 20-го я почти ни разу не спускался ниже 8 000 футов, я поднимался два раза до 11 000 и до вечных снегов... Морозы, по ночам, бывали от десяти до двадцати градусов... к холоду привык; только руки не очень его терпели, что мешало писать. Рисунков наготовил довольно; теперь у меня всего 25 видов; иные рисовались так, что краски на кисти мерзли и на бумаге мерзли, а не сохли; оттаивал дыханьем, грел воду на огне из сухой травы в жестяной чашке, а рисунки все-таки выходили исправно»  («Известия РГО», т. 4, 1868, № 2, стр. 188).

Спустя одиннадцать лет Северцов применил в своем очередном путешествии на Памир фотографию. Занимался фотографированием Август Иванович Скасси, топограф, в будущем – спутник Потанина.

В отчете об итогах «памирских исследований и общих научных результатах Ферганской ученой экспедиции» Северцов говорит о фотографии: «Орографические и вообще географические описания экспедиции существенно дополняются, относительно наглядности в характеристике посещенных местностей, коллекцией более шестидесяти фотографических видов, прекрасно исполненных в Ферганских горах и на Памире членом экспедиции г-м Скасси – несмотря на множество его других работ» («Известия РГО», т. 15, 1879, вып. 2, стр. 76).

Под влиянием Северцова формировался как знаток Средней Азии и ее исследователь Л. С. Барщевский, однофамилец известного фотографа-археолога И. Ф. Барщевского.

Барщевский еще в семидесятых годах вместе со многими другими образованными офицерами русской армии стал помогать ученым в исследовательских работах. Отказываясь от перевода в другие воинские части, он остается служить в одном из туркестанских линейных батальонов в Самарканде, отдавая большую часть времени изучению края.

Барщевский слыл знатоком Средней Азии и особенно юго-западного Тянь-шаня. Он путешествовал по Бухаре, совершил поездку в Афганистан.

Барщевский положил начало областному музею в Самарканде. Изучивший местный язык и обычаи, внимательный и приветливый, русский исследователь становится желанным гостем в кишлаках, аулах и горных селениях. Его имя было хорошо известно узбекам и таджикам.

Художественные наклонности Барщевского проявились в занятиях фотографией. Он снимал и по собственному почину, и по поручению ученых. В своей лаборатории он проявлял пластинки путешественников, печатал снимки; охотно делился своими знаниями и опытом.

У Барщевского был ученик и помощник, юношей пристрастившийся к путешествиям, Якуб Измаилджанов. Он выучился у Барщевского русскому языку и оказался способным переводчиком. А иметь постоянного переводчика из местных жителей – это была редкость в Средней Азии того времени.

Путешествия стали потребностью Якуба. По поручению Барщевского он производил в пути всякого рода наблюдения и неизменно помогал в занятиях фотографией: раскладывал и приготовлял аппарат, иногда производил съемку, затем бережно укладывал пластинки в походный ящик.

Вместе с Барщевским Якуб Измаилджанов участвовал в экспедициях.

В 1894 году фотограф-любитель Барщевский совершил поездку в горную часть Бухары и Самаркандской области с И. Л. Яворским.

Экспедиция изучала горные озера, верховья рек и ледники. Путешественники пользовались помощью местных жителей, навыки передвижения которых в высокогорных условиях нередко выручали.

Барщевский побывал в верховьях реки Ак-су, у озера Искандер-куль и произвел там серию снимков. Это была первая коллекция видов красивейших мест Таджикистана, выполненная опытным фотографом-путешественником. Снимки запечатлели несколько – в те времена еще безыменных – пиков и ледников. Отдавая дань уважения памяти знаменитого исследователя Тянь-шаня Н. А. Северцова, Яворский и Барщевский, пользуясь правом первооткрывателей, назвали его именем могучий ледник у истоков реки Кашка-дарьи. Снимок ледника Северцова, исполненный Барщевским, был напечатан Анучиным в журнале «Землеведение».

Через два года Л. С. Барщевский был приглашен в большую экспедицию для изучения ледниковых областей Средней Азии. Возглавлял экспедицию Владимир Ипполитович Липский, известный ботаник, путешественник, впоследствии президент Академии наук Украинской ССР. Экспедицию направило Русское Географическое общество по инициативе И. В. Мушкетова. Целью путешествия было изучение «всех трех царств природы». Особо выделялось исследование ледниковых явлений.

Существовало предположение, что в Средней Азии ледники не имели и не имеют такого распространения, как в других горных странах – в Альпах и на Кавказе. Наблюдения русских путешественников опровергали это мнение. Экспедиции Липского предстояло внести ясность в сложный вопрос.

Мушкетов, готовя экспедицию, предвидел большое значение «фотографических исследований». Липский стремился представить выводы из наблюдений «по возможности в точном фотографическом виде».

«Я лично склонен считать большим достоинством и даже до известной степени талантом суметь передать фотографически все, что приходится наблюдать, даже то, что самому наблюдателю кажется не стоящим особого внимания», – писал исследователь, излагая программу своих работ (В. И. Липский. Горная Бухара, т. 1, СПб., 1902, стр. 8).

Географическое общество снабдило Липского отличной фотокамерой с принадлежностями. Нужно было выбрать фотографа. Лучше самаркандского краеведа Барщевского нельзя было найти. Тот охотно согласился и взял на себя не только обязанности фотографа, но и производство других исследований: сбор зоологической коллекции и производство топографической съемки.

Помощником Барщевского отправился, как всегда, Якуб Измаилджанов, на попечение которого были отданы обе камеры экспедиции – петербургская и собственная Барщевского с пластинками размером 18 X 24 сантиметра. Вместе с принадлежностями и запасом пластинок камеры были искусно навьючены Якубом на лошадь. Но даже при таком верном хранителе «походной фотографии» значительное количество пластинок со снятыми видами не перенесло тяжелого путешествия: они были разбиты или испорчены.

Экспедиция шла неизведанными тропами; часто, как писал Липский, на снежных путях попадались щели, неожиданные гроты «в виде дыры в преисподнюю». Барщевский и Липский непременно брали фотографический аппарат всегда с собой во все экскурсии.

Для обширного отчета Липский использовал географический, метеорологический и гипсометрический дневники, разнообразные коллекции и собрание фотографий. Серия снимков была позже сдана в библиотеку Географического общества. Помощнику Барщевского Якубу Измаилджанову в Петербурге была вручена награда Общества – бронзовая медаль.

Липским было задумано – а впоследствии и осуществлено – издание трудов экспедиции. К первому тому он намерен был приложить лучшие фотографии Барщевского, относящиеся, главным образом, к науке о ледниках.

О плане задуманного издания Липский писал:

«Из числа более 150 фотографий я считаю нужным поместить около двадцати, иллюстрирующих места наиболее интересные и притом нередко настолько труднодоступные, что пройдут десятки лет прежде, нежели они дождутся нового исследователя и художника».

Среди снимков Барщевского были редкие по удаче, – например вид ледника Каратегин, который был назван путешественниками ледником Мушкетова. Фотография давала точнейшую характеристику ледника, рассеченного множеством больших и мелких трещин, позволяла наглядно судить о грандиозности ледяного массива.

Интересна фотография геологических обнажений – сильно изогнутых песчаников, в натуре розоватых, с прослойками зеленоватой глины. Превосходны по выполнению виды ущелья реки Варзоб и водопада в верховьях реки Гульбас, низвергаемого с высоты в несколько сажен.

По свидетельству Липского, иногда они ожидали по нескольку часов, чтобы снять нужный ландшафт. И, наоборот, нередко фотографу оставались короткие минуты, чтобы успеть захватить лучи солнца, – так быстро надвигаются в горах тени, скрывая чудесные виды. А путь к таким местам часто пролегал через суровые препятствия.

Путешественников манил цирк ледника Галагана, огромный, в несколько десятков квадратных километров. Липскому нужно было иметь фотографию этих горных и ледовых массивов. Спутники рассчитывали еще засветло достичь цели. «Но доступ к этому леднику был так затруднен, – вспоминал Липский, – что мы взошли уже вечером».

Что делать? Ждать утра, устроив здесь бивуак, было невозможно. К радости путешественников, небо прояснилось, полная луна ярко осветила величественную панораму. Якуб расставил аппарат, и Барщевский при большой выдержке сфотографировал захватывающие просторы ледника при свете луны. Снимки удались.

Пластинки Барщевский обрабатывал в своей лаборатории, возвратившись в Самарканд. Сам он и напечатал несколько комплектов снимков.

За время экспедиции 1896 года Л. С. Барщевский поделился своим опытом фотографа с начальником экспедиции. Фотограф-любитель В. И. Липский усвоил особенности техники высокогорной съемки.

Свои исследования Липский продолжил в последующие годы –1897 и 1899. Барщевский в этих поездках не участвовал. Фотографировал сам Липский.

Экспедиция исследовала Алайский хребет и хребет Петра Первого. Местности, исхоженные Липским за вторую и третью экспедиции, давали еще больше простора для фотографирования. Достаточно перелистать второй и третий томы труда Липского «Горная Бухара» и просмотреть приложенные снимки, чтобы убедиться в превосходном качестве работ автора как фотографа.

Причудливые конгломераты в долине Як-су и котлы вымывания на берегу Вахша, верховья ледника Шагазы, берега реки Мук, будто испещренные резьбой и украшенные балконами, со стрельчатыми осыпями, отточенными дождевой водой, – эти, как и многие другие, снимки Липского и ныне служат наглядными пособиями при изучении геологии этой горной страны.

Наблюдениями Липского было доказано наличие ледников, залегающих – в сравнении с альпийскими и кавказскими – на значительно большей высоте. Разъяснялось многое в роли ледниковых явлений. Были запечатлены на снимках ледники, в том числе необычайной формы – Бадрут. Редкий снимок в серии Липского – перелом бокового ледника Бадрут с водопадами.

«Я называю всю эту картину живою, – писал Липский о леднике, – ...она вся находится в движении. Снег (а внизу, очевидно, и лед) постоянно обрывается и падает сверху, с большой высоты, попадая отчасти на лежащую под ним темную скалу. Падая сверху и разбиваясь о нижний пьедестал, снег падает далее вниз, и здесь формируется боковой ледник».

«Картина эта была до такой степени неожиданной и вместе с тем захватывающа по своей грандиозности, заняла у меня так много времени на фотографию, записи и другие наблюдения...», – замечает Липский, отсылая читателя к своей фотографии «этого замечательного явления природы».

В. И. Липский проявил не только много настойчивости в фотографировании, он показал себя искусным художником горного ландшафта.

Путешественник-ученый не раз вспоминал добрым словом своего спутника по первой поездке – фотографа из Самарканда. Именем краеведа-фотографа Барщевского Липский назвал ледник южного склона Гиссарского хребта.

Липский был прав, говоря, что пройдут годы, пока ледники и пики Тянь-шаня дождутся нового художника...

Только после Октябрьской революции изучению горных массивов Тянь-шаня, Памира и других был придан размах, присущий советской исследовательской работе. Были впервые пройдены и полностью изучены величайший в стране ледник Федченко, ледники хребта, носящего имя Академии наук, Дарвазского и хребта Петра Первого. Изучено оледенение Заалайского и северной оконечности Сарыкольского хребтов. Ныне разрешена загадка узла Гармо.

Карта заполнена новыми географическими названиями, данными советскими исследователями.

Высочайшая вершина СССР носит имя великого вождя советского народа товарища Сталина. Другие вершины названы в честь руководителей Коммунистической партии, многие пики носят имена русских ученых – Шокальского, Вавилова, Липского.

Панорамы тянь-шанских хребтов и ледников, пики и ущелья запечатлены в кинофильмах. Один из пиков хребта Петра Первого назван именем Кинохроники.

В 1936 году на карте Тянь-шаня появилось имя Сапожникова – страстного исследователя гор и ледников, первого ученого – фотографа Алтая. Это имя дано одному из пиков группой советских альпинистов, руководимой ученым Августом Андреевичем Летаветом.

Летавет – виднейший деятель высокогорного туризма – один из советских фотографов-художников, специалистов высокогорной съемки. И его имя – имя продолжателя творческих традиций русских путешественников-фотографов – запечатлено на карте Тянь-шаня: седловина на хребте Петра Первого (4 800) называется перевалом Летавета...

Штурм вершин продолжается. Без участия фотографии или кино не обходится теперь ни одна высокогорная научная экспедиция.

Совсем недавно, в 1944–1946 годах, фотография помогла советской гляциологии сделать выдающееся открытие. Новое применение ее, быстро вошедшее в обиход науки, – аэрофотосъемка позволила обнаружить третье по величине в стране оледенение. В верховьях реки Индигирки, на северо-востоке Сибири, открыты обширные области ледников, самые большие после среднеазиатских и кавказских.

Документальные снимки позволили советским ученым уточнить сложные вопросы происхождения, развития и будущего крупнейших районов оледенения.

Фотография по достоинству оценена как верная помощница в высокогорных исследованиях.

 

В странах Центральной Азии

 

Широчайший размах в деятельности русских географов приняло изучение «сопредельных России стран», и больше всего – Центральной Азии.

Жизнь многих из передовых деятелей русской географической науки была всецело посвящена исследованию почти неизвестных Европе колоссальных центральноазиатских пространств. В географию, геологию, этнографию Центральной Азии, в изучение истории ее народов, ныне начавших новую светлую эпоху своей жизни, русские ученые внесли немало решающих исследований.

Пржевальского и Потанина, Певцова и Грумм-Гржимайло, Роборовского и Козлова отличала широта научных наблюдений. Ландшафт неведомых земель, флора и фауна, быт, верования, нравы народов, особенности костюма и древние сказания – все внимательно изучалось русскими путешественниками, открывшими Европе многие земли Центральной Азии.

Русские творцы географии Центральной Азии сочетали талант исследователей с даром рассказчиков. Их увлекательные книги читались и читаются с волнением и специалистом, и молодым любителем литературы о путешествиях.

Направляясь в Центральную Азию с широко задуманной программой исследований, ученые-путешественники, разумеется, заботились и о зрительной документации своих наблюдений. В ту пору – с конца семидесятых годов – быстро крепла техника фотографии. Мимо нее не прошел ни один из русских исследователей Азии.

Еще до знаменитых «научных рекогносцировок» Пржевальского фотография была применена в большом путешествии в Китай и Монголию Ю. А. Сосновского.

Экспедиция была отправлена для изыскания нового торгового пути из Китая в Россию, к долине Иртыша. Осенью 1874 года путешественники направились из Ханькоу по реке Ханцзян, проводя исследования этой реки. Затем через Ланьчжоу, Хами, Баркуль и Гучен экспедиция дошла до русского пограничного поста Зайсан, сделав четыре тысячи верст, из них тысячу двести верст по воде  («Известия РГО», т. 12, 1876, вып. 2. См. также Э. М. Мурзаев. Географические исследования Монгольской Народной Республики, М.–Л., 1948, стр. 62–63). В числе участников путешествия были врач, натуралист и художник Пясецкий, топограф Матусовский и фотограф Боярский.

По возвращении путешественников начальник экспедиции сделал несколько отчетных докладов. Участие в русско-турецкой войне помешало ему довести до конца обработку наблюдений. Интересным итогом путешествия оказались коллекции рисунков Пясецкого и большое собрание снимков Боярского с обстоятельным пояснением. До поездки в Китай А. Э. Боярский был московским фотографом-портретистом. Он внимательно следил за развитием техники светописи и одним из первых фотографов овладел сухим броможелатиновым способом.

Серия из полутораста снимков Боярского получила хорошую оценку петербургских географов.

По предложению П. П. Семенова «фотографу русской учено-торговой экспедиции в Китай за составление доставленной в Общество прекрасной фотографической коллекции видов и типов Китая в местностях до того времени совершенно неизвестных», – как гласит протокол заседания Совета РГО от 29 декабря 1876 года, – была присуждена серебряная медаль («Известия РГО», т. 13, 1877, вып. 1, стр. 6). В тот день такой же наградой был отмечен известный исследователь Восточной Сибири И. Д. Черский.

Снимки Боярского были сначала показаны в зале Русского Географического общества в день общего собрания. А затем вместе с другими экспонатами путешествия они составили выставку, привлекшую массу посетителей. По словам П. П. Семенова, экспедиция посетила «многие местности, до сих пор еще не видевшие европейских путешественников» («Известия РГО», т. 12, 1876, вып. 2, стр. 72).

Коллекция снимков содержала преимущественно этнографические сцены, достопримечательности, виды улиц в китайских и монгольских городах и селениях. Были показаны уличные сцены, представления китайского театра и даже учение войск. Собственно ландшафтов было мало. Портретисту-фотографу Боярскому они, очевидно, не удавались.

Работал он в путешествии очень быстро и снял более трехсот фотографий. Начальник экспедиции Сосновский отметил: «Боярский, надо отдать ему справедливость, сумел устроить свою походную фотографию таким образом, что ни разу не был причиной специально-вынужденных остановок, не нарушал общего плана движения» (Ю. А. Сосновский. Экспедиция в Китай 1874–1875 гг., т. 1, ч. 1, М., 1882, стр. 401).

К выставке снимков Боярского был издан единственный в своем роде отчет: на семидесяти страницах убористым шрифтом давались развернутые пояснения к фотографиям. Эта книжка, представляющая теперь большую редкость, заключает много живых наблюдений и описаний отдельных местностей Китая семидесятых годов прошлого века.

Кроме того, Боярским был издан в Москве фотографический альбом из 184 листов большого формата. Это был первый фотографический труд, посвященный путешествию в Китай и Монголию.

В 1879 году фотография была применена в Северо-западной Монголии известнейшим путешественником Григорием Николаевичем Потаниным. Ему сопутствовал в этой экспедиции фотограф, снимавший на бумажных пленках с перенесением потом слоя негативной эмульсии на стекло. Ценная фотографическая коллекция, однако, погибла: она была уничтожена пожаром в помещении Иркутского отделения Географического общества.

Знаменателен период в истории исследований Центральной Азии 1883–1886 годы, когда там побывали две большие русские экспедиции – Г. Н. Потанина и Н. М. Пржевальского. В планах обеих экспедиций, наряду с обширными исследовательскими работами, было предусмотрено и фотографирование. Обязанность фотографов исполняли выдающиеся путешественники: уже знакомый нам спутник Северцова, а теперь Потанина – ученый-геодезист А. И. Скасси и молодой спутник Пржевальского В. И. Роборовский.

Скасси был верным помощником Потанина в организации каравана, в руководстве движением экспедиции. Целыми днями он был занят топографическими работами и выполнил их блестяще. У него хватало времени и на обременительные в ту пору занятия фотографией.

Весной 1884 года Потанин со своими спутниками прибыл морем в Китай. Затем он отправился по Великой Китайской равнине, отделяющей плоскогорье Северного Китая от моря. Их путь шел к знаменитому городу-монастырю Утаю. Этот город – ансамбль архитектурных памятников, расположенных среди гор. Здесь Скасси произвел съемку.

О работе Скасси осталась интересная запись в дневнике участницы экспедиции жены Г. Н. Потанина – Александры Викторовны:

«...А. И. Скасси целый день был занят приготовлением пластинок и приведением в порядок фотографических аппаратов. На четвертый день нашего пребывания он отправился снимать фотографии с утайских достопримечательностей и пригласил меня сопутствовать ему. Мы поехали тотчас после утреннего чая, взяв с собою мула, нагруженного аппаратами... Скасси снял общий вид на монастыри и отдельный вид большой ступы [колоссальная белая башня высотой шестьдесят метров. – С. М.]... верхушка ступы была окружена бахромой из колокольчиков, мелодичный звон которых доносился до нас при каждом порыве ветра» (А. В. Потанина. Из путешествий по Восточной Сибири, Монголии, Тибету и Китаю. Сборник статей. М., 1895, стр. 169–170).

Дальше Потанина рассказывает, как, заметив фотографа, из всех окрестных овражков на гору полезли многочисленные зрители – дети и подростки, они обступили Скасси со всех сторон. Потребовалось много изобретательности от его «ассистентки», чтобы отвлечь любопытных и дать возможность довести до конца фотографическую съемку.

Во время экскурсии в Утай Скасси снимал лепные фигуры в храмах, медную кумирню – самую интересную достопримечательность этого города. Ламы были поражены смелостью русских мужчины и женщины; толпа же которая все возрастала, – по словам Потаниной, – была больше занята наблюдениями за действиями Скасси, чем заботой о том, будут или нет сняты изображения богов. Увлеченный своими занятиями, Скасси перенес камеру внутрь одного из храмов и при стечении народа сфотографировал там старинную статую – изображение девушки.

К сериям снимков достопримечательностей Центральной Азии относится коллекция фотографий Скасси, произведенных в Ордосе, в частности снимок юрты с останками Чингис-хана.

Из снимков древностей нужно еще отметить виды развалин монастыря Пилинсы в теснине Желтой реки. Этот монастырь замечателен тем, что выстроен на скалистых обрывах берегов, где скалы подобны колокольням и башням. На обрывах, часто на большой высоте, были высечены ниши с изваяниями богов огромных размеров – до двадцати метров.

На выбор объектов съемки, на характер фотографий Скасси повлияли особенности Потанина как исследователя.

«Для Потанина страны Центральной Азии являлись своеобразным музеем, в котором хранились памятники материальной и духовной культуры народов, частью уже исчезнувших, и в которых можно собрать богатые материалы по народному эпосу и этнографии вообще», – писал о Потанине В. А. Обручев (См. предисловие к книге: Г. Н. Потанин. Путешествия по Монголии. М., Географгиз, 1948, стр. 16). Эта черта Потанина нашла отражение и в иллюстративных коллекциях Скасси. Лучшие его снимки – это виды памятников материальной культуры народов Центральной Азии.

Ландшафты занимали меньше места в коллекции Скасси. Самая интересная серия этого рода – виды долины реки Ксерной, расположенной у подошвы снежной горы Сюе-шань.

Это своеобразная река. Кажется, что русло ее местами сооружено искусственно. Воды реки падают с уступа на уступ бурными каскадами, затем успокаиваются, разливаясь и наполняя множество как бы сообщающихся один с другим бассейнов, огороженных невысокими стенками из туфа. Далее, еще ниже, идет новый ряд бассейнов, имеющих дно, как у котлов.

По поручению Потанина Скасси производил антропологические снимки в провинциях, через которые проходила экспедиция. Снимки делались в фас и в профиль, как требовали антропологи. Эти фотографии были высоко оценены в Петербурге.

А. И. Скасси – один из первых фотографов-путешественников, проводивших обработку пластинок и даже печатавших снимки в пути. Он занимался этим одновременно с обработкой геодезических сведений. Облюбовав какой-нибудь подвал, он устраивал там лабораторию. Печатал снимки на солнечном свете. Потанин и Скасси одаривали снимками местных жителей. Спустя много лет Потанин, путешествуя, находил бережно хранимые фотографии, сделанные некогда его спутником.

В своем отчете об экспедиции 1884–1886 годов Г. Н. Потанин сообщал, что Скасси произвел топографическую съемку местности протяжением 6600 верст, а «фотографических снимков  с видов и типов» сделал до двухсот. Русское Географическое общество, присудившее Г. Н. Потанину Константиновскую медаль, наградило Скасси за участие в экспедиции золотой медалью («Известия РГО», т. 23, 1887, стр. 79, 290 и 311).

Лучшие снимки Скасси были показаны им на фотографической выставке в Петербурге в 1889 году.

В одной из последующих экспедиций Г. Н. Потанина фотографировал Н. А. Чарушин. Владела техникой фотографии и А. В. Потанина. Позже занялся фотографией и сам знаменитый путешественник. Вот один лишь пример из его походной жизни. В 1892–1893 годах он путешествовал в Сычуань и на восточную окраину Тибета. При нем был фотоаппарат. Однажды Потанин провел день в ожидании конвоя тибетских солдат, который должен был провести путешественников через перевал, где разбойничала какая-то шайка. Ученый занялся фотографией. Его внимание привлек облепиховый лес.

«Я воспользовался этим днем, – пишет Потанин, – чтобы съездить по долине вниз и сфотографировать оригинальный облепиховый лес. Я снял две фотографии, одну с высоты на верхушки леса.., другая же снята с отдельного дерева с характерною пинияобразною вершиною...» «Облепиховые деревья имеют стволы до 5 сажен высоты и при основании до 5 метров в окружности; верхушки их плоские, напоминающие итальянские пинии», – так пояснил путешественник снимок, приведенный в его очерке путешествия, опубликованном в «Известиях РГО» («Известия РГО», т. 35, 1899, вып. 4, стр. 392). Этот очерк иллюстрировали шесть фотографий Потанина.

Но возвратимся к 1884 году. Когда Потанин начал экспедицию из восточных провинций Китая, из Кяхты к истокам Желтой реки совершал уже свою очередную «научную рекогносцировку» великий исследователь Центральной Азии Пржевальский.

Еще в 1876 году, готовясь ко второй экспедиции по маршруту от Кульджи на Лобнор, Пржевальский вписал в программу этого путешествия, что «если это окажется возможным», будет производиться фотографирование («Известия РГО», т. 12, 1876, вып. 2, стр. 59). Он обязал своих помощников Эклона и Повало-Швыйковского обучиться светописи у столичного фотографа, «художника-академика» Досса, «с целью во время экспедиции снимать виды местности», как объяснял Пржевальский в одном из своих писем (Фатееву от 12 марта 1876 года)

Осуществить замысел, однако, не удалось. Оказалось, что «фотографические приборы» с принадлежностями, химикалиями и большим запасом пластинок весили семнадцать пудов! Брать с собой такой груз было невозможно. Фотография была оставлена; сказалось в решении Пржевальского и то, что, по его наблюдениям, занятия его молодых спутников шли не настолько успешно, чтобы можно было ожидать от них хороших и изящных работ (Николай Михайлович Пржевальский, СПб., 1890, стр. 213, 214) (письмо Фатееву от 31 марта 1878 года).

В третьем путешествии фотографии также не было. А новый помощник Пржевальского Всеволод Иванович Роборовский, который – по оценке великого путешественника – «порядочно рисовал», занимался зарисовками в пути. «За сопровождение почетного члена Пржевальского и прекрасные рисунки этнографического содержания», сделанные в этой экспедиции, Русское Географическое общество наградило Роборовского малой золотой медалью.

В четвертом путешествии от Кяхты к истокам Желтой реки фотографирование было включено в план работ.

 Была взята портативная камера, специально сконструированная Вяч. И. Срезневским. Мокроколлодионный способ был заменен сухим. «При IV путешествии, – писал Пржевальский в отчете об экспедиции, – мы имели с собой небольшую фотографию с пятьюстами запасных сухих пластинок».

«Рисование в путешествии, конечно, удобнее, хотя для типов лишь фотографические снимки имеют научную ценность... – замечает Пржевальский. – Неудобна же фотография тем, что, во-первых, не всегда и не везде может быть применима (жары, морозы, лёссовая пыль в воздухе, дурная вода, недружелюбие и подозрительность туземцев), а во-вторых, легко может подвергнуться порче в пути и даже совсем погибнуть» (Н. М. Пржевальский. От Кяхты на истоки Желтой реки. СПб., 1888, стр. IV и 62–63).

Первый помощник начальника экспедиции Роборовский занимался, кроме фотографии, сбором ботанических коллекций, что было главной его обязанностью. Формируя в Кяхте конвой, Пржевальский включил в его состав в помощь Роборовскому «обывателя города Троицкосавска» Михаила Протопопова. Как отмечал Пржевальский, он был взят «для собирания насекомых, растений и для прислуживания при небольшой фотографии».

Экспедиция 1883–1885 годов прошла путь от Кяхты через Ургу (ныне Улан-Батор), озеро Кукунор к истокам Желтой реки (Хуанхэ) и верхнему течению Янцзыцзяна, затем повернула на запад с выходом в район юго-восточнее озера Лобнор. Потом отправилась к Керии, по бассейну Тарима, и дальше – к границам России.

Много испытаний пережили путешественники. Самоотверженно выполняли свои обязанности участники экспедиции. С каждым переходом обогащалась ботаническая коллекция Роборовского. Увеличивалось и содержимое ящика, где хранились заснятые пластинки с видами местностей и типами жителей.

Трудным делом было фотографирование в пути. Нельзя было снимать в сорокаградусные морозы с ветрами. Сильная жара портила эмульсию пластинок. Путешественников настигали страшные ураганы в пустыне. Песком заносило все снаряжение экспедиции. Пыль пробивалась в механизм аппаратов. Сказывалась и недостаточная опытность Роборовского. Непростое испытание выпало на его долю: едва обучившись технике фотографирования, оказаться на ответственнейших съемках в центре Азии, где каждый день менял условия съемки и открывал новые виды, требовавшие от фотографа быстрого выбора нужных технических приемов.

В отличие от спутника Потанина Скасси, снимавшего эффектные виды или достопримечательности китайских провинций, Роборовский как фотограф не сосредоточивал внимания на какой-либо одной задаче съемки. Он фотографировал типичные виды местностей, даже если они не были внешне эффектны. Он снимал города, селения и не очень выигрышную для фотографии растительность полупустынь.

Мало привлекательной для фотографа местностью оказались озеро Лобнор и его окрестности, где экспедиция провела зиму.

За несколько лет до этого Пржевальский блестяще разрешил загадку Лобнора: это озеро изображалось на картах в разных местах; Пржевальский открыл, что озеро действительно перемещается вследствие того, что река, питающая его водой, часто меняет направление своего русла. «Кочующее» озеро поэтому и обозначалось в разных местах на картах Центральной Азии.

«Немного найдется во всей Центральной Азии местностей, столь заманчивых для путешественника издали и, в сущности, так мало оправдывающих его надежды, как Лобнор», – писал Пржевальский.

О характере местности вокруг этого «кочующего озера» можно было теперь судить не только по описаниям путешественников, но и по снимкам Роборовского, обстоятельно сфотографировавшего Лобнор.

Были в серии Роборовского и снимки, в которых эффектность показанной местности сочеталась с научно-географической ценностью ландшафта. Таков снимок реки Дычю в верховьях Голубой реки – одной из самых южных местностей, которых достигал Пржевальский в своих путешествиях по Центральной Азии.

«Эта река, в том месте, где мы на нее вышли, т. е. при устье маленькой речки Кон-чюн-чю, стеснена горами...

Течение весьма быстрое, хотя большею частию ровное; лишь местами вода бешено скачет по камням, загромождающим русло. Плавание вдоль по реке, хотя бы в лодках, почти невозможно», – писал Пржевальский о реке Дычю.

Снимок верховьев Голубой реки стал достоянием русской географии.

Удались Роборовскому и ландшафтные снимки – «священные ивы» в оазисе Ясулган, вид сыпучих песков около того же оазиса, лёссовые жилища.

Много времени Роборовский уделял фотографированию этнографических групп и отдельных представителей народностей Центральной Азии. Серию таких снимков он сделал во время зимовки у озера Лобнор и затем на протяжении дальнейшего пути: снимки кара-курчинцев, жителей оазиса Черчен, мачинцев. Очень часто в книгах и журналах воспроизводился снимок Роборовского «Танцы мачинцев в горах Керийских».

Итог «рекогносцировки» Пржевальского был очень велик. Экспедиция провела на большом протяжении пути топографическую съемку местностей, проделала астрономическое определение широт и долгот главнейших пунктов и барометрическое определение высот. Велись метеорологические наблюдения. Были собраны богатые коллекции – зоологические, ботанические и отчасти этнографические. Русское Географическое общество получило от экспедиции, кроме того, более ста негативов, снятых Роборовским. Значительная часть снимков была воспроизведена в труде Пржевальского об этом путешествии.

Не суждено было Роборовскому и Козлову совершить с Пржевальским следующее, пятое, его путешествие в Центральную Азию. В городе Караколе, ныне носящем имя великого путешественника, 20 октября 1888 года Н. М. Пржевальский скончался.

Но завет учителя был выполнен. Экспедиция, хотя и по укороченному пути, состоялась в 1889 году под руководством М. В. Певцова. Роборовский, как предполагалось и ранее, взял с собой фотографический аппарат.

Экспедиция охватила огромную территорию Джунгарии, Кашгарии, исследовала Кунь-лунь, точнее, западную окраину Северного Тибета, и закончила путь у пограничного поста Зайсан.

Роборовский – помощник Певцова – был занят самостоятельными исследованиями, совершая трудные экскурсии. Фотографии он уделял меньше времени, хотя и успел запечатлеть важные пункты, в которых побывали исследователи.

Немало снимков впервые показывали места, служившие предметом догадок и предположений. Карта Центральной Азии с каждой сотней километров пути русских путешественников теряла «белые пятна»; описания посещенных местностей документировались новыми фотографическими видами.

Опытный исследователь Роборовский был поставлен Географическим обществом во главе следующей экспедиции в Центральную Азию 1893–1895 годов. Предстояло изучить Восточный Тянь-шань, посетить никем еще не исследованный Большой Юлдус, побывать в Люкчуне, пройти Нань-шань, откуда отправиться в китайскую провинцию Сычуань. Помощником Роборовского был Козлов.

На фотографию Роборовский возлагал большие надежды. Снимки, как документы, тесно связывались с записями дневника Роборовского.

Фотографировал Роборовский много, хотя экспедиция проходила в очень сложных условиях. Резкие изменения температуры, неистовые ливни, оводы, донимавшие людей и животных, наконец, трудность самого пути – все это требовало большого напряжения сил.

Вот, например, приведенное Роборовский описание одной из бурь, испытанных путешественниками.

«...Натруженные глаза не выдерживают напора встречного ветра, и слезы неудержимо катятся. В такие бури кожа на лице обветривается, лопается и слезает, в особенности на носу... За день лицо успевает так сильно обветрить, что ночью, несмотря на мороз – 15°Ц, от прикосновения лица к подушке развивается в нем страшный жар...» (Труды экспедиции Русского Географического общества по Центральной Азии... в 1893–1895 гг., ч. I, вып. 1, СПб, 1900, стр. 257).

Далее Роборовский описывает густую пыль, которая проникает всюду, в малейшую щель футляров, и засоряет приборы.

Разумеется, в такие и подобные им дни немалых усилий стоило производство постоянных и обязательных научных наблюдений. Фотографировал Роборовский только в относительно ясные и спокойные дни.

Экспедиции не довелось завершить маршрут. Путешественники прошли Нань-шань, немного оставалось до Сычуани, где они должны были соединиться с экспедицией Г. Н. Потанина. И вот путешественников постигла беда. Недомогавшего Всеволода Ивановича Роборовского в ночь на 28 января 1895 года поразил недуг, паралич. Болезнь приняла затяжной характер. Было решено прервать путь в Сычуань и повернуть обратно. Мужественный путешественник упорно боролся с болезнью. И успешно: больной, он вскоре смог снова руководить экспедицией, даже совершал экскурсии и фотографировал примечательные местности.

Научные плоды экспедиции были очень обильны. Коллекции и дневники изучались много лет. Серия негативов Роборовского была передана им на хранение в Географическое общество; фотографии составили отличные иллюстрации к трехтомному отчету, блистательно доведенному Роборовским до конца, несмотря на развивавшуюся болезнь. В серии снимков Роборовского были и этнографические сюжеты, и разнообразные ландшафты; фотографии обстоятельно знакомили с оазисами в пустынях Центральной Азии.

Например, в Люкчунской впадине Роборовский сфотографировал своеобразные мельницы и интересную систему орошения: подземные каналы (каризы) выводят грунтовую воду на пашни. Здесь же были сняты пруды, обсаженные деревьями, «которые защищают воду от испарения под жгучими лучами солнца», – как пояснял Роборовский.

Удачной получилась серия снимков оазиса Сачжоу на фоне гор. «В этом живописном уголке, отрезанном от мира барханами песков, мы провели почти весь день», – замечает автор.

Из ландшафтов следует упомянуть еще виды реки Данхэ, окрестностей озера Каранор, перевала Урун-хайши («Мы перешли этот перевал на абсолютной высоте 13 540 футов», – пояснял Роборовский), долины Сыртын со снежным хребтом Анембар-ула.

Всеволод Иванович Роборовский не мог больше участвовать в исследовательских работах. Экспедиция 1893–1895 годов была последней в его жизни.

Неизменно включал фотографию в план своих путешествий известный исследователь Азии Григорий Ефимович Грумм-Гржимайло.

Грумм-Гржимайло был большим любителем фотографии, он свободно и легко владел ее техникой. В его трудах фотографирование неразрывно связывалось с описанием посещенных экспедицией местностей, быта народов,  с исследованиями геологическими, ботаническими и этнографическими.

Еще до экспедиций в Центральную Азию, во время поездки по Туркестану, Г. Е. Грумм-Гржимайло пристрастился к походной фотографии. Его коллекция туркестанских снимков отличалась художественностью исполнения. Эта черта характеризует и дальнейшую его работу как фотографа.

В плане первой своей экспедиции (1887 год) на Памир Грумм-Гржимайло предусмотрел фотографирование малоизученных местностей Центральной Азии. П. П. Семенов-Тян-Шанский сообщал Совету Русского Географического общества о плане исследователя: в путешествии, – сказал он, – «предположено сделать фотографические снимки со всех сколько-нибудь характерных ландшафтов или местностей, интересных в геологическом отношении, а также снимки этнографического и антропологического содержания» («Известия РГО», т. 23, 1887, вып. 3, стр. 370).

«Заведывание фотографическими работами» возлагалось на спутника Григория Ефимовича, его брата Михаила Ефимовича. Однако как в этой, так и в следующей экспедиции много и плодотворно фотографировал Григорий Ефимович.

Начало экспедиции 1887 года ознаменовалось крупным успехом путешественников. Они открыли неизвестную группу ледников. Один из этих ледников они прошли, а два других – значительно больших размеров – были сняты на планшет и обстоятельно сфотографированы. Грумм-Гржимайло не удалось, однако, углубиться в Центральную Азию. На реке Ак-су их нагнал китайский патруль, передавший распоряжение русского консула в Кашгаре возвратиться на родину. На обратном пути к городу Или путешественники продолжали исследования, сбор коллекций и фотографирование. Всего было произведено сто пятьдесят этнографических и ландшафтных снимков.

Следующее путешествие – в Западный Китай – состоялось спустя два года. В разработке маршрута и в подготовке экспедиции исследователю помогли многие деятели географии, в том числе и путешественник-фотограф А. И. Скасси.

Экспедиция обогатила географическую науку ценнейшими открытиями, в частности горной области Бэй-шань, исследования которой опровергли господствовавшее представление о существовании в третичную эпоху на просторах Центральной Азии большого средиземного моря. Открытая путешественником Турфанская впадина стала объектом исследования других ученых, ее посетил и фотографировал В. И. Роборовский.

Братья Грумм-Гржимайло – первые путешественники-европейцы, посетившие «Священную гору» – Богдо-ола восточнее города Урумчи.

Открытые местности и неисследованные ландшафты были запечатлены на снимках, выполненных мастерски и составивших одну из лучших русских географических фотоколлекций.

Г. Е. Грумм-Гржимайло был географом в самом широком смысле слова. Он давал и всестороннее описание посещенных стран, касался и вопросов геологии, почвоведения, проводил метеорологические наблюдения, исследовал растительный покров и животный мир. Внимательно изучал он жизнь народов, собирал этнографический материал.

Эта широта интересов нашла отражение и в фотографической работе путешественника.

Вот примеры ландшафтных снимков.

«Долина реки Бабо-хэ». В снимке отлично показан характер гор, окаймляющих долину, и первый крупный план удачно сочетается с далью, что выразительно передает масштаб, пространство.

«Вершина Богдо-ола». Впервые стал достоянием фотографии этот редкий ландшафт. В снимке тщательно проработаны и темные склоны, и светлые снеговые пики трехглавой горы. «Колоссальный Богдо... кажется гигантской трапецией – престолом, прикрытым серебристым покровом», – писал Грумм-Гржимайло о впечатлении, производимом этой горой (Г. Е. Грумм-Гржимайло. Описание путешествия в Западный Китай. СПб., 1896–1899, т. 1, стр. 285).

Спустившись с Богдо-ола, путешественники проделали экскурсию в Центральную Джунгарию. Они решили поохотиться на дикую лошадь Пржевальского. Разумеется, был взят фотоаппарат. Охота прошла успешно, но сфотографировать животных даже в отдалении не удалось. Удовольствовались только снимком: охотники у убитой лошади.

На пути из Джунгарии в Турфанскую область Грумм-Гржимайло произвел интересные для геологов снимки выветривающегося песчаника.

Удачно дополняли описания ущелья Люкчунской реки снимки глинистых цветных песчаников: «...местами стены его сложены из пестрых, вероятно юрских, глинистых песчаников – бурых, красно-бурых и голубых, которые, чередуясь между собой, образуют необыкновенно красивые ленты», – пояснял путешественник содержание своих снимков.

Братья Грумм-Гржимайло фотографировали и флору исследуемых местностей; некоторые растения они снимали крупным планом. Фотографировали в пути интересные строения и достопримечательности, особенно в Турфанской области, где на каждом шагу встречались остатки древней культуры народов Центральной Азии: полуразвалившиеся крепостные стены городов, каналы, стены храмов и зданий.

На реке Гаиб путешественники изучили и сфотографировали интересные развалины древнего Уйгурского монастыря и другие памятники древности.

Фотоаппарат всегда был при исследователях. И когда однажды, отправившись в экскурсию для изучения развалин города Ассашар, Г. Е. Грумм-Гржимайло не захватил аппарата, он отметил это как промах. Пришлось делать зарисовки.

Фотографии убедительно дополнили описание любопытного китайского военного укрепления Цзя-юй-гуань у Великой Китайской стены.

«Сероватое небо, серые горы, серая почва и серые стены... как все это выглядело красиво в своем сочетании! Как изящны были эти деревянные башни, венчавшие высокую стену Цзя-юй-гуаня! Во всем пройденном нами Китае мы не встречали стен выше и массивнее этих. Но, подъезжая к ним, невольно спрашиваешь себя: к чему они?»

Путешественник отмечает бесцельность подобных укреплений в эпоху дальнобойных орудий. Крепость поддерживалась в порядке.

Казалось, путешественники попали в окружение эпохи «существования лучного боя и фитильного гладкоствольного ружья».

В Юньане Грумм-Гржимайло пополнил серию снимков типами солдат с примитивными ружьями на подставках.

Здесь же путешественник сфотографировал церемонию встречи их почетным эскортом, посланным китайскими властями.

«...Почетный эскорт вдруг окружил нас волной знамен и людей в каких-то фантастических костюмах...»  – вспоминал Григорий Ефимович этот день, сопровождая свой рассказ отличными снимками (Г. Е. Грумм-Гржимайло. Описание путешествия в Западный Китай. СПб., 1896–1899, т. 2, стр. 306).

В Сучжоу было сфотографировано театральное представление труппы китайских артистов. Эти снимки Грумм-Гржимайло много раз печатались в журналах и книгах.

С большим уменьем Грумм-Гржимайло фотографировал «типы населения» – дунган, китайцев, тангутов.

Собрание фотографий Грумм-Гржимайло составило ценную научно иллюстративную коллекцию. Было изготовлено несколько десятков диапозитивов, которыми он сопровождал свои сообщения.

Исключительный интерес вызвал его доклад на экстренном общем собрании Географического общества 13 марта 1891 года. В большом зале городской думы собралось около шестисот человек. Такого многолюдного собрания не было со времени Пржевальского. И этот доклад, как сообщалось в отчетах, сопровождался «туманными картинами». В тот же день в конференц-зале Академии наук была открыта выставка богатых коллекций экспедиции.

В течение всей своей многообразной деятельности энергичный и талантливый географ, немало потрудившийся и на благо советской науки, внимательно относился к фотографии.

Плодотворно применял фотографию в своем знаменитом путешествии 1892–1894 годов по Китаю и Центральной Азии ныне здравствующий академик Владимир Афанасьевич Обручев.

И в ранних экспедициях и в последующей исследовательской деятельности фотоаппарат верно служил ученому-путешественнику.

Два тома труда В. А. Обручева «Центральная Азия, Северный Китай и Нань-шань», вышедшие в Петербурге в 1900 и 1901 годах, могут служить прекрасным примером научного издания, иллюстрированного фотографиями автора-путешественника. Несколько десятков фототипически воспроизведенных снимков наглядно, убедительно, образно дополняют описания ландшафтов и геологические наблюдения исследователя.

Во вступлении к своему труду В. А. Обручев подробно рассказывает о фотографическом снаряжении, дает много советов будущим путешественникам-фотографам.

Путь Обручева начался в Кяхте, откуда уже отправлялись в путешествия Пржевальский и Потанин. Здесь ему оказал немалую помощь известный забайкальский фотограф Н. А. Чарушин.

Маршрут путешественника захватывал Восточную Монголию, несколько китайских провинций, затем продолжался по Ордосу, Ала-шаню и Восточному Нань-шаню. Фотографировал В. А. Обручев вначале аппаратом, взятым на время в Иркутске. В Пекине он дождался аппарата с принадлежностями, высланного морским путем из Петербурга Русским Географическим обществом.

Не все прошло гладко с фотографированием. Часть пленок, купленных в Пекине, оказалась невысокого качества. Многие негативы вышли передержанными. Партия очень ценных пленочных снимков совсем погибла. Однако серия удавшихся снимков вполне оправдала труд путешественника. Иллюстрации оказались полезнейшим пособием в работе над книгой.

Геолога интересовали преимущественно горные ландшафты. Отлично получились снимки гранитных и порфировых гор, отдельно стоящих утесов и скалистых кряжей, обрывов песчаников. Путешественник выискивал и фотографировал встречавшиеся на пути овраги, оползни, обнажения горных пород. Снимал он снеговые пики и покрытые растительностью горы.

Много внимания уделил В. А. Обручев фотографированию лёссовых склонов. К редким снимкам, привезенным из этого путешествия, можно отнести вид террасированных склонов в лёссовом плато Восточного Ганьсу. К северо-западу от Ланьчжоу удалось снять затейливой формы замкоподобную гору из гобийских отложений, покрытых лёссом.

Книга В. А. Обручева была первой, в которой фотография столь неразрывно связывалась с геологическими описаниями местностей Центральной Азии.

В последующих своих полевых исследованиях, в путешествиях и при обработке научных трудов В. А. Обручев всегда стремился к фотографическому документированию наблюдений. И ныне маститый ученый заботливо относится к иллюстрированию фотографиями трудов по географии и геологии.

Интересна по размаху работ и по выдающимся научным результатам экспедиция Академии наук, снаряженная для археологических исследований бассейна реки Орхон в Монголии.

Известный исследователь Николай Михайлович Ядринцев в 1889 году в нескольких десятках километров от Кяхты, на территории Монголии, открыл развалины древнего города Каракорума. То была столица монгольских ханов XIII века.

В бассейне реки Орхон исследователь обнаружил памятники с надписями на одном из древнетюркских и на китайском языках. Надпись относилась к VIII веку. Открытие центра древней культуры вблизи русских границ вызвало живейший отклик в научном мире. В 1891 году под руководством знатока тюркских языков академика В. В. Радлова, с участием Ядринцева, в Монголию была отправлена большая, хорошо снаряженная экспедиция. В программу ее входило составление карты местностей, производство раскопок, составление планов развалин, съемка «рисунков и фотографий с древних городов, строений и памятников», изготовление «точных снимков всех надписей» (Материалы для истории экспедиций Академии наук в XVIII и XIX веках. М.–Л., 1940, стр. 251–252).

Фотография была принята как основной метод документации открытий. Владело техникой фотографирования несколько сотрудников экспедиции. По совету участника исследований Д. А. Клеменца и фотографа-краеведа Н. А. Чарушина, в качестве художника и фотографа был включен в состав экспедиции С. М. Дудин.

Дудин был учеником Чарушина. Высланный за участие в революционном движении с юга России в Забайкалье, молодой человек поселился в Селенгинске. Чарушин взял его в свою фотографию. Имея незаурядные способности к рисованию и живописи, Дудин быстро освоился с фотографией. В экспедиции Радлова он оказался ценным сотрудником, произвел множество снимков и зарисовок. Успешная работа в экспедиции помогла ему впоследствии поступить в Академию художеств. Участвовал в Орхонской экспедиции и другой ученик Чарушина – Федоров.

Сотни снимков, произведенных в экспедиции, позволили создать коллекцию документов, точнейшим образом воспроизводившую и местности, и развалины, и древние памятники с надписями.

Фотографий в альбомах-атласах экспедиции было воспроизведено немного. «Привезенные нами фотографии, – писал В. В. Радлов, – по большей части не могли быть прямо утилизированы для Атласа отчасти потому, что негативы дорогой сильно пострадали, отчасти же потому, что однообразный колорит монгольского ландшафта и неопределенный рисунок развалин не позволили разнообразить построение снимков» («Труды Орхонской экспедиции». СПб., 1901, вып. 1. Предисловие).

Большую работу проделал Дудин: по фотографиям и эскизам, исполненным на месте, он изготовил массу документально точных рисунков, которые и были помещены в альбомах. Несколько фотографий были использованы без перерисовки, например ворота Великой Китайской стены, большие каменные изображения черепахи, стоявшие около Каракорума.

Снимки воспроизводили множество надписей и трудно объяснимых знаков на скалах и на могильных памятниках. Они знакомили с сохранившимися стенами зданий, с планировкой строений, с лестницами и скульптурными украшениями некогда цветущего города – арены многих исторических событий из жизни кочевых народов Центральной Азии.

Коллекции Орхонской экспедиции изучались много лет. Впоследствии был найден и ключ к разбору древних надписей, раскрытие которых дало ценные материалы для истории азиатских народов.

Набор фотографических снимков был послан китайскому правительству. Произошел небывалый до той поры случай: фотографии памятников с надписями произвели сильное впечатление на китайских ученых. Ревниво оберегавшие тайны своей науки, китайские знатоки древностей были так поражены документами, что дали восторженный отзыв о коллекции и благодарили за дар. Они извещали о готовности вступить в сношения с учеными России.

В истории применения фотографии к путешествиям ярким событием был труд исследователя Тибета Г. Ц. Цыбикова.

Воспитанник восточного факультета Петербургского университета, уроженец Забайкалья, бурят Цыбиков по поручению Русского Географического общества в 1899 году направился в Лхасу. Исследователь владел техникой фотографии и создал ценнейшую коллекцию снимков с неизвестных и почти не виданных европейскими учеными местностей и архитектурных памятников Тибета.

Двадцатишестилетний ученый Гонбочжаб Цэбекович Цыбиков оделся бурятским ламой-паломником и с партией монголов, приехавших в Ургу продавать рис и просо, в конце ноября 1899 года отправился в далекий путь. Караван верблюдов долго тянулся по пустыне, прошел Алашань и достиг буддийского монастыря Гумбум, расположенного восточнее Кукунора, где не раз уже бывали русские экспедиции. Затем Цыбиков направился с партией паломников в Лхасу, посетив по дороге другой город-монастырь – Лавран.

Тибетцам были известны происки англичан, старавшихся окончательно отторгнуть Тибет от Китая, чтобы захватить тибетские земли, подобно тому, как были уже захвачены Индия и другие страны Азии. Это вызывало в Тибете недружелюбие к европейцам. Английские империалисты всеми способами оказывали давление на тибетских правителей, с уважением относившихся к русским путешественникам. Английским дипломатам удалось добиться того, что не был допущен в Центральный Тибет русский исследователь Пржевальский, позже – Козлов.

С большой предосторожностью Цыбикову приходилось делать даже путевые заметки. О фотографировании в пути и думать было нельзя!

«Пускаясь в путешествие как простой бурят-паломник, я должен был особенно считаться с предубеждением местного населения, – писал Цыбиков. – Поэтому нечего было и думать о собирании каких-либо естественно-научных коллекций, съемке местностей, ведении правильных наблюдений и т. п. Взятый с собою фотографический аппарат и термометр Реомюра  пришлось держать под замком в сундуке вплоть до Лхасы» (Г. Ц. Цыбиков. Буддист-паломник у святынь Тибета. П., 1919).

Не так-то легко оказалось даже буряту-паломнику попасть в столицу Тибета! В караване, к которому примкнул он, были почти исключительно амдоские и монгольские ламы. К буряту относились с подозрением.

Но вот и Лхаса! С первого же дня стало ясно, как трудно будет провести исследования и наблюдения.

Цыбиков твердо решил выполнить поручение Русского Географического общества. Он вел наблюдения, делал подробные записи, фотографировал...

В сентябре 1901 года молодой ученый отправился в обратный путь, на родину. Он вез с собой подробный дневник, триста томов различных тибетских сочинений и несколько десятков заснятых пластинок.

«Результаты этого путешествия самым удовлетворительным образом заполняют пробелы в знакомстве с Тибетом», – сообщал как важнейшее известие Совету Географического общества известный востоковед С. Ф. Ольденбург, ознакомившийся с итогами путешествия. – «Цыбиков привез серию превосходных фотографий, ценный отчет и чрезвычайно умело подобранное собрание ценных тибетских книг», – отметил Ольденбург.

В мае 1903 года с успехом прошел содержательный доклад Цыбикова, сопровождавшийся хорошо выполненными диапозитивами.

Опубликованные фотографии были встречены с большим интересом. То были, по свидетельству Ольденбурга, первые фотографии, когда-либо снятые в Лхасе. Цыбиков дал подробный научный очерк этнографии населения Тибета, но, разумеется, этнографических снимков, которые знакомили бы с жизнью и бытом тибетцев, Цыбиков исполнить не мог.

Путешественник сумел, однако, снять даже улицы Лхасы с процессией в день праздника. Судя по снимку, фотографировал Цыбиков, очевидно, из окна какого-то здания. Мы видим празднично наряженную толпу, в которой преобладает тибетское духовенство, видим зонты и прочие украшения церемонии; снял Цыбиков также группу женщин в праздничных нарядах. Как бы то ни было, фотография впервые отразила картину праздничного дня тибетской столицы.

Представлены в коллекции Цыбикова архитектурные памятники и значительнейшие здания Лхасы и других городов Тибета, где он побывал.

Были сфотографированы Потала – дворец далай-ламы и окрестности этого громаднейшего здания, господствующего над Лхасой. Потала занимает склон скалистой горы, дворец больше четырехсот метров в длину и состоит почти из тысячи комнат.

Фотографировал Цыбиков также развалины крепостей, дороги, ландшафты. Снимки иллюстрировали дневники Цыбикова, изданные в Петрограде в 1919 году.

В истории русских путешествий по Центральной Азии, Тибету и Монголии ярчайшие открытия связаны с именем талантливого ученика и последователя Пржевальского – Петра Кузьмича Козлова.

Козлов выступал одновременно географом и этнографом, натуралистом и археологом. Он привозил с собой из экспедиций обширные сведения о странах Центральной Азии, с каждой экспедицией обогащая открытиями русскую географическую науку.

В начале своей деятельности П. К. Козлов участвовал в экспедициях Пржевальского, Певцова, Роборовского. Затем он совершил несколько самостоятельных экспедиций и поездок в Центральную Азию и Монголию. В путешествиях он брал на себя, кроме выполнения главных исследовательских обязанностей, и труд фотографа.

Козлов был не просто любителем фотографии. Он отлично владел техникой съемки и обработки снимков. В его руках перебывало много аппаратов – от камер большого размера до портативных. Фотографию он считал само собою разумеющейся, необходимой частью экспедиционных работ. Путешественник брал с собой походную лабораторию и часто проявлял пластинки и печатал снимки на бивуаках.

В 1899 году П. К. Козлов отправился в трехлетнюю экспедицию в Монголию и Кам. Фотографическими работами, как всегда, занимался сам Козлов.

«Для фотографирования имелось три камеры, – сообщал Козлов в отчете, – одна стативная на 13X18 сантиметров и две ручных с магазинами для 12 и для 18 стекол в 6,5X9 сантиметров с 20 дюжинами пластинок к ним. Было взято и некоторое количество материалов для проявления и закрепления негативов на месте. Фотографическое снаряжение завершалось маленькой светонепроницаемой палаточкой из черной материи с складным красным фонарем, при свете которого заряжались и разряжались кассеты и магазины и упаковывались экспонированные пластинки» (П. К. Козлов. Монголия и Кам, т. I, ч. 1, СПб., 1905, стр. 4–5).

Достаточно бегло ознакомиться хотя бы с той, относительно небольшой, частью фотографий, что воспроизведена в отчете путешественника об экспедиции, чтобы убедиться, сколь свободно и уверенно владел техникой фотосъемки ученый.

Начав путешествие с Русского Алтая, Козлов запечатлел интересные горные и речные ландшафты. Сравнивая фотографии путешественника с видами Алтая, снятыми двадцать лет до него Полторацкой, можно наглядно увидеть, каких успехов достигла за это время русская фотография.

Когда горные картины сменились видами пустыни Гоби, иной путешественник упаковал бы фотоаппарат: что увидит здесь объектив в этом царстве сыпучих барханов! Козлов сумел, однако, и здесь произвести ценные снимки. Он искусно строит кадр, используя чуть заметные полутени, и на фотографиях отчетливо передается рябь песков, даль, перспектива. Чувствуется движение песков, будто погребающих остатки чахлой растительности пустыни. Козлов не раз фотографировал пески. Он умел подметить суровую красоту в пустынных ландшафтах:

«Иногда пески тянутся длинными змееобразными грядами, с резко выраженными гребнями, поднимающимися до пятидесяти-семидесяти или даже до ста футов. С вершин подобных барханов песчаное море представляется замечательно красивым. Местами яркожелтые волны, словно в настоящем море, располагаются одна за другой в строгом порядке, местами, наоборот, несколько волн группируются вместе и поднимаются одна на другую, причем в конце концов образуются характерные бреши или воронкообразные углубления».

Сопровождаемое отлично выполненными снимками, это точное и вместе с тем образное описание дает ясное представление о характере ландшафта.

Панорамы пустыни сменяются видами оазисов, за ними следуют фотографии городов и монастырей.

Выдающийся по исполнению снимок «Гора Шахэр» на правом берегу Тэтунга. Средняя часть горы скрыта на снимке большим облаком.

К выразительным горным ландшафтам надо отнести снимки: «Скалы Ниэрчи», «Ущелье Бар-чю» (у Нанчинского хребта в Восточном Тибете), «Ущелье на северном склоне хребта Русского Географического общества».

Приводя снимки, Козлов – исследователь и художник – делится с читателем чувством, которым он был охвачен при виде открывающейся перед ним картины природы:

«Долго я стоял на перевале и не мог налюбоваться этим ущельем, гармонически сочетавшим в себе отвесные каменные кручи, густые леса ели и древовидного можжевельника и темную извилистую речку, положительно тонувшую среди причудливо нависших над нею гигантских скал и цеплявшихся по ним хвойных зарослей».

Козлов фотографировал и местности, которые он несколько лет назад посетил вместе со своим учителем Н. М. Пржевальским. Таков снимок «Конвой экспедиции за трапезой на берегу реки Тэтунга в Чортентане». Пояснение этого снимка Козлов сопровождает значительным отступлением:

«...Сколько лучших воспоминаний вновь пробудил во мне Тэтунг. На этих самых берегах я впервые понял высокую прелесть путешествия по Центральной Азии; на этих самых берегах я прислушивался к заманчивым рассказам моего незабвенного учителя о Каме... Теперь я вновь на этих берегах, еще более чарующих меня обаятельной лаской природы и отрадно воскрешающих во мне на месте живой образ ее первого исследователя».

Козлову удавалось иногда сфотографировать сценки из быта населения. Таковы моментальные снимки, сделанные незаметно во время остановки в хошуне дунзасцев у речки Дэн-чу. Таковы, как теперь принято говорить, репортажные снимки учения военного отряда в Восточном Тибете. Козлов снял атаку всадников, скачки со стрельбой (из кремневых ружей!) и джигитовку.

Выдающимися открытиями ознаменована следующая экспедиция Козлова в нагорную Азию – Монголию и Амдо в 1907–1909 годах. Фотография оказала тогда путешественнику неоценимую помощь.

Русский исследователь Азии открыл столицу народа си-ся, расцвет жизнедеятельности которого относится к XI–XIV векам.

Лишь смутные сведения были у ученых о погребенном в песках пустыни Гоби мертвом городе Хара-хото. Местные ламы и феодалы – правители Центральной Азии – тщательно скрывали от путешественников, даже отрицали существование развалин этого якобы мифического города. Отважный русский исследователь и его спутники нашли путь к месту, где должна была, по их расчетам, стоять некогда столица народа си-ся.

Козлов в пути запечатлял фотоаппаратом новые и новые признаки некогда населенной местности. Высокие субурганы – намогильные памятники, будто посланцы из мира мертвых, предстали перед путниками; все чаще попадались черепки битой посуды.

«По мере приближения к заветной цели волнение наше все увеличивалось, все росло..., – вспоминал Козлов эти дни и часы. – Вот, наконец, показался и самый город Хара-хото, расположенный на низкой террасе из грубозернистых, твердых ханхайских песчаников; над северо-западным углом крепости возвышался главный шпицеобразный субурган, из ряда меньших, соседних, устроенных также на стене, и рядом со стеною, вне крепости...».

Путешественник сфотографировал представший перед ним город с северо-запада.

Караван идет дальше. Город заслонился высокими песчаными буграми.

«...Но вот мы поднялись на террасу, и нашим глазам представился Хара-хото во всей внешней прелести», – пишет Козлов. И с этой точки, с запада-юго-запада был также произведен очень выразительный снимок с разрушенным зданием, похожим на мечеть, на первом плане.

Еще несколько минут – и путешественники вошли в мертвый город, в западные его ворота...

Открытие Хара-хото имело мировое значение для науки. Козлов дважды за время этой экспедиции побывал здесь и производил раскопки. Наука обогатилась древними скульптурными изображениями, книгами, письменами, денежными знаками, образцами предметов буддийского культа и другими ценностями.

Развалины города были со всех сторон сфотографированы. Это оказалось тем более важно, что по проторенному русским исследователем пути к Хара-хото потянулись экспедиции из других стран. И Козлов, побывавший здесь несколькими годами позже, увидел лишь следы разрушений.

В экспедицию 1907–1909 годов Козлов со своими спутниками долгое время провел в оазисе Дынь-юань-ин и особенно в Гуйдуе; там экспедиция зимовала. Участники экспедиции проводили научные наблюдения, собирали коллекции. Козлов обрабатывал дневники, готовил материал для отчета, сортировал коллекции, собранные в Хара-хото. И, как он отмечал в своей книге, «в свободное время занимался фотографией, тщательно изучая аппарат и самостоятельно проявляя снимки». Козлов здесь и печатал снимки.

Пребывание в оазисах, богатых растительностью, дало возможность Козлову сделать несколько великолепных ландшафтных фотографий, лучшие из них могли соперничать с пейзажами виднейших фотографов-художников. Таков, например, общий вид оазиса Гуйдуй, с живописным деревом на первом плане и развернувшейся вдали характерной картиной местности.

Интересна серия видов хребта Ала-шань; в снимках много света, солнца, хорошо переданы тонами краски природы.

Козлов с увлечением работал в своей походной фотолаборатории.

«...Ланьчжоуские снимки..., – записал он как-то в дневнике, – и многочисленные виды, а также новые работы, как, например, оригинальное изображение барунсунайской монголки в национальном костюме, – удались прекрасно, и проявление этих пластинок доставляло одно только удовольствие».

Русский исследователь в глубине Центральной Азии пользовался большим авторитетом. Его обстоятельные знания земель и народов удивляли местных знатоков Китая и Монголии. С какими только вопросами не обращались к Козлову! Приходилось ему давать советы и местным фотолюбителям.

Петру Кузьмичу Козлову пришлось выступить в роли наставника по искусству фотографии при дворе самого далай-ламы!

Путешественник встречался с далай-ламой дважды. Первый раз в Урге. Далай-лама оказался в этом городе, недалеко от русской границы, в результате следующих событий.

За год до того, в 1904 году, английские империалисты, давно зарившиеся на китайские владения в Центральной Азии, направили из Британской Индии в Тибет большой военный отряд. Английские захватчики не посчитались с протестами тибетского правительства и, применив грубую силу, оккупировали значительную территорию Тибета и вторглись в его столицу – Лхасу. Духовный и светский глава Тибета вынужден был покинуть страну и выехал в Монголию.

Два летних месяца 1905 года Козлов виделся с далай-ламой в Урге (ныне Улан-Батор). Между русским путешественником и главой тибетцев завязались добрые отношения. Далай-лама проникся еще большим уважением к России и в русском ученом-гуманисте, исследователе, видел испытанного друга народов Центральной Азии. Далай-лама, между прочим, еще в Урге дивился искусству Козлова, достигнутому в фотографии.

Следующая встреча Козлова с далай-ламой состоялась через несколько лет в буддийском монастыре Гумбуме. Тибетский правитель возвращался в Лхасу, а Козлов совершал свое путешествие, ознаменованное открытием Хара-хото.

Почти ежедневно и подолгу виделся Козлов с далай-ламой, беседуя на разнообразные темы, о политических событиях мира, о научных новостях. Бывая у далай-ламы, Козлов заметил в одной из комнат семь фотоаппаратов. Оказывается, после встречи с ним в Урге, далай-лама вмевил в обязанность своему личному секретарю Намгану обучиться фотографии. Дела у того шли, очевидно, неважно, и правитель Тибета решил воспользоваться любезностью русского гостя.

«Далай-лама очень интересовался фотографией вообще и просил меня обучить Намгана разным фотографическим приемам: снимкам, проявлению и печатанию, равно уменью обращаться со всякими большими и малыми, простыми и сложными аппаратами, – вспоминал Козлов впоследствии. – Несколько дней мы усердно занимались фотографией как практически, так и теоретически... Нашей общей работы снимки представлялись самому далай-ламе...» (Козлов, Тибет и Далай-лама, П., 1920, стр. 84).

Этот интересный штрих из деятельности П. К. Козлова дополняет характеристику занятий и трудов русского исследователя в Центральной Азии.

Монгольско-Сычуанская экспедиция Козлова прошла блестяще. Еще с пути ее начальник прислал несколько ценных и увлекательно составленных писем-отчетов. Эти письма неизменно сопровождались его снимками, которые тотчас же публиковались.

По возвращении из путешествия П. К. Козлов делал доклады, иллюстрируемые превосходными диапозитивами. Посетители этих вечеров знакомились по диапозитивам с местами, посещенными русскими исследователями, и с мертвым городом Хара-хото.

Козлов как путешественник-фотограф поделился своим опытом и на заседании Русского фотографического общества. Значительная часть его снимков из этой экспедиции была помещена в книге «Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото», выпущенной в 1923 году.

Выдающийся деятель русской географической науки П. К. Козлов плодотворно трудился после Великой Октябрьской социалистической революции. По поручению Государственного Русского Географического общества в 1923–1926 годах он совершил новую монголо-тибетскую экспедицию. Это путешествие обогатило отечественную науку материалами для изучения Центральной Азии и возрожденной ныне к цветущей жизни Монголии – Монгольской Народной Республики.

На одном из притоков верхнего течения Орхона Козлов открыл водопад. В горах Бичиктэ-дулан-хада были сфотографированы надписи на скалах, являющиеся ценнейшим памятником монгольской старины. В горах Хангая экспедиция открыла развалины китайского города Шюа-уй-чжэн.

По-прежнему фотографии отводилась видная роль. В отчете экспедиции говорилось, что ее начальником было снято «до 300 с лишком фотографических пластинок, с наиболее характерных из которых изготовлено 150 диапозитивов» (П. К. Козлов. Северная Монголия, Л., 1928).

До конца своих дней Петр Кузьмич Козлов интересовался фотографией в приложении ее к географической науке. Наставник молодых советских исследователей, он передавал им и любовь к фотографии.

***

 

В мировом землеведении имена русских исследователей Центральной Азии занимают почетное место. Русскими путешественниками были нанесены на карту огромные пространства, описана их природа; по-новому были освещены происхождение, жизнь многих народов, населяющих азиатские земли. В их книгах даны проникновенные очерки, воссоздающие облик разноплеменного населения Центральной Азии.

В отличие от многих путешественников из других стран Европы и Америки, относившихся и относящихся часто с высокомерием, пренебрежительно и грубо к жителям посещаемых ими местностей, русские исследователи приходили в Центральную Азию с неизменным дружелюбием.

Н. М. Пржевальский в 1878 году писал: «русское имя в самой глубине Азии пользуется симпатиею». Эту симпатию чувствовали и русские путешественники-фотографы. Им приходилось подчас разбивать чудовищное представление о фотографах, распространенное когда-то в Азии. Например, был пущен слух, что «заморские люди, приносящие зло», – речь шла о западноевропейских миссионерах, преимущественно католиках, – «для снятия фотографии» вливают в аппарат жидкость из человеческих глаз! Фотографы-иностранцы якобы похищают детей и выкалывают им глаза. В этом уверял Пржевальского в 1871 году один из князей Ала-шаня.

С таким предубеждением встречались русские фотографы и позже, в восьмидесятых и даже девяностых годах. Сколько нужно было проявить выдержки, такта, доброй воли, чтобы расположить к себе людей, оказывающихся перед фотоаппаратом где-нибудь в пустыне Гоби или у Кукунора!

Русские путешественники умели расположить к себе население. Они отмечали в своих книгах любознательность местных жителей. Китайские и монгольские феодалы, всемогущая ламаистская знать держали народ в невежестве. Князья и монастыри безраздельно владели землями, пастбищами, скотом. Голод, нищета, болезни, медленное вымирание были уделом народов Центральной Азии. Самородки – выходцы из народа – скульпторы и резчики, художники и искусные ремесленники оказывались в стенах монастырей; они работали на ламаистскую церковь, на феодалов.

Русские путешественники – представители передовой науки – своими исследованиями обращали внимание всего цивилизованного мира на мало изученные страны и народы Азии. Они смотрели на свой труд как на самоотверженное служение прогрессу. В дневниках и отчетах они выражали надежду на изменение в будущем судеб народов Центральной Азии.

Прошло несколько десятилетий – ничтожно мало в многотысячелетней истории Центральной Азии. И путешественник наших дней, обозревая земли Монголии, видит новую страну. Трудно представить, что еще так недавно здесь царили рабство и нищета. Осуществились казавшиеся несбыточными надежды русских путешественников, робко высказывавшихся о том, что будет внесен свет на земли народов Центральной Азии.

Великая Октябрьская социалистическая революция, по словам товарища Сталина, «разбила вековую спячку трудовых масс угнетенных народов Востока...» (И. В. Сталин. Сочинения, т. 4, стр. 164). Она дала мощный толчок революционному движению трудящихся Монголии.

Победоносная народная революция помогла обрести национальную независимость и свободу монгольскому народу. Хозяин своей страны, монгольский народ, благодаря бескорыстной помощи Советского Союза достиг знаменательных успехов в государственном, хозяйственном и культурном строительстве.

Меняется и ландшафт страны. Шахты, фабрики, шоссейные и железные дороги, аратские хозяйства преобразуют облик страны. И это новое в географии Монгольской Народной Республики каждодневно запечатляется монгольскими и советскими фотографами и кинооператорами.

Изменяется облик и других стран Центральной Азии. Провинции, испещренные маршрутами русских путешественников, ныне объединены властью народно-демократического Китая и приобщаются к передовой культуре. Могучий китайский народ повседневно чувствует помощь великого друга – народа Советской страны.

Воссоединен с великой родной страной Тибет, служивший краем вожделенных надежд империалистов Англии и затем Америки.

Перед народами Центральной Азии раскрываются пути к быстрому и всестороннему хозяйственному и культурному развитию.

В многочисленных фотоиллюстрациях, на экранах кинотеатров, в трудах ученых мы видим меняющийся облик земель и народов Центральной Азии.

Историческое значение трудов русских исследователей Центральной Азии и Монголии огромно. В этот труд внесла свои дары и фотография. Сотни снимков русских путешественников ныне принадлежат истории. Русская фотография в Азии верно послужила передовой географической науке.

 

 

За полярным кругом

 

На карте нашей Родины мы видим четкие очертания северных границ материка, арктических островов и архипелагов. Творческими усилиями советских исследователей стерты последние «белые пятна» с карты Севера и Арктики.

О любом пункте Заполярья не раз рассказывалось в трудах географов, в литературных очерках и путевых дневниках исследователей. Местности Севера и Арктики мы видели на экране кинотеатров, на многочисленных фотографических иллюстрациях в газетах, журналах, альбомах и учебниках.

Заполярные виды и ландшафты Арктики фотографировались участниками различных советских экспедиций. Помнятся десятки снимков, познакомивших нас с подвигом челюскинцев; много фотографировали участники знаменитого дрейфа лагеря-станции «Северный полюс». Мы знаем арктические ландшафты, снятые из кабин самолетов и с борта ледоколов. Заполярье теперь – это обжитая советскими людьми земля.

А еще полвека назад и географы смутно представляли картины далекого Севера, его ледовые просторы, флору и фауну Заполярья. Лишь по литературным описаниям и недостоверным рисункам можно было тогда воссоздать зрительные образы сурового Севера.

Фотография позволяла увидеть волнующие воображение ландшафты.

Одиночки-фотографы не решались на поездки в пустынные места. Не было возможности одному или вдвоем с помощником противоборствовать силам стихий. К тому же при мокроколлодионном способе фотографирования недоступным по тяжести своей было и снаряжение для путешествий на Север. Только архангельские любители фотографии совершали изредка экскурсии в тундру, в леса и на Белое море.

Экспедиция инженера Лопатина в Туруханский край в шестидесятых годах XIX века была первой научной экспедицией, сопровождаемой фотографом. Но только в восьмидесятых годах, с появлением броможелатиновых сухих пластинок, фотография стала последовательно применяться в полярных экспедициях.

Одним из первых ученых – полярных фотографов – был зоолог и врач Александр Александрович Бунге.

1882–1883 год был объявлен первым международным полярным годом. Бассейн Арктики опоясывался сетью метеорологических станций. Две из них были русские: на Новой Земле и в дельте реки Лены. В составе Усть-Ленской полярной станции и находился тридцатилетний исследователь Бунге.

Всесторонне образованный молодой ученый был большим любителем фотографии. Он провел в устье Лены две зимовки, занимался разнообразными исследованиями и составил ценную коллекцию снимков. Около двухсот фотографий передал Бунге по возвращении из экспедиции Русскому Географическому обществу. Фотографировал Бунге со знанием дела, стараясь показать примечательные явления из жизни полярной природы.

А. А. Бунге доказал ценность для исследователя Арктики фотографических снимков. С той поры фотография становится признанным методом документации в русских арктических экспедициях.

В 1884 году Бунге отправляется в новую экспедицию, теперь на Ново-Сибирские острова. Он путешествует с двадцатилетним исследователем Э. В. Толем.

Это была трудная экспедиция. Мужественные молодые ученые блестяще справились с заданиями, возложенными на них Академией наук.

В плане работ Бунге и Толя отводилось место и фотографии. Бунге привил любовь к фотографии своему спутнику.

Снимать было что! Недаром Б. Ляховский остров называли «музеем ледниковой эпохи», – каждая фотография, подобно обстоятельной записи в дневнике, служила убедительным документом и помогала делать научные выводы из наблюдений.

Коллекции снимков полярных путешественников были хорошо приняты учеными. Спустя несколько лет, в 1894 году, на очередной выставке фотографии в Петербурге, устроенной отделом светописи Русского Технического общества, за снимки Ново-Сибирских островов Э. В. Толь получил награду – медаль.

Бунге и Толь не расставались с фотоаппаратом в поездках по Северу. Так, например, Толь в 1893 году путешествовал в Якутии. Он проехал за год 25 тысяч верст, провел гипсометрическую съемку, привез с собой богатые палеонтологические и геологические коллекции и множество фотографических снимков.

Интересна серия снимков Бунге из путешествия к устью реки Анадырь. В 1889 году было решено создать на северо-востоке Сибири новое русское поселение. В значительной степени это вызывалось необходимостью оградить местное население, чукчей, от хищнической эксплуатации заезжими иностранными стяжателями, главным образом американцами, которые хозяйничали на побережье Берингова моря.

В устье Анадыря был направлен из Владивостока парусно-паровой корвет «Разбойник». Корабль доставлял туда личный состав управления новым округом и грузы. В экспедиции участвовал научный наблюдатель А. А. Бунге. Одновременно со сбором коллекций он занимался и фотографией.

«Во время плавания доктором Бунге снято много фотографических видов во всех посещенных клипером пунктах, а также составлено несколько хороших коллекций по части зоологии, ботаники и антропологии... Все эти коллекции будут представлены в Академию Наук», – докладывал об итогах плавания командир клипера («Морской сборник», 1890, № 3, стр. 39.).

Несколько десятков снимков Бунге составили альбом, один экземпляр которого хранится в Библиотеке СССР им. Ленина. В нем подобраны снимки, знакомящие с плаванием; показаны встречи участников экспедиции и команды клипера с чукчами. Чукчи хорошо приняли русских гостей, они помогали в разгрузке корабля, ездили на корабль почти каждый день.

На берегу моря с невиданной в ту пору быстротой вырос деревянный дом. «Это первое русское поселение на берегу Берингова моря, – писал в отчете командир корабля, – принесет и для государства, и для науки, и для местного населения большую пользу... Чукчи, видя, что их не обижают, а, снабжая всем необходимым, часто еще и помогают им в излечении многих недугов, поймут разницу между нами и иностранцами...»

В июле работы команды закончились. Открытие поселения Ново-Мариинского было ознаменовано салютом из всех орудий корабля. Этот торжественный момент запечатлен в волнующем снимке Бунге: русский парусно-паровой клипер, расцвеченный флагами, окутан дымом выстрелов...

В альбоме Бунге интересны несколько ландшафтных снимков, сделанных на обратном пути в Петропавловске. Дни пребывания здесь корабля совпали с тридцатипятилетием победы петропавловского гарнизона над англофранцузским десантом, высадившимся было на камчатских сопках во время Крымской войны. Бунге сфотографировал сопку, где высадились иноземные захватчики и где они потерпели поражение от горсточки отважных петропавловцев.

Не только северное и северо-восточное побережья Сибири, не только Ново-Сибирские острова или Новая Земля были мало известны в науке. Даже об относительно близких к столицам северных областях, как Печорский край или Кольский полуостров, не было ясного научного представления. На месте нынешних оживленных советских городов – Мурманска, Мончегорска, Кировска – расстилалась тундра. В снежных пустынях и топких болотах терялись селения Печорского края и Северного Урала.

Передовые деятели русской науки, начиная с великого Ломоносова, пытливо всматривались в просторы Севера; предрекая большую будущность этим малоизученным землям, они искали там природные богатства, полезные ископаемые, и каждая экспедиция, снаряженная усилиями передовых людей науки, давала все новые подтверждения правоты их предвидений.

Немалое значение имели наглядные иллюстрации.

В то время когда Бунге и Толь путешествовали по северу Сибири, на Северном Урале большой исследовательский труд проделала экспедиция Горного департамента. Фотографией в этом путешествии занимался инженер Л. А. Лебедзинский. В октябре 1886 года коллекция снимков «типов местности» и этнографических снимков из жизни населения северного края, выполненная Лебедзинским, была выставлена в зале Русского Географического общества. О достоинствах ее высказался И. В. Мушкетов, отметив ее «этнологическое значение» («Известия РГО», т. 22, 1886, вып. 4, стр. 488.).

Вскоре под руководством известного русского геолога, впоследствии академика Ф. Н. Чернышева, была снаряжена геологическая экспедиция для исследования Тиманского кряжа, проходящего к западу от реки Печоры к берегам полярных морей. Экспедиции поручалось также проверить данные о минеральных богатствах края, о месторождении нефти и руд.

В путешествии была широко применена фотография. Снимки всесторонне характеризовали бассейны рек Вишеры, Вычегды, Индиги, Печоры, Большеземельскую тундру. Дополняя отчеты и карты топографической съемки, фотоснимки наглядно доказывали возможность приобщения посещенных местностей к экономике и культуре страны.

С большим интересом был выслушан доклад начальника экспедиции собранием Географического общества.

«Сообщение Ф. Н. Чернышева, – говорится в отчете собрания, – было иллюстрировано подлинными съемками экспедиции и массою фотографических видов, прекрасно дополнявших картины природы этого отдаленного края» («Известия РГО», т. 27, 1891, вып. 3, стр. 216.).

В последующие годы несколько экспедиций побывало на Полярном Урале, в Большеземельской тундре, на Кольском полуострове, на севере и северо-востоке Сибири. Почти все они имели «походную фотографию». Интересные коллекции снимков были выполнены в экспедициях О. О. Баклунда (1909 год) и других ученых, исследовавших Север.

Северные морские границы и острова Арктики изучались в тесной связи с давним стремлением русских моряков и ученых проложить морской путь вдоль северных берегов нашего материка. Это была подлинная страсть, не угасавшая со времен Ломоносова: отыскать надежный путь, кратчайшую морскую дорогу из Европы в Тихий океан.

Лучшие люди русской науки второй половины прошлого века во главе с Д. И. Менделеевым поддерживали исследователей Арктики. Менделеев сам готов был отправиться в экспедицию для отыскания северного пути.

Журналы заседаний ученых обществ содержат одухотворенные патриотическим чувством заявления прогрессивных деятелей науки о важности для России теоретического и практического изучения Арктики. Вот одна из записей в протоколах заседаний Русского Географического общества за 1895 год. Собрание выставило как важную задачу всего русского общества добиться того, чтобы «морской путь в Сибирь, надлежаще исследованный и обставленный русскими людьми и средствами, был исключительно русский» («Известия РГО», т. 31, 1895, вып. 2, стр. 201).

Царское правительство глушило инициативу ученых-патриотов; низкопоклонствуя перед иностранцами, оно пренебрежительно относилось к талантам и трудам русских исследователей. Только после Великой Октябрьской социалистической революции, благодаря заботам Коммунистической партии и советской власти, нашим научным экспедициям удалось планомерно исследовать Арктику и Север. Северный морской путь стал ныне действующей транспортной магистралью.

Несравнимы с прошлым масштабы советских арктических экспедиций. Но советские люди бережно хранят память о самоотверженных трудах наших соотечественников. В неблагоприятных условиях царизма они плодотворно исследовали ледяные пространства Арктики. Эти труды отражены в ценных коллекциях фотографий. Фотографирование же само по себе требовало большого напряжения усилий, искусства и самоотверженности от энтузиастов-любителей фотографии, участников арктических экспедиций.

Применял фотографию в экспедициях выдающийся деятель русской науки, исследователь морей, флотоводец адмирал Степан Осипович Макаров.

Еще в своих океанографических работах на корабле-лаборатории в годы изучения морских течений Макаров прибегал к помощи фотографии. Он позаботился о фотографической съемке «вступления в жизнь» своего детища – ледокола «Ермак». Фотографировалось каждое плавание ледокола, его пребывание во льдах Арктики. Наконец, были запечатлены на снимках работы по снятию с камней у острова Готланда броненосца «Генерал-адмирал Апраксин».

В истории освоения Арктики особенно интересна серия снимков, показывающих «Ермака» в пробных полярных плаваниях.

Перед походом в полярные льды Макаров изучил не только литературу, но и иллюстративный материал, знакомивший со структурой торосов и ледяных полей. Разделяя мнение видных исследователей Арктики, Макаров отмечал, «что все рисунки, представляющие торосы Ледовитого океана, несколько преувеличены» (С. О. Макаров,  «Ермак» во льдах. СПб., 1901, стр. 47). Фантазия художников-рисовальщиков, очевидно, для эффекта неизбежно преувеличивала размеры льдов. Только фотография могла дать точную картину.

Готовя ледокол к пробному плаванию в высокие широты, Макаров позаботился о снаряжении экспедиции фотоаппаратами. Съемка производилась по личному указанию Макарова. Нужно было привлечь фотографию для доказательства правоты взгляда на великую будущность ледоколов в арктических плаваниях. Фотография хорошо послужила ученому!

Вот пять снимков: ледокол в тяжелых льдах во время сжатия ледяных полей. Под рукой у Макарова лежат собранные им снимки нансеновского «Фрама» в таких же тяжелых льдах. Снимки наглядно и доказательно позволяют отдать предпочтение ледоколу в этих условиях. Макаров иллюстрирует подобными снимками свои труды, доклады.

В плавание был взят и аппарат для съемки «движущихся фотографий» – только что появившийся в те годы кинематограф.

Когда ледокол в высоких широтах подошел к торосистому полю, где гряды торосов вздымались в среднем на три-четыре метра, а в глубину уходили до десяти метров, Макаров решил проверить работу ледокола кинематографической съемкой.

Приложение кинематографа к науке было новостью. Предвидя, что не все читатели его отчета об экспедиции имеют представление о «движущейся фотографии», Макаров объясняет: «Кинематограф есть обыкновенный фотографический аппарат, приспособленный для снятия последовательно большого числа снимков в фильме».

Макаров подробно рассказывает о подготовке и технике съемки, сообщает, что в секунду аппарат производит двенадцать снимков (только-то!). Он объяснил, как обрабатывалась и сушилась пленка, как изготовляли позитив.

Ученый сам принимал участие в съемке. С аппаратом, пишет Макаров, пришлось довольно много заниматься, потому что «добрых наставников неоткуда было взять».

«Люди профессиональные держат для себя свои познания», – замечает Макаров, давая резкую и правдивую характеристику нравов, царивших и царящих поныне среди кинодельцов буржуазных стран.

«Я хотел взять одного профессионала, – продолжает ученый, – но он требовал, чтобы снимки принадлежали ему, и не соглашался идти за деньги. Я вовсе не хотел дать материал для показывателей в cafe chantant и потому решил, что мы сами займемся этим делом» (С. О. Макаров. «Ермак» во льдах. СПб., 1901, стр. 280).

Аппарат установили в четырехстах метрах от корабля. Ледокол отошел назад на половину своей длины. Затем дали полный ход вперед. Была в подробностях зафиксирована работа ледокола.

«При быстром проектировании кинематографических снимков на экране получается весьма эффектная картина...

...На экране отчетливо видно, как глыбы льда вылезают из воды и ныряют под воду, вследствие раздвигания щели. После этого ледокол начинает забирать ход вперед и быстро проходит по экрану...»

«Кинематограф, однако же, дает не только одну эффектную картину, но и материал для научного изучения движения ледокола на льду», – говорит Макаров. И действительно, эта первая киносъемка работы ледокола, то, что в наши дни кажется обычным явлением, полвека с небольшим назад послужила основой для научного труда выдающемуся русскому теоретику кораблестроения, впоследствии советскому академику А. Н. Крылову: «Наблюдения над крепостью льда и сопротивления его движению ледокола «Ермак».

По положению ледокола на снимках Крылов рассчитал «усилия, действовавшие на ледокол», что позволило сделать ценные выводы кораблестроителям.

С. О. Макаров был доволен применением «движущейся фотографии» в полярных плаваниях. Как бы отражая мнение передовых деятелей науки и путешественников, он записал в своем труде «Ермак» во льдах» ясный и определенный итог: «Нахожу, что кинематограф должен составлять принадлежность каждой ученой экспедиции...»

После походов «Ермака» фотография и кинематограф все чаще стали отражать Север.

Трагически сложилась судьба пытливых исследователей Арктики Э. В. Толя, В. А. Русанова, Г. Я. Седова.

Научное наследие, документы и коллекции их экспедиций тщательно изучены. Тщательно изучены и фотографические снимки. Фотографии неодинаковы по своей научной ценности, но они интересны тем, что характеризуют условия, в каких путешествовали в Арктике эти замечательные русские исследователи. Ландшафтные же снимки первых экспедиций нередко помогали последующим изыскателям ориентироваться в бассейнах полярных морей.

После путешествия по Якутии Эдуард Васильевич Толь стремился к заветной цели: отправиться в большую арктическую экспедицию, которая бы всесторонне изучила северо-восточную область морского пути вдоль берегов Сибири; ему хотелось также дать ответ на волновавший всех ученых вопрос о загадочной Земле Санникова, которая вызывала столько толков в печати.

Русская полярная экспедиция Академии наук под руководством Э. В. Толя отправилась в путь на небольшой шхуне «Заря» в 1900 году. В составе ее были специалисты различных отраслей науки.

30 июля «Заря» достигла острова Диксон – исходного пункта исследований. После изучения района Ново-Сибирских островов и поисков легендарной Земли Санникова корабль должен был пройти к Берингову проливу, затем в Тихий океан.

Зиму 1900/01 года экспедиция провела у Таймырского полуострова.

Летом продолжили путь. Толь стремился пробиться к острову Беннета, чтобы получить окончательный ответ об искомой земле. Но пройти не удалось. Вторую зимовку провели в одной из бухт острова Котельного.

В начале 1902 года с места зимовки на исследование, главным образом фауны, Ново-Сибирского архипелага отправился зоолог А. А. Бялыницкий-Бируля, а Э. В. Толь с тремя спутниками вышел по льдам к острову Беннета, куда не ступала еще нога человека. Здесь он ожидал найти ответ: существует ли неведомая земля. Летом за ним должна была придти «Заря».

Поход Бирули окончился благополучно. А Толь с астрономом Зеебергом и их спутниками – якутом Гороховым и тунгусом Протодиаконовым – исчезли навсегда в пустыне Арктики... Неблагоприятная ледовая обстановка не позволила «Заре» пробиться летом к острову Беннета. Только через год достигла тех мест спасательная экспедиция, но она нашла лишь вещи Толя и его спутников...

Отважный исследователь погиб, но его научные наблюдения, труды и исследования других участников экспедиции обогатили знание Арктики.

В планах Толя было учтено широкое применение фотографии. Экспедиция имела не один фотоаппарат.

Много фотографировал зоолог Бируля. Снимки иллюстрировали впоследствии его труд «Очерки из жизни птиц полярного побережья Сибири». Для Бирули фотоаппарат был постоянным спутником в экскурсиях и походах.

«Когда, после томительной, мертвящей девятимесячной зимы, – вспоминал ученый 1901 год, – с первым дыханием весны в таймырскую тундру вернулась жизнь в виде тысяч перелетных птиц, наполнивших до сих пор безмолвную тундру движением и звуками, приходилось, идя на экскурсию, прежде всего брать ружье с охотничьей сумкой, бинокль и фотографическую камеру, главное снаряжение орнитолога».

Бируля фотографировал гнезда и места гнездования птиц, удалось ему снять несколько жителей птичьего мира Заполярья, фотографировал он и ландшафты. Интересны его снимки гнезда куропатки, краснозобой гагары, таймырской хохотуньи.

Много надежд на фотоаппарат возлагал Толь. Он фотографировал в пути с корабля. Отправляясь к острову Беннета, он взял и фотографическую камеру, стремясь запечатлеть для науки еще неизвестные земли Арктики... Верный себе, отважный и волевой путешественник неутомимо продолжал свои научные труды, оторванный льдами от корабля и товарищей.

Он не расстался с фотоаппаратом и донес его до последней обнаруженной потом стоянки. Поисковая партия, обследуя в 1903 году мыс Высокий, на острове, где мог находиться Толь, обнаружила столб, а под ним записку с указанием местонахождения сооруженного путешественниками склада. В этом складе среди мертвой полярной пустыни были найдены ящики с собранными коллекциями, барограф и ящик с фотографическими пластинками. Очевидно, Толь и после сооружения этого склада продолжал вести исследования, дополняя их снимками в надежде полно и содержательно рассказать потом о пережитом, увиденном, открытом. Не суждено было сбыться надеждам ученого и его спутников.

Ценил фотографию и много занимался ею и другой, тоже трагически погибший исследователь Арктики Владимир Александрович Русанов. Еще в юности он увлекся фотографией, живя в Вятке, куда был сослан царскими властями за «противоправительственную пропаганду». Навыки фотографирования пригодились Русанову впоследствии.

Всю свою рано оборвавшуюся жизнь В. А. Русанов отдал идее завоевания арктических просторов. Вместе с другими русскими исследователями Арктики он подвинул далеко вперед дело изучения Крайнего Севера и Северного морского пути. Это был исследователь большого таланта и широкого размаха.

После первого плавания в северных морях Русанов особенно заинтересовался Новой Землей и путями обхода ее на восток.

Царское правительство было равнодушно к судьбе этого исконно русского владения в Арктике. Новая Земля становилась «беспризорной», ее постепенно заселяли браконьеры-иностранцы. Молодой исследователь с воодушевлением принял участие в организованной под давлением прогрессивных общественных кругов экспедиции на Новую Землю в 1909 году.

Ставилась задача – изучить возможности заселения Новой Земли русскими, чтобы положить конец хозяйничанию там иностранцев. Начальником экспедиции был Крамер, научной же частью этого путешествия, по существу, руководил Русанов.

В план экспедиции было включено производство фотограмметрической съемки местностей.  Разумеется, наметили и фотографирование ландшафтов. В состав экспедиции включили опытного архангельского фотографа А. А. Быкова. Немало снимал и Русанов.

Новая Земля – особенно ее южная часть – фотографировалась до того времени не раз. Например, экспедицией Академии наук летом 1896 года. В ней участвовали академик О. А. Баклунд, астрономы С. К. Костинский и Б. Б. Голицын. Экспедиция производила астрономические и физико-метеорологические наблюдения во время солнечного затмения. Фотографировали солнечную корону. Кроме того, была произведена фотографическая съемка местностей в глубине острова. Участники экспедиции, ученые – любители фотографии, привезли с собой серию прекрасных ландшафтных снимков Новой Земли, часть которых иллюстрировала труды исследователей (Отчет об экспедиции Академии наук на Новую Землю летом 1896 года. СПб., 1898).

Внимание к видам Новой Земли было еще привлечено картинами и рисунками известного художника А. А. Борисова. Он совершал плавания к Новой Земле и плодотворно работал над серией северных пейзажей.

Теперь экспедиции на Новую Землю предстояло решить важные географические и экономические задачи, собрать коллекции, провести фотограмметрическую съемку и отразить в фотографиях почти неизвестные области арктического острова.

Экспедиция высадилась в Крестовой губе. Отсюда и начались экскурсии в глубь острова. О трудах экспедиции повествуется в отчетах и обширных записях ее участников. В дневниках – особенно Русанова и Быкова – немало места уделено фотографическим работам.

Быков рассказывает о техническом снаряжении фотографа и не только о трудностях съемки на Севере, но и о преимуществах ее, – когда круглые сутки светит солнце и фотограф может выбрать очень эффектное освещение, придающее необычайную красоту арктическим ландшафтам.

У Быкова было два фотоаппарата. Один размером 13X18 сантиметров, имевший объектив анастигмат со светосилой 1 : 6 и фокусным расстоянием 240 миллиметров. Отвинтив одну линзу объектива, фотограф получал длиннофокусный объектив. Наибольшая скорость затвора этого аппарата была ¹/₂₅₀ секунды. Другая камера была более портативной, 9X14 сантиметров, со шторным затвором и объективом со светосилой 1 : 6, фокусным расстоянием 120 миллиметров. Эту камеру можно было использовать и как стереоскопическую.

Кассеты заряжались в мешке. Проявлялись пластинки по возвращении экспедиции в Архангельск.

Быков в своих записках предупреждал отправляющихся в Арктику фотографов о сырости, которая проникала всюду, быстро портила и объективы, и металлические части аппаратов; влагой пропитывались мешки для перезарядки кассет.

Удачно была проведена Быковым фотограмметрическая съемка. Он привез с собой и серию снимков впервые представших перед фотоаппаратом местностей Новой Земли; подобных снимков было около двухсот пятидесяти.

«Редко где фотограф-любитель бывает поставлен в такие великолепные условия для выбора оригинальных сюжетов при ландшафтной съемке, как на северном острове Новой Земли, – пишет Быков, разбивая распространенное до того мнение об однообразии арктических ландшафтов для фотографической съемки. – ...Пологая каменная равнина поднимается невысокими холмами и постепенно к северу переходит в горные кряжи и цепи, достигающие у Маточкина Шара тысячи метров высоты. Эта часть Новой Земли по красоте смело может быть названа Кавказом Севера. Повсюду высятся громады гор. Яркими белыми пятнами лежат на горных вершинах девственные льды... Близ Крестовой губы начинается царство ледников... Очаровательные картины льда, гор и моря... Крестовая губа сама по себе живописна. Вечно шумит и плещется море на рифах негостеприимных ее берегов. Отвесной стеной высятся темные мрачные скалы с причудливо, вертикально поставленными сланцами, следами некогда бывшей здесь могучей вулканической деятельности...

Таким образом, для фотографирования представляется громадное количество эффектнейших картин. Работать можно круглые сутки» (О фотографических и фотограмметрических работах на Новой Земле. Сб. «Материалы по исследованию Новой Земли». Вып. 1, СПб., 1910, стр. 61–62).

Походы в глубь острова были трудными. Таким был поход Быкова с начальником экспедиции на вершину горы Становой. Они решили, во что бы то ни стало, провести там фотограмметрическую съемку и сфотографировать ландшафты. Приходилось взбираться по отвесным скалам, осыпающимся кручам.

Добрались, наконец, до вершины. Но здесь их встретил леденящий ветер, настолько сильный, что, как вспоминал потом Крамер, колебался не только фотоаппарат, но и тяжелая астролябия. Путники коченели, поочередно прятались за скалу и «отогревались» там. Съемка была проведена успешно.

С Русановым Быков совершил большой поход с целью произвести фотограмметрическую съемку и фотографирование местностей, представляющих интерес для изучения геологического прошлого Новой Земли.

Тяжелым был переход поперек острова к Незнаемому заливу. В пути много фотографировали – и Быков, и Русанов. После нескольких дней впереди показался холм, раскинувшийся между странного вида скалами, похожими на развалины старого замка. Русанов поспешил туда. И его товарищи, увидели на вершине холма его фигуру. Русанов что-то фотографировал, потом закричал оттуда: «Ура, Карское море!»

Перед отправлением в обратный путь Русанов с Быковым поднялись на самую высокую из гор, обступивших Незнаемый залив. Путники подымались почти три часа. С вершины открылся величественный вид: голая пустыня, мерзлые горы с острыми вершинами, ущелья с белыми пятнами снега, занесенного сюда ветрами. В залив сползает с гор могучий ледник. Этот суровый ландшафт Арктики был сфотографирован.

Быков снимал местности, связанные с именами ранних русских путешественников в Арктику. Таков снимок зимовья Цивольки. Русский исследователь, моряк Циволька погиб на Новой Земле с несколькими спутниками в 1839 году. Быков сфотографировал все, что осталось от зимовья: полуразвалившиеся дома, поваленный бурей крест, поставленный, как явствовало из надписи на нем, побывавшим здесь офицером Моисеевым.

В следующем 1910 году В. А. Русанов отправился на парусно-моторном судне «Дмитрий Солунский» вокруг Северного острова Новой Земли. Это был путь русского землепроходца и моряка Саввы Лошкина, плававшего здесь в XVIII веке. Русанов был уверен, что морокой путь на восток может проходить не только южнее, но и севернее Новой Земли.

Фотографа в составе экспедиции не было. Фотографировал сам начальник ее, Русанов. Он сделал несколько сот снимков, показал берега острова, примечательные местности. Интересны фотографии ледяной горы у мыса Поспелова, диабазовых скал в заливе Кривошеина, водопада в окрестностях Тюленьего залива.

Через два года Русанов путешествовал на небольшом судне «Полярная» вокруг южного острова Новой Земли. По собственному признанию Русанова, он не расставался с фотоаппаратом, как и с геологическим молотком да ружьем.

В 1912 году отважный и преданный делу исследователь отправился в экспедицию на Шпицберген. Успешно выполнив задания и отпустив своих сотрудников на материк, Русанов с командой судна «Геркулес» опять пошел в неизведанные просторы Арктики и погиб во льдах. Тайна гибели «Геркулеса» не раскрыта до сих пор.

Спустя двадцать два года советские исследователи Северного Морского пути, работая в районе острова Вейзеля, у западных берегов Таймырского полуострова нашли вкопанный в землю столб с надписью «Геркулес 1913 год». Невдалеке топографы обнаружили остатки одежды, документы и несколько предметов, принадлежавших экспедиции Русанова. Здесь находился и фотографический аппарат...

Подобно Русанову, любителем фотографии был славный исследователь Арктики Георгий Яковлевич Седов.

К 1912 году, ко времени знаменитой экспедиции на корабле «Св. Фока», скопился уже значительный исследовательский материал, относящийся к Арктике. Было немало и фотографических коллекций. Все это изучалось Седовым. Готовясь к экспедиции, он предусмотрел «фотографию и кинематограф», на что было намечено израсходовать больше тысячи рублей.

Владея сам техникой фотографии, Седов, однако, включил в число участников путешествия «фотографа-художника»; эти обязанности были возложены на Николая Васильевича Пинегина, энтузиаста-полярника.

История экспедиции на корабле «Св. Фока» широко известна. В подробностях описана и трагическая гибель Седова, попытавшегося на нартах достичь полюса. Не раз публиковались и фотографические снимки, доставленные экспедицией «Фоки», после гибели начальника возвратившейся на родину.

Участники экспедиции много занимались фотографией. Это было первое путешествие в Арктику, когда на корабле производилась обработка пластинок и даже печатались снимки, с которыми тогда же знакомились члены экспедиции и экипаж судна.

Фотографировали круглый год, даже зимой, когда яркая луна позволяла получать очень интересные ландшафты. При съемке объективом Тессара со светосилой 1 : 4,5 при полном отверстии диафрагмы требовалась выдержка около четырех минут.

Снимки дополняли научные наблюдения. Часть снимков с зимовки вместе с отчетом была доставлена партией, отправленной с корабля на материк.

В воспоминаниях участников путешествия сохранилось немало строк, посвященных занятиям Седова фотографией. Он фотографировал в экскурсиях, взял с собой камеру и в разведку северной оконечности Новой Земли – мыса Желания.

Эта разведка, трудности которой разделил с Седовым матрос Инютин, длилась два месяца. Шли на собаках. Одежда на путниках леденела. И все же Седов вел систематические наблюдения.

К сожалению, фотографические пластинки не сохранились. Седов и Инютин попали в беду: они провалились под молодой лед, не выдержавший тяжести саней. Долго барахтались в воде. Собаки доплыли до льда, рванули и выволокли сани. Несколько вещей погибло, в том числе и коробка с пластинками.

...15 февраля 1914 года Седов с двумя матросами – Линником и Пустошным – отправился на трех нартах к полюсу.

– Мне хочется сказать не «прощайте», а «до свиданья», – закончил свою речь Седов.

– Небольшая задержка у фотоаппарата, – вспоминал эти волнующие минуты Пинегин, который фотографировал в этот момент своего начальника и друга. – И нарты понеслись в пустынную даль...

Седов умер в пути. Похоронив скончавшегося начальника, его спутники отправились обратно к месту стоянки корабля. Тяжел был этот путь. Две недели блуждали они среди льдов. Спастись от гибели матросам помог один снимок Седова, который они вспомнили в тревожную минуту, когда, казалось, совсем не было выхода из ледяного плена. Недалеко от бухты Тихой Линник и Пустошный заблудились окончательно и ушли бы совсем в другую сторону. Но вот они заметили смутно знакомые очертания вдали, ледяную гору в виде арки... И вспомнили: эту самую, необычайную по своему сложению гору льда видели на фотографическом снимке Георгия Яковлевича! Удивленный такой игрой природы, Седов сфотографировал айсберг, и снимок потом показывал на корабле. Стало ясно, они спасены, – находятся у острова Кетлица. Еще километров двадцать, – и матросы оказались у родного корабля, принесли товарищам горестную весть о гибели начальника.

Прошло шестнадцать лет... В 1930 году советский ледокол, носящий имя Седова, приблизился к острову Рудольфа. Советские исследователи Арктики поставили памятник погибшему здесь в 1914 году замечательному русскому путешественнику. Этот торжественный момент открытия памятника Седову советскими покорителями Арктики был запечатлен на кинопленке.

Историческое значение освоения Северного Морского пути имела полярная экспедиция русских кораблей «Таймыр» и «Вайгач». В навигацию 1914 и 1915 годов военные моряки, составлявшие экипажи кораблей, открыли сквозной путь во льдах.

Эта экспедиция положила начало практическому освоению Северного Морского пути. Участники ее проделали большую научно-исследовательскую работу. Экспедиция обогатила географию крупным открытием: к северу от мыса Челюскина в Арктике был обнаружен новый архипелаг.

Среди участников экспедиции было несколько, владевших фотографией. Плавание кораблей довольно полно было отображено в снимках. По возвращении на родину начальник экспедиции Б. А. Вилькицкий и врач Л. М. Старокадомский выступили с публичными сообщениями, иллюстрируя их большим количеством диапозитивов. Успешнее других снимал Старокадомский.

В серии фотографий есть интересные ландшафты (бухты Эммы, поселка Уэллен на Чукотском полуострове и другие). Значительная часть снимков воспроизведена в книге Старокадомокого «Экспедиция Северного Ледовитого океана», вышедшей в 1946 году.

Волнующие документы этой серии – снимки открытых экспедицией неизвестных дотоле островов, названных впоследствии Северной Землей.

На фоне тусклого облачного неба путешественники заметили высокие берега неведомой земли. Фотоаппараты запечатлели эту, поразившую своим неожиданным появлением, темную береговую полосу.

Высадившись на острове, ныне носящем имя Октябрьской революции, произвели необходимые наблюдения. Врыли большой столб с обозначением даты открытия. На каменистом грунте укрепили высокий флагшток.

Несколько фотографов снимали торжество присоединения нового архипелага к русским владениям.

«...Весь свободный от вахты и работ личный состав, – пишет Старокадомский в своей книге, – выстроился на берегу возле флагштока. Оставшиеся на кораблях выстроились на верхней палубе».

На берегу и на судах был прочитан приказ командира: новооткрытая земля присоединялась к России. Вслед за этим при дружном «ура» на флагштоке взвился русский флаг.

Так было отмечено торжество едва ли не последнего из возможных в истории путешествий открытия архипелага!

Пути Толя и Русанова, «Таймыра» и «Вайгача», проложенные в водах Арктики, – это были лишь отдельные части, «отрезки» Великого Северного Морского пути, освоенного ныне советскими исследователями и моряками. Советским людям памятны героические экспедиции «Челюскина», дрейф станции «Северный полюс» и ледокола «Седов» и много других подвигов. В творческий труд исследования Арктики давно уже включилась авиация. Во всех экспедициях, перелетах, исследовательских работах участвовала и участвует как обязательное подспорье фотография.

Поразительно меняется ландшафт Севера. От Печенги до пролива Беринга, на побережье ледовитых морей выросли советские города, селения, порты. Лена и Енисей, Индигирка и Колыма стали теперь продолжением северной морской дороги. Печорский край, Новая Земля и другие области Крайнего Севера включены в кипучую жизнь страны. Народы Севера приобщены к передовой социалистической культуре.

Просматривая ранние фотоальбомы, редкие серии снимков конца прошлого и начала нашего века, мы воссоздаем суровый образ недавно еще диких и не тронутых человеком ледовых просторов Севера. При сравнении этих фотодокументов с фотографиями наших дней перед нами явственно встает во всем величии труд нескольких поколений русских покорителей Заполярья и Арктики. Их мечтам суждено было воплотиться в жизнь только в советскую пору.

 

***

 

Мы проследили историю служения фотографии русскому землеведению за несколько десятилетий. Собранные воедино сведения о жизни и трудах замечательных фотографов-путешественников позволяют ввести в историю русской географии несколько достойных признания и уважения имен.

Мы видели, как фотография постепенно занимала все более видное место в обиходе полевых исследований и экспедиций. Она стала надежным методом наблюдений. Русские путешественники не расставались с фотоаппаратом ни на горных кручах Тянь-шаня и Кавказа, ни в пустынях Центральной Азии, ни на ледяных полях Арктики.

Можно было бы рассказать о помощи, какую оказывала фотография русским путешественникам в Африке, Америке, на Ближнем Востоке. Интересна история ее применения к картографии. Фотография служила, как служит и ныне, ботаникам, зоологам – и об этом, быть может, следовало бы рассказать... Но книга очерков, с которыми познакомился читатель, ставила скромную задачу: показать историю применения фотографии лишь на нескольких примерах, в нескольких областях географии.

Многообразно используется ныне фотография советскими исследователями и популяризаторами географических знаний.

Опираясь на достижения советской науки и кино-фототехники – самых передовых в мире, – наша фотография предоставляет все нужное для успеха творческой работы.

Вступает в практику географов-исследователей и путешественников цветная фотография.

Фотография дает нам яркое представление о различных областях и республиках нашей страны. Поведем ли мы речь о Печорском крае или об озере Севан, о лесах Карелии или Кузбассе, о великих стройках коммунизма или о других  грандиозных созидательных работах пятой сталинской пятилетки, – мы вспоминаем запечатленные фотографией явления новой, социалистической экономики и культуры и ландшафты, преобразуемые творческой волей советских людей.

Характеризуя воздействие многих человеческих поколений на природу, Ф. Энгельс писал: «...Человеку удалось  наложить свою печать на природу: он не только переместил различные виды растений и животных, но изменил также внешний вид и климат своего местожительства, и изменил даже самые растения и животных до такой степени, что результаты его деятельности могут исчезнуть лишь вместе с общим омертвением земного шара» К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные сочинения, М., 1948, т. 2, стр. 63).

Изменения, о которых писал Энгельс, были следствием влияния многих эпох. Теперь в СССР, где человечество вступило в новую эру истории, воздействие на природу происходит невиданно быстро.

Девятнадцатый съезд Коммунистической партии Советского Союза, вдохновивший наш народ на новые трудовые подвиги, подвел итог успехам, достигнутым страной.

Политика индустриализации превратила нашу страну из аграрной в передовую промышленную державу, политика коллективизации превратила наше сельское хозяйство в крупное механизированное, самое передовое в мире.

Ленинско-сталинская национальная политика сплотила народы Советского Союза в единую дружную семью.

Претворяются в жизнь небывалые в истории человечества грандиозные планы преобразования природы.

Повседневные изменения в природе и экономике страны призваны отражать фотография и кинематограф. Они ведут повседневную летопись величественных преобразований, творимых советским народом.

 

Фотографическое наследие русских географов и путешественников второй половины прошлого и начала нашего века не все еще собрано и недостаточно изучено. Можно полагать, что рассказ о труде фотографов-путешественников побудит работников музеев, исследователей отдельных областей нашей страны присмотреться к местным архивам. Иная фотографическая коллекция может оказаться ценной находкой для изучения края.

Фотографические изображения ландшафта, сделанные некогда, неповторимы. Они помогают порой найти ключ к пониманию современных закономерностей географического ландшафта. Этнографические снимки знакомят с недавним прошлым жизни народов нашей многонациональной страны.

Патриотическая деятельность русских путешественников-фотографов и фотографов-путешественников, их самоотверженность близки сердцу каждого советского любителя фотографии – исследователя, краеведа, туриста.

Своим трудом они проложили путь развитию фотографии на благо нашей географической науки.