Материал нашел и подготовил к публикации
Григорий Лучанский
Источник: Марков К.К. Воспоминания и размышления географа. Издательство Московского Университета, 1973 г.
Памирская экспедиция 1932 года. Упомянутое предложение Д. И. Щербакова, конечно (к счастью!), я с благодарностью принял. Если бы я был тогда более начитан, я, наверно, непрестанно повторял бы про себя слова молодого А. Гумбольдта (ставшие известными мне гораздо позднее), отправлявшегося в Южно-Американское путешествие: «Какое открылось мне счастье. У меня кружится голова от радости». Теперь, когда эти слова великого географа стали мне известны, я готов поставить их эпиграфом ко всем своим дальним экспедициям, прошедшим и, возможно, еще предстоящим.
Мы прибыли в город Ош в разгар горячего среднеазиатского лета. Ош расположен на юго-восточной окраине Ферганской котловины, вблизи Алайского хребта, на высоте 1000 м.
Этот город - традиционные ворота экспедиций на Памир и в Центральную Азию. Сравнительно большая его высота определяет прелесть чередования дневной жары и ночной прохлады. Ветераны и новички вместе напевали:
Снова ошские просторы,
Снова звездный небосклон,
И ночные разговоры,
И у всех повышен тон...
Только к первому августа сколотился наш большой конный и верблюжий караван. Первый 12-километровый переход - до кишлака Мары, второй, более продолжительный,— до города Гульча, внутренних ворот Алая. Первые горные перевалы. Утомительный путь вниз по Алайской долине навстречу жестокому алайскому ветру. Отряд состоял главным образом из альпинистов, возглавлял его ученый Д. И. Щербаков. Только в конце пути к памирским ледникам к отряду должен был присоединиться Н. В. Крыленко. Человек неукротимой энергии, Крыленко использовал для памирских экспедиций свой двухмесячный отпуск: прилетел на самолете в город Гарм, а оттуда, делая верхом по 90 км в сутки, достиг за трое суток высокогорной базы экспедиции в хребте Петра Первого — кишлака Пашимгар. Я должен упомянуть еще и третьего крупного памирского исследователя - Я.С. Эдельштейна. «Памир произведет на Вас потрясающее впечатление», — сказал он мне перед прощанием в Ленинграде. И как он был прав.
Новичков и даже ветеранов Памир встречал во всеоружии своих почти недосягаемых вершин и бешеных рек, легендами и былями о мнимых и действительных опасностях. Едва ли не большая часть их связана была с басмачеством.
От места слияния Кизылсу и Муксу вместе с Д. И. Щербаковым и нашим заведующим хозяйством Рубинским мы направились вниз по Сурхобу в селение Джиргиталь для переговоров и закупки муки. Путь нам преградил приток Сур-хоба — река Обизанку. Стояла жара, и ледники Алайского хребта таяли. Река неслась, как бешеная. При переправе через Обизанку мы чуть не потеряли навсегда Дмитрия Ивановича. Трудной переправой руководил местный декханин-таджик верхом на великолепном белом коне. Мой конь вел себя «мужественно». Но что касается лошади Д.И.Щербакова - «Мамаши»,- то почти на середине реки она сбросила седока в бурлящую реку. Наш проводник кинулся к нему, стремясь бросить тонущему повод. А мы двое, стоя на островке посередине реки, беспомощно смотрели на борьбу Д.И. Щербакова с рекой. Поединок продолжался долго. Тонущий не раз пытался встать в реке на колени, упираясь о камни прикладом винтовки. Вновь и вновь река сбивала его и несла по течению. Наконец, провожатый сумел бросить Дмитрию Ивановичу конец повода своего коня, помог выбраться на берег, направил в объезд через мост в Джиргиталь, где мы и встретили нашего начальника.
Новые и новые переходы ожидали меня, видевшего горы впервые. Спуск в долину огромной Муксу и первые после Оша теплые таджикские ночи в кишлаке Девсиар на высоте только 2000 м. Медленный подъем на хребет Петра Первого по древнему плоскому дну долины,— «плато» Тупчек. Дмитрий Иванович спрашивает: «Что здесь поразительнее всего?».— И сам отвечает: «Тишина». Действительно, мы проводим наши первые ночи не на берегу гремящих рек — реки остались внизу. И снова переправы через реки Зюризамин и Пулисангин, вытекающие из ледников хребта Петра Первого.
На горизонте «шеститысячники» — пики Агассиц (Москва) и Тиндаль (Ленинград). Легкий перевал Гардан-и-Кафтар. Вначале спуска, как в сказке, яблоня, усыпанная золотыми спелыми яблоками,— это было чудо после почти месячного пути по пустынным горам и пустынной Алайской долине. И вот долина реки Хингоу. Теплые долины и высочайшие ледяные хребты. Контрасты необычайные сами по себе, тем более на фоне воспоминаний об однообразной жесткости восточнопамирского ландшафта. Поэтому ярче прелесть долин, теплых, населенных, украшенных яркой зеленью люцерны, рощами никому не принадлежащих яблонь, грецкого ореха, алычи.
Движемся вверх по долине Хингоу (Арзынг). Узнаем, что «большой начальник» уже проехал вверх несколькими днями раньше нас. По мере движения вновь становится прохладнее и суровее. Кишлак Арзынг, последние абрикосовые деревья. Еще переправа и, наконец, место базы нашей высокогорной группы.
Итак, база особой высокогорной группы Н. В. Крыленко. Населенная часть долины Обихингоу-Арзынг осталась внизу. За нами, в нескольких километрах, последний кишлак — Пашимгар, отделенный от нас рекой, вытекающей из большого ледника Финстервальдера (Девлохан). До ледника всего с десяток километров. Река Арзынг продолжается вверх по течению от базы еще километров на двадцать, стесненная огромными конусами выносов, сдавленная высокими склонами хребтов Петра Первого и Дарвазского. У базы, на высоте 2600 м, уже нет фруктовых деревьев, украшавших большую часть долины Обихингоу. Вокруг нас темно-зеленые заросли арчи.
Первое сентября. Сентябрь — лучший месяц для работы на высокогорном Памире. Правда, дни стали короче, а ночи— холоднее. Это создает только неудобства, зато меньше угрожают две главные опасности: безумные реки и склоновые процессы — камнепады, сели. Ледники тают осенью меньше и реки не так стремительны, как в середине лета. Склоны меньше оттаивают днем и поэтому замирают грязевые селевые потоки и камнепады.
Все это было, конечно, известно начальнику высокогорной группы Н. В. Крыленко. Недаром он с несколькими спутниками проехал вверх по долине, чтобы первого сентября достигнуть альпинистской базы группы. Эта база расположена гораздо дальше и выше нашей основной пашимгарской базы, где мы почти все находимся. Альпинистская база поднята на высоту около 3500 м, на правый край огромного ледника Гармо, того самого, из которого вытекает река Арзынг-Хингоу. Мне известно еще, что Аводара находится у предела последних зарослей арчи. А топливо и вода — основное, что дает природа людям в высокогорье. И топливо заканчивается у Аводары.
Мне также известно, что из Аводары вверх по леднику Гармо должны пойти только трое: Н. В. Крыленко, Л. Л. Бархаш (начальник нашего отряда альпинистов) и я. На меня возложены научные исследования, а я — опаздываю. Ведь может случиться так, что Н. В. Крыленко и Л. Л. Бархаш выйдут в поход без меня.
Чтобы догнать Н. В. Крыленко, предстояло сделать путь в 30 км., из них 12 км по леднику Гармо, а ведь я впервые был в горах. Проснулся в 2 часа ночи, в 3часа оседлал коня и двинулся вверх вдоль реки Арзынг по едва видной тропинке. Неоднократно переправлялся через реку. По неопытности не раз терял направление: звериные тропинки уводили вбок по селевым конусам. Наконец, в середине дня при ярком и жарком солнце увидел перед собой беспорядочную холмистую поверхность конца ледника Гармо. Ледники Памира, как известно, засыпаны сверху щебнем поверхностной морены. Поэтому они кажутся черной землистой массой. Дальше ехать верхом было рискованно. Я расседлал и пустил «на волю» коня, а седло спрятал под ветви арчи. Навьючил на себя рюкзак и пустился пешком по крутым и скользким буграм ледника Гармо. Поверхность ледников Памира рождает множество звуков. Звенят бесчисленные струйки воды, шуршат обломки щебня, скользящие по ледниковым склонам. Время от времени раздается гул падающих камней. И во всем этом напряженная фантазия подсказывает еще звуки человеческих голосов. Так шел я вверх и вниз по черным ледниковым буграм. Иногда скользил и падал под тяжестью рюкзака. Шел и звал, ожидая ответа от неизвестно где находящихся путников из Аводары. Особенно долго звал против устьев боковых ущелий — более вероятных мест высокогорной базы. Солнце жгло сначала немилосердно. Потом стало клониться к заходу. А ночь на Памире наступает быстро. Дойду ли до своих товарищей до полной темноты?
И вот — удача. Вижу в начале очередной боковой долины на большой высоте вертикальный шест. Он явно поставлен людьми. Взбираюсь к нему по склону морены. И вдруг вижу две человеческие фигуры, огонь костра и палатку. Быстрый взгляд Н. В. Крыленко на мою обожженную солнцем, обнаженную до пояса фигуру. Слышу его скрипучий голос: «Скорее, кружку горячего какао». Пью горячую, сладкую жидкость; солнце зашло, быстро становится холодно и темно.
Раннее утро следующего дня. Н. В. Крыленко, Л. Л. Бархаш и я начинаем сборы для недельного пешего маршрута вверх по леднику Гармо, затем по его южной ветви — леднику Вавилова. Приток последнего должен, в конце концов, вывести нас к огромной горной трапеции, вершина которой— пик Гармо. Вершина оказывается на траверзе очень прямолинейной долины реки Арзынг. Одну из своих книг Н. В. Крыленко озаглавил: «Загадка вершины Гармо». В чем заключалась эта загадка? Ведь дело происходило в 1932 г. Только недавно был открыт высочайший горный узел Советского Союза—хребет Академии наук с вершиной - пиком Коммунизма высотой 7495 м. И хребет, и вершину открыли с восточной стороны, и нашли его, во-первых, с этой стороны почти неприступным и, во-вторых, имеющим форму трапеции. Пик Коммунизма — трапеция, но и пик Гармо — тоже трапеция. Это сходство, казалось, подсказывало, что видели одну и ту же вершину, но с двух противоположных сторон. Поэтому и решено было разведать западные подходы к ней как, возможно, более легкие. Эту задачу взяла на себя высокогор- ная группа Н. В. Крыленко, в том числе наша тройка.
Итак, мы отправились в поход. Первым шел проводник и носильщик, дехканин из Пашимгара - Лоек. У каждого - своя часть груза. На мою долю выпало нести продовольствие, Бархашу — альпинистское снаряжение и, конечно, каждому свои личные вещи. Большой альпинистский рюкзак полон. Но и этого мало. Сверху к рюкзаку привьючивается вал спального мешка, а на него вязанка дров (арчи) — топлива выше не будет. Помню страшное физическое напряжение и чувство, близкое к отчаянию, охватившее меня в первые минуты. Рюкзак навьючен, я пока стою, но ноги дрожат от напряжения, от почти невыносимой тяжести. В сознании мысль: «Как я пойду — если упаду, подведу спутников, ведь чем дальше - тем выше: 4000, 5000 м — все труднее и труднее». Мы тронулись в путь. Сначала считаю каждые десятки шагов— до первого большого камня, потом еще — до второго и еще, еще. Но оказывается, что я иду. Через несколько часов— привал. Скидываем рюкзаки. С непривычки (исчезла тяжесть за спиной) падаю вперед. И снова идем и идем и так — до вечера. И какую же я испытывал радость, когда услышал за спиной голос Н. В. Крыленко, обращенный к Л Л. Бархашу: «Молодец» (это относилось ко мне).
Значит, им я товарищ. На привале он показывал мне на песке свежие следы барса и медведя; а вечером — на ночевке — заботливо предлагает собственный свитер — не холодно ли мне? Таким увидел я Н.В. Крыленко — революционера, соратника Ленина, первого Главковерха Красной Армии, а в 1932 г.— Народного комиссара юстиции.
Шел Крыленко безукоризненно. А было ему уже около пятидесяти, да и небольшой рост не облегчал, а затруднял ходьбу и лазание. Вторая и третья (после Аводары) ночевки были уже на высоте 5100 м, на склоне пика Гармо. Выше не было даже талой воды. Разбили альпийскую «шайтан-палатку», как назвал ее Лоек. Погода ночью испортилась, шел снег. Варили и согревали минимальное количество пищи, используя сухой спирт (дрова кончились).
Чуть прояснило, вышли в путь. Труден путь от палатки по снежному карнизу, прилепившемуся к склону пика Гармо. Дышать становится труднее. Через каждые несколько десятков шагов останавливаемся, опершись на ледорубы. Наконец—горизонтальная снежная площадка с видом на огромный снежно-ледяной амфитеатр. Высота — 5800 м. Впереди — самая критическая часть подъема почти на километр. Склон пика Гармо становится здесь круче. Горные ботинки с триконями теперь необходимо оснастить кошками. Они у Л. Л. Бархаша. И вот оказывается: «кошек» не три, а две пары, для меня их не захватили. Очень короткая перепалка. Теперь я догадываюсь, откуда такая «забывчивость». Предполагаю— из чувства заботы обо мне. Имей я кошки — пошел бы с двумя более сильными товарищами и, как новичок, возможно, сорвался бы на склоне.
Сижу на снежной площадке карниза, ослепленный огромным сияющим ледяным цирком. Болит голова (в первый и в последний раз в жизни — горная болезнь). Смотрю на склон, по которому медленно карабкаются вверх две человеческие фигурки. Начав эту часть подъема, Крыленко сказал, правда: «Психологическая трудность!». С замиранием сердца слежу за финалом. Достигнув вершины склона, рубят ледорубом ледяной козырек (на солнце блестят «игрушечные» ледорубы) и потом скрываются за его ребром. Я почти уверен, что оба — в смертельной опасности, а я, как знать, могу стать единственным очевидцем их гибели. Чувство мое имело достаточно оснований, но отчасти оно было преувеличенным. Мне еще не раз приходилось убеждаться в том, что вид миниатюрных человеческих фигурок на склоне огромных гор создает впечатление беспомощности и опасности.
Допускаю, конечно, что товарищи вернутся благополучно и, возможно, другим путем. Надо их встретить и согреть, хотя бы чаем. Один по карнизу спускаюсь к палатке. Время бежит, день склоняется к вечеру. Чай приготовлен, и вдруг на склоне пика Гармо вновь показываются два человеческих силуэта, спускающихся вниз, и снова почти в «смертельной» ситуации. И вот они благополучно подходят к палатке. Н. В. Крыленко говорит: «Форсировано ребро пика Гармо и спуск на восток неопасен, а значит, и подъем». Высота более 6800 м. На другой день начинаем общий спуск. Я прошу дать мне время поработать на леднике. Н. В. Крыленко решает: он и Л. Л. Бархаш пойдут прямо в Аводару, а я останусь еще на один-два дня для научных наблюдений на ледниках Вавилова — Гармо. Со мной оставляют Лоека. (Должен сказать, что через несколько часов отпустил его в Аводару, ужаснувшись быстрой убыли продуктов.)
Я шел один вниз по леднику. Идти по уклону было хорошо, да и рюкзак стал легче.
Научные исследования имели, конечно, примитивный характер. Хорошей карты еще не существовало. Я вел глазомерную съемку ледника, фотографировал по азимутам и описывал ледник и его морены. Так провел два дня и две ночи. Спать было тепло в спальном мешке и без палатки, хотя вода, поставленная с вечера в кружке, к утру промерзала до дна. Потом я всегда удивлялся любителям забираться в палатку даже на равнине. Ночи вообще, а в особенности в горах — прекрасны. Иногда просыпаешься от грохота падающих лавин; следишь, как небо медленно меняет свою окраску. Ночью — черное и усыпанное звездами. Симфония созвездий вращающегося небесного свода. Утром появляются оливковые тона. Звезды гаснут, но горит Венера. Потом вдруг, как по сигналу, как электрические лампочки, вспыхивают горные вершины. А внизу еще царят тьма и холод. Медленно-медленно густые тени прогоняет солнечный свет, спускающийся со склонов гор на ледник. Вот и спальный мешок, покрытый инеем, начинает нагреваться, и от него идет пар. Подъем! Кружка воды, консервы и печенье, и снова путь по леднику.
К концу вторых суток я пересек ледник Гармо и вышел в Аводару. Застал там Н. В. Крыленко, Л. Л. Бархаша, а также Д. И. Щербакова, других товарищей и огромный дымящийся казан, полный горячей шурпой (мясным супом). Н. В. Крыленко обозвал меня «сумасшедшим» и выругал за нарушение правил хождения в горах (отослав Лоека, я шел один). Он был совершенно прав. Однако в печати Н. В. Крыленко похвалил мое «безумство». Наутро я отправился вниз по леднику и по долине р. Арзынг на нашу базу у Пашимгара.
Еще четыре раза встречался я с Н. В. Крыленко в Ленинграде и в Москве. В Ленинграде вместе с Д. И. Щербаковым заходил к нему в гостиницу «Астория»: уговаривали выступить в университете. Это выступление состоялось в 1933 г., в актовом зале, где была выставка альпинистского оборудования. Н. В. Крыленко рассказал о революционных выступлениях студенчества в 1905 г., говорил и о нашей памирской экспедиции. Рассказал о ней Н. В. Крыленко и в Академии наук, где председательствовал А. Е. Ферсман. В Москве я заходил к Н. В. Крыленко в 1934 г., приехав на конференцию молодых научных работников. Секретарь только спросила, знаком ли я с наркомом. Все было очень просто. Н. В. Крыленко стоя читал газету «Известия», держа ее обеими руками широко раскрытой. Я просил его посетить нашу конференцию. Он передал привет участникам конференции, но прийти на конференцию отказался — был занят. Это был непримиримо честный, огромной энергии и доброты человек.
Еще несколько слов о памирской экспедиции 1932 г.
После возвращения с ледника Гармо был чудесный недельный поход на ледник Финстервальдера (тоже в хребте Петра Первого) с геологом Ю. Араповым («арапом Петра Великого»). Потом я стал с проводником Джурабаем спускаться по р. Арзынг. Путь и работа были тоже полны очарования. Останавливались в долине, иногда в рощах яблонь или грецкого ореха. По утрам выезжали в горы (Петра Первого или в Дарвазские). Здесь хорошо развиты речные террасы, в том числе древняя, перекрытая моренами. Я изучал взаимоотношение террас и морен. Поднимался верхом до морен. Наполнял карманы ничейными яблоками, спешивался и шел вверх один пешком до боковых ледников, Джурабай с лошадьми ждал. К вечеру спускались оба к палатке в долину р. Арзынг.
Однажды пересекал по переметному ледничку отрог хребта Петра Первого—Пир-Ярх — и увидел «снежного человека». Погода и видимость были плохие. Зарядами налетал снег. На свежем снегу отчетливо виднелись отпечатки лап медведя, а впереди, за снежной завесой, виднелся его силуэт. Временами зверь издавал рев. Я «притормаживал» себя, боясь наскочить на него сзади. Но через некоторое время медведь свернул в сторону и уступил мне дорогу.
Какое счастье спускаться по теплой долине после холода памирских ледников. Спускаясь по долине Хингоу, я несколько раз останавливался и смотрел снежные бураны, бушующие на далеких уже памирских ледниках. Наступила осень. Стоял октябрь. А у нас, по мере спуска по долине, становилось все теплее. Сегодня наслаждаюсь дынями, завтра — хуже арбузами, еще через несколько дней — виноградом. А высшее удовлетворение — встреча в г. Оби Гарма (сто километров от Душанбе) с основным отрядом.
С Д. И. Щербаковым, заместителем Н. В. Крыленко, мне посчастливилось общаться в течение всей экспедиции 1932 г., а после нее — более тридцати лет. Он и Я. С. Эдельштейн были лучшими моими руководителями. Ум и скромность сочетались в Щербакове обаятельным образом. Дмитрий Иванович знал издавна горы Средней Азии, знал и Памир. От него можно было получить любые сведения не только о геологии (его прямая специальность), но и о геоморфологии и ледниках. Человек обширного и ясного ума, Д. И. Щербаков был одарен абсолютным пониманием науки. Я, конечно, в научном отношении малого достиг на Памире в 1932 г. И, возвращаясь с ним верхом из Оби Гарма, услышал слова, запомнившиеся мне на всю жизнь: «Теперь Вы можете читать научную литературу о Памире». Вот именно: сделано было мало, но впечатления — огромны. А зрительные впечатления— огромный стимул для интереса к науке. Теперь хотелось читать, и можно было понимать прочитанное. Виденное — существеннее прочитанного, и первое освещает своим светом второе.
Д. И. Щербаков был бессребреником, авторитетный, стойкий, самый скромный руководитель. Это выражалось и в его одежде и в поведении. Мы, конечно, были экипированы: полушубки, свитеры, ботинки с триконями для ходьбы по ледникам, брезентовые сапоги для верховой езды, ледорубы и многое другое. А наш дорогой начальник ходил и по леднику Гармо в городских «штатских» ботинках и брюках. Трудно вставать морозными пасмурными утрами, покидать теплые спальные мешки. Первым вставал наш начальник, будил остальных, ходил вокруг лагеря с чехлом от спального мешка — собирал кизяк для костра. Когда ни придешь к Дмитрию Ивановичу, всегда услышишь от него доброе слово.
Памирская экспедиция 1933 года. За памирской экспедицией 1932 г. последовала экспедиция 1933 г. Зима была использована для чтения литературы. Как сказал мне Д. И. Щербаков, теперь я уже мог ее читать. И раньше приходилось читать много научной литературы. Но в первый раз изменялся внутренний «заказ» — зрительный заказ. Надо было понять то, что я, хотя и видел, но еще плохо понял. Во всяком случае, к лету 1933 г. я был в состоянии составить обдуманный план исследований. Этот план заключал в себе не только перечень общих геоморфологических проблем, решение которых было необходимо, но и перечень более частных вопросов, которые надлежало решать для отдельных районов Памира. А за ним следовал и план собирания конкретных фактов, без которых решить намеченные вопросы было заведомо невозможно. Все по дням и числам. Конечно, памирская действительность потом вносила свои поправки. Но это только заставляло меня кое-что изменять и уточнять на месте, т. е. все же твердо придерживаться плана. Больше всего я боялся такого положения, чтобы важные и доступные для наблюдения факты были пропущены просто по необдуманности, и, кажется, этого не произошло.
Так, например, нельзя было пройти мимо вопроса о количестве ледниковых эпох на Памире. Я уже знал, что строго этот вопрос решают стратиграфические, а не геоморфологические данные. Следовательно, было необходимо не пропускать факты, относящиеся к стратиграфии морен, да и вообще новейших отложений Памира.
Необходимо было также составить и план маршрутов, желательных и реальных одновременно. Возможностей для организации отдельного отряда я не имел. Меня приютил начальник гляциологического отряда профессор В. И. Попов. Я получил право на привлечение одного сотрудника из Москвы и одного рабочего-узбека. В качестве транспорта нам дали трех коней. До Алайской долины, на подступы к Памиру, нас доставили на автомашине. С этими скромными средствами я хотел пересечь Памир с востока на запад, сравнить оба основных типа рельефа Памира и выяснить общие закономерности его развития. Таким образом, появилась геоморфологическая тема, в которую в отличие от 1932 г. вопросы гляциологии входили только как дополнение.
Напутствовал меня опять Д. И. Щербаков. Он же встретил меня в Душанбе по окончании экспедиции.
Пересечение Памира. Вторая экспедиция потребовала большого напряжения моральных и физических сил. Мы трое совершили несколько маршрутов на великолепные морены и ледники северного склона Заалайского хребта. Затем пересекли верхами Заалайский хребет. Миновали мрачное пустынное урочище Маркансу, где наблюдали мираж. Спустились (но до высоты 4000 м) к озеру Каракуль. Провели маршруты вокруг озера и в хребты к северу и востоку от него. Очень скоро выяснилось, что мой ленинградский товарищ В. Волков страдает горной болезнью, второй же — рабочий— должен был оставаться с лошадьми. Нарушая правила, приходилось в основные маршруты отправляться одному.
Так прошел я большой ледник Октябрьский в Заалайском хребте и в нескольких местах поднялся на хребет Сарыкол. Район Каракуля был не населен. Кроме пограничников, никого не было. Рецидивы басмачества еще случались.
Как и в 1932 г., мы были вооружены. Но в наших условиях оружие само превращалось в опасность (приманку), поэтому свой револьвер я тщательно прятал. Несладко было на берегу озера Каракуль. Чтобы осмотреть обнажения по восточному берегу озера, приходилось раздеваться и по пояс в холодной воде обходить и осматривать обрывы озера. Климат высокогорной восточнопамирской пустыни жесткий. Днем, на солнце — горячо, ночью и в тени — замерзаешь. Нигде я не обжигался на солнце так, как на озере Каракуль. Кожа с лица слезала клочьями. Утром умываешь лицо — на руках кровь. Ожоги мешали спать. Очень было больно бриться, что я делал ежедневно, в целях самодисциплины.
На стыке Восточного и Западного Памира. От южного берега озера двинулись через перемычку, отделяющую его от большой, уже западнопамирской реки Танымас. Здесь проходит граница восточнопамирской пустыни и западнопамирского высокогорья (известного мне частично по 1932 г.). Постепенно увеличивалась «энергия» рельефа. Это подкрались к Восточному Памиру левые притоки реки Танымас, западнопамирской реки, несущей свои воды в Пяндж — Амударью.
Опять остался один, отправив обоих товарищей с лошадьми по тропе к реке Танымас. Хотелось внимательно осмотреть переход восточнопамирского рельефа в западнопамирский. Попытка далась мне довольно дорого. Я спускался по выпуклому склону, постепенно превращавшемуся из почти горизонтального в почти вертикальный километровый уступ. Заметил я этот переход поздно. Наступал вечер, а за ним — темнота и холод. Надо было спешить. Вокруг меня поднимались огромные земляные пирамиды, с которых срывались камни. Обмотал голову полотенцем, чтобы предохранить ее от ударов падающих камней. Пришлось прыгнуть с порядочной высоты в поток, устремлявшийся к Танымасу. Ни идти по нему, ни плыть было невозможно. Я передвигался «по диагонали». Меня несло, а я «греб» к берегам. Так, после многих бросков донесло меня до Танымаса.
Стало тепло. Высота только 3000 м. Растут большие кусты тала. Есть настоящее древесное топливо, и сладко пахнет костром. Это лагерь ожидающих меня товарищей.
Следующий день был одним из самых напряженных. Танымас— большая и бурная памирская река. Она берет начало от второго по размеру памирского ледника — Грум-Гржимайло (тогда он еще назывался ледником Нотгемейншафт). Истоки Танымаса и ледника Грум-Гржимайло находятся в высочайшем горном узле Памира — хребте Академии наук. Здесь и ледник Федченко, и пик Коммунизма, и семья других семи- и шеститысячников. Типичный западнопамирский ландшафт: над рекой высоко поднимаются склоны гор.
От места ночевки до ледника Грум-Гржимайло всего 20 км — 5—6 часов пути по обычной памирской тропе. Но именно эти километры оказались не столько путем к ледни- ку, сколько преградой к нему.
Первые один-два километра двигались по еще намечавшейся тропе. Но очень скоро горы подступили к самой реке. Как двигаться дальше? Слева — река, справа — крутой горный склон, тропы уже нет. Каждый тащит своего коня за повод. Пытаемся обойти горные обрывы по самой реке. Река бурная, глубокая и холодная. Иногда заходим в нее почти до пояса, но поток сбивает людей, и кони упираются, боятся идти. Выбираем противоположный вариант — лезем с конями в гору. Кони киргизские, к горам привыкли. Но чем выше в гору, тем склон круче, а спуска к реке с другой стороны большей частью нет. Мокрые и усталые промучились большую половину дня. Решили переправиться на другой (правый) берег. Переправа трудная и опасная. Тепло, тают ледники, большая река в такую пору особенно многоводна. Все же переправились. Стали пробиваться к леднику правым берегом. Сначала путь почти такой же, как и по левому берегу. Потом стало легче. Между горами и рекой оказалась пологая узкая полоса склона. Поздно вечером добрались до ледника Грум-Гржимайло. Поставили палатку на моренном чехле, покрывающем конец ледника. Отсюда, с возвышения, прекрасный вид на бурную реку Танымас, вырывающуюся на простор из-под ледника на лужайку, где мы оставили пастись наших трех коней. А в противоположную сторону — вид на льды и высочайшие горные вершины Памира.
Зачем мы забрались сюда? Какой был дальнейший план движения? Чтобы объяснить, нужно сделать небольшое отступление, показать схему хребта Академии наук, а затем уже и наш дальнейший план движения.
Попытки соединиться с экспедицией. За ледником Грум-Гржимайло находится к северо-западу от него ледник Федченко, а за ледником Федченко подымается пик Коммунизма. От конца ледника Грум-Гржимайло возможно, вообще говоря, пройти к средней части ледника Федченко. Но для этого нужно преодолеть пешком ледниковые перевалы высотой около 5000 м. Выйдя через два-три дня пути на середину ледника Федченко, необходимо еще спуститься к его концу, пройдя 30—40 км. Весь путь пешком занял бы дней шесть, это возможно для двух людей с рюкзаками. Предполагалось, что я пойду пешком с В. Волковым, а проводника и трех коней отправим окружным, неледниковым путем (Каракуль — Алайская долина) в Алтын-Мазар, к концу ледника Федченко — к истокам реки Муксу. Эта огромная западнопамирская река вытекает из самого большого (в средних широтах) ледника мира — ледника Федченко.
На конце ледника Федченко я и предполагал встретиться с Волковым через шесть суток пути после ухода с ледника Грум-Гржимайло. Мы двое представляли бы собой, конечно, довольно слабую «группу», истощенную и доедающую последние запасы. Что же предполагалось делать дальше? Была договоренность с основной частью отряда В. И. Попова, который должен был прийти по Алайской долине через нетрудный перевал Тахтакорум в упомянутый уже раньше кишлак Алтын-Мазар. Но... этот кишлак, он же — основная база отряда, отделяет от ледника Федченко—от нас «всего лишь» река Муксу (ее название здесь — Сельдара). «Форсировать» реку пешеходам — невозможно, верхом — трудно и опасно (в летнюю пору). Поэтому была договоренность с В. И. Поповым, что его отряд переправится через Муксу и выйдет на конец ледника раньше нашего прихода, и мы будем встречены участниками основного отряда. А если бы отряд Попова задержался? (так оно и случалось в действительности). Мы оказались бы в безвыходном положении.
Правда, оставались еще два «спасительных» варианта. Один из них заключался в том, чтобы разыскать «других людей» в районе ледника Федченко. Эти «другие люди» —отряд начальника Памирской экспедиции Н. П. Горбунова, в эти сроки восходивший на пик Коммунизма. Но база Горбунова находилась не на самом леднике Федченко, а на его притоке, со стороны, противоположной нашему движению,— на леднике Бивачном. Второй вариант,— не переправляясь через реку Муксу, идти ее левым берегом вниз километров восемьдесят до первого кишлака. Трудности этого пути будут описаны в дальнейшем.
Короче говоря, план был логичен, но, мягко выражаясь, напряжен. И главная надежда возлагалась на своевременное появление отряда В. И. Попова на леднике Федченко.
Но сразу же оказалось, что этот план нереален. В. Волков считал его таким и журил людей, «составляющих планы в кабинете». А главное — наш рабочий-узбек, хотя соглашался идти с нами, но решительно отказался делать круг с лошадьми один. А лошадей губить было нельзя. Я оставался один. А один в поле не воин. Мы стояли на конце ледника более суток. Стало ясно, что придется «возвращаться», иначе говоря, двигаться в тот же Алтын-Мазар, но другим путем. Был путь, проходимый и для всадников, и притом более короткий, чем упомянутый, через Алайскую долину. Этот путь через два горных перевала и через три горные реки, по восточной окраине Западного Памира. Перевалы — Тахтакорум и Каинды, последний на высоте 5000 м; реки - уже известная нам Танымас, Каинды и самая страшная —Сауксай.
Пока стояли на леднике Грум-Гржимайло, решая свою дальнейшую судьбу, погода резко изменилась: похолодало, и повалил снег. Нам это было на руку — вода в Танымасе спала. Похолодание это, в первых числах сентября 1933 г., тяжело отразилось на предельно трудном восхождении группы Н. П. Горбунова на пик Коммунизма. Наступили (на высоте шесть-семь тысяч метров) сорокаградусные морозы. Об их последствиях я узнал позднее — в Алтын-Мазаре.
Итак, мы снялись с ледника Грум-Гржимайло, спустились по реке Танымас. Вода спала, и теперь без большого труда было возможно и по нескольку раз переправляться через реку, выбирая доступные участки пути то на правом, то на левом ее берегу.
Заночевали на берегу Танымаса. На утро увидели черные фигурки людей, пешком переправлявшихся с противоположного берега на наш (левый). Это были таджики-охотники, вооруженные старинными огромными ружьями с деревянными треножниками для визирования, прикрепленными к ружейным стволам. Погрелись у общего костра, поделились своими запасами. Оставили позади себя Танымас и на крутом подъеме тропы встретились с отрядом геолога К. Н. Паффенгольца. Успели обменяться только несколькими фразами—лошади на узкой тропе не хотели стоять. Но через тридцать лет, встретившись уже в Ереване, оба вспомнили эти минуты.
Удивительны формы ледниковой скульптуры восточной окраины Западного Памира: трог, ригель, подъем и спуск с перевала Тахтакорум. Все-таки на высоте четырех с половиной километров холодно после захода солнца. Вышел из палатки на минуту полюбоваться великолепной луной. Чтобы согреться, глотнул коньяка — маленький глоток из фляжки, прикрепленной к поясу,— и минут через десять... очнулся от обморока, лежа у палатки. Эпизод незначительной, но я упомянул о нем, чтобы сказать следующее. Горной болезнью я не страдал. В 1932 г. только однажды болела голова на склоне пика Гармо. Но всегда замечал, что на высотах ем мало, а чувствую себя даже пересыщенным. По-видимому, кислородное голодание ослабляет организм. Отсюда, вероятно, и последствия глотка коньяка. Пример, возможно, поучительный, а значит, и полезный.
На утро — перевал Каинды, очень высокий, выше ледников. Тропа идет по фирну. Лежат скелеты лошадей и верблюдов. Спускаемся к реке Каинды — второстепенному притоку Муксу. Четыре, три с половиной, три километра высоты. Снова тепло. Как чудесно пахнет арча, покрывающая склоны долины. На западе прекрасно виден пик Коммунизма, окруженный «племенем гор своих». Ночь и еще ночь. Пересекаем невысокую перемычку, отделяющую два соседних притока Муксу — реки Каинды и Сауксай («холодная река»). Она прямо под нами, эта страшная река. А за ней всего в двух километрах база экспедиции в Алтын-Мазаре. Деваться некуда, переправляться необходимо.
Двое суток у нас троих «тяжело на сердце». Переправа через Сауксай считается опаснее переправы даже через Муксу. Река большая и устремляется вниз по крутому конусу выноса. Мы так быстро оказались в реке, что и опомниться не успели. Только подпруги подтянули и ноги вынули из стремян. Берега пошли кругом, коней со всадниками река крутит. И вот мы уже на том берегу. Живы и невредимы. Теперь рысью два километра по тропе к Алтын-Мазару и к лагерю. Вот уже и отряд В. И. Попова. Как много людей! Слова приветствий, письма.
В. И. Попов говорит: «А ведь за эту половину лета в Сауксае утонули пятнадцать киргизских всадников и наш молодой художник Зелинский» (именем его назван высокий пик над Алтын-Мазаром). И еще В. И. Попов говорит мне: «Ждал Вас со стороны Сауксая. Переправа отряда на ледник Федченко задержалась. Очень высока вода в Муксу».
В ущелье Муксу. После большого напряжения — три недели полуработы — полубезделья в Алтын-Мазаре. Они тягостны. Главное событие — прибыл отряд Н. П. Горбунова, спустился с пика Коммунизма (переправился через Муксу). Первовосхождение на высочайшую гору Советского Союза состоялось, но с тяжелыми травмами. Из вернувшихся — в тяжелом состоянии сам Н. П. Горбунов и альпинист А. Ф. Гетье. У Горбунова — гангрена отмороженных пальцев ног. Сидя в своей палатке, он вкратце рассказывает о восхождении. У Гетье — расширение сердца, дышит со свистом, «как дырявые меха». Через пару дней отряд снимается и направляется «домой». Преодолевает верхом на лошадях километровый подъем на перевал Тахтакорум( за ним — Алайская долина). Один только идет пеший — альпинист Е. Абалаков — молодой, коренастый, здоровый, обросший рыжей бородой. А он-то и был первовосходителем.
Время продолжает тянуться медленно, несмотря на вылазки для наблюдений: вокруг Алтын-Мазара, на перевал, в Алайскую долину. Настроение отряда портится: переправляться опасно, а не переправляться нельзя. Наконец, снимаемся. Удивляюсь, как стало мало воды (конец сентября) в страшных реках Сауксае и Муксу. Несколько дней проводим вместе на конце ледника Федченко. Здесь прекрасные возможности для наблюдений современного мореного рельефа.
Возвращение в Алтын-Мазар и начало второй части маршрута. Теперь предстоит спускаться по долине Муксу. Правый берег огромной памирской реки считается совсем непроходимым. Левый берег — трудно проходим. Алтын-Мазар— на правом берегу, т. е. предстоит еще одна переправа ниже Алтын-Мазара, где река течет в теснине и форсировать ее трудней. Нам дают верблюда: длина ног, высота туловища делает переправу для верблюда легче, чем для лошади. Наш постоянный транспорт — это, по-прежнему, три лошади, но самую сильную — «Глетчера» — у нас отобрали, заменив более слабой.
Благополучно переправляемся против морен ледника Мушкетова, нагроможденных у самого левого берега Муксу.
Начался трудный недельный переход по ущелью Муксу. Огромная река ниже называется Сурхоб, еще ниже— Вахт. Сливаясь с Пянджем, она образует Амударью. Словом, Муксу почти половина Амударьи. Неделя пути, чтобы пройти полсотни километров! А шли с утра и до ночи, с утра и до ночи. Так трудна дорога. Узенькая тропинка вьется по крутому склону. Он настолько крут, что левый вьюк коней то и дело задевает за склон. Слышится предательское шуршание. Лошади шатаются, начинают сползать вниз. Целый день: в левой руке — повод сзади идущей лошади, в правой —хвост впереди идущей. Поддерживаем и заднюю и переднюю, сами, рискуя сорваться. Идем, конечно, пешком. Настолько выматываемся к вечеру, что едим кое-как. Обычно это манная каша и полусырая лепешка с горелой коркой, испеченная на углях. Три лошади и людей тоже трое: я, узбек-рабочий и таджик. Ему по пути, он из глухого муксуйского кишлака Ходжатау, знаток здешних мест и как бы проводник. Нет с нами В. Волкова. Мы обоюдно порешили, что ему будет лучше избежать второй половины трудной дороги и остаться в Алтын-Мазаре.
На половине пути тропу пересекает пропасть главного бокового притока Муксу —Фортамбека. Полукилометровый провал, через который перекинут висячий мостик. Он сплетен из ветвей, шириной около метра, без перил и от старости наклонился градусов на тридцать вбок. Беру лошадь за повод и перехожу вместе с ней на ту сторону ущелья, а за мной — оба спутника. Затем вновь — узкая тропа, сползающие ноги передней и натянутый повод сзади идущей лошади. Рельеф становится еще более расчлененным и тропа крутыми завитками, штопором то возносит нас кверху, то низвергает вниз. Повороты так круты, что задние ноги лошадей то и дело грозят остаться навесу. На одном из таких поворотов (я иду с задней лошадью) слышу в воздухе свист чего-то большого и тяжелого и вижу рабочего, с испуганным лицом бегущего вниз. Оглядываюсь — внизу, под тропой, лежит на спине, неподвижно вытянув кверху ноги, одна из лошадей. Сорвалась и погибла! Снимаем вьюк, седло, часть груза навьючиваем на себя, часть—на двух оставшихся лошадей.
Наконец, обессиленные, в середине седьмого дня, дошли до маленького кишлака Кандоу. Пришли и сели прямо на землю. Так и сидели несколько часов. Жители кишлака принесли нам айран и лепешки. Над нами круто поднимается хребет Петра Первого. Его склон ступенчатый от многочисленных древних береговых морен, которые я назвал «террасами оседания». А ниже, у кишлака Дамбурачи (где первые абрикосовые деревья!), огромный конечноморенный ландшафт древнего муксуйского ледника.
Возвращение. Оставалось 300 км пути до Душанбе. Заменили погибшую лошадь двумя ишаками в знакомом по прошлому году районном центре Джиргитале. И люди и лошади сильно, измучены, а дальнейший путь казался не таким веселым, как в прошлом году. Последнее испытание — у впадения в Сурхоб реки Хингоу (той самой реки, по долине которой я спускался в 1932 г.). Здесь ходил паром, но с перерывом, поэтому скопилось много людей. С парома, «переправившись», надо было еще прыгать в воду, стаскивать упирающихся лошадей и верхом добираться до берега. Мы проделали это благополучно, но я был свидетелем гибели молодого таджика на коне. Лошадь его билась, и круп ее оседал все глубже в воду. Я был уже на том берегу, когда его понесла бурная и мутная река. Он плыл верхом на лошади, и сотни голосов громко кричали ему с берега. Я бросил ему конец отвязанного повода своей лошади. Безуспешно — струя пронесла и всадника и лошадь мимо. В последний раз лошадь всплыла уже без всадника и затем тоже погрузилась.
От Оби-Гарма отправляюсь с грузом в Душанбе на попутной машине. Наконец, добираюсь до палаточного лагеря экспедиции. Путь закончен, вижу Д. И. Щербакова и Д. В. Наливкина. Дмитрий Иванович спрашивает с тревогой в голосе: «Удалось пройти?». Он боится, что я оскандалился. Но я отвечаю: «Удалось».
